Текст книги "Путевой дневник. Путешествие Мишеля де Монтеня в Германию и Италию"

Оттуда, отобедав, мы проехали через прекрасный край, изобильный, плодородный, со многими красивыми деревнями и гостиницами, и приехали на ночлег в

БАЗЕЛЬ, три лье. Красивый город размером с Блуа или около того, который состоит из двух частей, потому что Рейн пересекает его посредине под большим и очень широким деревянным мостом. Местная управа оказала честь г-дам д’Эстиссаку и де Монтеню, прислав к ним с одним из своих должностных лиц вина вместе с длинной торжественной речью, которая была зачитана им за столом; г-н де Монтень весьма долго на нее отвечал, и все держались с непокрытой головой среди многих немцев и французов, которые были с ними в столовом зале, обогреваемом печью. Хозяин служил им толмачом. Вина были весьма хорошими.

Мы видели там необычный дом медика Феликса Платеруса[100]100
  Феликс Платтер, родившийся и умерший в Базеле (1536–1614), автор многочисленных трудов по медицине, учился на медицинском факультете университета Монпелье, имел репутацию сторонника экспериментальной науки в анатомии и ботанике в отличие от традиций Сорбонны. Ботанический сад в Монпелье, старейший во Франции, был основан Генрихом IV в 1593 году и славится до сих пор.


[Закрыть], самый расписной и богато украшенный на французский лад, который можно осмотреть; этот врач построил его весьма большим, просторным и пышным. Среди прочего он пишет книгу про лекарственные растения, которая уже весьма далеко продвинулась; но вместо того, чтобы рисовать травы, как другие, передавая их расцветку, он изобрел искусный способ наклеивать их на бумагу в том виде, какой у них в природе, да так подлинно, что там заметны мельчайшие листики и волокна, как они есть, и когда он перелистывает свою книгу, оттуда ничего не выпадает; он показал лекарственные растения, которые были приклеены туда больше двадцати лет назад. Еще мы видели и у него, и в общественной школе целые скелеты умерших людей, которые держатся стоя.

Их часы в городе, но не в предместьях, всегда отзванивают время на час раньше. Если бьют десять ударов, это значит, что всего девять часов: как они говорят, это потому, что некогда такая нечаянная ошибка часов уберегла их город от нападения, которое там готовили[101]101
  Обычай переводить часы на час вперед возник, похоже, благодаря уловке былого бургомистра, сорвавшего благодаря ей планы заговорщиков, злоумышлявших против городских властей.


[Закрыть]. Базелем он называется не от греческого слова, а потому, что base по-немецки означает переход[102]102
  Basilea, Βασιλέα – «царственная», «царская», если греческая этимология верна; однако здесь предполагается, что Базель должен скорее называться Passel от слова pass (нем.).


[Закрыть].

Мы там видели многих ученых мужей, таких как Гринеус, и того, кто написал Theatrum, и сказанного медика [Платеруса], и Франсуа Отмана[103]103
  Базель, интеллектуальный центр, был знаменит своими учеными, некоторые из них названы здесь. Гринеус – это, вероятно, Самуэль Гринеус (1539–1599), профессор красноречия и юриспруденции, или его племянник Симон, автор Economion medicinae (Базель, 1592). «…Тот, кто написал Theatrum» – это, скорее всего, Теодор Цвингер (1533–1588), автор Theatrum vitae humanae, но речь также может идти о знаменитом географе Абрахаме Отреле, чей Theatrum orbis terrarum удостоился большого успеха. Франсуа Отман (Париж, 1524 – Базель, 1590) – это юрисконсульт-протестант, известный по всей Европе, избежал Варфоломеевской ночи благодаря своим ученикам и нашел убежище в Женеве и Базеле, где преподавал право; Монтень, возможно, поддерживал с ним связь после публикации протестантами «Рассуждения о добровольном рабстве» Ла Боэси и написал ему из Больцано (см. ниже).


[Закрыть]. Двое этих последних приходили ужинать с господами на следующий день после их прибытия. Г-н де Монтень нашел, что они не слишком согласны в своей религии, судя по [разным][104]104
  Дается по копии Леде, в остальных изданиях отсутствует.


[Закрыть] ответам, которые он от них получил: одни называли себя цвинглианцами, другие кальвинистами, а третьи мартинистами[105]105
  По имени Мартина Лютера.


[Закрыть]; и все же он уразумел, что многие до сих пор хранят римскую религию в своем сердце. Они и причастие получают по-разному: обычно прямо через рот; однако некоторые протягивают за ним руку, а их министры[106]106
  То есть священнослужители – во французском языке так называют, как правило, протестантских пасторов.


[Закрыть] не осмеливаются задевать струну этих различий в религиозных практиках. Внутри их церкви имеют тот вид, о котором я уже говорил выше. Снаружи полно изображений и нетронутых старинных могил с надгробными камнями для душ умерших. Органы, колокола и кресты на колокольнях и всякого рода изображения в витражах сохранились в целости, равно как и скамьи и сиденья хора[107]107
  Что такое хор, см. выше, с. 59, прим. 2.


[Закрыть]. Они ставят крестильную купель на то место, где прежде был главный алтарь, а во главе нефа возводят другой алтарь, для причащения; базельский очень красив. Церковь картезианцев, очень красивое здание, сохранена и на диво хорошо содержится; там уцелели и украшения, и прочая обстановка, на что они приводят довод: дескать, это чтобы засвидетельствовать свою верность, поскольку обязаны к этому верой, которой в свое время дали свое согласие. Местный епископ, который очень сильно им враждебен, находится вне города, в своем диоцезе, и поддерживает в прежней вере большую часть остальных жителей, живущих в деревне, и получает более пятидесяти тысяч ливров от города, продлевая существование епископального податного округа.

Многие жаловались г-ну де Монтеню на женское распутство и пьянство обывателей. Мы там видели, как вырезают пупочную грыжу у маленького ребенка одного бедняка, с которым хирург очень сурово обошелся. Еще видели на берегу реки прекрасную публичную библиотеку в прекрасном состоянии. Мы пробыли там весь следующий день, а назавтра после этого пообедали и пустились в путь вдоль Рейна. Проехав примерно два лье, оставили его по левую руку и дальше следовали по весьма плодородной и довольно ровной местности.

У них тут имеется бесконечное изобилие источников по всей области; нет ни деревни, ни перекрестка, где не оказалось бы одного, и очень красивого. Они говорят, что в Базеле, если посчитать, их найдется более трехсот. Они тут так привыкли к галереям[108]108
  Имеются в виду длинные балконы во весь этаж.


[Закрыть], даже в Лотарингии, что во всех домах делают между окнами верхних комнат двери, выходящие на улицу, чтобы со временем пристроить там галерею. По всей этой области после Эпиналя нет ни одного самого маленького деревенского домика, который не был бы остеклен, а хорошие жилища там и внутри и снаружи очень украшает отлично прилаженное и обработанное разными способами стекло[109]109
  Оконные стекла, которые использовали римляне, были затем заменены во Франции и Италии (см. ниже) натянутой на раму тканью или глухими деревянными ставнями. Вот почему Монтень здесь особо отмечает, что в немецких домах стекла так хорошо «прилажены».


[Закрыть]. У них тут изобилие железа и хороших ремесленников, работающих с этим материалом: в этом они намного нас превосходят; кроме того, тут не найдется столь малой церкви, чтобы в ней не оказалось часов и великолепного циферблата. Они также превосходны в черепичном промысле, так что кровли их домов весьма красивы из-за разноцветной поливной черепицы и прочих украшений; плиточные полы в комнатах тоже хороши, но нет ничего изысканнее, чем их печки, а ведь это всего лишь гончарные изделия. Они часто используют пихту, и у них тут немало очень хороших умельцев в плотницком рукомесле, поскольку их деревянная посуда вся резная и по большей части расписана и вылощена. Печи у них роскошные, то бишь те, что в общих залах для трапез. В каждом зале, который, впрочем, очень хорошо меблирован, обычно имеется пять-шесть столов со скамьями, где все гости обедают вместе, каждая группа за своим столом. В мельчайших гостиницах имеются два-три таких зала, очень красивых. И во всех хватает богато остекленных окон; хотя похоже, что они больше заботятся о своих обедах, чем о постояльцах, поскольку комнаты довольно убогие. Нигде нет занавесей на постелях; всегда в одной комнате три-четыре кровати притиснуты одна к другой; никакого камина, обогреваться приходится только всем вместе, у печек, поскольку в других местах об огне нет и помину; а когда кто-нибудь заходит к ним на кухню, они принимают это весьма дурно. В обслуживании комнат они очень нечистоплотны: ибо блажен тот, кто может получить чистое постельное белье, а на изголовье по их обычаю никогда нет покрывала, и нет никакого другого покрытия, кроме весьма грязной перины. Тем не менее готовят они превосходно, особенно рыбу. У них нет никакой защиты ни от вечерней росы, ни от ветра, кроме простого стекла, не прикрытого деревянными ставнями; но окон в их домах хватает; и чисто везде – и в их печках, и в комнатах; однако стекла они ставнями совсем не закрывают, даже на ночь.

То, как они прислуживают за столом, сильно отличается от нашего. Они никогда не подают воду к своему вину, и они почти правы; поскольку их вина такие слабые, что наши дворяне находят их еще более слабыми, чем сильно разбавленные водой гасконские, и их вряд ли можно счесть очень изысканными. За обедом они сажают слуг за одним столом с хозяевами или за соседним, но одновременно с ними: поскольку надобен только один слуга, чтобы обслуживать большой стол, тем более что тут перед каждым стоит серебряная чарка или чашка, и тот, кто подает, воздерживается наполнять ее сразу же, как она опустеет, он, не двигаясь со своего места, наливает в нее вино издалека, из оловянной или деревянной братины с длинным носиком. А что касается мяса, то они подают только два-три кушанья на каждую перемену и смешивают вместе разные виды весьма приправленного мяса, а распределяют кушанья весьма далеким от нашего способом – с помощью железных приспособлений на длинных ножках. На этом приспособлении одно блюдо помещается над другим. Столы у них очень широкие и круглые, бывают и квадратные, хотя на эти неудобно разносить блюда. Слуга ловко раздает эти кушанья за один раз, тут приносят два других, и так далее, до шести-семи перемен. Новое блюдо подается только после того, как предыдущее будет убрано; а что касается тарелок, то, когда они хотят подать какой-нибудь фрукт, они ставят на середину стола, после того как мясо будет убрано, ивовую корзинку или большое деревянное расписное блюдо, и в эту корзинку самый видный и знатный первым бросает свою тарелку, а вслед за ним и остальные: поскольку в этом деле очень соблюдаются правила этикета. Корзину слуга проворно уносит, а потом подает фрукты на двух блюдах, как и остальное, вперемешку; и там обычно подают к жаркому редьку или печеные груши.

Среди прочего они весьма почитают раков, подавая их всегда на блюде под крышкой и отдельно объявляя, в виде особой привилегии, чего не делают ни с каким другим мясом. Хотя в этом краю их полно и подают каждодневно, но почитают их за редкий деликатес. Воду для мытья рук они совсем не подносят, однако, перед тем как садиться за стол или по выходе из-за стола, каждый может воспользоваться водой из маленького сосуда, привязанного в углу зала, как у монахов. На стол по большей части подают деревянные тарелки, даже кувшины тут деревянные и ночные горшки, и все это некрашеное и чистое, елико возможно. Кое-где к деревянным тарелкам добавляют оловянные, вплоть до последней подачи фруктов, когда остается только дерево. Но на дереве они подают только в силу привычки, потому что вместе с ним они подают и серебряные чарки, которые у них во множестве.

Свою деревянную мебель, вплоть до половиц в комнатах, они начищают до блеска. Кровати у них такие высокие, что обычно поднимаешься туда по ступенькам, и почти повсюду под большими кроватями имеются другие, поменьше. Поскольку они превосходные работники по железу, почти все их вертелы крутятся с помощью пружин или гирь, как часы, или же посредством неких деревянных вертушек с широкими и легкими лопастями из пихты, которые они помещают в своих каминных трубах, и те крутятся на большой скорости в дымном ветре и паре от огня, медленно и долго поворачивая жаркое, и поэтому слегка пересушивают мясо. Такими ветряными мельницами пользуются только в крупных гостиницах, где есть большой огонь, как в Бадене[110]110
  Это замечание могло быть добавлено только после посещения Бадена, что указывает на ревизию ежедневных заметок, сделанную, скорее всего, по указанию самого Монтеня.


[Закрыть]. Движение это очень плавное и равномерное. После Лотарингии большая часть каминов тут устроена не по-нашему; они ставят очаг посредине или в углу кухни и используют для него почти всю ее ширину. У камина большое жерло шириной от семи до восьми шагов в квадрате, а дальше его труба идет, сужаясь, до самого верха жилища. Такое обширное пространство дает им возможность поместить внутри большие лопасти, которые заняли бы в наших трубах столько места, что проход дыма был бы затруднен. Малейшие трапезы тут тянутся от трех до четырех часов из-за длительности этого обслуживания; но они и в самом деле едят не так торопливо, как мы, что более здорово[111]111
  «Опыты», III, 13, помогают понять удовольствие, которое Монтень мог получить от обслуживания за столом, которое он тут описывает: он объявляет, в частности, что весьма лаком до рыбы, которую базельцы превосходно готовят, и поясняет, что разбавляет водой свое вино, правда, делая при этом оговорку: «Самый обычный и распространенный образ жизни и есть самый прекрасный, и немец, разбавляющий вино водой, был бы мне так же неприятен, как и француз, пьющий его неразбавленным».


[Закрыть]. У них тут большое изобилие всякого рода снеди, мяса и рыбы, и они весьма пышно накрывают столы, по крайней мере, пышнее, чем у нас. По пятницам мясное никому не подают, и они говорят, что в этот день не едят даже птицу. Дороговизна примерно такая же, как во Франции вокруг Парижа. Лошади обычно получают овса больше, чем могут съесть. Мы приехали на ночлег в

ХОРНУССЕН, четыре лье. Маленькая деревушка герцогства Австрийского. На следующий день было воскресенье, мы сходили к мессе и заметили, что там все женщины держатся в левой стороне церкви, а мужчины в правой, не смешиваясь между собой. У них тут поперек церкви идут несколько рядов скамей, одни за другими, такой высоты, чтобы можно было сесть. На них-то женщины и преклоняют колени, а не на полу, и, следовательно, [это выглядит так] будто они стоят; у мужчин, кроме того, имеются поперечные дощечки, чтобы на них опираться, и они тоже преклоняют колени на сиденьях, которые перед ними. Вместо того чтобы, как мы, соединять руки, молясь Богу при вознесении даров, они их раздвигают и держат поднятыми, пока священник не покажет мир[112]112
  Мир (instrumentum pacis) – это монстранц или остенсорий – драгоценный сосуд, в котором хранятся гостии и который перед причастием демонстрируют пастве. Что до остального, то тут довольно тщательно отмечены местные обычаи. Разделение мужчин и женщин во время богослужения, существовавшее в первоначальной церкви и в некоторых лютеранских храмах, было еще в ходу. Установка в церквях скамей для верующих, которые в Средние века во время богослужения стояли, прижилась лишь во второй половине XVI века.


[Закрыть]. Они предоставили г-дам д’Эстиссаку и де Монтеню третью мужскую скамью, а остальные впереди них были затем заняты людьми весьма убогого вида, как и на женской стороне. Нам показалось, что первые ряды тут не были самыми почетными. Переводчик и проводник, которого мы взяли в Базеле, записной городской вестник, явился на мессу вместе с нами и на собственный лад проявил большое желание быть здесь и горячую набожность.

После обеда мы переехали через реку Аар в Брюгг, маленький красивый городок, принадлежащий господам из Берна, и оттуда поехали посмотреть аббатство, которое королева Катерина Венгерская передала в 1524 году бернским сеньорам; там погребен Леопольд, эрцгерцог Австрийский, а также множество дворян, разгромленных вместе с ним швейцарцами в 1386 году[113]113
  В аббатстве Кёнигсфельден, основанном в 1310 году императрицей Елизаветой на том месте, где был убит ее супруг Альберт I, находятся могилы австрийских рыцарей, разбитых швейцарцами в битве при Семпахе (1386), равно как и несколько членов рода Габсбургов.


[Закрыть]. Там высечены их гербы и имена, и эти могилы на удивление хорошо содержатся. Г-н де Монтень переговорил с неким сеньором из Берна, который там командует, и тот велел все им показать. В этом аббатстве раздают круглые, вполне пропеченные буханки хлеба и похлебку для прохожих, которые об этом просят, никогда им не отказывая со времен основания аббатства. Оттуда мы на пароме, который управляется с помощью железного шкива и высоко протянутой веревки, пересекли реку Рёйс, вытекающую из Люцернского озера, и приехали в

БАДЕН, четыре лье, небольшой город, и в стороне от него предместье, где расположены купальни. Он католический, под протекцией восьми швейцарских кантонов, и в нем проходили многие большие собрания важных господ. Мы поселились не в самом городе, а в сказанном предместье, которое находится прямо у подножия гор, вдоль реки, скорее потока, который называется Лиммат и вытекает из Цюрихского озера. Тут имеются две-три публичные купальни, непокрытые, из-за чего ими пользуются только бедняки. Остальные, которые тут во множестве, заключены в домах и разделены на многие отдельные келейки, как закрытые, так и открытые, которые сдают вместе с комнатами; сказанные келейки ^—самые порядочные и лучше всего приспособленные, насколько возможно; туда проведены жилы горячей воды для каждой купели.

Гостиницы просто великолепны. В той, где мы поселились, однажды накормили триста ртов, и тому были свидетели. Когда мы туда въехали, там уже имелось большое общество, поскольку для гостей они располагают ста семьюдесятью постелями. Тут семнадцать печей и одиннадцать кухонь, а в соседней с нашей гостинице пятьдесят меблированных комнат. Все стены увешаны гербами дворян, которые тут проживали.

Сам город раскинулся наверху, на округлой возвышенности, небольшой, но очень красивой, как почти все они в этом краю. Кроме того, они делают свои улицы более широкими и открытыми, чем наши, площади более просторными, и повсюду множество богато остекленных окон, у них еще есть обычай расписывать снаружи почти все дома, снабжая их эмблемами и надписями, что придает им очень приятный вид; кроме того, здесь нет ни одного города, где не текли бы многие ручьи из источников, богато обрамленных на перекрестках либо деревом, либо камнем. Это делает их города гораздо более красивыми, чем во Франции.

Вода в купальнях источает серный запах, как в Эг-Коде и других местах. Она в меру горячая, как в Барботане или Эг-Коде, и по этой причине купания тут весьма мягкие и приятные[114]114
  Эг-Код (Aigues-caudes) – окситанское название «Горячих вод» (О-Шод, Eaux-Chaudes), где Монтень лечился, см. «Опыты», II, 37, издание 1580 года (в 1582 году он заменит свои высказывания о французских водах воспоминанием о термальных курортах, посещенных во время недавнего путешествия).


[Закрыть]. Буде кто захочет со всем уважением и тактичностью привести сюда дам, пожелавших принять ванну, то он вполне может это сделать, потому что дамы тоже могут уединиться в купальне, которая выглядит очень богатым покоем – он светлый, остекленный, весь вокруг облицован расписными филенками и очень аккуратно обшит досками: возле всех сидений имеются маленькие столики, чтобы читать или играть, если хочется, будучи в купальне. Тот, кто принимает ванну, наливает и использует столько воды, сколько ему потребно, и имеются соседние комнаты, где у каждой своя купальня, и красивые променады[115]115
  Здесь – крытые галереи.


[Закрыть] для гуляния вдоль реки, помимо всяких искусно сработанных балконов. Эти купальни устроены в небольшой лощине, над которой господствуют склоны высоких, но тем не менее в большинстве своем плодородных и возделанных гор[116]116
  В «Опытах», II, 37 (добавление к изданию 1582 года), Монтень упоминает Баден вместе с Баньер-де-Бигором, Пломбьером и Луккой как водолечебницу, где к терапевтическим достоинствам добавляются приятности местоположения.


[Закрыть]. Для питья здешняя вода кажется немного увядшей и невкусной, будто многократно перелитой из сосуда в сосуд, а что касается ее вкуса, то она отдает серой и в ней есть какая-то непонятная солоноватость, которая словно пощипывает язык. Местные используют ее в основном для купаний, во время которых ставят себе банки и отворяют кровь, да так обильно, что две общественные купальни, куда я заглянул, порой казались наполненными чистой кровью. Те, что привыкли пить, выпивают самое большее стакан-другой. Они останавливаются здесь обычно на пять-шесть недель и почти в течение всего лета навещают друг друга. Ни в какой другой нации нет такой взаимопомощи, как в немецкой (или гораздо меньше), но они приезжают сюда довольно большими толпами. Так издревле повелось, об этом обычае упоминал еще Тацит[117]117
  Тацит, «История», I, 67: «…поселение, привлекавшее своим красивым местоположением и целебными источниками многих приезжих и разросшееся благодаря этому до размеров небольшого города…»


[Закрыть]. Он [то есть г-н де Монтень] пытался отыскать коренной источник и не мог ничего понять, но казалось, что они все тут расположены весьма низко, почти на уровне реки. Вода в ней не такая чистая, как в других, которые мы видели прежде, и туда стекаются воды из других жил, помельче, совсем незначительных. В ней нет тех крошечных искорок, которые поблескивают в других сернистых водах, когда наливаешь их в стакан, в Спа, например, по словам г-на Мальдоната.

На следующий день после нашего приезда, в понедельник утром, г-н де Монтень выпил семь маленьких стаканчиков, что равнялось большой бутылке из дома[118]118
  Здесь – chopine, полуштоф, емкость примерно пол-литра.


[Закрыть]; на следующий день – пять больших стаканов, которые равнялись десяти маленьким и могли составить пинту. В тот же вторник, в девять часов утра, пока другие завтракали, он пошел в купальню, а выйдя оттуда и перебравшись в постель, весьма сильно потел. Это прекратилось только через полчаса, поскольку местные, хоть и проводят в купальнях весь день за игрой или питьем, но сидят в воде только по пояс, а он лежал в своей купели, погрузившись по шею[119]119
  Монтень считал благотворным принимать ванну и мыть тело каждый день, что вообще-то в его время вовсе не было распространено; см. «Опыты», II, 37.


[Закрыть].

И в этот день с вод уехал некий швейцарский сеньор, весьма хорошо служивший нашей короне, который весь предыдущий день весьма долго занимал г-на де Монтеня беседой о делах Швейцарского государства и показал ему письмо, которое посол Франции, сын председателя Арлé, написал ему из Солёра, где сейчас находится, рекомендуя послужить королю во время его отсутствия, поскольку королева попросила его встретиться с ним в Лионе и воспрепятствовать планам Испании и Савойи[120]120
  Шарль де Арле (сын Кристофа де Арле, председателя парижского парламента) был облечен несколькими дипломатическими миссиями. Здесь речь идет об усилиях, которые Генрих III и королева-мать Екатерина Медичи предпринимали, чтобы помешать политике Эммануэле Филиберто, герцога Савойского и победителя при Сен-Кантене: тот в свои последние годы (ум. в августе 1580 года) подыгрывал Испании и пытался распространить свое влияние на швейцарские кантоны.


[Закрыть]. Недавно скончавшийся герцог Савойский заключил год или два назад союз с некоторыми кантонами, чему король открыто воспротивился, ссылаясь на то, что они, будучи связаны с ним обязательствами, не могут брать на себя никаких новых обязательств без учета его интересов[121]121
  Которые в противном случае были бы ущемлены.


[Закрыть]; некоторые из кантонов оценили эти доводы, в том числе и при посредстве сказанного швейцарского сеньора, и отказались от этого союза. В самом деле, имя короля во всех этих областях встречают с глубоким почтением и дружбой, а нам расточают всевозможные любезности. Испанцам здесь не по себе. Поезд этого швейцарца состоял из четырех человек на лошадях. На одной ехал его сын, уже получавший, как и его отец, пенсию от короля, на другой слуга; еще высокая и красивая девица на третьей, накрытой суконным чепраком и с подножкой на французский лад[122]122
  По утверждению Брантома, первой стала обходиться без нее Екатерина Медичи.


[Закрыть], с чемоданом на крупе и шляпной вешалкой на ленчике седла, без какой-либо дамы при ней; и однако им оставалось еще два полных дня до собственного дома, находившегося в городе, который сказанный сеньор возглавляет – это уже пожилой человек, ехавший на четвертой.

Обычная одежда здешних женщин мне кажется такой же опрятной, как и у нас, даже их смешной головной убор, который представляет собой шапочку с кокардой, имеющую сзади отворот, а спереди, на лбу, маленький выступ, и все это украшено вокруг шелковыми кисточками или меховым околышем, а их природные свитые волосы ниспадают сзади[123]123
  Шапочка с кокардой, украшенная шелковыми кисточками, имела сзади отворот, оставлявший волосы свободными.


[Закрыть]. Если вы в шутку сдернули с них эту шапочку, поскольку наших это тоже искушает, и их головы становятся видны совсем непокрытыми, они на это не обижаются. Самые молодые вместо шапочки носят на голове только гирлянды. У них нет большой разницы в одежде, чтобы различать их положение. Их приветствуют, целуя [себе] руку[124]124
  См. ниже, с. 119, прим. 3.


[Закрыть] и предлагая им коснуться их собственной. Иначе говоря, если, проходя мимо, вы приветствуете их, сняв шляпу, и кланяетесь, большинство из них стоят столбом без всякого движения, и так исстари повелось. Разве что некоторые слегка наклоняют голову, чтобы поприветствовать вас в ответ. Это обычно красивые дамы, высокие и белокожие.

Это очень хороший народ, особенно с теми, кто к ним приспосабливается. Г-н де Монтень, желая во всем испробовать разность нравов и манер, повсюду позволял обслуживать себя по обычаям каждого края, с какими бы трудностями он при этом ни сталкивался[125]125
  См. «Опыты», III, 9: «Когда я бываю за пределами Франции и у меня спрашивают, желая оказать мне любезность, не хочу ли я, чтобы мне подали французские блюда, я неизменно отшучиваюсь и усаживаюсь за стол, уставленный исключительно чужеземными кушаньями».


[Закрыть]. И все-таки в Швейцарии он говорил, что ничуть не страдает, имея за столом всего лишь маленький кусок полотна полфута [длиной][126]126
  Дается по копии Леде.


[Закрыть] в качестве салфетки[127]127
  См. «Опыты», III, 13: «Пообедать без скатерти я могу, но на немецкий манер, без чистой салфетки – очень неохотно. Я пачкаю салфетки гораздо больше, чем немцы или итальянцы, и редко пользуюсь ложкой и вилкой».


[Закрыть], но даже этот кусок полотна швейцарцы разворачивают только во время обеда, да и то, если на столе много соусов и разнообразных похлебок[128]128
  Так Монтень называет все приготовленное в горшке в противоположность жаркому.


[Закрыть]; однако там всегда подают деревянные ложки с серебряной ручкой по числу едоков. И никогда швейцарец не обходится без ножа, с его помощью они берут все и совершенно не прикасаются рукой к кушанью.

Почти во всех их городах над частным городским гербом красуется герб императора и Австрийского дома; хотя большинство из них отпали от герцогства из-за плохих управителей этого самого дома. Они тут говорят, что все, относившиеся к Австрийскому дому (в отличие от тех, что относились к владениям его католического величества), доведены до большой бедности, да и самого императора в Германии мало уважают[129]129
  Его католическое величество – король Испании Филипп II. Германский император – Рудольф II Габсбург.


[Закрыть].

От воды, которую г-н де Монтень пил во вторник, он три раза садился на стульчак и до полудня полностью очистился. В среду утром он выпил столько же, что и накануне. Он нашел, что если пропотеет в ванной, то на следующий день у него выходит гораздо меньше мочи и он не выпускает всю воду, которую выпил; то же самое было с ним в Пломбьере. Поскольку вода, которую он пьет, на следующий день выходит из него окрашенной и в весьма малом количестве, он рассудил, что она внезапно претворяется в пищу, и это происходит либо из-за выделения предыдущего пота, либо из-за воздержания от пищи, ведь, принимая ванну, он ест всего один раз; по этой-то причине он и стал принимать ванну только единожды.

В среду его хозяин купил много рыбы; сказанный сеньор [де Монтень]осведомился почему. Тот ему ответил, что бо́льшая часть города Бадена ест рыбу в среду из-за религии; это подтвердило ему то, что он уже слышал: люди, что придерживаются католической религии, более привержены к ней и набожны из-за одного обстоятельства – наличия противоположного мнения. И вот как он рассуждал: когда смута и смешение случаются в одинаковых городах, распространяются в одном полисе, это высвобождает людские пристрастия. Такая смесь дотекает и до отдельных людей, как это случилось в Аугсбурге и имперских городах. Но когда в каком-нибудь городе устанавливается единое устройство (а ведь каждый город в Швейцарии устанавливает свои собственные отдельные законы, свое особое управление, и они в деле своего устроения никак не зависят друг от друга, будучи соединены и связаны только в некоторых общих условиях), города, которые представляют собой отдельное поселение, отдельное гражданское тело со всеми его членами, имеют чем себя укрепить и поддержать; и они, конечно, укрепляются, еще крепче сплачиваясь и сближаясь из-за угрозы заражения от соседей.

Мы сразу привыкли к жару их печек, и никто из наших на это не жаловался. Потому что, если притерпеться к некоторому запаху в воздухе, который настигает вас при входе, в остальном это тепло мягкое и ровное. Г-н де Монтень, который ложился у самой печки, очень ее нахваливал, всю ночь ощущая приятное и умеренное тепло. По крайней мере, мы не обжигали себе ни лицо, ни обувь и забыли о французском дыме[130]130
  См. также о немецких печах в «Опытах», III, 13, где Монтень хвалит «устойчивое и равномерно распределенное всюду тепло, без пламени, без дыма».


[Закрыть]. И если мы, вселяясь в гостиницы, надеваем теплые и подбитые мехом халаты, они тут, наоборот, остаются в одних камзолах и держатся возле печи с непокрытой головой, а одеваются потеплее, только чтобы выйти наружу.

В четверг он пил то же самое; вода подействовала и спереди и сзади и вывела песок в небольшом количестве; а главное – он решил, что эти воды более действенны, нежели другие, которые он пробовал, либо из-за силы самой воды, либо же из-за расположенности собственного тела, и хотя он пил ее меньше, чем любую другую, но не возвращал такой же чистой. В этот четверг он говорил с одним пастором из Цюриха, здешним уроженцем, который, приехав сюда, сказал, что у них [в Цюрихе] первоначальной религией было цвинглианство, но, как сказал ему этот пастор, потом они приблизились к кальвинизму, который помягче. А будучи спрошен о предопределении, он ему ответствовал, что у них там нечто среднее между Женевой и Аугустой[131]131
  Здесь и далее под Аугустой имеется в виду Аугсбург, который в римские времена назывался по-латыни Augusta Vindelicum или Municipium Aelia Augusta.


[Закрыть], но что они не обременяют свой народ этими прениями[132]132
  Цвинглианцы из Цюриха, не желая смущать народ спором о предопределении, держались середины между кальвинизмом Женевы и лютеранством, вероисповеданием Аугсбурга (Аугусты).


[Закрыть].

В своем частном суждении он склонялся больше к крайности Цвингли и высоко восхвалял это вероучение как наиболее близкое к первоначальному христианству.

В пятницу после завтрака, в семь часов, в седьмой день октября, мы покинули Баден; и перед отъездом г-н де Монтень опять выпил свою меру: таким образом, он пил эти воды пять раз. Что до сомнений в их действенности, то он находит повод надеяться на них, как ни на какие другие, либо из-за питья, либо из-за ванн, и он охотно советовал бы эти воды, как никакие другие, которыми он прежде пользовался, тем более что тут имеются не только удобства самого места, но и гостиничного жилья, такого опрятного, такого хорошо разделенного на части, которое каждый себе хочет, без проходных и зависимых друг от друга комнат, и еще тут имеются места для маленьких частностей и другие, для больших омовений, галереи, кухни и отдельные помещения для свиты[133]133
  То есть для слуг и прочих сопровождающих.


[Закрыть]. И соседняя с нами гостиница, которую тут называют городским двором, и наша (задний двор) – это общественные здания, принадлежащие правительству кантонов, и содержатся арендаторами. В этой соседней гостинице еще имеется несколько каминов на французский лад. Во всех главных помещениях стоят печки.

Взимание платы тут немного тираническое по отношению к чужеземцам, как и во всех странах, и в нашей в частности. Четыре комнаты с девятью кроватями, в двух из которых имелись печки и купальни, стоили нам один экю в день на каждого из господ; и четыре батца[134]134
  Batz, Batzen (нем.) – швейцарская монета.


[Закрыть] за слуг, то есть с каждого девять солей с небольшим; за лошадей шесть батцев, что составляет примерно четырнадцать солей в день; но, кроме этого, сюда против их обыкновения добавилось всякое плутовство.

Их города охраняются караулами, и вóды тоже, хотя это всего лишь деревня. Каждую ночь двое дозорных обходят кругом дома, но не столько из-за врагов, сколько опасаясь огня или прочих непорядков[135]135
  Этим дозорным, делавшим обход, поручалось защищать города от пожаров и предупреждать возмущения общественного спокойствия.


[Закрыть]. Когда звонят часы, одному из них велено кричать другому во все горло, спрашивая его, который час, на что тот столь же громогласно сообщает тому новости о часе и добавляет, чтобы тот глядел в оба. Женщины тут занимаются стиркой открыто и в общественных местах, устраивая возле воды маленький костерок, на котором греют свою воду и стирают наилучшим образом; а еще надраивают до блеска посуду, гораздо лучше, чем в наших французских гостиницах. Тут в гостиницах к каждой горничной под ее начало приставлен слуга.

Это прямо беда, что, какую бы услужливость здесь ни проявляли, невозможно добиться от местных жителей, как от самых смекалистых, так и от самых заурядных, чтобы они осведомляли чужестранца о достопримечательностях каждого места; они даже не понимают, что вы у них просите. Это я о том, что, пробыв там пять дней со всем нашим нерастраченным любопытством, мы и слыхом не слыхали о том, что обнаружилось по выезде из города. Камень в рост человека, который выглядел как часть какой-то колонны, с виду непритязательный, без украшений, вделанный в угол дома и заметный только при переходе большой дороги; там есть латинская надпись, которую у меня не было возможности переписать, но это простое посвящение императорам Нерве и Траяну[136]136
  Скорее всего, весь этот пассаж – запечатленная секретарем прямая речь самого Монтеня.


[Закрыть]. Мы переправились через Рейн у города Кайзерштуль, союзного швейцарцам и католического, и, проследовав оттуда вдоль сказанной реки по очень красивой ровной местности, повстречали обрывистые пороги, где вода пробивается через скалы и которые тут зовут водопадами, как Нильские. Возле Шаффхаузена русло Рейна загромождают большие камни, где он разбивается, а ниже на таких же камнях поток встречает скальный обрыв высотой примерно в две пики[137]137
  Пика (фр. pique) – cтаринная мера длины составляла примерно 1,60 метра.


[Закрыть], откуда и обрушивается с пеной и необычайным грохотом. Это останавливает движение судов и прерывает навигацию на сказанной реке. Мы за один перегон приехали в

ШАФФХАУЗЕН, четыре лье. Главный город швейцарских кантонов цюрихского вероисповедания, о котором я уже говорил выше. Выехав из Бадена, мы оставили Цюрих по правую руку, хотя г-н Монтень намеревался туда заехать, будучи от него всего в двух лье, но ему сообщили, что там чума.

В Шаффхаузене мы не увидели ничего особенного. Здесь строят крепость, которая будет довольно красивой[138]138
  От прежних городских укреплений (XV–XVI веков), комплекс которых был весьма замечательным фортификационным сооружением для своего времени, сохранился только большой донжон. Возможно, что строящейся цитаделью, которую видели путешественники, был форт Мюно (1564–1585). Однако удивительно, что внимание Монтеня не привлекли красивые расписанные фасады городских домов.


[Закрыть]. Тут имеется срельбищный вал для стрельбы из арбалета и площадь для этого упражнения, самая красивая и большая, затененная густой листвой, с сиденьями, балконами и жилыми помещениями в достаточном количестве; и есть еще одна, похожая, для стрельбы из аркебузы. Имеются тут и водяные мельницы, приспособленные, чтобы пилить деревья (мы немало таких видели в других местах), а еще чтобы трепать лен и толочь просо. Растет тут также некое дерево, мы уже видели такие, даже в Бадене, правда, не такие большие. Его первыми, самыми нижними ветвями пользуются, для того чтобы сделать пол круглой навесной галереи, двадцати шагов в диаметре; эти ветви они сперва загибают по кругу, а потом вверх, насколько возможно. Затем они подстригают дерево, не давая ему выпускать ветви до той высоты, на которой они хотят устроить эту галерею, примерно десять футов. Они берут выше другие ветви, которые растут у дерева, и кладут их на ивовые плетенки, чтобы сделать кровлю будущей беседки, и загибают их книзу, чтобы соединить с теми, которые загнуты вверх, и заполняют все пустоты зеленью. После чего снова подстригают дерево до самой верхушки, где позволяют ветвям разрастаться свободно. Это придает дереву очень хороший вид и получается очень красиво. Кроме этого, подводят к его корням течение родника, и он бьет над полом этой галереи.