Текст книги "Трибуле"

XXXII. Голос зовет Манфреда

В аристократическом особняке, который Беатриче снимала в Париже, принцесса сидела в затемненной комнате за вышивкой. Внезапно она выпустила из рук ткань… Долгими часами она напрягала свои пальцы, чтобы дать отдых уму. Но сейчас она почувствовала ненужность такого отдыха. У нее не было больше сил подавлять свою тайную боль.

Союзы выступили на ее глазах, потекли по щекам. Сын… Кто вернет ей сына?

В течение двадцати лет она искала его по всей Италии, тратила деньги, а в это время Рагастен, супруг ее сердца, пускался в самые опасные приключения в поисках хоть каких-то сведений, наводящих на след. В конце концов какой-то цыган рассказал им в неаполитанской таверне одну запутанную историю. Им показалось, что она имеет отношение к пропавшему ребенку, и они приехали в Париж, где продолжили поиски.

Результата не было, и Беатриче пришла в отчаяние. Она была уверена, что ребенок умер.

При такой страшной мысли конвульсивные рыдания сотрясли ее грудь. Шум шагов заставил ее поднять голову.

Неутомимый Рагастен с утра носился по городу. Сейчас он вернулся.

Какие новости он принес?

Она быстро вытерла лицо, чтобы Рагастен не заметил, что она плакала, и устремилась ему навстречу.

В это самое мгновение он открыл дверь. Свет упал на его лицо. Беатриче поразилась. Что оно выражало? Радость? Боль? Беатриче никак не могла понять.

– Что нового? Говори, говори скорее, любимый.

– Успокойся, дорогая. Новостей нет… пока. Успокойся, я все тебе расскажу.

Она с трудом овладела собой.

– Слушаю тебя, – проговорила едва слышно Беатриче.

– Крепись… Сам не знаю, можно ли надеяться, или же я принес тебе еще одно разочарование. Сегодня утром я пошел во Двор чудес. Не знаю, что меня привело туда. Если только наш сын в Париже, то, как мне кажется, именно там его можно найти.

– Именно там его видел неаполитанский цыган.

– Он видел там молодого человека, но имени его цыган не знал. Ему сказали, что в раннем детстве этого мальчишку украли. Я вместе со Спадакаппой обошел все окрестные улочки, побывал во всех тавернах, разговаривал с завсегдатаями, спрашивал.

– Ну и?..

– Так вот. Бандиты и нищие хранили молчание, а от одного ночного дозорного я узнал, что много лет назад во Двор чудес пришла цыганка…

– Дальше, прошу тебя!

– При ней был не один украденный ребенок, а целых двое…

– Украденных одновременно?

– Он не мог мне этого сказать.

Принцесса Беатриче вскочила и обвила руками шею мужа.

– Один из них – наш сын!

Рагастен довел жену до кресла.

– Эта надежда поддерживает меня, как и тебя, – сказал он. – Вот после такого сообщения я и сделал попытку проникнуть во Двор чудес. Я вел переговоры, предлагал деньги… Всё было бесполезно! Этих негодяев стерегут часовые, которых невозможно подкупить. Они смеялись мне в глаза: «Сам король не может войти сюда!» Они не захотели говорить со мной по-дружески. Тем хуже для них! Я вернусь туда врагом! И на этот раз мне удастся пройти! Король Франции на моей стороне…

– Ты полагаешь, что король Франциск может помочь?

– Уверен. Он знает о моем влиянии, с тех пор как ко двору прибыла итальянская миссия.

– Подожди еще! – прошептала бедная женщина.

– Да! Подождать! Только я еще не все тебе сказал… Я возвращался, торопясь попасть на аудиенцию к королю, как вдруг за поворотом одной из мрачных улочек услышал отчаянные рыдания. Я остановился. Послышался голос женщины, молившейся и причитавшей! Этот голос вымолвил одно имя, только одно, но в этом имени соединились все накопленные страдания, вся надежда несчастного существа. Она бросила это имя в пустоту, имя человека, который придет спасти ее, если только услышит ее призыв.

– Имя! Что это за имя? – задыхаясь, проговорила Беатриче.

Рагастен опустился перед нею на колено и обнял талию жены обеими руками.

– Мне кажется, я догадалась. Так скажи же мне это имя, любимый. Я хочу его услышать. Что за имя произнесла эта женщина?

– Она кричала: «Манфред!»

Беатриче задрожала.

– Манфред! Она сказала: «Манфред»? Ты в этом уверен? Ты хорошо расслышал? Так значит, Манфред жив! Наш сын жив! Ты не ошибаешься? Ты же знаешь, что порой случаются галлюцинации. Это же был Манфред! Манфред!

– Это определенно Манфред, – уверенно вымолвил сильно побледневший Рагастен. – Женщина была близко. Я ее хорошо расслышал.

– И что ты сделал потом?

– Я прислушался. В полумраке, который вечно царит в этом нищем квартале, было трудно разобрать, откуда донесся крик… К тому же женщина замолчала.

– И что ты сделал тогда? – повторила вопрос Беатриче.

– Искал. Я рассказал какой-то женщине о том, что слышат крики отчаяния. Мне показалось, что они доносятся из жалкой лачужки, расположенной поблизости от ее собственного жилища. Она мне ответила, что там проживает одинокая сумасшедшая по имени Маржантина… «Она часто кричит, – добавила эта женщина. – Мы уже не обращаем внимания на ее крики. Зла она никому не причиняет…» Тогда я спросил: «А вы уверены, что эта женщина живет одна?» – «Уверена, – услышал я в ответ. – Я знаю ее много лет. Все знают, что Маржантина живет одна, словно дикий зверь».

– И что ты сделал после этого? – продолжала расспрашивать Беатриче.

– Подошел к двери лачужки и постучал. Через пару минут на верхней площадке полуобвалившейся лестницы я различил неприглядный силуэт растрепанной женщины, которая диковато разглядывала меня… Я сказал ей: «Чей-то голос доносился отсюда. Вы кого-то звали?» Она приложила палец к губам и ответила: «Тише! Не будите тайну Блуа. Я смеюсь, а вы заставляете меня плакать». Уходя, я дал ей золотой. Проблеск разума сверкнул в ее глазах. «У меня есть другие… Много других. Теперь я богата. Одна добрая дама подарила мне кошелек, полный таких же золотых…» И тогда я ушел! – Рагастен устало махнул рукой.

А Беатриче уже несколько секунд не слушала его.

– А этот дом, – спросила она, – дом сумасшедшей, где находится? Рядом с улицей Вольных Стрелков?

Рагастен удивленно взглянул на супругу.

– На этой самой улице. Второй или третий дом от угла. Как ты узнала?

– Слушай. Вчера утром ты позволил мне сопровождать тебя. Я оставалась в карете со Спадакаппой, а ты рыскал по кварталу. Мимо верхом ехал какой-то молодой человек. Я его не видела, но он обменялся несколькими словами, и звук его голоса перевернул мою душу. Когда я подняла занавеску, он был уже далеко. Этот молодой человек, голос которого так глубоко затронул мое материнское сердце, выехал из того же квартала, с той же улицы, на которой ты услышал имя Манфреда! О, как же близко он был от меня, но я не позвала его. Не прижала к своей груди! Это был он!

Беатриче тоскливо посмотрела на Рагастена.

– Возможно! – пробормотал он. – Завтра я вернусь, обыщу все дома и узнаю, кто звал Манфреда!

– Завтра! – с упреком вскрикнула Беатриче.

– Душа моя, мне надо сейчас торопиться на аудиенцию к королю. Пойдет речь о нашем сыне.

– Ступай. Но оставь мне, пожалуйста, Спадакаппу. Может быть, он мне понадобится.

– Он останется с тобой, – уходя, сказал Рагастен.

Беатриче проводила супруга бесконечно нежным взглядом.

– А если я сама его найду? – прошептала она.

И позвала Спадакаппу.

XXXIII. Кто звал манфреда?

Герцогиня д’Этамп, вернувшись в Лувр после экспедиции в логово Маржантины, отправилась в покои, которые занимала герцогиня де Фонтенбло.

Апартаменты имели два выхода. Один из них вел через ту прихожую, в которую мадемуазель де Круазий приводила Трибуле. С другой стороны можно было войти через заднюю комнату, куда удалялись прислужницы герцогини де Фонтенбло. Именно через эту комнату и прошла герцогиня д’Этамп. Там возле камина дремала в кресле мадам де Сент-Альбан.

Герцогиня взяла ее за руку. Старая дама встала, поприветствовала герцогиню глубоким поклоном и застыла в ожидании расспросов, словно бы Анна де Писселё была королевой Франции.

– Ну, моя милая Сент-Альбан?

– Прошлой ночью приходил шут.

– Расскажите-ка об этом, – попросила герцогиня, усаживаясь.

– Шута привела мадемуазель де Круазий.

– Еще одна изменница!

Мадам де Сент-Альбан ядовито усмехнулась. Мадемуазель де Круазий была молода и красива, это стало двойной причиной ненависти старухи.

– Так вот. Шут вошел, юная герцогиня бросилась в его объятия, называя своим отцом, ну и всё такое: ей, мол, совсем не нравится в Лувре, она только и думает, как бы выбраться отсюда… Оба много плакали…

Анна де Писселё изумилась.

– Значит, это правда, – сказала она. – Герцогиня – дочь Трибуле. Она не лгала, не сошла с ума, когда взяла его за руку и перед всем двором закричала: «Вот мой отец!»

– Приходится поверить, что это правда, – посчитала своим долгом подтвердить мадам де Сент-Альбан.

– А что потом? – спросила герцогиня.

– Потом? Шут должен вернуться сегодня вечером, около полуночи, и они попытаются убежать.

– Сегодня вечером! То есть сейчас! Почему вы не предупредили меня раньше, старая дура!

– Я наблюдала за мадам герцогиней и не имела возможности посекретничать с ней.

– Замолчите!.. Вы, должно быть, совсем не одна находились здесь?

– Не понимаю, что хотела этим сказать мадам герцогиня, – старуха изо всех сил старалась не покраснеть.

– Где вы прячете своего любовника… Алэ ле Маю?

– Мадам… – забормотала Сент-Альбан.

– Да перестаньте! Вы же видите, что я тороплюсь…

В этот самый момент дверь комнаты открылась, к герцогине подошел офицер и, поклонившись, сказал:

– Я в полном распоряжении мадам герцогини.

Это и был Алэ ле Маю, младший офицер королевской гвардии. Ему было под пятьдесят. Он был беден и уже лет тридцать ждал случая сделать карьеру.

Этот офицер давно позабыл о совести; он готов был на всё. Его можно бы назвать обычным проходимцем. Мадам де Сент-Альбан, старая, преувеличенно стыдливая, сварливая женщина, никогда никем не любимая и отчаявшаяся встретить любящего человека, достаточно дорого платила за иллюзию любви, которую приносил с собой этот служака.

Алэ ле Маю в этот день, или, точнее говоря, в эту ночь, пришел попросить у своей любовницы пятьдесят пистолей. Она нашла такую сумму чрезвычайно завышенной. Спор был в разгаре, когда пришла герцогиня л’Этан. Офицер едва успел занырнуть в кабинет мадам, а старуха поспешно плюхнулась в кресло и притворилась невинно спящим младенцем.

Алэ ле Маю слышал весь разговор своей любовницы с герцогиней д’Этамп и подумал: «Вот где можно найти пятьдесят пистолей…»

Он открыл дверь клетушки, где он прятался, и приблизился к герцогине.

Первые слова, которые старый служака от нее услащал, были таковы:

– Месье Ле Маю, хотите заработать сто пистолей?

Ле Маю бросил взгляд, исполненный торжествующего презрения на мадам де Сент-Альбан, и упал на колени.

Таков был его красноречивый ответ.

– Хорошо, месье, – сказала герцогиня. – Будьте готовы. Завтра вы получите от меня эти сто пистолей. А может быть, и еще кое-что заработаете.

«Наконец-то мне повезло!» – подумал ослепленный неожиданным счастьем офицер.

Вслух же он спросил:

– Что надо сделать?

– Прежде всего поклясться сохранять тайну.

– Клянусь своей честью!

– Оставьте вашу честь в покое, месье, – сказала герцогиня. – Поклянитесь мне, что не будете болтать. Я оплачу ваше молчание. Но если вы только подумаете заговорить, вспомните о каменных мешках в Бастилии.

Герцогиня д’Этамп испытующе посмотрел на гвардейца.

– Чувствуете ли вы, – продолжала она, – достаточно силы в себе, чтобы помешать человеку крикнуть?

Алэ ле Маю вытащил из своего камзола шарф и лаконично ответил:

– Вот кляп.

– Хорошо! Достаточно ли у вас силы, чтобы заставить этого человека пойти с вами, а в случае необходимости пригрозить ему?

Алэ ле Маю обнажил шпагу и показал ее герцогине.

Та мрачно взглянула на клинок и вздрогнула.

– Нет… Бесполезное преступление – это глупость… Я бы предпочла нечто другое…

– А как силен это ваш человек? – спросил Алэ ле Маю.

– Это юная девушка… почти девушка.

Офицер улыбнулся. Он зашел в каморку и почти сразу же вышел оттуда со связкой веревок.

– Я свяжу ее и вынесу на спине.

– Хорошо, готовьтесь. Если я позову, входите! Хватайте юную герцогиню де Фонтенбло, вяжите ее, заткните рот… Ну, а потом посмотрим.

– А если вы не позовете?

– Тогда вы увидите, что я выхожу, и будете сопровождать меня.

– Я готов, мадам. Чтобы услужить вам, я не побоюсь разгневать самого короля.

Последние слова дали понять герцогине, что Алэ ле Маю может быть гораздо опаснее, чем это кажется. При случае он даже попытается шантажировать герцогиню доверенной ему тайной.

Расставшись с гвардейцем, герцогиня д’Этамп вошла в комнату Жилет.

А та, позволив служанкам раздеть себя и оставшись одна, начала готовиться к побегу. Она снова оделась, накинула плащ и с бьющимся сердцем поджидала Трибуле.

Внезапно она услышала легкий шум за своей спиной.

Она обернулась и, увидев герцогиню д’Этамп, побледнела.

Анна де Писселё быстро приблизилась к ней, взяла ее за руки и в лихорадочной спешке тихо проговорила:

– Скорее, дитя мое! О, по счастью, вы готовы! Ваш отец ждет вас!

– Мадам… – Жилет запнулась.

Она совершенно не знала герцогини д’Этамп. Ее внезапный приход, слова, которые она только что произнесла, крайне взбудоражили девушку.

Герцогиня д’Этамп поняла, что надо немедленно убедить девушку:

– Я герцогиня д’Этамп… Слушайте меня внимательно. Я любовница короля… Не краснейте от моих откровений… У нас просто нет времени на ненужную стыдливость… При дворе Франции я занимаю высокое положение, но мое влияние держится на ниточке… Сегодня я всемогуща, но если завтра король от меня отвернется, я потеряю всё. Понимаете меня? А король отвернется, если вы останетесь здесь… Ваш отец, разумеется, в курсе дворцовых интриг, он знает все тайны двора… Он пришел ко мне, припал к моим ногам… Мне удалось вывести его из Лувра… Теперь ваша очередь!

Оглушенная, потрясенная, Жилет была уже убеждена.

– Значит, мой отец выбрался из Лувра? – взволнованно спросила она.

– Он ожидает вас в сотне шагов от дворца. Я могу приготовить карету, которая увезет вас, куда только скажете… Главное для меня – удалить вас из дворца… Простите, дитя мое, что я говорю так жестко, но – Богом клянусь! – нам нельзя терять времени.

– Я готова последовать за вами, – сказала Жилет.

– Так идемте же, дитя мое! Идемте!

Жилет поспешила последовать за герцогиней д’Этамп, которая отвела девушку к тому месту, где ждал Алэ ле Маю.

Через несколько минут гвардейский офицер прошел через один из постов у выхода из Лувра.

– Где мой отец? – спросила Жилет, едва оказалась на свободе.

– Идемте, идемте! – подгоняла девушку герцогиня.

Алэ ле Маю шел в трех шагах позади них.

– Отец! Я хочу видеть своего отца! – крикнула Жилет.

– Вы его скоро увидите… Идемте же!

Девушка замедлила шаг.

– Месье ле Маю! – позвала герцогиня.

Офицер тут же настиг женщин.

– Помогите девушке поторопиться…

Служака понял по тону голоса, как ему надо действовать. Он грубо схватил Жилет за руку и потащил ее за собой.

– Мадам! – воскликнула несчастная. – Куда он меня тащит? Он сделал мне больно!

На этот раз герцогиня ничего не ответила. Неожиданное открытие молнией пронзило бедную девушку: «Совершается чудовищное злодеяние».

– Ко мне! – закричала она. – На помощь!

Это был последний крик, который она смогла послать в ночь. Одним движением опытной руки ле Маю плотно заткнул рот девушки.

Двадцать минут спустя герцогиня д’Этамп остановилась на улице Вольных Стрелков… По ее указаниям офицер пошел за Маржантиной и вскоре вернулся с безумной женщиной.

Герцогиня взяла сумасшедшую за руку.

– Ты видишь эту юную девушку? – спросила герцогиня.

– Вижу.

– Это дочка той злой женщины, которая причинила тебе столько страданий… Передаю ее в твои руки.

– А моя дочь?.. Где она?

– Ты ее скоро увидишь… А пока что отомсти за свои страдания этой девушке.

Ле Маю освободил Жилет, и безумная Маржантина подошла к ней, схватила ее. Содрогающаяся от ужаса Жилет почувствовала, как железная рука обхватила ее талию и влечет ее тело в какую-то темную дыру…

– Мадам! – взмолилась она.

И попятилась. Инстинктивно она устремилась к двери. Что бы она ни отдала за возможность вырваться на волю, вдохнуть свежий воздух, увидеть небо! Жилет почувствовала, что ее втолкнули в ужасное узилище. Она задыхалась.

– Мадам, я хочу выйти, я хочу…

Она не успела закончить фразу, как почувствовала, что две нервные руки схватили ее, словно малого ребенка.

Это были руки сумасшедшей, которая, разевая рот в бесшумном смехе, тащила свою добычу вверх по лестнице.

Добравшись до порога своей лачуги, она разжала объятия, и Жилет рухнула на пол.

Маржантина кошачьей походкой ходила по комнате. Она заперла единственную дверь, ведущую на лестницу. Потом она зажгла лампу, взяла ее в руку и приблизилась к испуганной девушке.

– Хочу посмотреть, красивы ли вы, – сказала Маржантина.

Голос ее дрожал от внутренней радости, которую она так и не смогла скрыть. На ее лице появился отблеск здоровья и молодости. Она повторила:

– Хочу посмотреть, действительно ли вы красивы!

Она поставила лампу и вернулась к Жилет.

– Вы красивы! Вы очень красивы! – удовлетворенно сказала Маржантина.

Жилет вздрогнула. Она почувствовала, что ее красота сама по себе укрепит непримиримость этого злого создания, в пронзительном взгляде которой угадывалось безумие.

– Я тоже была когда-то красивой. Такой же красивой, как и вы. Мой ухажер говорил мне, что никто в мире не сравнится красотой со мной.

Она резко приблизилась к девушке.

– И что осталось от моей красоты?

– Прошу вас, мадам, – сказала девушка.

– Ах! Что же осталось от моей красоты Ее унесло с бурей. Безумная Маржантина гораздо безумнее, чем о ней думают. Она говорит, что была красавицей!

И Маржантина разразилась долгим, сладострастным и зловещим смехом.

Придя в полное замешательство, Жилет до сей поры нисколько не задумывалась над тем, что в столь опасное положение ее ввергла ненависть Анны де Писселё.

Она только спрашивала себя, почему эта женщина хочет причинить ей зло. Теперь она поняла!.. Герцогиня д’Этамп отдала ее в руки безумной женщины, чтобы увериться в том, что пытка будет безжалостной.

Маржантина тем временем ходила взад и вперед по узкой комнатушке, крутилась вокруг Жилет. Она снова громко заговорила:

– Сколько вам лет, прекрасная мадемуазель?

– Семнадцать.

Какой-то разумный луч пробился в больной мозг Маржантины.

Поразмышляв с минуту, она повторила:

– Семнадцать лет!

Потом на ее лице появилось выражение безмерной тоски.

– И как вас зовут?

Жилет почувствовала, что к ней постепенно возвращается надежда. Голос сумасшедшей потеплел. Она больше не смеялась тем жестоким, леденящим кровь смехом. Безумная больше не смотрела на девушку так, что ее дикие взгляды проникали в самые глубины юной души.

Неужели герцогиня ошиблась в расчете? Безумная вытянулась на своем коврике и, казалось, предалась мечтаниям. Жилет собрала все свои силы:

– Меня зовут Жилет, мадам. Не правда ли, красивое имя?

Одним прыжком Маржантина вскочила на ноги и бросилась на девушку.

Она схватила своими нервными руками девушку за запястья и чуть ли не вплотную приблизила свое лицо к пленнице.

– Лжешь! Лжешь! – взвыла безумная. – Жилет! Это тебя-то зовут Жилет? Тебя? И ты смеешь так говорить! Ну-ка попробуй повторить!

– Мадам!

– Ты! Жилет! Ты считаешь меня безумной?

Она яростно вцепилась своими крючковатыми, когтистыми пальцами в светлые волосы юной девушки. Та закричала от боли.

– Послушай, – задыхаясь прошипела старуха. – Неужели ты моя дочь?

И сумасшедшая дико захохотала, окидывая девушку блуждающим взглядом.

– Это ты моя дочь? Ты? Ты не осмелишься, не осмелишься, ты хорошо знаешь, что не осмелишься сказать это! Ах! Тебя зовут Жилет, но ты не моя дочь!

Она, казалось, задумалась, собираясь с мыслями. Внезапно она сложила ладони в молитвенном жесте, словно собираясь обратиться к Всевышнему.

– Жилет теперь шесть лет! Моей Жилет шесть лет! Она красива, изящна, нежна. У нее светлые волосы и голубые глаза. Ее золотистые волосы ниспадают на плечи. Она говорит мне: «Мама, я люблю тебя!» И каждый вечер она засыпает у меня на руках. Она ничего не знает о моей жизни, но видит, что мне трудно. Когда я стою у ее маленькой кроватки, я чувствую себя счастливее королевы. Вот кто такая Жилет. И ты эта Жилет?

Перед столь очевидной глубокой и искренней болью Жилет, ошеломленная, почувствовала, как слезы жалости набегают ей на глаза.

– Но если вы так страдаете, мадам, – проговорила она, – то почему же вы ненавидите меня, меня, столь же сильно страдающую?

Маржантина, казалось, не услышала этих слов.

– А если ты не Жилет, то где же она? Я не видела ее ни сегодня, ни вчера, ни позавчера. Где же она? Я ищу ее и не нахожу. Я так устала. Кто забрал ее у меня? Если бы она умерла, я бы знала это. Не говорите мне о ее смерти. Порой мне слышатся голоса, ведущие меня к ней. Но в тот самый момент, когда мне вот-вот должно повезти, всегда возникает какое-то препятствие. Париж прячет ее от меня. Франсуа прячет. Ему она нужна для собственного удовольствия. Дочь после матери. Когда он обесчестит мою дочь, он ее выбросит. Франсуа! О, Франсуа! Ты заплатишь за свои преступления. Красота отомстит за себя. Любовь за себя отомстит. Женщина отомстит за девственниц, которыми ты наслаждался, как игрушками.

– Мадам, – произнесла бесконечно нежно Жилет, – почему вы отчаялись найти свою дочь? Может быть, очень скоро вы ее отыщите.

Однако настроение безумной уже изменилось.

– Молчи! – очень тихо сказала она. – Мне скоро приведут ее… Мне пообещали… Мне сказали: «Оставайся здесь, и я приведу тебе твою дочь». Я делаю то, что мне сказали, я жду.

– А что вам обещали в обмен на возвращение дочери? – поинтересовалась Жилет, стараясь говорить тверже.

– Заставить тебя страдать, – холодно ответила Маржантина.

– И вы это сделаете?

Вместо ответа раздался злобный хохот.

– Мадам, вы будете жестокой только потому, что так приказала вам та женщина, которая ненавидит меня?

Маржантина замотала головой.

– Нет, нет… Я сделаю это, потому что ненавижу тебя, потому что, заставляя тебя страдать, я отомщу той женщине, которая обрекла меня на страдания… Я отомщу твоей матери!

– Моей матери!

Жилет так закричала, что Маржантина вздрогнула. Искра разума сверкнула в ее темном мозгу.

– Мама! – Жилет молитвенно сложила руки. – Так вы ее знали?

– Знала ли я ее! – безумная выплеснула наружу свою ненависть. – Послушай. Я любила мужчину, и он меня любил… Его звали Франсуа… Но вот появилась эта женщина… твоя мать… и с тех пор я плачу… Понимаешь, как я должна ее ненавидеть…

Эти отрывистые фразы взволновали Жилет. Маржантина опять схватила девушку за руки и сильно сжала их.

– Знаю ли я твою мать!.. Это же она принесла мне письмо, в котором Франсуа признавался, что больше не любит меня! Это она сидела на коленях у Франсуа, когда я увидела его хохочущим и пьющим вино с друзьями… А ты меня спрашиваешь, знала ли я твою мать! Да ты же с ума сошла!

Ее крючковатые пальцы крепко сжали запястья Жилет… Девушка сделала отчаянное усилие, чтобы освободиться.

– Сумасшедшая! – вскрикнула она. – Она хочет меня убить!..

И вдруг она испуганно позвала:

– Манфред! Ко мне, Манфред!

Это имя само собой слетело с губ девушки, которая и не думала призывать молодого человека. А сумасшедшая еще сильнее сжала ее запястья.

Жилет задрожала, потом упала на колени, потом распласталась по полу, потеряв сознание скорее от страха, чем от боли.

Маржантина взглянула на юную девушку, неподвижно лежавшую у ее ног, словно труп. Вытянувшись во весь рост, она, тоже неподвижная, о чем-то, казалось, мечтала. Однако напряженное лицо, тоскливое выражение глаз, подпрыгивание ее тела свидетельствовали об обратном.

Нет, она не мечтала. Она пыталась вспомнить. Проблеск разума снова сверкнул в ее затуманенном сознании.

Почему она заставляет страдать это прекрасное, безобидное создание? Разве не могут ей вернуть дочку, не оплачивая ее радость слезами другой матери? Ведь этого ребенка, застывшего на голом полу, уже ищет, наверное, та, другая, мать, точно так же как искала свою Жилет она.

Ее разум, ввергнутый в черную пропасть, хотел взмыть, выбраться на поверхность и отчаянно бороться с темными силами, тянувшими ее в пучину.

Если бы она не потеряла Жилет, если бы в один несчастный день время не остановилось для нее, чтобы отметить вечность ее боли, сколько бы лет было ее дочери?

Разумеется, она бы выросла. Она стала бы настоящей девушкой, вослед которой парни бросали бы влюбленные взгляды.

– Ей было бы…

Маржантина попробовала сосчитать, но быстро сбилась и бросила свой безумный взгляд на лежавшую перед ней всё в том же положении девушку, покинутую, страдающую.

– Семнадцать лет! – прошептала она.

Гневный огонек зажегся в глазах Маржантины.

Это для того чтобы причинить ей боль, нашли эту чертову девчонку, носящую такое же имя, как и ее дочь. Для того чтобы заставить ее страдать, выбрали голос, так похожий на детский, на голос ее ребенка, мирно засыпавшего на ее руках, положив на шею матери свою белокурую головку.

Но ее зло будет наказано. Она пришла бросить вызов Маржантине. Хорошо же! Маржантина отомстит за себя. Впрочем, таков и был приказ доброй дамы. Да, Маржантина жестоко отомстит за себя.

Она не убьет эту девчонку. Смерть не должна быть такой быстрой.

Она призадумалась и вспомнила муку, ужасную, жестокую, бесконечную.

Она присела на корточки у ног девушки и, застыв, подобно своей жертве, стала о чем-то думать.

Проходили часы, поднимался туманный рассвет.

Внезапно Маржантина, злая, окоченевшая, вздрогнула. Она нашла то, что искала. Она нашла свой способ мести. Добрая дама будет довольна и приведет к Маржантине ее Жилет.

– Быстрее! Быстрее! – бормотала она.

Маржантина неслышно прошла в угол комнаты и взяла длинную веревку. Потом повернулась к Жилет.

Она свела вместе ноги девушки, обмотала их вревкой так, чтобы нельзя было и шевельнуть. Потом принялась за руки. Она сложила их на груди и так же крепко связала.

Жилет не жаловалась и даже не открывала глаз.

Сумасшедшая удовлетворенно посмотрела на распростертую на полу девушку.

Теперь она могла выйти. Ее пленница не сможет убежать.

Прежде чем выйти, Маржантина взяла набитый золотом кошелек. Теперь она стала достаточно богатой, чтобы оплатить свою месть.

Она выскользнула на улицу. Куда она ходила? Чем занималась во время своего часового отсутствия?

Сумасшедшая вернулась домой вприпрыжку. Если бы ее лишили отмщения, она бы умерла от разрыва сердца.

После того как она пришла к мысли искупить свои страдания за счет существа, оказавшегося в ее власти, она лишь за счет прилива ненависти поддерживала свои силы.

Одного взгляда хватило ей, чтобы успокоиться. Жилет не шевелилась.

Успокоившись, Безумная Маржантина уселась на свои тряпки. Но почти сразу же встала и принялась за работу. Как бы она ни устала, ждать больше Маржантина не могла.

Сначала она вытащила из своего кармана кусок войлока. Она разрезала войлок так, чтобы из куска получилось некое подобие маски. Она проделала ножницами дырки для глаз.

К какому же маскараду велись эти странные приготовления?

Маржантина вытащила из тщательно оберегаемого ею маленького мешочка крохотный флакончик и любовно посмотрела на него.

Флакончик был оплачен золотом. Какое средство он хранил? Какое зло выращивал?

Медленно, с предосторожностями, она вылила содержимое флакончика на войлок, увлажнив всю его поверхность.

Конечности Жилет дернулись. Она открыла глаза. Но некоторое оцепенение, спутник столь продолжительного обморока, удерживало ее в неподвижности. Жилет попыталась вспомнить происшедшее.

Как она оказалась здесь? Что делает она в этой грязной комнатушке? Кто причиняет ей боль? Она чувствовала себя уязвленной, подавленной. Сделав усилие, она попыталась подняться и снова упала на пол, сильно стукнувшись о него головой.

Маржантина, занятая своим таинственными приготовлениями не услышала и не увидела этого падения.

Ужас охватил Жилет. Она на какой-то миг потеряла сознание, и в это время ее связали.

У Жилет появилось предчувствие, что ее подвергнут какому-то жестокому испытанию. Она почувствовала, что вот-вот снова потеряет сознание.

В течение нескольких минут она боролась со своим страхом, но очень скоро была побеждена. Оказалось, что неуверенность ужаснее реальности.

– Мадам! – взмолилась она.

Маржантина поглядела на нее и не ответила.

– Мадам, зачем вы меня связали? Обещаю, что не попытаюсь бежать.

И несколько мягче она добавила:

– Веревки причиняют мне боль… Вы не можете развязать меня?

Маржантина не отвечала.

Она встала, приблизилась к пленнице, опустилась на колени и, наклонившись к самому лицу Жилет, сказала:

– Ты же видишь… я работаю… ради тебя.

– Ради меня?

– Делаю тебе маску.

– Не понимаю, – растерялась Жилет.

– Послушай… Ты слышишь меня?

Жилет утвердительно моргнула.

– Я ненавижу тебя! Ненавижу, потому что ты – дочка той женщины, которую я ненавижу всей душой! Мне хотелось заставить твою мать страдать, потому что она заставила страдать меня! Поняла? Ах, не поняла? Это не имеет значения! Я хочу заставить плакать твою мать, как она вынудила рыдать меня! Сейчас я делаю маску.

Она торжествующим жестом показала на влажный кусок войлока.

– Я сейчас закончу и сразу же надену на тебя. Под этой маской скроется твое лицо, потому что я больше не хочу видеть его таким, как теперь.

Она бойко отыскала зеркальце и поднесла его к лицу Жилет.

– Смотри, смотри сюда, дитя лжи! Хорошенько посмотри и восхитись своим лицом в последний раз! Ты красива! Тебе часто говорили, что ты красивая! Всмотрись хорошенько! Ты больше никогда не будешь красивой!

– Никогда не буду красивой! – вскинула Жилет голову. – Увы! На что мне красота в моем положении!

Сумасшедшая не услышала этих слов.

– Через три дня, – сказала Маржантина, – эта маска будет совершенной. Неаполитанский колдун, продавший мне эту мазь, сказал: «Надо три дня, чтобы войлок пропитался до конца». У тебя есть еще три дня, чтобы полюбоваться собой… А потом всё кончится… И тогда я отведу тебя к матери… Я сниму тогда маску и скажу ей: «Посмотри, что я сделала с твоей дочерью»… Я посмотрю, как она придет в ужас, а я захохочу…

Эти три дня Жилет жила, как в страшном сне. Сумасшедшая не покидала ее ни на минуту. Она не сводила с девушки глаз.

Даже ночью чувствовала на себе этот до странности ясный, тяжелый взгляд, приводивший ее в ужас.

Днем, когда Маржантина приближалась к ней, девушка забивалась в угол…

Тогда ужас охватывал ее. Она звала Манфреда слабым, дрожащим голосом – такой бывает у больных детей. Надо сказать, что безумная женщина ее при этом не трогала.

Сделанную маску Маржантина повесила на гвоздь. Часто она подходила к маске, разглядывала ее и довольно качала головой.