Текст книги "Трибуле"

XVI. Двор чудес

Было около четырех часов пополудни.

Улица Фруамантель находилась в двух шагах от Лувра.

Манфред направился прямо ко дворцу. Около часа он оставался в подворотне напротив главного входа в Лувр. Он внимательно разглядывал обширный ансамбль строений и садов, складывавшихся тогда в королевскую резиденцию. Сердце Манфреда сильно билось, кровь прилила к голове.

Наконец он вышел из своего убежища и около девяти часов вечера оказался в одном из кабачков, заполненных студентами. На столике перед ним стояла полная бутылка и пустой стакан. Подперев голову рукой, он размышлял. Гнев его все время усиливался.

И нам просто невозможно не попытаться изложить здесь навестившие Манфреда мысли.

«Смех свойственен человеку! Это сказал мэтр Рабле. Что это должно означать? Подозреваю, что он слегка подсмеивался над миром… Смеяться! Легко сказать, да не всегда легко выполнить. Смеяться! Хотел бы я это проделать, черт побери! Но сердце мое разбито, а разум болен… Любовь? Пустое слово! Дружба? Еще одно слово-пустышка! В том и другом нет ни малейшего смысла. Лантене был мне братом. По одному его жесту, не требуя объяснений, без каких-либо вопросов, я бы дал себя убить просто потому, что он сказал бы мне: “Манфред, тебе надо умереть, чтобы я был счастлив”. Да, да! Он был моим братом! По крайней мере, он так говорил. А я ему верил. И вот я оказался в серьезной опасности. Я позвал брата, а он мне ответил: “Не могу, у меня дела”. Я встретил девушку… посмотрел на нее… Искренне верю, что и она меня заметила. Клянусь всем святым, я так думал! Если бы она не смотрела на меня так нежно, разве любил бы я ее!.. Она забавлялась!.. Смотри-ка! Маленькая девушка, уединенно живущая, томится скукой. Это вне всякого сомнения… Ей же необходимо развлечься… Появляется мужчина, который готов предложить себя. Что надо, чтобы развлечься? Взять сердце этого человека и превратить его в игрушку… Но вот проходит король! Королю стоило только сказать: “Пойдем”, девушка тут же за ним последовала! Это просто восхитительно. Но еще более восхитительно мое безумие. Что же мне теперь делать? Гм! Мой последний ресурс – самоубийство. Но, клянусь рогами сатаны, я заставлю устроить себе пышные похороны в многочисленной и весьма почтенной компании… Париж завтра посмеется! Надо, чтобы праздник в Лувре стал событием, о котором будет говорить весь город! И на этот раз будет прав мэтр Рабле, высказываясь, что смеяться необходимо!»

Он пристегнул шпагу и вышел из кабачка.

Полчаса спустя он был уже перед Лувром.

Как пройти мимо стражи?

Когда позже его спрашивали, как он преодолел эти заслоны, Манфред ничего не мог вспомнить. У него, правда, сохранилось ощущение, что сначала он пробивался в темноте, под дождем через уличную толпу, собравшуюся поглазеть на стены, за которыми развлекался король… Потом вроде бы была другая толпа, двигавшаяся и сверкающая в неровном свете свечей в душном воздухе огромного зала.

Едва войдя в зал, Манфред увидел короля и Жилет. Манфред шел прямо на них… Именно в этот момент Жилет услышала рассказ Монклара о том, как Манфред был заключен а подвал с трупами. Манфред увидел, как она встала, выпрямилась… Он увидел ее такие нежные глаза, Жилет глядела на него с выражением бесконечной радости…И тогда гнев Манфреда вырвался наружу, потому что притворство этого взгляда ему показалось очевидным…

Полезно напомнить, что Манфред и Жилет ни разу не говорили между собой, если не считать нескольких слов, оброненных на пути от усадьбы Трагуар до жилища Доле… Однако у влюбленных есть свой язык, позволяющий им общаться без слов.

Вот и сейчас Манфред на крик, который он прочел в глазах Жилет, ответил взглядом, полным ненависти, – так ему показалось. На самом деле взгляд этот был наполнен болью.

Манфред подошел к королю.

Мы уже знаем, как он смело и резко отозвался о короле, презрительно и оскорбительно – о Жилет.

Ярость и гнев довели Франциска до белого каления. Он вскочил и подал знак своим придворным. Этот знак должен был означать: «Схватите этого человека! Дарю его вам!»

Королевский жест, сопровождавшийся неразборчивыми от прилива ярости словами, вызвал настоящую давку.

Десятки рук протянулись, чтобы ухватить наглеца за горло, в то время как Жилет, подавленная болью, терзаемая стыдом, упала на руки своим фрейлинам.

– Бей негодяя! Смерть ему!

– Назад, королевские псы! – гремел голос Манфреда.

И в то же самое мгновение, но до того как круг придворных замкнулся, Манфред выхватил свою посверкивающую рапиру и сгруппировался в углу. Две сотни шпаг блеснули при свете свечей. И уже самые близкие к Манфреду начали наносить удар за ударом, каждую секунду раздавался звук ломающейся стали – то переламывались легкие парадные шпаги, натыкаясь на жесткий клинок Манфреда. Кровь струилась: четверо или пятеро раненых придворных корчились на паркете… Шпаги между тем тянулись к нашему герою со всех сторон… Манфред был ранен в локоть, в предплечье и в шею: кровь капала ему на грудь. Шапочка слетела с его головы. Вид его был ужасен: взлохмаченный, со сверкающим взглядом, с плотно сжатыми зубами, Манфред походил на затравленного зверя.

Сцена эта продлилась всего несколько секунд… Ее внезапно прервал торжествующий крик.

Манфред получил еще одну рану и упал на колени. Господин де Сен-Трай, оказавшийся ближе всех к раненому, пытался достать до груди. Манфред, сжавшийся в своем углу, все еще удерживал их на расстоянии.

И в эту минуту в соседнем зале раздался какой-то странный шум, напоминающий далекие раскаты грома или шум океанского прилива.

Послышались выстрелы из аркебуз.

Дым проникал и в праздничный зал.

Слышались завывания и ругательства на всех известных языках… приказы и контрприказы, которые выкрикивали месье де Бервьё и месье де Монтгомери страже. В зал в беспорядке устремились алебардщики, словно гонимые приливной волной… И сразу же за ними ураганом ворвалась толпа неизвестных существ: фантастические, вопящие, беснующиеся, размахивающие тесаками и дубинами. Они следовали за гигантом, размахивавшим куском тухлого мяса, надетым на длинную пику. Эта тухлятина заменяла толпе боевой стяг.

Залы Лувра наводнили обитатели Двора чудес!

Безобразная толпа, мелькание уродов, сборище оборванцев с дикими рожами, целая армия солдат в лохмотьях: одноруких, хромых, горбатых, с чудовищными лицами, одноглазыми и зобастыми… Четыре или пять тысяч одержимых вылились человеческим водоворотом… Это было похоже на кошмар, реализованный Калло[16]16
  Жан Калло (1592–1635) – французский живописец и график.


[Закрыть]. Плотно сжатые толпы вываливались одна за другой в праздничный зал.

Формировались эти толпы на улице, среди простонародья, и циклоном обрушивались на Лувр.

Две сотни стражников, защищавших главный вход, были сметены, как куча соломы. Монклар поспешно выставил перед королем отборный гвардейский отряд с крестовыми алебардами.

Но нищие не испугались. Они шли, оставляя за собой пустоту.

Придворные, устрашенные этим неожиданным нашествием, поспешно ретировались. Те же, что пытался сопротивляться, были подхвачены и унесены человеческой бурей.

К общему переполоху добавлялись крики женщин, терявших от ужаса сознание, грохот переворачиваемой мебели, разрывы аркебузных выстрелов, апокалипсические угрозы, стоны, хрипы.

Манфред уже изнемогал, как вдруг нападавшие на него придворные бежали… Это показалось ему сном.

Он открыл глаза и увидел, как врывается в зал людской вихрь.

А впереди толпы бежал человек со шпагой в руке. Этот человек бежал прямо к Манфреду. Лицо нашего героя прояснилось.

– Лантене!.. Брат мой!.. Прости меня, брат!..

При тих словах Манфред потерял сознание. В одно мгновение его взяли на руки и унесли… Толпа нищих отхлынула. Шум постепенно спадал, и наконец над Лувром повисла леденящая душу тишина.

XVII. Монклар говорит о Лантене

Вторжение нищих можно сравнить с ударом грома, их уход – с замирающей вдалеке грозой. Тени, возникшие неизвестно откуда, снова отступили в тень.

Де Бервьё, капитан стражников, рвал на себе волосы; отчаяние этого солдата было безграничным. Он без устали повторял:

– Моя шпага обесчещена… Мне остается только одно: умереть!

Монтгомери, его лейтенант, не отходил от наследного принца Генриха.

Дофин довольно флегматично разглядывал толпу нищих. Он лишь слегка побледнел.

Когда всё закончилось, он сказал Монтгомери:

– Месье, когда я стану королем, вы будете капитаном моей гвардии.

– А Бервьё, монсеньор? – ответил Монтгомери, а про себя подумал: «Вот это как раз то, о чем я мечтал!»

– Бервьё! Посмотрите-ка на него! Он плачет, как женщина!

– Монсеньор, – ответил Монтгомери, – всё произошло так неожиданно! Лувр охранял только почетный караул. Мы вызвали швейцарский полк. Он займет все соседние улицы. Правда, швейцарцы немного опоздали.

И Монтгомери добавил:

– Чтобы остановить подобное нашествие, нужна была шпага Роланда!

Дофин улыбнулся и подошел к дофине, мадам Екатерине, которая за все время происшествия не сдвинулась с места.

– А вы не боялись, мадам? – спросил Генрих.

Екатерина Медичи подняла взгляд на мужа:

– Боялась? Конечно, мсьё… за вас!

– Мадам дофина так любит монсеньора! – съязвила Диана де Пуатье, которая также не пожелала отступать перед толпой.

– И не я одна! – парировала Екатерина. И она наградила любовницу дофина убийственной улыбкой.

В другом углу герцогиня д’Этамп рассказывала, как один нищий грубо толкнул ее в тот самый момент, когда она поднялась, чтобы подойти к королю и защищать его величество…

Многие придворные вытирали свои запачканные кровью шпаги, некоторые из них были ранены. Что же до тех нищих, которые на глазах у всех получили ранения и даже оставались лежать на паркете и, возможно, были мертвы, то все эти бродяги исчезли. Их унес с собой людской поток.

Эссе Сансак и Ла Шатеньере, как всегда неразлучные, дрались, как львы, и это именно благодаря им король не был захвачен бурлящей толпой и не унесен этим потоком, словно ничтожная соломинка. Жарнак, Лезиньян и Сен-Трай рассказывали каждому, кто хотел их слушать, что они умертвили не менее двадцати оборванцев.

Король удалился в свой кабинет, где у него состоялось конфиденциальное совещание с главным прево.

Монарх в большом возбуждении прогуливался по кабинету, и раскаты его голоса далеко разносились по дворцу, несмотря на плотную обивку стен.

– Что за порядки! – гремел его голос, и Франциск с силой ударил кулаком по маленькому столику, сдвинув его с места. – Вот до чего мы дошли, господин главный прево!.. Я отдал приказ арестовать жалкого бродягу, вы мне доложили, что этот негодяй в ваших руках, и вот в тот самый момент, когда вы рассказываете мне, что этот мошенник находится на пороге смерти, что он вот-вот издохнет, он появляется в Лувре и оскорбляет меня!.. У меня есть армия! У меня есть полиция! И никто не догадывается, что Лувру угрожает нападение! Никто не приходит на помощь, чтобы отразить это нападение! Скажите же прямо, что королю больше небезопасно находиться в собственном дворце, словно последнему крестьянину селянину в его лачуге посреди завоеванной врагами страны? До чего мы дошли? Может, я уже не король? Ну, отвечайте же, месье!

Монклар, более мрачный и бледный, чем обычно, смотрел на короля неподвижным остекленевшим взглядом, не склоняя головы.

– Сир! – сказал он холодно. – Я же предлагал разрушить до основания Двор чудес! Вы только рассмеялись в ответ. Возможно, теперь вы решитесь.

– Месье!

– Сир! Я все еще нахожусь в должности главного прево вашего величества? Если нет, пусть ваше величество прикажет арестовать меня. Мои объяснения были бы бесполезны. Если же я еще не уволен со своего поста, то пусть ваше величество изволит выслушать меня спокойно…

– Спокойно! Разумеется! – прервал его король, в душе которого нарастал гнев. – Можно подумать, что речь идет о каком-нибудь пари! Королевская власть шатается, а от меня требуют спокойствия! Месье, мне кажется, что вы слишком далеко зашли! Но, клянусь Девой Марией, необходимы перемены! А начать следует…

Король прервал свою речь резким и сильным ударом по изящному столику, отчего легкая мебель рассыпалась.

– Басиньяк! – крикнул Франциск, позабыв об этикете.

Немедленно вырос в дверях дрожащий камердинер.

– Вызвать сюда капитана стражи!

Почти в тот же момент появился Бервьё.

– К вашим услугам, сир! – твердо сказал он.

– Бервьё! Кто руководил охраной главного входа?

– Месье Бервьё, сир, мой сын.

– Отберите у него шпагу. Завтра начнется суд над ним.

– Сир… Если вы… ищете главного виновного, то это… я… Пощадите…

– Ступайте, месье.

Бервьё, покачиваясь, вышел.

– Ну, что вы скажете, месье де Монклар? – продолжил король, немного успокоенный отданным приказом.

– Я говорил, сир, – ответил главный прево, – что надо освободить Париж от этого гнойника, который прозывают Двором чудес… Надо разрушить отвратительные лачуги нищеты, надо устроить облаву на обитателей этого гнезда заразы, надо хватать всех: мужчин, женщин, детей… Надо начать грандиозный процесс, который изничтожит мир террора… Надо установить десять тысяч виселиц, чтобы в городе не осталось ни следа от той гнуси, которая совершила нынешнее святотатство.

Франциск I удивленно посмотрел на Монклара:

– Вы готовы перевешать всех? Даже детей?

– Казнь отцов и матерей ни к чему не приведет, если оставить в живых детей, зараженных дьявольским ядом… Этот яд убьет монархию, сир! Я называю это бунтарским духом…

Со свойственной ему подвижностью ума Франциск I, который только что был мертвенно бледен от бешенства, мгновенно преобразился: настроение у него стало игривым, и он пошутил:

– И где же вы разместите эти десять тысяч виселиц? Знаете, это будет великолепное зрелище!.. Ах, месье де Монклар, да вы же поэт, ужасный поэт…

– Сир, вы развязываете мне руки?

– Идите, Монклар… Отдаю вам Париж. Будьте безжалостны…

Монклар поклонился; его бледные щеки слегка порозовели; видение предстоящей расправы мелькнуло перед его глазами. Пошатываясь, он направился к выходу и чуть не упал. Его остановило кресло.

– Что с вами, Монклар? – удивился король.

– Пустяки, сир… Простите… Такое проявление слабости недостойно меня.

Он с усилием поднялся… И только тогда король заметил, что камзол главного прево испачкан кровью.

– Но вы же ранены!

– Да, сир!..

– И вы об этом не сказали!

– Мы говорили о более срочных вещах, сир.

– Это один из тех цыган, не так ли?

– Да, сир… Один из самых опасных… Я говорил о нем вашему высочеству. Его зовут Лантене…

И Монклар вышел, с усилием переставляя ноги…

Король усмехнулся:

– Жалко мне этого Лантене!

В этот самый момент в кабинет быстро вошел Басиньяк.

– Что случилось? – спросил Франциск.

– Сир! Месье де Бервьё, ваш капитан, только что покончил с собой.

Король немного помолчал.

– Это хорошо! – холодно сказал он. – Передайте месье Монтгомери, чтобы он арестовал сына месье Бервьё. А еще скажите, чтобы лейтенант поскорее нашел меня.

XVIII. Помолвка жилет

Всю ночь по Парижу перемещались патрули, в том числе и конные, так что испуганные буржуа не сомкнули глаз. На следующее утро Лувр окружили значительные силы войск.

Если буржуа спали плохо, то король Франции вообще не спал. Он улегся в постель, но мысли его перебегали от одного к другому. В королевском мозгу то и дело всплывали два имени: Трибуле и Манфред. И думы его все время возвращались к Жилет, словно мысль о ней была точкой крепления качающегося маятника.

Что касается Трибуле, то решение представлялось достаточно простым: его надо бросить в Бастилию. Проблема Манфреда сложнее, но она, в сущности, остается заботой полиции. Надо арестовать этого бродягу и колесовать живым. Вот что решил Франциск I.

Но, убеждая себя в правильности своего решения для его личных интересов, король чувствовал, что его волнует еще нечто другое!

Нет! Не всё закончится тем, что его шут сгниет в каменном мешке, а Манфред сведет счеты с жизнью на эшафоте посреди Гревской площади!

Их смерть не может залечить двойную рану его сердца…

Жилет любила Трибуле! Жилет любила Манфреда! Эти две реальности казались королю очевидными.

Напрасно он показал Жилет истинное лицо Флёриаля: презренный шут, а Жилет увидела в нем только своего отца!

Напрасно Манфред грубо оскорбил юную девушку перед многочисленной толпой… Во взгляде Жилет король прочел любовь… И король увидел, что его чувства презирают!.. Его, настоящего отца, отвергли.

Эти два чувства – любовь и отцовская привязанность – вели между собой своеобразную борьбу, о которой король нисколько не подозревал.

Будем справедливы: Франциск I был убежден, что чувственная любовь была подавлена отцовским чувством. По крайней мере, он так думал. Возможно, это мнение опровергала жгучая ненависть к Манфреду, которая росла с каждой минутой.

И когда он говорил о наказании Манфреда, отважного оборванца, наглеца, бунтаря, то король, несомненно, преследовал в этом молодом человеке любовника той, кого король сам любил… Франциск по характеру был грубым.

Под брильянтовым лоском своих представлений, под пышностью своих претензий на высокое искусство и поэзию в нем скрывался военный человек. Из него делали тенора, а он был солдафоном.

Как и всем властным грубиянам всех времен и всех народов, Франциску женский вопрос казался очень простым. Он полюбил женщину? Он ее взял. Он разлюбил женщину? Он ее пнул ногой в неизвестность. Возникли какие-то препятствия между ним и его пассией? Король убирал эти препятствия.

Кем была эта Жилет в глазах героя Мариньяно? Маленькой девчонкой, игрушкой.

Да, у короля вспыхнула страсть к ней. Сопротивление этой девчонки раздражало короля. Он старался убедить себя, что чувство его было отцовским. И, чтобы быть справедливым, надо признать: вполне возможно, король искренне верил в это, хотя он не умел читать в своей душе.

И вот когда король поверил, что нашел окончательное решение, он ни на секунду не подумал, что готовит нечто чудовищное, как не сделал этого в тот момент, когда решил предупредить Феррона об измене Мадлен и собственноручно передать тому ключ от дома, где совершалось прелюбодеяние.

Наутро он вызвал к себе трех верных рыцарей.

Эссе, Сансак и Ла Шатеньере, едва вылечившиеся от полученных ран, провели ночь в Лувре, впрочем, как и большинство других придворных, которые намерены были защищать короля в случае возвращения толпы агрессивных нищих.

Неразлучная троица приветствовала короля, который, казалось, вполуха слушал их слова, а сам, удобно устроившись в большом кресле, о чем-то размышлял.

Неожиданно король спросил:

– Ла Шатеньере, как тебе понравилась герцогиня де Фонтенбло?

– Сир, – ответил Ла Шатеньере, – я нахожу ее очень красивой…

– Очень красивой! – утвердительно кивнул король. – Верно. А ты, Сансак?

– Сир, я нахожу ее восхитительной.

– Восхитительной… И это не преувеличение… А ты, Эссе?

– Мои глаза, сир, все еще ослеплены ее великолепием.

– Очень хорошо. Итак, вы все трое согласны, что прекрасная герцогиня достойна любви?

На этот раз придворные с беспокойством переглянулись. Возможно, они поспешили, и следовало сказать, что в красоте Жилет нет ничего особенного? Но откуда им знать, что думает сам король?

К счастью, его величество сам вывел их из затруднения.

– Хорошо, – сказал он, – это доказывает, что у вас верный глаз в этих делах. А теперь слушайте хорошенько. Я даю за герцогиней земли моего домена в Фонтенбло и намерен как можно быстрее выдать ее замуж.

Беспокойство придворных сменилось изумлением… Стало быть, новоявленная герцогиня не является королевской любовницей? Или, вернее, она ему уже надоела?

– Я ищу мужа для герцогини, – продолжил король, вставая с кресла, – и хотел бы видеть ее супругом одного из вас троих…

– Сир! – в один голос вскричали обескураженные придворные.

– Да, да! Это будет один из вас… Кто? Пока еще не знаю… Надо, чтобы претендент кое-что доказал…

– Сир! Мы на все готовы ради такой чести…

Король с минуту помолчал, а потом равнодушно произнес:

– Герцогиня де Фонтенбло выйдет замуж за того, кто доставит мне, живым или мертвым, бродягу, которого зовут Манфредом!

Все трое поклонились и засыпали короля словами благодарности, но Франциск прервал их:

– Господа, я дал слово и назад его не возьму! Тот из вас троих, кто доставит мне этого мерзавца, станет супругом герцогини.

– Сир! Когда прикажете отправляться на поиски?

– Немедленно! – ответил король.

Вечером того же дня трое друзей соблюлись поужинать в корчме Девиньер.

Заведение это располагалось в самом центре парижской жизни, то есть в конце улицы Сен-Дени. Содержали его супруги Грегуар. Муж, человек немного раздражительный и сварливый, тучный, постоянно крутился у огня огромного очага, на котором жарилась разнообразная дичь. Он был хорошим хозяином, по крайней мере, соответствовал тому, что обычно понимают под таким определением: старался продавать вино как можно дороже и не вмешиваться ни в какие дела, по крохам увеличивавшие его состояние. Жена его, мадам Грегуар, была приветливой матроной со сверкающим взглядом, очаровательно пышными формами, роскошными округлостями, но без чрезмерности, хотя кое-какие излишества можно было найти повсюду: на щеках, на подбородке, у локтей, на ее белых, всегда обнаженных руках.

В корчму часто заходили, чтобы выпить анжуйского вина, ставшего модным благодаря Рабле. Супружеской паре был дарован дьяволом отпрыск. Хотя ему было уже пятнадцать лет, выглядел он на двенадцать: довольно тщедушный, хилый, тощий, неудавшийся, но пройдошистый, как обезьяна. Его звали Ландри, но посетители харчевни, вдохновясь его маленьким ростом, придумали мальчишке прозвище: Ландри Ламповое Донышко.

Итак, этим вечером в корчме Девиньер за бутылкой анжуйского сидели Сансак, Ла Шатеньере и Эссе. В заведении был общий зал: большой, красивый, с медными украшениями, обставленный столами с вощеными столешницами и резными табуретками. Но были в заведении и отдельные комнатки, предназначенные для посетителей, предпочитавших напиваться в уединении. Вот в одном из таких кабинетов и устроилась после окончания своей службы в Лувре неразлучная троица.

– Вопрос заключается в том, – рассуждал Сансак, продолжая начатый по дороге в корчму разговор, – чтобы узнать…

Он прервался, подыскивая слова…

– Да, – сказал Эссе, – потому что говорят…

– Черт побери! – воскликнул Ла Шатеньере. – Ведь нет же никаких доказательств! Эти слухи распускает старая сорока Диана. Но герцогине де Брезе придется скоро укоротить язык.

И неожиданно он добавил:

– А потом, когда это было!

– Простите, – сказал Эссе, – но я не намерен брать в жены чьих-то любовниц…

– И даже в том случае, когда этого некто зовут Франциском Валуа, королем Франции, дающим в приданое королевский домен в Фонтенбло?

Трое молодых людей переглянулись, после чего Сансак продолжил:

– Не понимаю, почему нас это так интересует. Зачем терять время на выяснение деталей, которые нам останутся неизвестными. Нам надо решить главное: принимаем мы королевское предложение или нет.

– Что касается меня, я принимаю! – сказал Ла Шатеньере.

– Я тоже, – согласился Эссе.

– Ну и я! – заключил Сансак.

Освободившись от моральных забот, которые, правду сказать, не очень-то их и тяготили, трое друзей расхохотались. Они опорожнили стаканы и заказали еще вина. А Ла Шатеньере продолжал:

– Итак, мы решаем, что будем помогать друг другу схватить этого оборванца. Каждый из нас в одиночку может потерпеть неудачу.

– Идет! Ответили двое других.

– Теперь только остается назначить того, кто женится на красотке. Предлагаю…

– Жребий!

– Бросим кости! – скомандовал Ла Шатеньере.

Мадам Грегуар поспешно принесла своим клиентам несколько комплектов игральных костей – на выбор.

Потом, плотно закрыв дверь, Сансак взял мешочек с костями:

– Начинаю!

Он интенсивно перемешал кости и выбросил их на стол.

– Одиннадцать! – возбужденно крикнул он.

– Теперь моя очередь, – сказал бледный, встревоженный Эссе и бросил кости.

– Четыре!

Д,Эссе поднялся и бросил мешочек с костями к стене.

– Теперь я, – сказал Ла Шатеньере, поднимая брошенный мешочек и встряхивая его. – Один только вопрос: а если тоже наберу одиннадцать очков?

– Начнем всё сначала! – крикнул д’Эссе.

– Только я и Ла Шатеньере будем бросать, – грубо возразил Сансак.

Ла Шатеньере внезапно решился. Он бросил кости и хрипло заорал:

– Двеналцать!

Сансак страшно выругался.

Торжествующий Ла Шатеньере закричал:

– Значит, я возьму в жены Жилет, герцогиню де Фонтенбло, в тот же самый день, когда мы схватим негодяя!

Оба неудачника молча кивнули головами. Потом трое друзей прицепили шпаги и вышли из корчмы Девиньер.