Текст книги "Трибуле"
Автор книги: Мишель Зевако
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
VI. Убежище или могилА
Манфред удалялся бодрым шагом. Его натренированное ухо каждую секунду улавливало изменение расстояния между бродягой и ночным дозором. Манфред не видел стражников, но догадывался о них и презрительно усмехался. Он хотел свернуть на первую же поперечную улицу, но не сделал этого, заметив отблески света на пиках.
Он пожал плечами и продолжал идти прямо:
– Кажется, господин главный прево забавляется!
Вторая улица была перегорожена.
– А! Фарс продолжается.
Третья и все последующие улицы, выходящие на главную артерию, ощетинились пиками.
– Ладно! – сказал Манфред. – Какой почет мне оказывают! Весь Париж вооружается, когда по улицам прохожу я.
А позади все отчетливей слышался топот стражников, перешедших на бег. Его схватят! И он умрет!..
На какое-то мгновение его мысли унеслись к девушке, которую он доверил заботам мэтра Доле…
– Полно! – рассмеялся он. – Я не рожден для мирной жизни и мещанской любви! Я нищий бродяга и бродягой умру… Но, черт возьми, умру не без того, чтобы распороть брюхо нескольким из этих ищеек.
И жестом, которому позавидовали бы витязи рыцарских времен, Манфред выхватил из ножен свою длинную рапиру, готовясь не к защите, а к атаке.
– Вперед! – послышался голос Монклара. – Хватайте его! Вон он!
– Не так быстро! – ответил Манфред и выставил клинок.
Но в эту же самую секунду среди стражников послышались крики… По булыжной мостовой загрохотали колеса… К открытым воротам Сен-Дени с огромной скоростью неслась повозка… Она врезалась в отряд стражников, задевая и опрокидывая людей…
Кто открыл ворота и зачем?
В этом никогда не признается гарнизонный сержант, которого отдадут под суд, но трибунал не найдет никаких улик, доказывающих сговор обвиняемого с Манфредом.
А бродяга, увидев мчащуюся повозку, принял молниеносное решение… Одним прыжком он проскочил ворота, оглушил рукоятью шпаги солдата, пытавшегося преградить ему путь, и пустился бегом по полевой дороге.
Он пробежал шагов сто, потом остановился, обернулся и посмотрел в сторону города.
– Черт возьми! Чтоб они там хорошо жили!
Его не преследовали! Тогда Манфред беззвучно рассмеялся:
– Говорил же я вам, месье де Монклар, что мой арест произойдет не сегодня! Но все равно, – добавил он, – мне придется поставить толстую свечу за здоровье возницы…
Рассуждая подобным образом, Манфред посмотрел в ту сторону, куда умчалась повозка. Он ее не увидел, но слышал скрип колес этой повозки, взбиравшейся на холм Монфокон. Манфред последовал за ней.
Минут через двадцать все стихло.
– Странно! – пробормотал Манфред. – Можно утверждать, что колымага остановилась у самого подножья большой виселицы.
Он пошел быстрее, прячась за кустами ежевики… То, что он увидел, заставило его вздрогнуть от изумления и ужаса.
В нескольких шагах от него вырисовывалась величественная смертоносная машина. Какая-то женщина громко молила о пощаде, пытаясь вырваться из рук мужчины, тащившего ее к виселице…
Манфред присутствовал при этой ужасной сцене и не мог ни крикнуть, ни пошевелиться… Внезапно он увидел тело женщины, болтавшееся в пустоте. Мужчина же забрался на сиденье, и повозка с глухим стуком покатилась к деревушке Монмартр.
– Ужас! – растерянно пробормотал Манфред.
Потом он поспешил к виселице, взобрался на постамент этого сооружения, подхватил женщину на руки, перерезал кинжалом веревку, спустился с эшафота и положил несчастную наземь. Всё происходило, словно в кошмарном сне и продолжалось не более нескольких секунд.
Манфред опустился на колени перед женщиной и положил руку на ее грудь… Сердце жертвы еще билось. Тогда Манфред пригляделся к женщине и восхищенно вскрикнул:
– Как же она красива, несмотря на бледность!
Мало-помалу незнакомка пришла в чувство… Она открыла глаза, все еще полные смертельного ужаса…
– Вы спасены, мадам, – сказал Манфред.
Она удивленно огляделась и внезапно всё вспомнила.
– Спасена! – повторила она, но не так, как говорят в экстазе, после того как минует смертельная опасность, а с пугающей ноткой ненависти. – Спасена!.. Живу!.. Да, теперь я живу!.. О, пусть сотни бед падут на этого подлеца!.. Пусть несчастья падут на твою голову, Франсуа!.. Месть Мадлен будет ужасной, так что о ней еще долго будут говорить грядущие поколения… Месье! – вдруг она обратилась к своему спасителю. – Я обязана вам гораздо большим, чем жизнь… Как вас зовут?
– Манфред, мадам…
– Если вы бедны и вас преследуют, если вы страдаете, если вам понадобится преданный друг, приходите, когда вам вздумается, в маленький домик у ограды Тюильри. Вы назоветесь, и… этого будет достаточно!
При этих словах Мадлен Феррон поднялась и исчезла во тьме.
В тот самый момент, когда он, побуждаемый непреодолимым любопытством, хотел было отправиться за странной женщиной, Манфреду вдруг показалось, что какие-то тени появились шагах в тридцати.
Это были агенты Монклара… Они приближались ползком.
Манфред слился с цоколем эшафота, надеясь, что шпики пройдут и, может быть, не заметят его. Основание эшафота было выполнено в форме пещеры, огромной камеры, тюрьмы для мертвецов, последнего прибежища казненных: туда сбрасывали тела преступников, повешенных в Монфоконе.
Ощупывая стену, Манфред почувствовал железную дверь; она подалась под его нажимом.
Мгновение Манфред колебался… Холодный пот выступил на лбу… Потом он, пятясь, забрался в тюрьму мертвецов!
Под ногами у него что-то захрустело…
Он ступал по скелетам… Манфред остановился… Душа его – при одной мысли об этих оторванных руках, о черепах, уставившихся в него пустыми глазницами, – наполнилась таким ужасом, какого он еще никогда в жизни не испытывал.
Ощущения его были столь мучительными, что он отступил назад, к железной двери… Он задыхался!.. Любой ценой ему был нужен глоток свежего воздуха! Даже ценой стычки с толпой шпиков!
И в этот момент тень мелькнула перед дверным отверстием, протянулась чья-то рука и захлопнула дверь.
Манфред, окаменевший, пораженный безысходным страхом, услышал приказ главного прево:
– Пусть десять человек стерегут эту дверь днем и ночью! Откройте ее только через восемь дней, когда этот негодяй сдохнет!
VII. Клятва Этьена Доле
Знаменитый печатник мэтр Доле держал свою типографию «Золотой обрез» на университетской территории, на холме Сент-Женевьев, а жил вместе с женой Жюли и дочерью Авет, на улице Сен-Дени.
Мадам Доле было лет тридцать пять, она отличалась разумностью и необыкновенной добротой. Она помогала мужу в работе и была для него идеальной подругой, ангелом-хранителем домашнего очага, утешительницей в трудные часы, когда мэтр терял всякую надежду, а таковых в горестной жизни ученого и переводчика было немало.
Авете, стройной и грациозной девушке, было всего восемнадцать лет. Пылкая по природе, она отличалась твердым характером, нежным и чутким сердцем.
В такую вот семью случай забросил в эту бурную эпоху Жилет Шантели.
После поспешного ухода Манфреда Этьен Доле тщательно запер дверь, забаррикадировал ее цепью, а потом повернулся ко все еще дрожащей Жилет.:
– Здесь, дитя мое, вы в безопасности… Не надо так дрожать. Жюли, Авет, – громко позвал он.
Обе женщины, уже разбуженные шумом, поспешно оделись. Они появились на верхней площадке красивой деревянной лестницы, которая вела на верхний этаж.
– Авет, – серьезно сказал Доле, – мой друг Манфред, которого считает братом твой жених Лантене, оказал нам честь, доверив эту юную барышню… Люби ее так, словно бы она была твоей сестричкой.
В нескольких словах он объяснил жене суть только что происшедших событий. И обе женщины сразу же начали осыпать Жилет своим ласками.
– Как вы прекрасны! – сказала Авет. – А вы знаете, что мы с вами уже хорошо знакомы?..
– Вы тоже, вы тоже красивы! – искренне восхитилась Жилет.
– Значит, Манфред – ваш друг?.. Какое счастье!.. Он такой храбрый… и добрый… Лантене его так любит!
– Я познакомилась с ним только что, – ответила Жилет и покраснела, – но я его несколько раз видела раньше… Я верю, что он и в самом деле очень храбрый… Он уберег меня от большой беды… Я его никогда не забуду!
Она с силой соединила руки в нервном жесте.
– О, – добавила она, испуганно передернувшись, – эти незнакомцы вошли так внезапно… а этот мужчина, оскорбивший меня, схватил за руку и увел!.. Этот мужчина!.. Я боюсь его!
– Дорогое дитя, больше ничего не бойся!
– Не правда ли, мадам… мне не надо ничего опасаться?..
– Вы здесь в совершенной безопасности, – повторил Этьен Доле. И в тот же самый момент кто-то решительно и повелительно постучал молотком в дверь. Жилет смертельно побледнела.
Жюли и Авет повернулись к Этьену с немым вопросом, который читался в их испуганных взглядах.
Печатник, не теряя ни капли самообладания, знаком наказал женщинам вести себя тихо и успокоиться. Потом он отдернул драпировку и открыл дверцу, за которой оказалась клетушка. Там Доле хранил на полке самые ценные из напечатанных им книг.
В дверь постучали еще раз, теперь посильнее.
Авет увлекла гостью в каморку… Доле задернул драпировку. Жюли пока осталась с этой стороны драпировки. Доле тихонько подошел к двери и прислушался. Он задрожал, услышав голос, звучавший за дверью… Он узнал этот голос!..
Мощные удары сотрясали дверь.
Тогда Этьен Доле вернулся к посверкивающему щиту и рыцарским доспехам, которые украшали одно из деревянных панно. Но, поразмыслив с минуту, он покачал головой. Тогда он выкатил кресло на середину зала. Он повернул кресло к входной двери, уселся в него и со спокойным видом принялся ждать!
Наконец под треск разбиваемого дерева дверь подалась. Несколько мужчин ворвались в зал.
Доле продолжал сидеть…
– Как это назвать, господа? – спросил он внушительным голосом. – Как это в самом центре города осаждают мирный дом? Вышибают дверь! Берегитесь, господа, я пожалуюсь королю, который во имя высшего правосудия…
– Мэтр Доле! – внезапно прервал его тот самый голос, какой печатник уже слышал за дверью. – Это по моему приказу мои люди вошли сюда.
– Король! – сказал мэтр Доле все с тем же непроницаемым спокойствием.
Он встал с кресла и глубоко поклонился.
– Ваше величество, вы всегда желанны в моем жилище. Этот визит, если не упоминать об обстоятельствах, его сопровождавших, навсегда останется свидетельством почета, оказанного как самому жилищу, так и его верноподданному обитателю… Извольте, ваше величество, занять место в этом кресле… Жюли, возьми кубок из позолоченного серебра и наполни его старым бургундским из винограда, собранного в год рождения нашей дочери. Торопись оказать нашему гостю признаки гостеприимства, на которые он имеет право…
– Это хорошо… хорошо, мэтр! – сказал король.
– Ах, сир, – продолжал печатник, – никогда я не рассчитывал принять ваше величество в своем доме… Если бы я только знал, какой августейший гость стучится в мою дверь! Если бы, по крайней мере, месье приказал крикнуть пароль, перед которым открывается любая дверь: «Именем короля!»
– Он прав, – заметил лейтенант. – Я не догадался крикнуть: «Именем короля!» Но…
– Тихо, – приказал Франциск. – Мэтр Доле, я не ставлю вам это в вину. Но давайте перейдем к фактам. Вы только что приняли визит одного… гм!.. мужчины… Это был… бродяжка… по имени Манфред…
– Да, сир, – сказал Доле, – это мой друг…
– Ваш друг!.. Со странными людьми вы заводите дружбу!
– Ах, сир! Вам, без сомнения, наговорили про этого молодого человека много несправедливого. Никогда еще в более благородной груди не билось сердце, более лояльное к вашему величеству! Признаюсь, что он немножко вспыльчив… Но у него есть одно качество, которое может оказаться весьма ценным для короля: это храбрость!
– Довольно, мэтр!.. Этот… благородный шевалье будет улаживать свои дела с моим главным прево… Он приводил сюда юную девушку?..
– Да, сир…
– Это юное создание еще пребывает у вас?
– Да, сир…
– Сейчас же приведите ее сюда, мэтр Доле.
– Нет, сир.
– Это неповиновение! – прогудел король.
– Это дело чести, сир. Предпочту вызвать ваш гнев, но не презрение. Я поклялся, сир, что эта девушка не выйдет из моего дома. Что бы вы подумали, сир, о своем подданном, который нарушает данное слово?
Король с минуту хранил молчание.
– Мэтр, – наконец он дал волю своему гневу, – ваши слова лишний раз доказывают мне то, что я знал и раньше: вы одержимы злым духом, и священная власть короля больше не оказывает воздействия на ваши поступки. Впрочем, то же самое относится и к богоданной власти Церкви… Однако я понимаю ваши чувства и готов забыть все, что только что от вас услышал… Приведите девушку, мэтр!
Лейтенант и его солдаты слушали этот разговор со все возрастающим удивлением. Они задрожали от возмущения, когда Доле ответил:
– Сир, я не могу ничего добавить к тому, что ваше величество уже слышало. Я ничего не могу изменить.
– Обыскать дом! – громовым голосом закричал Франциск I. – А этого человека схватить и отправить в Бастилию!
Жюли в ужасе закричала и собиралась уже броситься мужу на шею, но того уже окружила стража… Несчастную женщину грубо оттолкнули, и она рухнула в кресло.
И в этот самый момент угол драпировки отдернулся. За ним показалась Жилет, очень бледная, но полная решимости. Она приблизилась к королю, который разглядывал ее с жадным любопытством, обуреваемый противоречивыми чувствами.
– Моя дочь! – проговорил он так тихо, что никто и не услышал этих слов.
– Сир! – сказала Жилет слегка дрогнувшим голосом. – Мне неизвестна причина, по которой вы меня преследуете… Жду ваших разъяснений.
Глубочайшая тишина воцарилась в зале. Окруженный солдатами Доле удивленно посмотрел на девушку… Что же касается короля, то он то бледнел, то краснел попеременно.
– Дитя мое, – пробормотал он наконец, – даю вам слово дворянина, даю королевское слово, что вас будут уважать, что ни одного обидного слова или жеста… Жилет, необходимо, чтобы вы переехали в Лувр!
И вдруг в его голове зародилась порочная задумка:
– Либо вы переезжаете в Лувр, либо мэтр Доле отправляется в Бастилию… Выбирайте!
– Сир! Сир! – закричал Доле. – Вы злоупотребляете невинностью этого ребенка. Это гнусно!
– Молчите! Или, клянусь Небом, придет ваш последний час, мэтр Доле!.. Мое терпение на исходе!
– Сир, одно только слово! – вскрикнула Жилет, проскользнув между солдатами. – Я последую за вами, если только вы помилуете этого отважного человека, который в эту роковую минуту захотел стать отцом для девушки, у которой нет отца!
При этих словах Франциск I, ни на мгновение не выпускавший Жилет из виду, вздрогнул и побледнел.
– …Для девушки, у которой нет отца! – повторил он.
По знаку короля солдаты отошли от Этьена Доле. Монарх сделал несколько шагов и взял Жилет за руку. Девушка вздрогнула, скорее даже испуганно дернулась.
– Дитя мое, – сказал король, выделяя интонацией это словосочетание, и при этом королевский голос странным образом дрожал, – дитя мое, значит, я вам внушаю страх?.. Оставьте сомнения, прошу вас… В моем королевском слове еще никто до сих пор не сомневался!
– Сир, я последую за вами! – твердо сказала девушка.
Печатник хотел было вмешаться в последний раз, но король уже подхватил девушку под руку и вышел за порог дома.
– Это подлость! – сжав кулаки, бросил ему вслед Доле.
VIII. Два отца
Следующим утром дверь просторного, роскошного кабинета, в котором Франциск I обычно принимал придворных, не открывалась. Король над чем-то размышлял.
Между тем по Лувру ходили странные слухи…
Рассказывали, что ночью в Лувр привели ослепительно красивую юную девушку, что разбудили фрейлин и выделили в распоряжение незнакомки апартаменты…
Кое-кто со смехом встречал эту новость, задавая встречный вопрос: «Что об этом думает мадам герцогиня д’Этамп, официальная фаворитка французского короля?» Другие только покачивали важно головами… Поговаривали, что король очень изменился… Случилось нечто необычное: король совсем не ложился спать. Месье де Басиньяк, королевский камердинер, провел ночь в передней, тщетно ожидая приказаний его величества.
На рассвете король вернулся в свой кабинет и запретил себя беспокоить. Монарх приблизился к камину, в котором ярко пылал огонь, протянул руку к огню, как делают сильно озябшие люди. Временами он просто дрожал.
Король выглядел мрачным, задумчивым и глухо цедил сквозь зубы:
– Это моя дочь!.. Моя дочь!..
На его бледном лице появилось какое-то странное изумленное выражение, представлявшее смесь гнева и ужаса…
Внезапно король позвонил… В кабинет поспешно вошел Басиньяк.
– Позовите-ка моего шута, – спокойно сказал Франциск. – Пусть его доставят через час. А еще позовите хранителя королевской печати…
Пять минут спустя хранитель печати стоял перед королем.
– Месье, – сказал король, – подготовьте и принесите мне на подпись грамоты, жалующие дворянство, на имя…
Он остановился, задумался, прошелся по кабинету своей подпрыгивающей походкой… Молчание продолжалось долгих десять минут, после чего король решительно заговорил:
– Для мадемуазель Жилет Шантели… Я даю ей титул герцогини… в ожидании… Поставьте в грамоте, что я передаю ей земли моего домена в Фонтенбло… Идите, месье!
Хранитель печати вышел, не говоря ни слова, и сразу же новость об этом странном приказании распространилась по Лувру, словно облако пыли.
Король облегченно вздохнул.
Потом он вернулся к огню и погрузился в напряженные размышления, потеряв счет времени… Резкий голос вывел его из задумчивости:
– Сир, вы посылали за мной… Я пришел.
– Кто это пришел?.. Кто смеет говорить без моего позволения?
Он обернулся и застыл в изумлении: перед ним стоял Трибуле.
– Это ты, шут!
– Нет, сир! Перед вами стоит человек, который больше не служит шутом у короля… Перед вами – Флёриаль[9]9
Настоящее имя Трибуле. – Примеч. автора.
[Закрыть], почтенный подданный, пришедший сюда, чтобы требовать правосудия…
Король с глубоким изумлением окинул взглядом Трибуле.
А тот был неузнаваем. В комнате, которая была у него в Лувре, он скинул свой шутовской наряд, оделся как зажиточный буржуа, носящий траур: верхнее платье из черного драпа, бархатный камзол, черная шапочка, которую он держал в руках, подчеркивали устрашающую бледность его лица… Болезненное спокойствие заменило маску едкой иронии, к которой так привык король. Резкий голос шута стал ниже. Трибуле держался прямо и твердо. Едва ли кто-нибудь догадался бы теперь о его кривом плече.
– Шут, – сказал король, презрительно усмехнувшись по своему обыкновению, – шут, я прощаю тебе вчерашнюю выходку, однако при одном условии: ты прекратишь разыгрывать это фарс… Ступай, шут, одевайся в свой привычный наряд и сразу же возвращайся сюда… Ты должен развлечь меня… Мне что-то скучно в это утро…
Трибуле, не сдавая позиций, опустил глаза и спросил:
– Сир, что вы сделали с моей дочерью Жилет?
В мгновение ока король вскочил.
Он грубо сжал предплечья Трибуле.
– Жалкий безумец! – пролепетал он почти неразборчиво. – Ты сказал… Повтори… Ты осмелился сказать!
– Сир, – пришедший в отчаяние отец уже не представлял границ своей смелости. – Я спросил, сир, что вы сделали с моей дочерью Жилет?
Король в бешенстве встряхнул шута.
– Жалкий шут, голова твоя станет добычей палача, – сказал король, – если кто-то еще когда-нибудь услышит то, что сейчас мне сказал!
– Сир! Я хочу видеть своего ребенка!
Трибуле настаивал… Тогда король добавил тише, но внушительнее:
– Ты лжешь! Лжешь! Жилет не может быть дочерью шута!
– Почему же, сир? Почему? – спросил Трибуле.
– Да потому что она королевская дочь! Слышишь ты это, ничтожество?.. Потому что она… моя дочь!
Трибуле покачнулся, у него закружилась голова. Несказанная радость и безумная смертельная боль – эти два чувства в одну секунду перемешались в его неуравновешенной душе.
Радость!.. К Жилет будут относиться с почтением. Жилет осталась невинной, потому что король, ее похититель, оказался ее отцом!
Боль!.. Жилет больше не его дочь… Ее отец – Франциск I.
И радость, которая было охватила его в первую минуту, почти сразу же угасла.
Он упал на колени, ударившись о паркет.
– Сир! О, сир! Да благословит вас небо! Вы так благородно и великодушно дали мне знать, что мое дитя… мой бедный ангел…осталось незапятнанным, что ее не оскорбили1 Она непорочна… Ах, не могу продолжать от избытка радости! Этого мне достаточно! Благословляю вас, сир! Как я был глуп! Я поверил, что мимолетный каприз, проходящая страсть толкнули короля в моей дочке! Это было бы так естественно! Не так ли? Она чиста! Значит, не плотское желание привлекло королевский взор! Спасена! Ах, сир! Да от такой радости и умереть можно!
Трибуле всхлипнул.
Король помрачнел и невольно вздрогнул при упоминании о его страсти, о его капризе! Он молча глядел на Трибуле, распростершегося у его ног, тогда как несчастный шут продолжал:
– Дочь короля! Черт побери! Можно ли в этом усомниться! Она так прекрасна… Не хватает только короны на голове! А такие прекрасные золотистые волосы… Мадемуазель, верите ли вы, что они засверкают новым блеском в уборе из жемчугов и бриллиантов! Вы – королевская дочь! Ах! Что вы скажете на это?.. Вы представляли себя бедной потерянной девушкой, которую в свое время подобрал буржуа среднего достатка. Ладно, хватит об этом, мадемуазель!.. Вы королевская дочь!..
– Поднимайся, шут! – произнес король.
Жестокая боль пронзила сердце Трибуле.
Пропала вся радость! Глубокая, сверхъестественная радость!
И разум его с ужасающей ясностью вдруг осознал: Жилет – королевская дочь, а он – королевский шут!
Он поднялся и стал следить за Франциском, подпрыгивающей походкой кружившим по комнате, заложив руки за спину и опустив голову.
– Расскажи мне всё, – попросил наконец король. – Всё! Не упусти ни малейшей детали!.. Где, когда и как ты узнал ее?
– Вот что, сир! – начал скороговоркой Трибуле. – Вы помните Мант? Однажды, десять лет назад, вы проезжали этот город. Я сказал какую-то дерзость… Не помню уж, какую… Дело было на улице возле старого заброшенного порта. Там оставались две большие цепи… И вы, сир, решили наказать меня и одновременно позабавиться. Вы приказали приковать меня к этим цепям и оставить на пару дней… Помните такое, сир?.. Я не забуду этого до конца своих дней… Благословен будь тот день, когда вы приказали посадить меня на цепь в Манте, возле старого порта! Весь город ходил смотреть на меня. Горожане осыпали наказанного шута насмешками… Вы помните это, сир?
– Дальше! – бросил Франциск.
– Итак, я сидел на цепи, сир… О! Я не жаловался, потому что вы были тысячу раз правы… Весь город прошел мимо меня… Смертельная печаль охватила меня… А люди смеялись… Мальчишки обзывали меня, швыряли в меня камнями… Посмотрите-ка, сир, у меня до сих пор сохранился шрам… Вот здесь, над правой бровью… След одного из камней.
Трибуле пальцем указал на шрам. Лицо короля оставалось непроницаемым.
– Счастливая рана! Это я говорю теперь, сир… Помню еще, как одна очень красивая женщина натравила на меня свою собаку… Собака остановилась передо мной и грозно зарычала… Я посмотрел ей в глаза, и тогда… она лизнула мне руки, сир!.. Красивая женщина ее побила… Бедное животное!
– Дальше! – глухим голосом приказал король.
– Я рассказываю всё это, чтобы вы поняли, сир… Я не забыл ни единой мелочи, ни одной опасной детали… Наступил вечер… Я чувствовал себя смертельно усталым… Людская жестокость приводила меня в ужас… Передо мною собралось до полутысячи человек: женщин, сеньоров, буржуа, детей… Насмешки удвоились, но внезапно я увидел, что ко мне идет девочка, сир… Представьте себе маленького ангела… с волосами до плеч, окаймлявшими ее головку подобно ореолу… с глазами, такими нежными… такими нежными, что горло у меня сжалось. Ничто в мире не сравнится с этой несказанной нежностью… В толпе послышались голоса: «Это Жилет… Это маленькая торговка лилиями… Это Жилет Шантели». Она и в самом деле держала в руках целую охапку лилий… Она подошла ко мне… Ах, сир! Волна злобы поднялась в моей возбужденной голове… Я прохрипел: «Что тебе здесь надо? Ты пришла меня ударить? Ну, говори!» Она улыбнулась мне, выронила свои цветы… А потом… обтерла мое лицо… От потрясения я задрожал… Тогда она прислонилась ко мне, глядя в толпу своими ясными глазками, словно оказывая мне покровительство, словно защищая меня… И тогда толпа закричала: «Ура!»… Мужчины аплодировали, женщины плакали…
Трибуле остановился: чувства душили его.
– Продолжай! – холодно потребовал Франциск I.
– Что вам сказать, ваше величество!.. На следующее же утро, как только я был освобожден, Жилет пришла ко мне и грациозным жестом предложила мне одну из своих лилий. Жалкий увядший цветок! Я храню его в одном из старых альбомов в гравюрами… Да! И вот еще что: когда сердце мое обливается кровью, я вынимаю этот цветок и целую его пожелтелую белизну… Я расспросил малышку-торговку… Она рассказала мне, что родилась в Блуа, а уже около года живет в Манте… одна, совершенно одна… Живет на подаяния… Пропавшую мать свою она почти не помнила. Отца она вообще никогда не знала. Я спросил девочку, не хочет ли она поехать со мной… Она пристально посмотрела на меня и сказала: «Да… потому что вы столь же несчастны, как и я…» С тех пор она стала моей любимой дочерью… Мало-помалу она забыла то происшествие, что связало наши судьбы… Она видела во мне только приемного отца… Она считала меня преуспевающим парижским буржуа… Я воспитал ее в той маленькой усадьбе Трагуар… куда я приходил, после того как освобождался из Лувра. Она была моим высшим утешением, моей радостью; один только ее взгляд мигом успокаивал мои страдания. Достаточно было ее рукам обвиться вокруг моей шеи, достаточно было сказать ей «Отец!», и я забывал все невзгоды, землю и небо! Вот и всё, сир.
Франциск внимательно посмотрел на Трибуле. Во взгляде его читалось затаенное сочувствие, которое, возможно, правильнее было бы назвать ревностью или обиженной гордостью… Несколько минут король хранил молчание, тогда как Трибуле смотрел на него со всё возрастающей тревогой.
Наконец король остановился перед шутом и сказал ледяным, полным презрения голосом:
– Ну, хорошо… Можешь надевать свою ливрею…
Вот и всё, что нашелся сказать Франциск в ответ на отцовскую исповедь.
Трибуле не шевельнулся.
– Ты слышал меня, шут?
– Сир! Это вы не расслышали крик моего сердца! Разве я не дал вам понять, что в Жилет заключена вся моя жизнь?
– Шут! Я тебе прощаю прикосновения к королевской дочери, пусть и совершенные одними кончиками пальцев… Ты ничего не знал про ее происхождение… Но теперь с этим покончено!.. Жилет больше нет… Отныне тебе не дано права поднимать взгляд на новую герцогиню… де Фонтенбло! Тебе запрещаю даже словом с нею перекинуться! Иначе тебе головы не сносить.
– Сир! – сумел выдавить из себя Трибуле. – Это невозможно.
– Хватит!.. Даже памятью не смей касаться прошедшего!
– О! Вы запрещаете мне даже думать и чувствовать! Так вырвите у меня сердце!
– Еще одно слово – шут, и Бастилия будет твоим жилищем до конца твоих дней!
Шут содрогнулся. Бастилия!.. Вечная разлука…
– О, – всхлипнул растерявшийся Трибуле, – больше не видеть ее! Быть навсегда разлученным с ней… Сир! Сир! Я буду делать всё, что вы скажете! Оставьте только меня здесь… Смилуйтесь! Позвольте мне ее видеть… Я не буду больше с ней говорить, сир! Только бы взглянуть на нее! Хотя бы издали!
– Ты ее увидишь! Через несколько дней я дам праздник, посвященный представлению герцогини двору… Ты будешь на празднике, Трибуле. Настоящий праздник не может обойтись без шута!
– Я буду на празднике! – промолвил несчастный.
– Без сомнения! – рассмеялся король.
– И мне придется показывать перед нею свое искусство?
– А почему бы нет?
Франциск I испытывал жестокое удовлетворение от тех мучений, на которые он обрекал своего дурачка. Это была его месть Трибуле, шуту, презираемому существу, объекту всеобщих насмешек. Трибуле мог сжимать в своих объятиях Жилет! Трибуле был любим в образе отца!
Надо было навсегда вернуть жалкого безумца в его логово. Надо разверзнуть непреодолимую пропасть между ним и королевской дочкой.
Герцогиня де Фонтенбло содрогнется от стыда, когда узнает, что тот мужчина, которого она звала своим отцом, на самом деле Трибуле!
– Хорошенько запомни, что я тебе сказал, – повторил король все с тем же презрительным спокойствием: если хотя бы одно слово, хотя бы один только взгляд раскроет кому бы то ни было прошлое, о котором ты мне только что рассказал, тебя будет ждать петля либо Бастилия! Герцогиня де Фонтенбло, дочь короля, не может иметь ничего общего с малышкой Жилет Шантели.
– Паясничать перед ней! – пробормотал Трибуле, который, возможно, не слышал последних королевских слов. – Невозможно!.. Позволить оскорблять себя перед ней! Быть осмеянным перед ней! Нет.
И Трибуле взмолился:
– Сир, не будет ли угодно вашему величеству уволить меня?.. Я предпочел бы исчезнуть… не видеть ее больше!
Король, возобновивший было свою прогулку, при этих словах остановился спиной к Трибуле и, даже не посмотрев на него, распорядился:
– Шут, ты должен через десять минут предстать предо мною в ливрее.
– Сир!.. Вы просто бессердечны!
Король повернулся к шуту:
– Поторопись!
Трибуле, растерянный, бледный, как смерть, медленно попятился к выходу и исчез. Были ли он побежден? Мы это скоро узнаем!
В тот самый момент, когда Трибуле, покачиваясь от отчаяния, направлялся облачиться в шутовскую ливрею, граф де Монклар вошел в приемную и попросил аудиенции. Несколько мгновений спустя он входил к королю.
– Ну, что? Как мошенник? – нетерпеливо спросил Франциск, не скрывая опасений.
– Он схвачен, сир.
– Схвачен? – обрадованно вскрикнул Франциск. – Браво, Монклар!.. Надеюсь, вы повесите злодея во время ближайшего заседания!
– Я сделал лучше, сир! – сказал главный прево, мрачно ухмыльнувшись. – Ваше величество просил меня придумать нечто особенное для этого негодяя.
– Знаю, что вы опытны в этом деле.
– Я закрыл этого проходимца в камере трупов в Монфоконе, – сказал главный прево с ужасающим спокойствием. – Перед железной дверью в хранилище трупов я поставил десять стражников. Я отдал им приказ: открыть дверь только через восемь дней… Ваше величество находит этот вид мучений достаточным?
– Ужасно! – едва слышно пробормотал немного побледневший король.
– Если ваше величество того пожелает, я прикажу открыть дверь и повесить негодяя как раз над тем помещением, в котором он теперь находится.
– Вы полагаете, он долго будет мучиться?
– Не больше четырех-пяти дней… Голод и жажда убивают быстро… Я проделывал интересные опыты в этой области… Так надо открывать дверь, сир?
– Ну, раз уж это началось, – протянул король. – Так умереть или эдак… какая разница?
– И я так думаю, – холодно проговорил Монклар.
– Не будем больше говорить об этом, граф!
– Понял, сир… Ваше величество обещал принять преподобного отца Игнасио Лойолу.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?