Текст книги "Кровное дело шевалье"

Шевалье все больше и больше понимал, что от Лоизы де Монморанси его отделяет пропасть.

Франсуа де Монморанси пристально взглянул на юношу и догадался: у шевалье есть какая-то тайна!

– Монсеньор, – вновь заговорил Пардальян, – могу ли я узнать, чем закончилась аудиенция у короля?

– Ничем… Мой брат отмел все обвинения, а после вашего бегства некому было уличить его в обмане.

– Но я же видел все своими глазами! Слышал собственными ушами! Мы должны вырвать у него признание! Что вы собираетесь делать, монсеньор?

– Я лично отправлюсь во дворец Мем, мой юный друг. Я дал брату три дня на размышление. Потом либо я прикончу его, либо он меня.

Маршал заявил это таким тоном, что шевалье стало ясно: переубедить Франсуа де Монморанси не удастся.

– Но обсудим теперь ваши дела, – промолвил маршал. – Вы мой гость, чувствуйте себя в моем дворце как дома и не выходите на улицу, пока не минует опасность.

– Извините меня, монсеньор, но я проведу несколько дней с дорогим мне человеком…

Маршал подумал, что шевалье намекает на какую-то даму, в особняке которой надеется укрыться, и не стал спорить, а лишь поинтересовался:

– Как мне разыскать вас в случае необходимости?

– Монсеньор, я ежедневно буду наведываться к вам или пришлю вместо себя надежную особу. Но если я вдруг срочно понадоблюсь, вы найдете меня в кабачке «Молот и наковальня».

Затем шевалье и маршал распрощались, и Франсуа де Монморанси вновь крепко обнял Пардальяна.

Шевалье спокойно шагал по улицам Парижа, не оглядываясь и не прячась. Он рассудил, что бежать не стоит: это лишь привлечет к нему внимание прохожих. Вокруг все было тихо, и Пардальян, забыв о нависшей над ним угрозе, предался сладостным мечтаниям. Вскоре он вообще ни на что не реагировал и даже не заметил Моревера, хотя столкнулся с ним нос к носу у самого Лувра.

Не ожидая ничего дурного и грезя о Лоизе, Жан приблизился к трактиру «Молот и наковальня». Однако Моревер, голова которого отнюдь не была занята пленительными фантазиями, немедленно узнал Пардальяна. Отшатнувшись от шевалье, он спрятался в полутемной лавке старьевщика. Когда юноша прошел мимо, Моревер выскочил из своего укрытия и двинулся вслед за шевалье, по пути окликнув какого-то гвардейца и послав его за подкреплением. Тут как раз подоспели Келюс и Можирон, с которыми у Моревера была назначена встреча, и вся троица ринулась за ничего не подозревающим Пардальяном.

Уже сворачивая на улицу Монторгей, где стоял кабачок, шевалье услышал за своей спиной оглушительный топот, оглянулся и обнаружил погоню. Первым несся Моревер, за ним Келюс и Можирон и добрый десяток солдат.

– Держи! Лови! – вопил Моревер.

– Именем короля! – ревел начальник караула.

Пардальян вытащил из-за пояса кинжал и бросился наутек. Он намеревался проскользнуть мимо кабачка и юркнуть в один из узких проулков между недавно построенным храмом Святого Евстахия и Гревской площадью; там, в лабиринте кривых улочек, он бы без труда оторвался от погони… Но ему навстречу, с другого конца улицы Монторгей, уже спешил отряд гвардейцев.

Пардальян понял, что его окружили. Растерявшись, он замер на крыльце кабачка, готовясь отважно сразиться с превосходящими силами противника, но внезапно из дверей трактира выскочил пес и с задорным лаем запрыгал перед Жаном.

– Пипо! Стало быть, отец здесь…

И шевалье влетел в кабачок с воплем:

– Плохо дело! Они преследуют меня!

Пардальян-старший резко встал, вышел на крыльцо и сразу

увидел: положение серьезное!

Он молниеносно захлопнул дверь и запер ее на засов. В следующую секунду нападавшие уже ломились в кабачок.

– Открывайте! Именем короля, открывайте!

– Баррикаду! – деловито скомандовал отец.

Осажденные завалили вход столами и скамьями. Снаружи колотили в дверь все яростней.

– Он в ловушке! – послышался с улицы торжествующий крик. Шевалье узнал голос Моревера.

Ветеран окликнул Като. Толстая трактирщица поспешила на его зов, не слишком переживая из-за битвы, сотрясавшей стены кабачка. Похоже, ее беспокоило лишь то, что такого славного, симпатичного паренька могут арестовать и упечь в Бастилию.

– Я тут, сударь, я тут! – улыбнулась Като, подходя к ветерану.

– Като, скажи только одно: ты с нами или против нас?

– С вами, сударь! – не колеблясь, ответила толстуха.

– Ты отличная женщина, Като, и Бог тебя вознаградит! – торжественно провозгласил Пардальян-старший, а потом шепнул сыну на ухо: – Если бы она переметнулась на их сторону, я бы ее прикончил! Но расскажи же, в какую передрягу ты попал?

– Это длинная история, батюшка!

– Като, тащи-ка сюда вина, у нас еще есть время! – хладнокровно распорядился Пардальян-старший.

Нападавшие пытались высадить дверь, Пипо громко лаял, в ответ с улицы доносились чудовищные проклятия сержанта, а Жан тем временем лаконично сообщал отцу о том, что случилось в Лувре.

Дверь уже трещала под ударами гвардейцев.

– Вот теперь пора! – объявил ветеран. – Като, крошка моя, у тебя найдется масло?

– Отличное ореховое масло, сударь.

– На втором этаже есть камин?

– А как же?

– Като, лети наверх и разведи там такое пламя, на котором можно было бы прожарить целую свиную тушу или жирненького монашка…

Като, подхватив несколько вязанок дров, побежала наверх.

– Что ж, приступим! – объявил отец.

Оба Пардальяна бросились в подвал и мгновенно перенесли на второй этаж три кувшина с маслом, весь хлеб, который имелся в запасе, примерно пятьдесят бутылок с вином, железный ломик и кирку.

– Теперь лестница! – продолжал командовать Пардальян-старший.

Лестница в кабачке была деревянной и насквозь гнилой.

– Като, ты позволишь разгромить твое заведение?

– Громите, сударь, громите! – беззаботно ответила Като со второго этажа.

Отец и сын раскачали лестницу, затем залезли наверх и с помощью ломика и кирки окончательно выбили крепления из пазов в стене. А Като в это время повесила над огнем большой котел и вылила в него кувшин масла.

Входная дверь с грохотом слетела с петель, и солдаты начали раскидывать возведенную Пардальянами баррикаду.

В эту минуту раздался страшный треск: рухнула лестница, ведущая на второй этаж.

– Като! – закричал Пардальян-старший. – Как у тебя?

– Кипит вовсю, сударь!

– Тащи сюда!

Като поднесла бурлящий котел к отверстию, зиявшему на месте сломанной лестницы. Внизу толпились солдаты. Вопли, брань, толкотня…

– Да раздобудьте же лестницу! – орал кто-то.

Пардальян-отец просунул голову в дыру и весело предупредил:

– Эй, господа! Отойдите-ка, а то как бы нам вас не ошпарить!

Он зачерпнул большим половником кипящее масло и вылил его вниз, прямо на нападавших. Ответом был дружный хор, в котором удивительным образом звучали в унисон крики, стоны, визги и ругательства. В одну секунду середина зала была очищена от атакующих.

– Като! Крошка! Готовь второй котел, да побольше!

– Готовлю, сударь, готовлю!

На улице послышались взволнованные голоса: появился плотник с длинной лестницей.

– Попытаемся проникнуть на второй этаж через окно! – вскричал Моревер.

– Ага! – ухмыльнулся Пардальян. – Перегруппировываются… Ну, ребятки, сейчас начнется потеха!..

Гвардейцы приставили лестницу к окну, разбив ее концом стекло. Пардальян-старший открыл створки и посмотрел вниз: человек пять один за другим карабкались вверх. К окну подбежал шевалье, и отец с сыном, схватившись за ближайшую перекладину, уперлись ногами в пол и с силой оттолкнули громоздкую лестницу от дома. Она накренилась – и рухнула; под ней на грязной мостовой распластались два солдата. А осажденные уже взгромоздили на подоконник котел с маслом и резко опрокинули его… Кипящее масло хлынуло на улицу… Кто-то дико взвыл, и нападавшие в панике отступили.

Гвардейцы явно не ожидали столь решительного отпора. Атака захлебнулась… С поля боя уже унесли пятнадцать солдат, раненных, зашибленных или ошпаренных, а оба Пардальяна не получили еще ни единой царапины!

Като опять укрепила котел над очагом и вылила в посудину следующую порцию масла.

А на улице бурно обсуждали план кампании.

– Если эти безумцы так любят горяченькое, подпалим трактир! – предложил разъяренный Моревер.

– Огня! Огня! Поджарим бандитов прямо в их берлоге! – возликовали зеваки.

– О Боже! – всплеснула руками Като. – А ведь они нас точно подпалят.

– Похоже! – согласился ветеран.

– Эй, Като, а что находится за стеной? – поинтересовался шевалье.

– Другой дом… Хозяин разводит кур и продает их…

– Молодец, сынок! – обрадовался отец. – Попытаемся выбраться через соседнее здание!

Шевалье вооружился ломиком и принялся долбить каменную кладку, Пардальян-старший помогал ему киркой. Но стена была крепкой, и весь дом заходил ходуном. К счастью, на улице стоял такой гвалт, что никто не слышал глухих ударов. Гвардейцы подтаскивали к трактиру вязанки хвороста, кучи которого с каждой минутой увеличивались в размерах.

Вскоре от этих куч повалил черный дым, и огонь, взметнувшись ввысь, перекинулся на стены кабачка.

Дом Като сгорел дотла, пострадали и соседние здания, которые удалось спасти с большим трудом. В пламени едва не погибла вся улица Монторгей; впрочем, ее судьба мало беспокоила людей, устроивших этот пожар. Самым важным для Моревера, Келюса и Можирона было то, что они могли доложить в Лувре о своей блистательной победе.

Моревера пригласила к себе королева-мать, а оба фаворита поспешили к герцогу Анжуйскому.

Столкнувшись с сияющим Моревером, де Нансе стал от зависти желтым, как лимон, и таким же кислым.

– Ваше величество, – торжественно объявил Моревер, – вы отомщены: мы загнали этого молодого негодяя в ловушку и сожгли там заживо, уничтожив заодно и его бандитское логово.

– Моревер, – ласково улыбнулась Екатерина Медичи, – я сообщу о вашем подвиге государю.

– Я счастлив, ваше величество. Должен вам сказать, что толпа на улице ликовала, но, конечно, не потому, что поджарили этого юного нахала. Я сказал собравшимся, что в доме жгут гугенотов, и наши добрые парижане, мадам, искренне обрадовались…

– Не так громко, Моревер, – заметила Екатерина с иронической улыбкой, – вы же знаете, мы заключили с ними мир.

– Одно другому не мешает, – самодовольно заключил Моревер.

А Келюс и Можирон наперебой рассказывали герцогу Анжуйскому:

– Монсеньор, мы отплатили злодею за оскорбление, которое он Нансе вам… Правда, из-за трусости Моревера мы провозились слишком долго… Если бы не он, мы бы управились гораздо быстрее. Но в любом случае этот юный проходимец больше не будет докучать вам. Он обращен в пепел!

Герцог Анжуйский красил брови. Не отводя глаз от зеркала, он ласково похвалил своих фаворитов:

– Вы, и правда, мои настоящие друзья. Как бы мне хотелось взойти на престол – хотя бы для того, чтобы достойно вознаградить вас!

XL
КАК ПАРДАЛЬЯН-СЫН СНОВА ОСЛУШАЛСЯ ПАРДАЛЬЯНА-ОТЦА

Королева Екатерина и герцог Анжуйский были обмануты: ни Пардальян-старший, ни Пардальян-младший не погибли. Уцелела и толстуха Като.

Когда занялись подожженные вязанки дров, густой белый дым заполнил второй этаж, где находились осажденные. Пахучие клубы, поднимавшиеся от сухого хвороста, не были, однако, удушливыми. У наших героев еще оставалось время. Шевалье уже минут пять долбил киркой стену; когда Жан в изнеможении остановился, его сменил Пардальян-старший. Они работали на ощупь, потому что уже ничего не видели в дыму.

Прошло несколько тревожных мгновений. Оба Пардальяна и Като почувствовали, что им не хватает воздуха; смерть уже подступила к ним вплотную, но тут Жан Нансе отчаянный удар, и кирка пробила кладку насквозь. Несколько кирпичей выпало, и образовалась довольно большая дыра.

Отец с сыном и Като, которая была посильней иного мужчины, принялись лихорадочно выламывать кирпичи, расширяя проход. Через две минуты сквозь отверстие в стене уже мог протиснуться человек.

И они пролезли, ободрали, правда, локти и колени, но все-таки пролезли! Осажденные успели вовремя: трактир Като уже полыхал, как факел, огонь гудел, горели половицы и балки. Кабачок «Молот и наковальня» превратился в пылающий ад, но наши герои сумели выбраться из него.

Они попали на чердак, где торговец птицей держал мешки с кормом. Вышибить хлипкую дверцу было проще простого, и вся троица спустилась по лестнице в кухню. Из кухни можно было пройти в лавку, а оттуда выбраться на улицу. Но там беглецов обязательно заметили бы гвардейцы. Поэтому отец, сын и толстуха кинулись ко второй двери, которая вела в обширный двор, отделенный от внешнего мира высоченным забором. Вдоль забора стояли курятники. Взобравшись на один из них, было нетрудно перемахнуть через ограду.

Первым, подтянувшись на руках, на курятник влез Жан. Потом он втащил на птичий домик Като и подал руку Пардальяну-старшему. Через минуту они оказались на стене и, спрыгнув вниз, очутились в саду хозяина овощной лавки. Пылающий трактир остался далеко позади.

– Ну, Като, что ты теперь будешь делать? – осведомился ветеран.

– Ума не приложу, сударь. Отныне я нищая! – пригорюнилась владелица кабачка, на месте которого догорали сейчас головешки.

– С собой мы тебя взять не можем. Придется нам распрощаться.

Юноша решил, что его отец не слишком-то хорошо обошелся с Като, и хотел вмешаться. Однако Пардальян-старший жестом велел ему молчать.

– Итак, с собой мы тебя взять не можем – если нас схватят, то всех троих и вздернут. Но тут рядом разбойничий квартал, пристанище воров и мошенников. Если Като туда переберется, ее никто никогда не арестует. Ну, а мы уж как-нибудь выпутаемся! Верно я говорю, Като?

– Верно, сударь, только куда ж я денусь – голая и босая…

– А ты подставляй передник!

Като приподняла за уголки свой фартук, а Пардальян стянул с себя широкий кожаный пояс и с грустным вздохом высыпал из него все, что там было.

– Да тут не меньше пятисот экю! – вскричала пораженная толстуха.

– Больше шестисот, крошка!

– Да вся моя развалюха и половины этих денег не стоила!

– Держи, держи… Откроешь новый кабак, и, возможно, мы как-нибудь опять спалим его вместе и снова славно повеселимся. Только не называй его «Молот и наковальня», пусть будет лучше – «Два болтливых мертвеца». Ну, до встречи, Като!

Юноша тоже сердечно простился с толстухой:

– До свидания, Като! Мои карманы пусты, так что мне, увы, нечем отблагодарить тебя…

– Нет, есть чем! – заявила трактирщица и подставила круглую щеку для поцелуя.

Жан рассмеялся и от души расцеловал толстуху. И Като, распутница Като, зарделась как маков цвет!

Потом они разошлись в разные стороны.

Оба Пардальяна выскользнули из сада в проулок и, миновав его, очутились на улице Короля Сицилии, а потом, свернув направо, попали на улицу Сент-Антуан, которая была в те годы одной из самых людных и просторных улиц Парижа.

– Теперь обсудим создавшееся положение! – сказал отец сыну. – Мне оно кажется весьма сложным.

– А мне – совсем простым: король, королева, придворные и гвардейцы объявили нам войну.

– А не отдохнуть ли нам где-нибудь вдали от столицы?

Пардальяны неторопливо шли, разговаривая и не думая таиться. В это время на улице Сент-Антуан толпилось множество народу: лавочники, ремесленники, дворяне. Двум беглецам нетрудно было затеряться в этой пестрой кутерьме.

– Но, скажи на милость, зачем ты вообще полез в этот притон?

– В какой притон? В кабачок Като?

– Да нет! Я имею в виду Лувр… Впрочем, что сделано, то сделано… А что мы предпримем теперь? Может, проветримся где-нибудь подальше от Парижа? Давно мы с тобой, сынок, не бродили по дорогам прекрасной Франции… Напомню, малыш, наступила весна – изумительная пора для путешествий. Так что, согласен?

– Нет, отец, – откликнулся юноша. – Я сейчас не могу покинуть Париж.

– Ах, он не может! Ты что, хочешь, чтобы мы отправились на виселицу, на дыбу или на плаху?

– Нет, батюшка. Потому и прошу вас: уезжайте… А я должен остаться здесь. О, глядите, что там происходит?!

Шевалье рванулся вперед, но отец схватил его за рукав:

– Опять! Куда ты помчался? Какое тебе дело? Я же учил тебя: не верь ни женщинам, ни мужчинам, ни собственному сердцу!

– Ах, отец! – вскричал шевалье. – Мужчины, по-моему, заслуживают лишь презрения, женщин я опасаюсь, а собственное сердце просто ненавижу: оно так подвело меня! Одним словом, батюшка, можете убедиться: я полностью согласен с вами…

Сказав это, Жан вырвался и врезался в толпу, бурлившую в самом начале улицы Сент-Антуан. Пардальян-старший остолбенел от удивления.

– Значит, это называется «я полностью согласен с вами»? – бурчал он. – В конце концов мой сын обязательно угодит на эшафот, мне же останется лишь последовать за ним. Ну что ж! Вперед!

И ветеран бросился в людской водоворот.

В этом месте на улице Сент-Антуан находилась лавка продавца целебных трав и всяких микстур, которая, если верить вывеске, была «под покровительством великого Гиппократа».

В нише под вывеской стояла раскрашенная деревянная фигура – почтенный длиннобородый старец, одетый на манер древних греков. Видимо, это и был сам «великий Гиппократ». Но со временем эта достойная особа приобрела другое имя.

Дело в том, что обитатели улицы, не слишком разбиравшиеся в древней истории, стали считать статую изображением какого-то святого. А поскольку улица Сент-Антуан была названа в честь святого Антония, Гиппократ и превратился постепенно в этого христианского святого.

Как и повсюду в Париже, ревностные католики поставили возле деревянной фигуры табурет и водрузили на него ящичек для сбора пожертвований святому Антонию. Богатые горожане кидали в ящик су и денье, бедные – лиары. Нищие приносили кусочки хлеба и овощи на похлебку святому и его служителям. А те, у кого не было даже такой малости, проходя мимо, крестились и шептали молитвы.

Разумеется, по вечерам монахи уносили собранную милостыню в обитель. Так вот, в тот день, о котором мы рассказываем, слуг Божьих оскорбило поведение некоего пожилого мужчины вполне приличной наружности: поравнявшись со статуей, он решительно отказался опустить в ящичек монету.

– Ну хоть помолитесь перед святым Антонием! – сказал мужчине кто-то из монахов.

– Это вовсе не Антоний, – заявил пожилой горожанин. – Это Гиппократ.

Такое святотатство привело всех окружающих в ярость. Сбежался народ, раздались крики:

– Еретик! Смерть ему! Смерть гугеноту!

К вопящим людям подъехал экипаж, запряженный белой лошадью. Из его окошечка выглянула хорошенькая юная дама и, поняв, какая угроза нависла над немолодым почтенным господином, хотела образумить толпу:

– Что вы делаете! Это же знаменитый ученый Рамус![8]8
  Рамус, Пьер де ла Раме (1515-1572) – французский философ, математик, механик; гугенот. Погиб в Варфоломеевскую ночь.


[Закрыть]

Услышав ее голос, старик, вокруг которого бесновались обезумевшие фанатики, попытался пробиться к экипажу.

– Дайте же ему пройти! – занервничала дама. – Уверяю вас, это Рамус, ученый Рамус.

Но разъяренная чернь поняла лишь одно: женщина в карете заступается за еретика. Дверцы экипажа не украшали гербы, стало быть, дама не принадлежала к знатному роду и потому фанатики могли действовать, как им заблагорассудится. И вот уже кто-то завопил:

– Смерть гугенотке! Обоих на костер!

Вокруг экипажа сомкнулось плотное кольцо, и, опьяненные видом беспомощных жертв, горожане уже грозно надвигались на даму. Она испуганно вскрикнула, окровавленный Рамус из последних сил вцепился в дверцу кареты.

– Позвольте! Позвольте! – прозвучал чей-то решительный голос.

Через толпу к экипажу пробился юноша, обнажил длинную шпагу и, ловко орудуя ею, отогнал фанатиков от кареты. Это был, конечно, шевалье де Пардальян.

Молодая дама, косясь на нежданного защитника, осмелилась открыть дверцу, схватила Рамуса за руку и втащила его в экипаж.

– Сегодня вы спасли мне жизнь, – тихо проговорил старик, – но несчастна страна, в которой люди столь злы и жестоки…

Толпа ревела, видя, что жертвы ускользают, но Жан, рассекая воздух Молнией, никого не подпускал к экипажу. С другой стороны подоспел Пардальян-старший. Вытащив шпагу и ринувшись на фанатиков, он быстро рассеял скопище людей и привел в себя самых ярых защитников святой веры. Теперь экипаж смог наконец тронуться; отец и сын шагали рядом с ним.

Поскольку большая часть прохожих так и не поняла, что случилось, никто не бросился за каретой, лишь те, кто яростнее прочих атаковал экипаж, погрозили ему вслед кулаками. Оба Пардальяна вложили шпаги в ножны, и отец возмущенно зашипел на сына:

– Ну во что, во что ты снова ввязался?!

Шевалье промолчал. Его внимание было поглощено совсем другим: экипаж направлялся на улицу Барре, прямо к тому особняку, куда ходила когда-то Жанна де Пьенн.

Старый Рамус вышел из кареты, за ним выпорхнула юная дама.

– Зайдите ко мне, отец мой, – улыбнулась она ученому. – Вам необходимо отдохнуть.

– Пожалуйте и вы, господа, прошу вас, – ласково обратилась женщина к Пардальяну с сыном.

Они последовали за хозяйкой, которая провела их в роскошную, изящно убранную гостиную. Немолодая служанка подала вино и прохладительные напитки.

– Я Мари Туше, – с очаровательной улыбкой промолвила юная дама. – Пожалуйста, скажите мне, как вас зовут. Я должна знать, кто спас меня от верной смерти.

Шевалье хотел было представиться, но отец, наступив ему на ногу, торопливо поклонился:

– Мое имя – Бризар, мадам, в прошлом сержант королевской армии, а мой молодой друг – господин де Ла Рошетт, дворянин.

Мари Туше искренне и горячо поблагодарила своих защитников и взяла с них слово непременно навестить ее еще раз. Почтенный ученый крепко пожал руки храбрецам, и Пардальяны покинули уютный особнячок на улице Барре.

«Что связывает эту женщину с Жанной де Пьенн?» – спрашивал себя Жан.

А его отец сердито ворчал:

– Ну почему мы должны рисковать жизнью ради незнакомых дам и неведомых стариков? К тому же вы чуть не выболтали, кто мы такие!.. А ведь кругом враги… Помните: нужно постоянно быть настороже!

– Батюшка, вы в самом деле считаете, что женщина, которую мы вырвали из лап фанатиков, донесет на нас?

– Нынче такое время, что и от самого близкого друга жди удара в спину!

Назавтра Карл IX, как обычно, Нансе тайный визит Мари Туше. Она рассказала ему о том, что случилось накануне, и воскликнула:

– Сир, если я хоть немного дорога вам, умоляю, разыщите и отблагодарите бывшего сержанта Бризара и юного смельчака, дворянина де Ла Рошетта!

Карл IX нежно улыбнулся и кивнул:

– Непременно, бесценная моя Мари! Они получат достойную награду!

Этот визит к Мари Туше имел целый ряд последствий.

Во-первых, король повелел во что бы то ни стало разыскать отставного сержанта Бризара и молодого дворянина Ла Рошетта. Обнаружив, их следовало немедленно препроводить к его величеству.

Во-вторых, в тот же вечер был оглашен королевский указ, запрещающий монахам собирать пожертвования у подножия статуй святых по всему Парижу.

В-третьих, торговцу лечебными травами и снадобьями с улицы Сен-Антуан было предписано немедленно сменить вывеску над лавкой – в противном случае указанная лавка будет немедленно закрыта.

Первый приказ короля так и остался невыполненным: несмотря на все усилия, ни Бризара, ни Ла Рошетта найти не удалось. Карл был очень раздосадован, а парижский прево попал в немилость.

Третий приказ выполнили незамедлительно и без всяких затруднений. Офицер, ознакомивший торговца с распоряжением монарха, сам проследил за тем, чтобы приглашенный маляр тщательно замазал на вывеске слова «под покровительством великого Гиппократа».

– А что написать? – спросил мастеровой.

Торговец ухмыльнулся и ответил:

– Раз уж мне велели сменить вывеску, пиши: «под покровительством святого Антония».

Офицер одобрил столь христианское название и заверил, что его величество будет вполне удовлетворен.

Но второй приказ короля, тот самый эдикт, что запрещал собирать пожертвования, вызвал в городе недовольство. Во всех храмах проповедники клеймили короля. Одного из глашатаев, зачитывавших эдикт, забросали камнями. Еще одного швырнули в Сену. По всему Парижу прокатилась волна беспорядков, столицу охватило волнение.

Вот так Пардальян-младший, в очередной раз ослушавшись Пардальяна-старшего, нечаянно вмешался в ход истории.