Текст книги "Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга пятая: сентябрь"

Слово в день обретения мощей святителя Иоасафа, епископа Белгородского (4/17 сентября)

Призывая себе в заступники святителя Иоасафа и вознося горячие молитвы Богу, чтобы на Руси не оскудевали преподобные нашей земли, нашей истории, полной великими делами угодников и проявлением Божией благодати, дадим ли мы чуждым учениям и обаятельному влиянию чувственного мира лишить нас этой нравственной силы, обездушить нас? Да не будет сего!

Священномученик Владимир (Богоявленский)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Дорогие во Христе братья и сестры!

Святого Белгородского архипастыря Иоасафа (1705–1754) часто сравнивают с великим в любви и сострадании светочем Церкви святителем Николаем Мирликийским (IV в.). Да, в житии святого Иоасафа мы видим те же тайные благодеяния бедным, то же человеколюбивое стремление накормить голодного, согреть замерзающего, утешить узника, утереть слезы вдов и сирот, что и у любимца народа – святого Николы Милостивого. Но тогда почему же либеральные историки и писатели называли святителя Иоасафа «жестоким и надменным архиереем»?

Святой Иоасаф Белгородский не был «всепрощающим добрячком»: его доброта была строгим и справедливым милосердием христианского архипастыря. Как бесплатный батрак, колол он дрова на зиму для немощной многодетной вдовы, архиерейскими руками шил тулупы для раздачи нищей братии – и он же отлучал от Церкви погрязшего в разврате дворянина, призывал бить плетьми заигравшегося с темными силами колдуна. Он был кроток и доступен для любого простолюдина, всегда был готов словом и делом помочь страдающему, но становился суров с власть имущими, притесняющими народ, пренебрежительно относящимися к Святому Православию. В светской литературе (в либерально-ироническом стиле) описана «война», которую святитель Иоасаф вел с губернатором края графом Салтыковым. Такая «война» действительно была: в век унижения Церкви, когда многие ее служители малодушно раболепствовали перед сильными мира сего, Белгородский архипастырь не страшился обличать гордого вельможу за творимые им несправедливости, за вольнодумные безбожные речи, за небрежение о благе народа и личные роскошества. Сострадательный к падшим, святой Иоасаф посылал в тюрьму опальному воеводе Пассеку обеды из архиерейского дома, а когда граф Салтыков возмутился такой заботой о «государственном преступнике», святитель посулил ему: «Если ваше сиятельство попадете в подобное положение, и вы от меня того же ожидать можете». И перечислил при этом беззакония самого графа, за которые тот был достоин темницы. Святой Иоасаф вымаливал у помещиков или выкупал на волю благочестивых крепостных, в которых видел будущих служителей Церкви, – и он же извергал из сана нерадивых священников, особо строго карая за небрежение в отношении к святыне, «не приемля никаких употребляемых ими бездельных отговорок».

Да, святитель Иоасаф бывал не только милосерд, но и суров; за это либералы обвиняли его в «жестокости». Но ведь и святитель Николай Чудотворец отнюдь не был тем добреньким дедушкой Санта-Клаусом, каким представляет его себе теперь равнодушный к греху и добродетели Запад. Ведь это милостивейший святой Николай Угодник отвесил звонкую пощечину ересиарху Арию, дерзнувшему искажать Христово учение, и это святитель Николай обличал неправедность мирских властителей, угрожая им гневом свыше. Тою же священной ревностью по Богу и делу Божию, тем же праведным гневом против греха и нечестия пламенело сердце Белгородского архипастыря.

Высоким разумом вникая в смысл заповедей Священного Писания, святой Иоасаф рассуждал о любви к Богу: «Любить Бога закон велит в четыре раза более, чем любить ближнего: и от всего сердца, и от всей души, и всею крепостью, и всем помышлением, а ближнего – однажды и так, как самого себя… Указанные свойства любви к Богу: четверица слов этих может основательнее показать, как любить Бога, достойного любви сверх меры. Что значит любить Бога от всего сердца, как не то, чтобы любить Его как своего Создателя?

От всей души любить, как Царя, а всею крепостью – как Отца, всем помышлением – как Судию… Бог создал столь прекрасный свет, украсил небо звездами и рассыпал цветы по земле, и сверх этого – создал человека, вдохнул в него дух жизни, почтил его свободной волею и сделал господином над тварью, все покорил ему под ноги… Когда же люди пошли по страстям, оставили Бога, создавшего их, обратили любовь свою к твари, стали поклоняться изваяниям, – когда уже по всем правилам справедливости нельзя было человеку быть помилованным, там Бог, воспомянув о нем, еще большую являет милость. Христолюбцы, вникнем, сколь великую любовь явил нам Небесный Отец, когда не пощадил отдать за нас Единородного Сына, чтобы сделать нас сынами. Так Бог, возлюбя нас и видя столько потерянную и теряемую нами Его любовь, опять ее восстанавливает… О Боже наш! Ты возлюбил нас и любишь, пребудь же в нас неотлучно».

«Бога ради», по слову свт. Иоасафа, рождается в человеке и любовь к ближнему: «Ясное толкование – в самой Божественной заповеди, когда она говорит: как самого себя (Мф. 19,19). Кто не замечал, как мы себя любим? Что делается в человеке, когда он не хочет быть в наготе, обещает не быть нищим и попрошайкою, не желает терпеть никакой нужды? Всякий скажет мне, что благополучие наиприятнее злополучия. Откуда же расположение к первому, а не к последнему, как не от природной к себе любви?! Так и своего ближнего мы должны любить: чего не желаем себе, не станем делать ближнему, и не только делать, но и желать. Какой судия желал бы быть судимым и входить чрез волокиту изо дня в день в убытки и беспокойства? Не думаю, чтобы кто-либо пожелал этого! И ближнему этого не делай.

Кому приятно, чтобы с него сняли одежду? Никому. Так и ближнему не делай обиды. Кто захотел бы алкать, жаждать и денно и нощно терпеть мороз в наготе? Никто. И ближнему своему не будь желателем подобного. Тот же не будет желающим этого ближнему, кто, видя слепых, хромых, нагих, бедных на улицах города, скитающихся ради пропитания и размышляя в себе, как бедно наше состояние, как все родились не в парче, нагими вышли из чрева, нагими и в гроб пойдем, – да кто лучше припомнит, что Христос не за князей только и благородных, но и за нищих равно пролил Кровь Свою, а мы не милосердствуем о нашей братии сотворить с ними милость. Словом, всякое дело милосердное, явленное ближнему, есть проявление любви ко Христу. Голодному дать хлеба, напоить жаждущего, ввести в дом странника, одеть нагого, посетить больного, посострадать сидящему в тюрьме – вот есть любовь к ближнему, от ближнего восходящая к Богу».

Но милосердие святого Иоасафа не ограничивалось одною заботою о телесных нуждах людей неимущих и страждущих. Святой архипастырь был щедр на милость духовную: и доброта его, и суровость всегда были вызваны попечением о спасении душ человеческих. Уже после кончины, с Горних высот являлся святитель Иоасаф, чтобы вразумить заблудшего или укрепить верного на пути благочестия. Некоему Ивану Цейслеру, формально католику, а по мировоззрению – безбожнику, хулившему его честные мощи, святой Иоасаф явился во сне со словами: «Постой, ты не уйдешь от меня, я заставлю тебя верить», – и тот, обретя духовное прозрение, уверовал и принял Православие. С теми же словами: «Ты от меня не уйдешь!» – Белгородский чудотворец обратился к досужей барышне, развлекавшейся мечтаниями о монашестве, но совершенно не представлявшей себе сущности иноческой жизни. После такого знамения эта девушка действительно ушла в монастырь, провела жизнь в подвигах благочестия и стала старицей Тихвинской Борисовской пустыни. Стремлением «не отпустить», не отдать греху и диаволу ближнего своего, привести за собою в Царство Божие как можно больше душ вверенной ему паствы пронизана вся архипастырская деятельность святителя Иоасафа Белгородского.

«Бог – средоточие сердца нашего. Как Сам Он чист, так по образу Своему и подобию соделал в нас сердце чистое», – говорил святой Иоасаф. Сам он еще в раннем детстве чистым юным сердцем воспринял великую любовь к Всевышнему, еще в детские годы стал он молитвенником – и молитвам отрока внимали Небеса. Рожденный на праздник Рождества Богородицы, обращал он теплые моления к Царице Небесной – и в чудесном знамении откликнулась на молитву отрока Матерь Божия: «Довлеет Мне молитва твоя». Вдали от родительского дома юный избранник Господень не чувствовал одиночества: его сердце переполняла любовь к Небесному Отцу, его душа согревалась под Материнским Покровом Госпожи Богородицы.

Предки святого Иоасафа принадлежали к войсковой старшине – казачьему офицерству, занимавшему высокое положение в Войске Запорожском. Прадед его, Лазарь, кончил жизнь мученически: был за верность православному царю изрублен мятежниками и брошен живым в печь. Иначе сложилась судьба его деда, Дмитрия Лазаревича Горленко, бывшего среди ближайшего окружения гетмана Мазепы, замышлявшего измену. Когда в Полтавской битве 8 июля 1709 года Петр I разгромил шведского короля Карла XII и примкнувшие к нему мятежные казачьи полки, вслед за Мазепой бежал от царского гнева и Дмитрий Горленко, в бегах оказался и его сын Андрей, отец будущего святителя. Однако Андрей быстро опамятовался, вернулся в родные края и вымолил государево прощение. Но беды семьи на этом не кончились. Андрей стал писать отцу, призывая и его возвратиться с повинной. Переписку перехватили: Андрей Горленко был обвинен в измене, сумел оправдаться, но его переселили в Москву – «подальше от греха». Потом он был послан с поручением в Персию, а когда вернулся – по ложному доносу оказался в застенке Тайной канцелярии. Только после воцарения императрицы Елизаветы с Горленко было снято подозрение в измене, и семья смогла мирно жить в своем имении близ Прилук.

Потрясения и невзгоды, выпавшие на долю семьи Андрея Горленко, обошли стороной их сына – первенца Иоакима (так звали в миру будущего святителя). Только вести о мытарствах родителей доходили до него, печаля его сыновнее сердце. Семи лет Иоаким отдан был на обучение в Киево-Братскую академию (воспитанники которой проходили полный курс тогдашних наук: от элементарной грамоты до изучения древних языков, философии и богословия). Иоаким жил в Киеве под опекой своего дяди, иеромонаха Пахомия, вместо удалой казачьей службы избравшего благую часть (Лк. 10,42): иноческий постриг в Киево-Печерской Лавре.

Андрей Горленко часто и горько задумывался о сыне, оставшемся как бы сиротой при живых родителях. Но отец напрасно тревожился об Иоакиме: вместо земных детских радостей в кругу любящей семьи Промысл Божий уготовал ему высочайшее счастье служения Вселюбящему Богу. Однажды, когда Андрей Димитриевич вновь невесело задумался о его судьбе, внезапно открылось дивное видение: Матерь Божия стояла на воздухе, а у ног Ее – коленопреклоненный отрок Иоаким возносил Ей молитвы. «Довлеет Мне молитва твоя», – сказала отроку Царица Небесная, и тотчас слетел с Горних высот Ангел и покрыл Иоакима архиерейской мантией. То было предвещание избраннику Божию святительского поприща. Потрясенный Андрей Горленко спешил сообщить об увиденном жене, но по воле Господней, еще не успев войти в дом, совершенно забыл о явленном ему чуде и вспомнил о нем только после кончины сына-святителя.

Учеба в Киево-Братской академии имела оттенок монастырский: преподавателями были только иноки, а воспитанники носили послушнические одежды. В автобиографическом «Путешествии в свете сем грешника Иоасафа» Белгородский святитель вспоминает о себе: «В год 1716 (то есть в 11 лет) возлюбил монашество, намерение быть монахом возымел с 1721 года и то в себе хранил даже до года 1723-го». Стремление к иночеству Иоаким вынужден был утаивать, хранить в себе, потому что родители не позволяли ему идти в монастырь: они уже и так были долго разлучены со своим первенцем, их страшила мысль о том, что он всегда будет вдали от семьи. Не желая огорчать отца и мать непослушанием, Иоаким прибег к «благословной хитрости». Он удалился в Межигорский монастырь, где проходил послушнический искус, а в Киеве оставил слугу: тот доставлял ему письма от родителей, думающих, что сын продолжает учебу в Академии, и отвозил в имение Горленко его ответные письма, якобы из Киева. Только уже приняв постриг в рясофор, восемнадцатилетний боголюбец решился сознаться родителям во всем; те погоревали, но смирились и благословили сына на иноческое житие. Через два года он был пострижен в мантию с именем Иоасаф.

К подобным «хитростям во благо» святой Иоасаф прибегал и впоследствии. Когда он уже был епископом Белгородским, к нему явилась девушка из знатной семьи: родители собирались выдать ее замуж за богатого вельможу, а она желала стать невестой Христовой, монахиней, и просила на то архипастырского благословения. Святитель благословил ее на принятие ангельского иноческого образа, но просил не говорить ему о том, в какую именно обитель она собирается поступить. Когда разгневанные родители явились к святому Иоасафу с вопросом: куда делась их дочь-невеста? – он развел руками: дескать, правда, я ее благословил на монашество, но в каком именно монастыре она находится, того не ведаю. Эта инокиня Татиана отличилась высотой жития и впоследствии стала игуменией Воронежской Покровской обители.

В роде Горленко не один святой Иоасаф имел склонность к монашеской жизни. В свое время иноческий постриг приняли его дядя Пахомий и тетка Анастасия, иноком стал и один из его младших братьев, Михаил (впоследствии архимандрит Митрофан). Родители утешались тем, что Бог благословил их брак рождением восьмерых детей: пятерых сыновей и трех дочерей; все, кроме двух сыновей-иноков, остались в миру. Сам Андрей Димитриевич Горленко после перенесенных в юности потрясений «преимущественно был расположен к жизни тихой, семейно-благочестивой, а под старость и вовсе жил совершенным отшельником»: оставил свою богатую усадьбу, выстроил себе маленькую келью в лесу и там услаждался молитвою. А вот сыну его, святому Иоасафу, с детства мечтавшему о тихой и уединенной молитвенной жизни, вместо этого выпало многосложное и многотрудное служение на ниве церковной.

В годы послушничества и иночества в Межигорском монастыре святой Иоасаф, очевидно, допустил частую для молодых ревнителей ошибку: без должного приуготовления предался чрезмерным подвигам аскезы – суровому посту и ночным молитвенным бдениям. Этим он подорвал свои силы и на всю последующую жизнь остался болезненным. О том, что он слишком рано приступил к аскетическому «жестокому житию», мы узнаем из слов, которые святитель сказал незадолго до кончины своей сестре: «Сестрица, суровые подвиги вначале не дают мне веку дожить». (Святой Иоасаф отошел ко Господу, когда ему еще не было пятидесяти лет.)

Святому Иоасафу не позволили оставаться в Межигорье: его дарования заметило церковное начальство. Он был отозван в Киев и назначен преподавателем Духовной академии, а затем получил и еще более ответственное послушание – должность экзаменатора при Киевско-Софийском архиерейском доме. Его обязанностью стало проверять знания и духовный облик кандидатов на рукоположение в священный сан. Тогдашний Киев блистал высокой духовностью и богословской ученостью, Академия готовила высокообразованных пастырей, а монастырские старцы-духовники воспитывали учащуюся молодежь в духе строгого благочестия. Видимо, в этой среде, будучи экзаменатором ставленников и видя перед собой кандидатов, превосходно подготовленных к служению

Церкви, святой Иоасаф и усвоил требовательный взгляд на то, каким должен быть истинный пастырь стада Христова. Эта его требовательность проявилась впоследствии в Белгороде и заслужила ему ненависть нерадивого духовенства.

Искателю тихого иноческого жития, святому Иоасафу вместо этого давались ответственные, отнимающие много времени и сил послушания (к которым добавилось еще и членство в Киевской духовной консистории, «управленческом аппарате» необъятной митрополии), а затем, к вящему его смятению, началось его продвижение по ступеням церковной иерархии. Святой Иоасаф пишет об этом: «В годе 1737-м посвящен в игумена, аще и по крайнему моему нежеланию, Божию же смотрению преданный и воли архипастырской не отрицающий, в монастырь Свято-Преображенской Мгарский, под Лубнами находящийся».

Обитель, в которую святой Иоасаф прибыл на настоятельство, была в крайнем упадке: купол соборного храма обрушился, колокольня лежала в развалинах, в довершение бед недавний пожар дотла спалил деревянные братские корпуса, иноки ютились в лачужках и шалашах, даже ограды вокруг монастыря никакой не было. От этого ли зрелища или по другой причине вскоре по прибытии на место такого служения святой Иоасаф слег, о чем сообщает так: «Августа месяца крепко заболел, с какою болезнию боролся даже до месяца генваря 1733 года, и уже близ исхода обретался; Божиего же наказующего милостию паки здравием помилован, однако не первым (не юношеским), но всегда в слабости и от тех времен час от часу к исхождению шествую сию многопечальную жития моего стезю, до воли Бога, подкрепляющего меня».

Едва оправившись от тяжелейшего полугодового недуга, святой Иоасаф принялся за восстановление вверенной ему обители. Слабый и болезненный, превозмогая телесную немощь, он подавал братии пример трудами рук своих: работал на строительстве, принял на себя обязанности водоноса и таскал тяжелые ведра от неблизкой реки Мгары, сам насадил от развалин собора до пепелища братского корпуса саженцы липы, которые разрослись потом в тенистую липовую аллею.

О том, как бедствует его обитель, святой Иоасаф написал своим родителям, а те «кликнули клич» среди всей многочисленной родни и знакомых. Казачья воинская старшина оказалась щедрой: в монастырь начали поступать значительные пожертвования. Над бесприютными монахами сжалился и принц Гессен-Кассельский, бывший на русской службе, полк которого стоял в то время в Лубнах: на его средства был построен каменный братский корпус и возведена вокруг монастыря каменная ограда. Но для восстановления собора и колокольни средств все же было недостаточно. Тогда святой игумен Иоасаф решил принять на себя обязанности сборщика денег на монастырские нужды. Он отправился в Москву, затем в Санкт-Петербург. Благочестивая императрица Елизавета I (1709–1761) была «охотница до киевского красноречия»: приезжему игумену доверили говорить в ее присутствии, святой Иоасаф произнес вдохновенную проповедь и обратил на себя милостивое внимание государыни. Он осмелился подать на ее имя прошение о вспомоществовании монастырю. Незадолго перед тем царица пожертвовала тысячу рублей на Свято-Никольский монастырь. Когда ей доложили о прошении святого Иоасафа, она удивилась: деньги монастырю уже выданы. Докладывавший объяснил: дано Николаевскому, теперь просят на Спасо-Преображенский. Государыня подумала и рассудила: «Коли на монастырь Николая Угодника выдана тысяча рублей, то на Спасов выдать две тысячи рублей». Придворные, видя щедрость императрицы, поспешили последовать ее примеру. Так святой Иоасаф в качестве монастырского сборщика оказался весьма удачлив. На деньги, собранные в столицах, святой Иоасаф сумел не только восстановить собор и колокольню, но и всю обитель привел он в цветущий вид. Здесь же, в Лубенском (Мгарском) Спасо-Преображенском монастыре, впервые сподобился он благодатных видений из Горнего мира, нежданно обрел небесного покровителя и друга.

Величайшей святыней Лубенской обители были почивающие здесь нетленно честные мощи святителя Афанасия III Пателария, Патриарха Константинопольского (1597–1654). Великий исповедник Православия, гонимый турецкими властями и иезуитами, святой Патриарх Афанасий был вынужден скитаться по миру и по Промыслу Божию окончил свои дни в Лубнах – на благо русским православным верующим, многие из которых получали благодатную помощь у раки Цареградского Первосвятителя, поименованного поэтому Лубенским чудотворцем. В соборе Спасо-Преображенского монастыря святитель Афанасий служил свою последнюю Божественную литургию, после которой благословил молящихся и, воссев на архиерейский престол, со словами «Господи, приими дух мой с миром» скончался. В память об этом мощи Цареградского Первосвятителя так и почивают сидящими. Взирая на земные труды игумена Иоасафа, святой Афанасий соизволил почтить его чудесным посещением. Это случилось в 1740 году, когда святой Иоасаф «паки заболел и болезновал в отчаянии живота». Тогда-то и сподобился он дивного видения: «Виделся святитель Христов Афанасий, иже в Мгаре, ходящий близ своей раки в своем архиерейском одеянии, которого я проводил под руку, потом возвратился к раке и опять ложился, и когда я, грешный, его положил и спрятал, то начал сии слова к нему говорить: “Святейший Патриарх, накажи мене в житии моем”, – то он сказал: “А я же раз наказал”, – а потом скоро по изречении тех слов, аки бы прилежно согласуя моему прошению, сказал: “Другой раз наказать? Добре, добре” – и потом, положив на грешной моей голове руки святые свои, сии сказал слова: “Да благословит тя Господь от Сиона, живый во Иерусалиме”. И так окончено видение».

Благодатные «наказания» свыше, то есть болезни, приводящие человека к спасительному смирению, действительно нередко посещали святого Иоасафа за время его жития. Через год он удостоился еще одной таинственной встречи с Цареградским Первосвятителем, о которой вспоминал: «Виделось, мало уснувши мне, в церкви святой Софии Киевской, в каждении Горнего места пришел я к алтарю, явился святый Афагасий, иже в Мгаре, в раке лежащий: и когда я покадил святые его мощи с великим ужасом, то он простер свою руку и взял меня за руку крепко, то я начал говорить: “Святый Патриарх, моли Бога о мне, грешнем, да не отвержет мене Господь”. Тогда он взял свою браду и поднес на лице, а потом низложил на перси и, акибы поглаждая, говорил прирекаючи: “Отвержет, отвержет”, – а потом сказал сии слова: “Якоже любит мя Отец, тако любит тебя Сын”, – и тако воспрянул от видения».

Едва успел святой Иоасаф благоустроить жизнь монастыря, наладить управление обителью, узнать и полюбить братию и уже надеялся насладиться тихим иноческим житием, как грянула на его голову монаршая милость, от которой он, по собственному признанию, «плакал прегорько». Императрица Елизавета не забыла вдохновенного проповедника. По желанию государыни святой Иоасаф был возведен в сан архимандрита и назначен наместником знаменитейшей российской обители – Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, которая как раз незадолго до того была опустошена страшным пожаром.

Покидая Лубенский Спасов монастырь, плакал святой Иоасаф, и обливалась слезами осиротевшая братия, а двое иноков, иеросхимонах Павел и иеродиакон Иустин, молили о позволении «ехать с ним, куда Бог позовет».

Протоиерей Александр Маляревский, жизнеописатель святого Иоасафа, перечисляет произведенные его попечением работы по восстановлению и украшению Троице-Сергиевой Лавры:

«Первым делом была восстановлена и совершенно заново отделана надвратная церковь Рождества Предтечи, сгоревшая вместе с утварью, возобновлены сгоревшие в каменных зданиях Лавры деревянные части, покрыты железом монастырские стены с их башнями (знаменитая монастырская крепость), перестроены заново угрожавшая от ветхости падением Каличья башня и так называемая Хмелевая, перестроены властелинские покои и братские кельи, храмы Успения Богородицы и Трапезный, начата кладкой Лаврская колокольня, отлит Лаврский царь-колокол, начата постройка Смоленской церкви, обстроились купола, позолотились главы, проделан огромный труд по возобновлению испорченной пожаром церковной живописи и по украшению царских чертогов – ныне главного корпуса Московской Духовной академии, возобновлено Троицкое подворье в Москве, устроено помещение и приведена в порядок лаврская библиотека.

Сколько усилий и заботы требовалось для производства означенных работ! Необходимо было не только изыскать средства для осуществления их, но и найти знающих свое дело иконописцев, каменных, плотничьих и иных строительных дел мастеров, заключить условия с добросовестными подрядчиками. Вся эта сложная и хлопотливая работа легла на учрежденный Собор лаврский, и главным образом на его председателя – архимандрита Иоасафа…

Благочестивый паломник знаменитой Свято-Троицкой Сергиевой Лавры! Услышишь ли бархатистый звучный благовест Лаврского четырехтысячного колокола, придешь ли в восхищение при виде величественной монастырской колокольни, переступишь ли порог храма богословской науки – порог академического актового зала, вспомни с благодарностью вложившего во все это свой Богом благословенный труд архимандрита Иоасафа».

Разумеется, при таких заслугах святого наместника Троице-Сергиевой Лавры ждало посвящение в сан святительский на первую же вакантную кафедру. И в 1748 году святой Иоасаф был хиротонисан во епископа Белгородского и Обоянского.

Встреча нового архипастыря в кафедральном Белгороде не отличалась торжественностью. Еще в пригороде попался ему на пути местный юродивый Иаков, приветствовавший святителя предупреждением: «Церкви бедные, паны вредные, а губернатор казюля (гадюка)», – это предостережение юродивый повторял многократно. Еще в Санкт-Петербурге святителю Иоасафу говорили, что ему вверяется очень трудная епархия. Теперь он убедился в этом воочию. Взору его открылись развалины колокольни кафедрального храма, сам Троицкий собор с прохудившейся деревянной крышей, с закопченным покосившимся иконостасом… В самый день приезда святитель Иоасаф, не отдохнув с дороги, совершил в этом ветхом храме Божественную литургию. Святой Иоасаф привык видеть на местах своего служения картины внешнего упадка – полуразрушенные святыни, которые ему предстояло восстанавливать. На сей раз за ними скрывалась ужасающая разруха духовная. Предупреждение юродивого соответствовало истине: «паны вредные» – дворяне Белгородской губернии были почти сплошь заражены «вольнодумством», полубезбожием, равнодушием к вере и пренебрежением к Церкви; «казюля» – губернатор Салтыков увидел в ревностном архипастыре, не боявшемся публично обличать его злоупотребления, своего личного врага и старался вредить святителю Иоасафу всячески. При таком настроении людей властных и богатых откуда было святителю Белгородскому ждать помощи, черпать средства на восстановление разрушающихся по всему краю храмов Божиих? И какой пример подавала губернская знать – «пенки и сливки общества», закисшие в нечестии, казнокрадстве, роскоши, разврате, – простолюдинам, всему народу белгородскому?

Паства епархии коснела в невежестве почти языческом, поразительном в восьмом веке после Крещения Руси. Многие не ведали азбуки родной веры, не знали простейших молитв, не умели даже осенить себя крестным знамением. В государстве, считавшемся просвещенным Христовой верой, святитель Иоасаф был вынужден издать особый указ, обязывающий приходских священников, «дабы они по вся воскресные дни, по Литургии, по пропетии два раза “Благословенно имя Господне”, простой народ обучали молиться Богу и креста изображение чинить триперстным изображением, показуя им три первые великие пальца, и молитвам, а именно: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь”; “Царю Небесный…”; “Святый Боже”; “Пресвятая Троице…”; “Отче наш…”; “Верую во Единаго…”; “Богородице Дево…” и “Помилуй мя, Боже…”, – всегда поучали, начиная от малых младенцев до престарелых людей, наизусть им сказуя, и народ за священником приговаривает, донележе в память им углубится».

Но самым прискорбным и самым опасным среди всего этого духовного опустошения было состояние служителей алтаря – того сословия, священным долгом которого было являть собою образец добродетели и вести народ к вечному спасению. Горько и страшно было святителю Иоасафу видеть, сколько среди духовенства епархии не пастырей стада Христова, а наемников в священнических ризах, служивших «не ради Иисуса, а ради хлеба куса», корыстолюбивых, равнодушных к делу проповеди слова Божия, предающихся пьянству и другим порокам, сутяжничавших и разводивших склоки, угодничавших перед власть имущими и небрегущих о нуждах паствы. Подобных лжепастырей свт. Иоасаф извергал из священного сана беспощадно, ибо через них «хулилось имя Божие» (ср. Рим. 2,24) среди народа и несли они Церкви Христовой не пользу, а страшный вред, своим нечестием служили не спасению, а пагубе душ человеческих. Пресловутая «жестокость» святого Иоасафа по отношению к недостойным служителям алтаря на деле была высоким милосердием, явленным народу Божию, которому святой архипастырь позаботился приискать добрых, просвещенных и ревностных отцов духовных.

«Такова церковная нужда была, что “воздвигай потребного во время свое”, воздвигла на Белгородской кафедре владыку Иоасафа Горленка – не горлицею тихою и сладкоголосою, а зорким орлом, который далеко презирал и высоко в когти брал», – образно говорит о деяниях Белгородского святителя писательница Н. Кохановская.

Знакомство с епархиальным духовенством святитель Иоасаф начал с приглашения его на собрания в кафедральный Белгород (в то время еще не существовало понятия: епархиальное собрание, и Белгородский святитель был одним из первых русских архиереев, внесших элемент соборности в управление своей епархией). Благодатный дар прозорливости, все более проявлявшийся в богомудром святителе Иоасафе, помогал ему оценить достоинства или увидеть недостатки и пороки каждого священнослужителя, помочь нуждающемуся в помощи, вразумить способного к исправлению, отсечь негодную ветвь от древа священства Божия. Святой Иоасаф вновь, как некогда в Киевской митрополии, принял на себя труд экзаменатора. На новом месте служения проверять ему пришлось не только кандидатов в духовное сословие, но и людей, уже рукоположенных в священный сан.

После такого общего знакомства святитель Белгородский начал сам объезжать приходы епархии, чтобы на месте увидеть плоды деятельности каждого священника, нужды верующих и состояние храмов Божиих. Составитель первого жизнеописания святителя Иоасафа И. И. Квитка отмечает: «Он не оставил ни одной церкви в своей области без личного осмотра и неусыпным своим старанием о благочинном поведении вверенного ему от Бога народа возвел епархию на высокую степень благочестия». Можно себе представить, чего стоили болезненному, телесно немощному святителю эти поездки, но и в дороге он не искал для себя удобств и уюта: ездил с небольшой свитой, ночевал где придется – в крестьянской избе, в курене, на пасеке или просто под открытым небом.