Текст книги "Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга пятая: сентябрь"

Слово в день обретения мощей преподобного Иова Почаевского (28 августа / 10 сентября)

Воссиял еси, яко заря, не от востока, но от запада Российскаго восходящая…

Акафист преподобному Иову

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Возлюбленные о Господе братья и сестры!

Преблагая Владычица Богородица, Царица Небесная, таинственно избирает места Своего явления на нашей грешной земле. Так однажды явилась Матерь Божия в западных пределах Русской земли – предстала не среди многолюдья, не взорам праздной толпы, а на уединенной горе Почаевской, где видели Ее стоящей в огненном столпе только два подвизавшихся там инока да пастух, пасший поблизости овец. Там, где явилась Пресвятая Дева, в скале навсегда остался след Ее стопы. Этот чудесный отпечаток начал источать целительную воду, никогда не умаляющуюся и не переливающуюся через край.

Миновали столетия, но память о посещении Царицы Небесной хранилась в том краю, и в пещерах горы Почаевской селились монахи-отшельники. В середине XVI века Матерь Божия вновь явила Свой Покров над Почаевом. Возвращавшийся после поездки по Руси в Константинополь греческий митрополит Никифор побывал у местной благочестивой помещицы Анны Гойской и даровал ей в благословение образ Госпожи Богородицы. Икона оказалась чудотворной: временами ее окружало сияние. Поклонившись дивному образу, исцелился от хромоты брат Гойской, затем пред чудесной иконой начали обретать здравие и другие больные. Благочестивая помещица не решилась хранить драгоценную святыню в собственном доме: на ее пожертвования был расширен монастырь на Почаевской горе, построен храм в честь Успения Пресвятой Богородицы и в нем помещена чудотворная икона, с той поры названная Почаевской. В эту обитель, отмеченную присутствием Владычицы Богородицы, Господь вскоре послал великого угодника Своего, духоносного игумена Иова (1551–1651).

Преподобный Иов носил фамилию Железо, и в этом был словно бы символ твердой веры, которая отличала его с детства. «Радуйся, в мире Железом реченный, несокрушимую крепость и силу немощным душою и телом Свыше приносяй», – воспевается ему в церковном акафисте. Десятилетним ребенком покинул он родительский дом и ушел в монастырь. Юный послушник не только ревностно выполнял все, что ему поручали, но и стремился с любовью угождать всем в обители, даже «самому из наименьших монастырских работников». Всего два года понадобилось игумену и старцам обители, чтобы оценить горящий в его душе огонь боголюбия: и вот уже отрок был облачен в иноческий образ. Преподобный Иов закалялся в подвигах благочестия, возрастал в разуме и знании Божественных истин. В тридцать лет он принял великую схиму, стал «мертв для мирской злобы». Это был светильник, «сияющий как Ангел посреди братии», – и слава о его святости разнеслась далеко за пределы его Угорницкого монастыря, за пределы его родной Галичины, по всей Юго-Западной Руси. Знаменитые вельможи стали обращаться к нему за духовным советом. Так, узнал о преподобном Иове и прославленный ревнитель Православия князь Константин Острожский (1460–1530). Восхитившись личностью святого подвижника, князь Константин «выпросил его» у Угорницкого игумена для опекаемого им крупного Дубенского Крестовоздвиженского монастыря. Вскоре преподобный Иов был избран игуменом Дубенской обители – так он оказался в одном из средоточий борьбы за Святое Православие, которую вел под папистским игом народ Юго-Западной Руси.

В XIII веке, воспользовавшись бедою обескровленной ордынским нашествием Русской земли, Польско-литовское государство прибрало к рукам Киевскую, Белую и Червонную Русь. Для западных хищников это было весьма выгодное приобретение: огромная территория с плодороднейшими земельными угодьями, с трудолюбивыми земледельцами, которых можно было превратить в крепостных холопов. Юго-Западная Русь стала щитом, ограждающим Польшу и Литву от постоянных набегов Крымского ханства и турецких вторжений. Южнорусское казачество проливало кровь в сражениях с ханскими полчищами, и это в Южной Руси крымские работорговцы десятками тысяч захватывали пленных – детей, женщин, мужчин, наводнявших затем восточные базары невольниками в таких количествах, что некоторые удивлялись: «Неужели в той стране, откуда их привозят, еще остались люди?» Но польско-литовским хозяевам недостаточно было платы богатствами, потом и кровью, какую они взимали с русских владений, – хищные латиняне посягали на самую душу народа, стремясь поработить ее «земному богу» – римскому папе.

В те времена в Юго-Западной Руси еще и слыхом не слыхивали о национальных наименованиях «украинцы», «белорусы», «галичане», весь народ называл себя русским (или «руським»), и вера была одна – святая Православная вера, завещанная равноапостольным князем Владимиром Киевским († 1015). Принимая власть над Русскими землями, польские короли и литовские великие князья давали страшные клятвы: мол, исповедание Православия будет совершенно свободно, православные монастыри, храмы, духовенство будут окружены всяческими заботами и льготами. Вскоре же эти клятвы были попраны и поруганы, а «льготы и заботы» обернулись жестокими гонениями. Польско-литовские паны на местах руководствовались циничным правилом тогдашней Европы: чья власть – того и вера – и не желали терпеть «схизматов» (как презрительно именовали православных) среди своих холопов, издеваясь над ними и их верой всячески. В масштабах государства существовал запрет на строительство новых и ремонт имеющихся православных храмов (политика, нацеленная на медленное удушение Церкви, подобная проводившейся уже в XX веке большевистскими режимами Хрущева и Брежнева). Однако среди душителей Православия попадались и «торопливые». В Белой Руси фанатичные паписты устроили геноцид: упорствующих в Православии «смердов» вешали и топили в реках тысячами. Возмущенный народ, отстаивая свою веру, отвечал восстаниями, которые ставили под угрозу панскую власть. Латинские «миссионеры» временно отступали; на сеймах и сеймиках вновь оговаривались «льготы» православным, правительство давало новые клятвы – чтобы в удобный момент клятвы эти опять нарушить.

Наиболее дальновидные «миссионеры» понимали, что только насилием обратить в латинство народ Юго-Западной Руси невозможно. Защитницей Православия выступала южнорусская знать: среди нее были люди сильные, воинственные, владеющие городами и селами; князей Острожских, например, побаивался сам польский король. Подобных аристократов можно было только соблазнить, совратить или подкупить. Самым тонким и «изящным» в методике, применявшейся иезуитами, был соблазн образования. Молодых южнорусских вельмож заманивали в блестящие иезуитские училища, где вместе с разнообразными знаниями в их разум по капле вливали яд латинских мудрований и презрение ко всему русскому как к варварству. Желающие могли продолжать образование в европейских университетах (разумеется, католических) и там, естественно, еще более утверждались в симпатиях к папизму. К соблазну образования присовокуплялись и иные искушения: только став римо-католиком, южнорусский дворянин мог приобрести влияние при роскошном королевском дворе, стать равным пышным польским панам, жениться на какой-нибудь обольстительной польской панне. Методика совращения нередко имела успех, и южнорусский вельможа превращался в окатоличенного, ополяченного шляхтича, заражаясь психологией предательства. Часто именно такие отступники делались злейшими врагами отеческой веры и родного народа.

Такую же тактику применили совратители к южнорусским пастырям, духовным вождям народа. Польско-Литовская конфедерация не желала, чтобы ее русские подданные находились в церковной зависимости от «иностранного» Московского государства. Но последствия оказались отнюдь не только политическими. Константинополь был далеко, и местные (папистские) власти получили возможность существенно влиять на церковную жизнь православных. Жаждущие богословских знаний православные священники были вынуждены учиться в тех же иезуитских училищах и католических университетах, где, подчас нечувствительно для самих себя, заражались латинским неправомыслием. Особые надежды иезуиты возлагали на разложение православного епископата: они намечали и с помощью польских магнатов проталкивали на православные кафедры людей малодушных, корыстолюбивых, нравственно нечистоплотных. Эта коварная политика давала свои плоды. Иерархи Восточных Патриархатов и афонские иноки, посещавшие этот край, отмечали, что уже мало кто из южнорусского духовенства заслуживает доверия, настолько в нем пали нравы и распространены латинские заблуждения.

На защиту родной веры в Южной Руси поднялся сам церковный народ. Остававшееся ревностным духовенство, иноки и миряне объединялись. С середины XV века в различных городах организуются православные братства: Луцкое, Виленское, Львовское,

Могилевское, Брестское, Киевское, Минское и многие другие. Братства приобретают статус патриарших ставропигий, то есть подчиняются непосредственно Константинополю и не зависят от произвола местных властей. Лукавым иезуитским училищам противопоставляются братские православные школы, воспитанники которых способны изобличить латинские искажения Христова учения. При братствах учреждаются типографии, издающие творения отцов Православной Церкви и полемические произведения, направленные против папистской клеветы на Православие. Таких книг нужно много: латиняне изымают братские издания везде, где находят, иезуиты в Вильне ежегодно устраивают публичные сожжения – аутодафе православных книг. Но план иезуитов: совратить верхи Юго-Западной Руси в латинство, а простонародье сделать невежественной и бессмысленной чернью, которой все равно во что верить, – этот коварный план был сорван просветительской деятельностью православных братств.

Положение православных осложнилось после того, как в 1569 году на Люблинском сейме сравнительно терпимая Литва была окончательно подчинена фанатичной Польше. Тогда же католические прелаты впервые открыто выдвинули ядовитую идею: «Все подданные королевства должны заключить унию (объединиться) с Римом». Единодержавным правителем государства стал Сигизмунд III (1556–1632). По словам историка, «от колыбели воспитанник иезуитов, он был ревностным слугою их до гроба и всегда покорным орудием в руках папизма». При королевском дворе и в кулуарах ордена иезуитов вызревал заговор, целью которого было полное истребление Православия в польских владениях.

Еще при царе Иоанне Грозном (1530–1584) в Москве побывал папский агент, иезуит Антонио Поссевино (1534–1611). Римский дипломат силился внедрить в Московском государстве Флорентийскую унию 1438–1439 годов – давно провалившуюся попытку Рима подмять под себя Вселенскую Церковь. В Москве домогательства Поссевино были с негодованием отвергнуты, однако на обратном пути он побывал в Юго-Западной Руси и привез папе идею: в польских владениях, где у Православия нет государственной поддержки, уния может иметь успех. Рим собирался сделать поблажку славянским «варварам»: позволить им служить мессы на их родном языке, лишь бы они подчинились «земному богу» – папе – и приняли все догматические извращения латинства. Ставка, как и во времена Флорентийской унии, должна была делаться на архиереев-предателей.

В эти-то годы, когда над Православием сгущались тучи зловещих интриг, преподобный Иов воспринял игуменство в Дубенской обители. Примером собственных подвигов, кроткими наставлениями он привел всю братию к истинно богоугодному житию. Знаток и ревнитель святой Православной веры, мудрыми указаниями преподобный Иов исправлял мировоззрение тех иноков, которые хоть в малости поддавались латинским влияниям. По свидетельству летописи, при нем Дубенский монастырь мог считаться образцом для всех прочих православных обителей. Остров Дубенский, на котором располагалась обитель, стал поистине островом благодати.

Преподобный Иов стал опорой в благих деяниях защитника Церкви – князя Константина Острожского. Советом и делом помогал святой Дубенский игумен Острожскому училищу – лучшему из православных училищ того времени, называвшемуся даже академией. По благословению преподобного Иова князь Константин совершил великое дело – издал Библию на славянском языке: знаменитую Острожскую Библию (основой для издания послужила Библия святителя Новгородского Геннадия (1410–1505), распространенная в Московском государстве). Теперь для народа Юго-Западной Руси слово Божие не оставалось за семью печатями латинской Вульгаты: русские люди могли читать Священное Писание на своем родном языке. «Радуйся, яко ревнуя по Православию, во обитель Дубенской писанием книг Божественных против унии, тогда первее явившейся, богомудренно упражнялся еси. Радуйся, яко сего ради и братию свою на подвиг распространения православных книг богомужно подвизал еси. Радуйся, яко благословению твоему и внушению, еже от Духа Святаго, последуя, Острожский князь первопечатную словенскую Библию во утешение верных тиснению предаде», – воспевает Церковь преподобному Иову.

Подле духоносного игумена отдыхал душою от тяжких трудов князь Константин Острожский. С наступлением Великого поста князь Константин направлялся на Дубенский остров, сбрасывал с себя роскошный наряд и облекался в подрясник послушника, поселялся в одной из иноческих келлий, все великопостное время проводил в молитвах, благочестивых размышлениях и душеспасительных беседах со святым Иовом.

Мирно и честно, словом истины и праведностью собственной жизни боролись преподобный Иов и подобные ему ревнители Православия за родную веру. У их врагов было иное оружие – ложь и подлог, измена и насилие.

В 1569 году Патриарх Константинопольский Иеремия II (1536–1595) посетил находящуюся в его ведении митрополию Юго-Западной Руси и обнаружил там чудовищные нестроения. Первосвятитель изверг с кафедры и из священного сана митрополита Киевского Онисифора († 1ок. 1594), оказавшегося двоеженцем. Патриарх повелел предать церковному суду епископа Луцкого Кирилла (Терлецкого; 1540–1607), «который вел жизнь разгульную, по примеру римских прелатов, и уличался в различных преступлениях». Новоизбранному митрополиту Михаилу (Рагозе) для разбора творящихся в его митрополии бесчинств было поручено срочно созвать Собор южнорусского духовенства, на котором Патриарх Иеремия намеревался председательствовать.

Однако епископ Кирилл (Терлецкий) был не из тех, кто легко смиряется с заслуженным наказанием и падением. По натуре это был не церковный деятель, а светский интриган и циник, имевший к тому же крепкие связи при королевском дворе и в иезуитских кругах. Кирилл развил бешеную деятельность, чтобы не допустить созыва Собора, который должен был лишить его выгод, связанных со званием церковного иерарха. Митрополита Михаила, казавшегося добрым, благостным старцем, а на деле – малодушного и теплохладного в вере, Кирилл запугал. Патриаршие грамоты, торопившие с созывом Собора, перехватывались или выкрадывались тем же Кириллом. Дело затягивалось; Патриарх Иеремия, так и не дождавшись южнорусского Собора, отбыл в Валахию.

Одержав эту коварную победу, Кирилл тем не менее понимал, что его положение в Православной иерархии висит на волоске: не только русские архипастыри, но и Восточные Патриархи уже знали ему цену. И этот волк в епископской мантии стал активно работать над осуществлением сулившего ему немалые выгоды плана – унии с Римом. В этом паписты-заговорщики подобрали ему подходящего сотрудника: воспитанник Латинской академии в Кракове, затем пробывший двадцать лет в протестантизме, сенатор Ипатий Поцей (1541–1612) по рекомендации иезуитов и по приказу короля-католика был срочно поставлен во «православные» епископы Владимиро-Волынские. Поцей настолько «ревновал» об унии, что послал ее непримиримому противнику, епископу Гедеону (Балабану; 1530–1607), отравленное письмо, но отравился не епископ Гедеон, а первым вскрывший униатское послание его брат Григорий.

В 1590 году собрался наконец Собор, на котором духовенство Юго-Западной Руси решило ходатайствовать перед королем о возвращении Православию всех прав и привилегий, в сохранении которых клялись своим русским подданным его предшественники на престоле. Для этого ходатайства были подготовлены б л анкеты – чистые листы бумаги, снабженные печатями всех бывших на Соборе архиереев, куда должен был быть внесен текст обращения к королю. Но бланкеты выкрали Терлецкий с Поцеем и вместо прошения о правах Православия написали на них послание папе римскому, в котором якобы от имени всего южнорусского епископата выразили желание подчиниться «Святейшему Римскому Престолу». С этой фальшивкой аферисты отправились к папе Клименту VIII (1536–1605), целовали ему туфлю и были приняты с несказанной милостью и лаской. Папа не замедлил написать королю Сигизмунду III: мол, уния уже состоялась. Король, в свою очередь, приказал митрополиту Михаилу (Рагозе) созвать Собор для официального засвидетельствования «перехода» православной митрополии в папскую юрисдикцию.

В это время в Кракове проходил сейм, и известие об этой афере вызвало гневное негодование православных земских депутатов. Князь Константин Острожский потребовал суда над Терлецким и Поцеем, которые «ездили в чужую землю и предались чужой власти». Но Сигизмунд III и слышать ничего не хотел о незаконности аферы с унией. Митрополит Михаил не посмел ослушаться монаршего приказа и объявил о созыве Собора.

В октябре 1596 года в городе Бресте состоялись одновременно два разных собрания. Первое – униатское «разбойничье соборище», где присутствовали Терлецкий с Поцеем и еще три архиерея-изменника, которых они посулами и угрозами склонили к унии. Остальные делегаты этого «православного собрания» были странные: папский легат, большая группа иезуитов из Вильно, несколько монахов других католических орденов и обвешанные оружием королевские сановники. Митрополит Михаил сначала заявил, что категорически не приемлет унию, но очень быстро изменил свое мнение: методы убеждения, примененные к малодушному старцу, были явно небогословские. «Соборище» провозгласило «анафемы» на оставшихся верными Православию епископов, на цитадель русской веры Киево-Печерскую Лавру, на всех, кто не приемлет унии, то есть на весь народ Божий в Юго-Западной Руси. Гнусные подробности преступной комедии, ставшей известной под названием Брестской унии, будут впоследствии описаны в книге «Перестрога» свидетелем, пожелавшим скрыть свое имя из страха расправы от папистов. В те же самые дни в том же самом Бресте заседал законный Православный Собор: законный потому, что председательствовал на нем экзарх Константинопольского Патриарха великий протосинкелл Никифор – Киевская же митрополия была в то время лишь частью Константинопольского Патриархата и без соизволения Царьграда не имела никакого права заключать какие-то «унии», какие-то соглашения с иноверцами.

В деяниях Собора участвовали и экзарх Александрийского Патриарха Кирилл Лукарис, митрополит Словенский Лука, епископы Гедеон (Балабан) и Михаил (Копыстенский), множество архимандритов и протоиереев, представители знатнейших русских родов, делегаты православных братств. Собор отлучил от Церкви и изверг из сана впавших в униатство архиереев. В полном соответствии с законами церковными и государственными Собор просил короля свести с кафедр низложенных за вероотступничество епископов и дозволить избрание на их место православных архипастырей. Но по приказу фанатика Сигизмунда III закон был провозглашен беззаконием, а беззаконие – законом. Король не желал ничего знать, кроме долгожданного торжества унии, которым виделись ему решения разбойничьего Брестского соборища. Сигизмунд объявил: теперь в Польском королевстве никакого Православия нет и быть не может, все права и привилегии передаются новоявленной униатской Церкви – католикам восточного обряда. Православные храмы и монастыри со всем своим имуществом отдавались на расхищение, а весь православный народ – на разгром «восточным» папистам. И началось!

Криком кричит официальный документ, составленный православными депутатами сейма 1599 года: «Отягощения и насилия умножаются более и более, особенно со стороны духовенства и светских лиц римского исповедания. Ни в одном углу целого государства ни один из нас, православных, какого бы звания ни были, не бывает в безопасности. Наши церкви, монастыри, соборы большей частью уже захвачены, разорены, опустошены, причем с грабежом и мучительством, с убийствами и кровопролитием, с неслыханными ругательствами над живыми и мертвыми. Духовные лица наши за твердость в исповедании терпят разные преследования: на них нападают в собственных домах их, грабят, позорят, ссылают, лишают собственности. Священники наши не могут крестить младенцев, исповедовать умирающих, отпевать мертвых, тела православных христиан вывозят, как падаль, в поле. Всех, кто не изменил вере отцов, удаляют от чинов гражданских; благочестие есть опала; закон не блюдет нас. Вопием – не слушают!»

А вот свидетельство историка: «Дикий фанатизм Сигизмунда и иезуитов не уступал в свирепости языческим гонителям христианства. В Малороссию введены были войска, и начались преследования вооруженной рукою. Пролилась кровь. Польские солдаты с обнаженными саблями принуждали в храмах народ преклонять колено и ударять себя в грудь по обычаю римскому и читать Символ Веры о Святом Духе неправославно. Храмы насилием отнимали и объявляли униатскими. Духовенство латинское переезжало от храма в храм в повозках, в которые впрягали до двадцати и более человек вместо скотов. Те храмы, которых прихожан никаким насилием не могли вынудить к унии, отданы в аренду жидам; ключи храма и колокольни перешли в жидовскую корчму».

Развязав войну против собственных православных подданных, Сигизмунд III вынашивал еще более грандиозные планы «во славу Рима». В Польше был выпестован «претендент на Российский престол» самозванец Отрепьев: среди клятв, данных этим авантюристом в обмен на польскую помощь в захвате царского венца, было обещание ввести унию в Московском государстве. А когда Москва, которую самозванец огласил латинским пением, возмутилась и казнила Отрепьева, походом на Северную Русь двинулся сам хищный Сигизмунд, несомненно намереваясь огнем и мечом насадить там латинство.

В Юго-Западной Руси еще оставалось немало православных общин и монастырей, среди жестоких гонений, ценой мучений и жертв мужественно хранивших свои святыни. Так, двадцать лет, подобно несокрушимой крепости, обуреваемой волнами папистской злобы, стоял в благочестии Дубенский Крестовоздвиженский монастырь во главе с преподобным игуменом Иовом (Железо). Защитой монастырю служило имя по-прежнему влиятельного князя Константина Острожского. Но вот эта опора рухнула. Недостойный наследник великого рода, князь Януш Острожский изменил отеческой вере, перешел в латинство. Давление на Дубенский монастырь сделалось нестерпимым, а имя преподобного Иова вызывало у гонителей особую ярость. Смиренный подвижник «увидел, что нельзя ему оставаться в том крае без вреда себе и другим, и удалился».

Преподобный Иов пришел в удел Божией Матери, в тихую обитель Почаевскую, желая вступить в ряды братии простым иноком. Но почаевские монахи, узрев в нем сияние Божественной благодати, со слезами умоляли преподобного Иова принять над ними начальство. Жизнеописатель его, инок Досифей, видит в его поставлении на игуменство в Почаеве волю Самой Царицы Небесной: «Тако бо поистине сицевого стража, зело подвижна и искусна изволи имети Пресвятая Дева Богородица в Своей Небеси подобящейся обители».

Мудро и кротко управлял монастырем святой Иов. К Почаевской обители как к источнику духовных сил со всей Волыни потянулась русская знать и простолюдины, сберегшие в сердцах отеческую веру. Кроме первой благотворительницы, Анны Гойской, появились и другие щедрые жертвователи на нужды монастыря. Попечением помещиков Феодора и Евы Домашевских на самой вершине Почаевской горы был воздвигнут величественный храм Пресвятой Троицы, заключивший в себе величайшую святыню монастыря – нерукотворную святую цельбоносную стопу Божией Матери. Сюда же по благословению преподобного игумена была перенесена из малого Успенского храма чудотворная Почаевская икона Богородицы.

Господь венчал труды угодника Своего расцветом возглавляемого им монастыря. Когда преподобный Иов пришел на Почаевскую гору, там подвизалось всего восемь иноков. Всего через семь лет обитель именуется «обширной и многолюдной». С помощью Анны Гойской при монастыре была устроена типография, и преподобный Иов продолжил уже знакомое ему дело – издание книг для широкого православного просвещения народа. Среди изданий Почаевской типографии – «Зерцало богословия» Кирилла Транквиллиона, первый в Юго-Западной Руси курс догматического богословия, содержащий опровержение латинских и униатских искажений Христовой веры.

Тем временем православная Киевская митрополия медленно восстанавливала свою иерархию и общины после папистско-униатского разгрома. Не оправдался расчет папистов на то, что Православие Юго-Западной Руси угаснет после кончины трех последних своих архиереев – епископов Гедеона (Балабана), Михаила (Копыстенского) и Иеремии (Тиссаровского). По поручению Константинопольской Церкви Патриарх Иерусалимский Феофан поставил митрополита в Киев и десять епископов на сиротствующие православные кафедры Юго-Западной Руси. Сигизмунд III тотчас отдал приказ об аресте всех новопоставленных архиереев как якобы «турецких шпионов», а папа римский прислал королю письмо с призывом к расправе над «русскими лжеепископами, возбуждающими мятежи». Православные архипастыри были вынуждены укрываться в тайных местах, только митрополит Иов (Борецкий) открыто жил в Киеве под защитой казачьего войска. Но даже в таких условиях архипастыри Юго-Западной Руси находили возможность осуществлять управление церковными делами, даже созывать Соборы. Так, в 1628 году в Киеве состоялся Собор, рассматривавший книгу архиепископа Мелетия (Смотрицкого) «Защищение путешествию по восточным землям». Архиепископ Мелетий, попутешествовав по Европе, был очарован западной культурой и латинским красноречием: в своей книге он не только восхвалял унию, но и допускал нападки на святую Православную веру. Отцы Киевского Собора, среди которых был и преподобный Иов Почаевский, единодушно осудили эти писания. Убежденный их доводами, архиепископ Мелетий принес покаяние. Собор принял решение, дабы впредь без совета с собратьями пастырями никто из духовенства не дерзал издавать сочинений богословского содержания.

Поездка на Киевский Собор 1628 года – единственный известный случай отлучки преподобного Иова из Почаевской обители. Он не только управлял монастырем, но и обустраивал и украшал его собственными руками. Святой Иов насаждал сады, сам прививал и окапывал плодовые деревья, чистил садовые дорожки, а для орошения вырыл два больших пруда (сажалки) и устроил на них плотины.

Монашеские подвиги преподобного Иова были поразительны. Кельей ему служила каменная пещера с таким узким входом, что в нее едва мог ползком протиснуться человек. Там подвижник уединялся для молитвы и богомыслия, по нескольку дней, а иногда и неделями не вкушая ни пищи, ни воды. От долгих стояний на молитве ноги его покрывались страшными язвами, так что тело отпадало от костей. (Следы этих язв можно видеть и поныне на нетленных мощах преподобного Иова.) Во время таких молитвенных бдений ученик преподобного видел, как его пещера озарялась таинственным светом.

В обращении с людьми святой игумен был всегда кроток и ровен. С уст его не сходило ни единого праздного слова; непрестанно творил он молитву Иисусову: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». Удивительно было его милосердие. Однажды ночью, обходя монастырские угодья, преподобный Иов застал человека, ворующего пшеницу.

Угодник Божий сам помог вору нагрузить на плечи мешки с украденным, лишь заметив при этом, что человеку нужно помнить о Страшном Суде Господнем, где придется отвечать за каждый поступок.

Преподобный Иов одинаково милосердствовал гонимым и страждущим разных вер и политических убеждений. Когда гетман Богдан Хмельницкий (1596–1657) поднял восстание за освобождение Киевской Руси от польско-литовского гнета, в Почаевской обители находили убежище беглецы и раненые из обоих противоборствующих станов.

Мирская злоба не обходила стороной тихий Почаевский монастырь. В 1607 году на обитель напали крымские татары, разграбили монастырское имущество, а одному из монахов отсекли голову. Утратив брата, иноки были утешены зрелищем великого чуда: убиенный поднялся, взял в руки свою отрубленную голову, вошел в храм и положил ее перед чудотворной Почаевской иконой Божией Матери. То был знак, что душа убитого инока спасена, причислена к лику мучеников.

Но несравненно хуже, чем набег разбойничьей орды, оказалась для Почаевского монастыря ненависть иноверца. После кончины благочестивой Анны Гойской принадлежавшее ей поместье унаследовал ее внук Фирлей, исповедовавший даже не латинство, а новомодный в то время протестантизм. Первым делом Фирлей отобрал у монастыря угодья, которые на вечные времена даровала обители его бабушка. При этом он запретил инокам брать воду из окрестных источников: пусть, мол, умирают от жажды. Помолившись Богу, преподобный Иов стал рыть колодец на самой горе Почаевской, среди скал, в сухой каменистой земле – и вода пошла (и поныне этот колодец поит огромную Почаевскую лавру).

Ненавистник Фирлей не остановился перед насилием над беззащитной православной братией. Он послал слуг разграбить храмы монастыря: послушные наемники принесли ему и священнические облачения, и церковные сосуды, и саму чудотворную Почаевскую икону Матери Божией. В такой беде преподобный Иов стал молиться о заступничестве Самой Царице Небесной. Молитвы праведного были услышаны. Гнев Божий поразил семью святотатца. Однажды Фирлей устроил пирушку, за которой вздумал поиздеваться над православными святынями. Он нарядил свою жену в иерейские ризы, дал ей в руку святой потир и велел в таком виде плясать пред Почаевским образом Владычицы Богородицы. Эта глумливая пляска перешла в беснование. Несчастная женщина оставалась безумной, ей не могли помочь никакие врачи, пока Фирлей не догадался вернуть в обитель чудотворную икону Царицы Небесной вместе с другими священными предметами. Впоследствии надменный протестант был вынужден примириться с Почаевским монастырем и вернуть ему часть похищенных владений.