Текст книги "Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга шестая: октябрь"

Молодой русский подвижник еще не знал учения святителя Григория Синаита, но в совершенстве воспринял завет Священного Писания: Всякое дыхание да хвалит Господа (Пс. 150, 6) – и усвоил уже знакомые ему слова святителя Василия Великого: «Не теряй веры, имея пред очами Христа, ради тебя все претерпевшего, и зная, что ради Христа и тебе должно претерпеть зло. И победишь при этом, потому что следуешь за Победителем Царем, Который хочет, чтобы и ты стал участником Его Победы. Итак, вся жизнь твоя да будет временем молитвы». По сути, исихастская практика непрестанного молитвенного делания естественна для каждой благочестивой души. Простейшие формы исихазма проявлялись и в древнейшей Руси. Так, еще князь Владимир Мономах писал в наставлении своим детям: «Чем без толку на коне ехать, – езжай да повторяй: “Господи, помилуй!”» Таким «стихийным» исихастом являлся Варфоломей на своем Маковце еще задолго до того, как стал Радонежским игуменом и, переняв у Византии на своем опыте науку умно-сердечной молитвы, прививал этот духовный опыт своей братии.

Жизнь отшельника кажется однообразной: изо дня в день – все те же труды, бдения и поклоны, все те же слова молитв. Легкому и стремительному, склонному к блужданиям человеческому уму так просто «наскучить» этой внешней одинаковостью делания – и вот, пока уста произносят священные слова, ум начинает витать по просторам мира, отвлекаясь на предметы поначалу безобидные, потом все более соблазнительные, пока не погрязнет в каком-нибудь греховном тупике. Такое «молитвоговорение» при рассеянии помыслов неугодно Богу. Тесное молитвенное общение и единение с Господом (в чем и заключается смысл монашества) требуют высочайшей сосредоточенности. Молитвенник должен укоренить свой разум в Боге, сделать его «неподвижным», неизменным, ибо неизменен и Сам Бог. Строгим и пугающим кажется это понятие неподвижности ума, но не в блужданиях, фантазиях и мечтаниях, а именно в таком неколебимом устремлении ума к Богу и постигается сладость молитвы, открываются не сравнимые ни с каким мирским «разнообразием», все новые и новые глубины неисчерпаемой Божественной любви и премудрости, а также возрастания души и ее совершенство в Боге. Внешне тусклая жизнь молитвенника по внутреннему содержанию бесконечно богаче самой пестрой мирской жизни. Господь уже даровал Варфоломею счастье небесных озарений и созерцаний, а высокая душа, приобщившись к этой Божественной пище, желает только ее и становится нечувствительной ко всем земным приманкам. Варфоломей пламенел в молитве постоянной и незыблемой, и чем больше вкушал Небесного Света, тем сильнее жаждал его. Эта молитва совершенного боголюбия делала его неуязвимым для посторонних помыслов, подобных тем, которые изгнали с Маковца его брата Стефана.

Мужая в добродетели терпения, Варфоломей никогда и ни с чем не спешил. Два года испытывал он себя в отшельничестве, но все еще медлил с принятием иноческого звания. С детства ощущал он это как свое призвание и предназначение; родители перед своей кончиной благословили его на этот путь, но в смиренной душе оставался вопрос: достоин ли он? Истинное монашество есть образ земного небожителя, чуждого и высшего всего мирского. От страннолюбивых родителей Варфоломей унаследовал благоговейный трепет перед этим образом; вспоминал он и Ангела Божия, явившегося ему в обличье черноризца. Горячо было желание Варфоломея называться иноком, но торопливость даже в священных делах всегда содержит в себе примесь страсти – неочищенного чувства, противного совершенному боголюбию. Варфоломей ждал, когда Сам Господь сподобит его ощутить в себе силы для иночества, медлил, чтобы исполнить волю не свою, а Божию. Наконец, он почувствовал: по благодати Господней ничто не может ни взволновать, ни устрашить его. Продолжая считать себя недостойным, но уповая на помощь Всевышнего, наконец он понял: настал Божий срок для принесения им иноческих обетов.

Тот же игумен Митрофан, который освятил лесной Троицкий храм и изредка совершал там богослужения, постриг в иноки молодого отшельника 7 октября 1337 года. Это произошло в день памяти святых мучеников Сергия и Вакха; в честь одного из них Варфоломей получил новое, иноческое свое имя – Сергий. Это имя знаменовало второе рождение его на земле, рождение в ангельском образе. «Варфоломей» значит: «Сын утешения» – истинным утешением сбылся он для праведных своих родителей, с детства радовал Самого Всевышнего своим смирением, благочестием и любовью. Теперь он получил имя Сергий и призван был к высочайшему поприщу, и высоко просияла над Русью слава его.

Небесный покровитель молодого русского инока – римский мученик Сергий (нач. IV в.) некогда победил своим мужеством жестоких гонителей. Он был одним из первейших вельмож при дворе императора-язычника Валерия (250–311), но ради Христа Господа презрел все земное, сказав: «Временной славы я не ищу, ибо надеюсь быть удостоенным от Спасителя моего истинной и вечной жизни в небесной славе». Подобно ему, Варфоломей забыл свое знатное боярское происхождение и бросил земное имущество ради служения Богу. Святого мученика Сергия палачи обули в железные сапоги с острыми гвоздями, пронзавшими его ноги, и так гнали из города в город, но он и среди страданий продолжал славить Христа Сладчайшего. Так и Радонежский подвижник добровольно обрек себя на «жестокое житие» в лесной чащобе, препобеждая голод и жажду, жару и мороз хвалою Всевышнему. После мученической кончины Сергия на его могиле стали совершаться дивные дела: в день его памяти на это место во множестве стекались отовсюду дикие звери, словно обретшие райскую кротость; мирные к людям и между собою, торжественно обходили они гробницу мученика, а затем удалялись. Обращаясь к нему, Церковь взывает: «Молитвами святого Сергия да укротит Господь ярость врагов наших, как некогда укротил лютость сих диких зверей – во славу Свою вовеки». Мученик Сергий, восторжествовавший над палачами-язычниками, по кончине укрощал свирепость диких животных. Такой небесный покровитель был дан русскому отшельнику Сергию, дабы побеждал он и опасности от диких лесных зверей, и лютость худших из палачей – всезлобных демонов.

Иноческое одеяние стало броней Варфоломея-Сергия в страшной битве. Господь вывел избранника Своего на новый подвиг. Уже не лукавыми нашептываниями, соблазнительными картинками, томительными ощущениями или запугивающими призраками, а с открытым забралом готовилась выступить против него вселенская злоба бесов. Для неподготовленного (точнее – для несвятого) человека вид абсолютного зла невыносим… Являвшиеся в Средние века рогатые и хвостатые уродцы или нынешние «инопланетяне с НЛО» – это лишь фальшивые личины, маски являющихся духов злобы. Никакое человеческое воображение, никакие «фильмы ужасов» и «романы кошмаров» не могут дать представления о действительной чудовищности выходцев из адских глубин. Мы и не подозреваем, какие бездны мерзости и жестокости кроются под услаждающими нас нечистыми удовольствиями, даже так называемыми мелкими грешками. За приманчивой «рекламой» – ложью и лестью бесовской – клубится нестерпимый ужас геенны. Два духовных мира – ангельский и демонский – по противоположным причинам остаются невидимыми для людей. Сознание, замутненное грехом, не выдержит Божественных сияний – при явлении Ангела грешник может быть душевно ослеплен. Душа же, не защищенная броней святости, не устоит против видений преисподней – при явлении демона слабый человек будет испуган мраком (для погибших грешников эта пытка диавольскими видениями продолжается вечно). Даже великие подвижники, делавшиеся по неосторожности «игралищем бесов», выходили из таких схваток с искалеченными телами и глубокими душевными ранами. Поэтому, оберегая еще могущих спастись людей от преждевременной смерти, Господь как бы завесой оградил нашу земную жизнь от духовных миров. Только доблестнейшим из Своих воинов ради закалки их отваги попускает Господь вступить в прямые поединки с адскими легионами. Ужас таких встреч, попущенных Богом, довелось испытать Маковскому отшельнику.

Однажды ночью, когда молился он в своем Троицком храме, внезапно расступились стены, и ворвался сам диавол во главе своего свирепого сонмища, скрежеща зубами, угрожая подвижнику лютой смертью. Вот когда понадобилось молодому иноку Сергию все его мужество, вот когда пригодилась накопленная им многолетняя практика непрестанной молитвы. Отвратившись от вражеского полчища, он мгновенно припал за защитой к Возлюбленному Господу. И его просвещенный разум, хотя и не вооруженный еще молитвой Иисусовой, среди множества священных слов тут же нащупал верное оружие. Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! (Пс. 67, 2) – из глубины сердца воскликнул подвижник, осенив себя Крестным знамением. И хвастливые демоны тотчас трусливо бежали, пораженные грозным для них видением Христа – Победителя смерти и ада.

Некий символ был явлен в этом нашествии темных сил на храм Пресвятой Троицы во время молитвы будущего Всероссийского игумена. Демоны явились «в остроконечных шапках и одеждах литовских» – в доспехах западных вояк, уже начинавших тревожить Русь. Но, казалось бы, гораздо «уместнее» было бы им облачиться в ордынские костюмы: ведь это ордынцы тогда сеяли страх на Русской земле, это они сожгли под Ростовом отчий дом Варфоломея и заставили его семью покинуть родные края, это они давили Русь жестокими набегами и грабительской данью. Но нет: не с Востока, а с Запада надвигались на Русскую землю коварнейшие и лютейшие враждебные полчища. Явление демонов в западных нарядах было знамением, указывающим, каким врагам должен будет противостоять в урочное время преподобный Сергий, нисходя с небесных высот на защиту земного Отечества.

После первого своего поражения наглые бесы дерзнули еще раз потревожить молодого инока Сергия в его уединении. Но уже некоторая растерянность была в этом нашествии: не раздавить ужасами воина Христова, а поколебать его «умственными доводами» стремились лукавые духи, восклицая: «Что желаешь обрести в этом лесу? Место сие пусто и непроходно для человеков; не боишься ли умереть здесь от глада или от руки душегубцев? Вот и звери плотоядные витают окрест тебя в пустыне, алчут растерзать тебя; и мы тебе здесь многие скорби и страхи творить будем.

Если не хочешь умереть напрасною смертью, немедля беги!» Ничего не отвечал Варфоломей коварным врагам, но припал к Господу с молитвой, молитвой слезной. Всевышний не оставил верного Своего. По слову жития, «Божественная сила внезапно осенила его, и рассеялось полчище бесовское; сердце же его исполнилось сладостью духовной, ибо он уразумел милость Божию, что ему дана впредь и навсегда победа над врагами. Бог даровал подвижнику непобедимое оружие: облек его в преподобие и правду».

Где является Всемогущий Бог, там в страхе бегут диавольские сонмища. Где сияет Небесный Свет, там пропадает всякая тьма. Бесы уже не чаяли запугать преподобного Сергия. Нет, злые духи сами в панике бежали от духоносного подвижника.

Рядом с могуществом сынов Царства вся мощь ада бессильна, обращается в ничто. Сам гордый «князь тьмы» диавол «и когтем не может шевельнуть», если ему не попустит Господь. Демоны становятся грозны и опасны для человека, только если им есть за что зацепиться в его душе: грешник, следующий своим похотям, делается рабом и игрушкой духов злобы. Разумный человек должен иметь не страх перед демонами, а страх Божий – боязнь оскорбить Всевышнего своей нечистотой и утратить небесную помощь. Святым Господним преисподние чудища не страшны, а только омерзительны; для духоносцев бесы представляются чем-то вроде гадких и пакостных насекомых, наподобие тараканов или мокриц. Преподобный Серафим Саровский говорил о злых духах: отнюдь не «они ужасны», но «они гнусны». По собственной воле, злой или доброй, человек сам подчиняет себя этой гнуси или освобождается от ее власти или страха перед ней.

Совершенный страх Господень – страх сына, боящегося любых проступков, которые могут отдалить его от любимого Небесного Отца, – вот что дарует человеку истинное бесстрашие.

После столкновений с адскими чудовищами разве могли испугать преподобного Сергия сравнительно безобидные лесные животные? Временами вокруг его келлии собиралась стая волков, которые начинали выть. Тело подвижника вздрагивало от естественного страха смерти: инстинкт самосохранения свойствен немощной человеческой плоти. Но молитва святого Сергия мгновенно обращала этот страх на самих хищников, и волки, поджав хвосты, в ужасе убирались восвояси. А впоследствии отшельник даже подружился с одним из своих четвероногих гостей. Однажды преподобный Сергий обнаружил возле своей келлии здоровенного медведя, глядящего на него умильными глазами. Подвижник понял, что зверь голоден, и подал косолапому «страннику» милостыню: кусок хлеба. Медведю понравилась иноческая пища, и он повадился ежедневно приходить за подачкой. Иногда святой Сергий отдавал ему и последний свой кусок, а сам голодал, говоря себе: «Зверь поста не разумеет, а я пощусь для спасения души». Мохнатый друг стал утехой отшельника на его Маковце: после брани с бесами хищные звери не страшны, а приятны.

Человек был создан Всевышним как венец творения, повелитель всего видимого мира. Пока люди были послушны Бегу, и животные смотрели на людей с любовью, слушались их и служили им, украшали их жизнь. Но человек пал и исказил своим падением мироздание. В падшем мире животные стали относиться к человеку с подозрением, страхом или злобой – как бы в отместку за то, что он своим противлением Создателю и их лишил доступа к причастию райской радости. Однако, если человек в подвиге возрождается в первозданной чистоте и боголюбии, между ним и животными немедленно восстанавливается райская гармония.

Так свирепые хищники-людоеды вдруг становились кроткими, как овцы, и лизали ноги древнеримским мученикам. Так святые Божии переплывали через реки верхом на крокодилах. Так могучие львы, словно котята, ласкались к отшельникам палестинских пустынь. Так и «львы северных лесов» – медведи ластились к русским духоносцам, преподобным Сергию Радонежскому и Серафиму Саровскому. Особенно трогательными были картины дружбы с животными одного из учеников Радонежского игумена, преподобного Павла Обнорского (1317–1429). Святой Павел сам, как птица, жил в древесном дупле, и, когда он выходил на поляну, к нему слетались пернатые и садились на голову и плечи, клевали крошки из его рук. На ту же поляну собирались и другие обитатели леса: медведи, лисицы, зайцы, не ссорясь друг с другом, смотрели на преподобного Павла влюбленными глазами, ждали от него угощения и ласки. Святой человек возвращает себе достоинство венца творения – любовь и покорность природы.

В первохристианские времена великими подвигами прославились подвижники Скита, одной из пустынных областей Верхнего Египта или Фиваиды в Среднем Египте. В лице преподобного Сергия еще молодая тогда Православная Русь изумила мир явлением светоча, «подобного святым отцам древности». Одинаково сурова бывает природа Юга и Севера: равно пригодны для аскетических подвигов были пески египетских пустынь и дебри русских лесов, сходны завывания самумов и метелей, жестоки африканский зной и русский мороз.

Еще до преподобного Сергия являлись на Русской земле отшельники, соревнующиеся в доблести с пустынниками Египта: так, еще во времена равноапостольной княгини Ольги (920–969) основалась обитель на диком острове Валааме. Но духовный расцвет, изумительное величие Русской Северной Фиваиды началось с тихого Маковца, где подвизался преподобный Сергий.

Молодой, двадцатичетырехлетний подвижник уже стяжал высокие дары Божии: власть над духами злобы, совершенную молитву, небесные созерцания. Победив в себе все земное, преподобный Сергий стал духоносцем, живой обителью Духа Святого. Он мог и дальше оставаться в уединении, услаждаясь счастливейшим общением с Господом, восходя от силы в силу. Таков жребий незримых миру молитвенников, само присутствие которых служит этому миру духовной опорой, спасает его от бедствий и окончательной гибели. Сам преподобный Сергий не хотел для себя ничего иного и лучшего, чем эта длящаяся радость молитвенного уединения со Всевышним. Но Промыслу Божию было угодно не ограничивать этим подвиг Радонежского духоносца. Отшельничество явилось окончательной закалкой души преподобного Сергия для того, чтобы он мог ярко и открыто светить миру. Стяжав Дух Божий, он призван был последовать Сыну Божию в служении людям.

В житии преподобного Сергия явственно видится шествие по стопам Спасителя. Пречистая Дева Мать освящала себя в Иерусалимском храме постом и молитвой – сыном праведной матери, подражавшей подвигам благочестия Пресвятой Богородицы, был и будущий Всероссийский игумен. Семья Варфоломея бежала из Ростова в Радонеж от грабительства ордынских и отечественных хищников – в этом словно бы отблеск бегства Святого Семейства от лютости царя Ирода. Как в Назарете юный Иисус был в повиновении у Иосифа и Матери Своей Марии (Лк. 2, 51), так и Варфоломей явился совершенным послушником в доме родительском. Даже мастерство, в котором особенно преуспел Варфоломей, было ремесло древодела – то самое, за которое мир называл Христа «плотником и сыном плотника» (ср. Мф. 13, 55; Мк. 6, 3). Господь Иисус постился и молился в пустыне и там победил коварство диавола – следуя Ему, Варфоломей подвизался в посте и молитве на пустынном Маковце и благодатью Божией восторжествовал над демонскими нашествиями. Когда Христос преуспел в премудрости и возрасте (Лк. 12, 52), Он вышел на служение человечеству – и преподобный Сергий-Варфоломей, достигнув духовной зрелости, был призван на служение русскому народу Божию.

От младенчества сораспявшийся Христу преподобный Сергий во всем своем житии оставался при всех обстоятельствах мертв для греха – и возглавляя иноческую братию, и проходя по российским селам и городам, и беседуя со странниками, и вразумляя князей. Ни монастырские нестроения, ни мирские мятежи не могли затронуть чистоты его души, ибо подвиг отшельнический сделал святого Сергия «человеком небесным и ангелом земным». Так Господь наш Иисус Христос выводит на ниву Свою делателей совершенных, так заповедовали и святые отцы древности: «Когда покорены страсти, ниоткуда не беспокоят уже враги, и оборонительных оружий не нужно употреблять в дело: тогда можно приступить и к возделыванию душ других».

Образ купленного раба

Не может укрыться город, стоящий на верху горы (Мф. 5, 14), – говорит Христос Спаситель. Скромный холм в лесной чаще, Маковец, подвигом преподобного Сергия преобразился в духовную вершину, и чистая душа подвижника сияла на Маковце, словно прекрасный Небесный Град. Такие места, как незримые магниты, влекут к себе сердца благочестивых людей. Поэтому великаны и богатыри духа, подобные святому Сергию, редко могут спрятаться от мира даже в самых глухих пустынях и дебрях.

Так, повинуясь смутному внутреннему зову, забрел на Маковец преподобный Василий Сухой († ок. 1392). Это был уже пожилой северянин, закаленный в иноческих трудах строгий аскет, прозванный Сухим за то, что истощил свое тело постом. Святой Василий принадлежал к числу людей истинно мудрых – желающих не поучать, а учиться, ищущих для себя достойного наставника, который помог бы им возрасти к совершенству. В таких поисках преподобный Василий сделался странствующим монахом, десятки лет бродил по Руси, дожил до преклонных лет, но нигде не встречал желанного учителя. Но, увидев подвижника Маковца, он вздрогнул от радостного предчувствия. Пред ним был юноша, по земному возрасту годившийся ему в сыновья или даже во внуки, но по возрасту духовному – в отцы. Преподобный Василий обладал достаточным духовным опытом, чтобы тотчас понять: перед ним долгожданный наставник, великий в Божественной истине и любви. Старец обратился к юноше с мольбой: позволить поселиться на этом месте, рядом с Сергием. Тщетно преподобный Сергий пытался отговорить его, описывая труды и страхования жизни на Маковце, – Сухой только усмехался про себя: что могло испугать этого опытного подвижника, долгие годы стремившегося именно к такому городу на верху горы (Мф. 5, 14). И преподобный Сергий сдался на просьбы пришельца: его любовь к уединению была побеждена братолюбием, ведь и Христос Господь говорит: …приходящего ко Мне не изгоню вон (Ин. 6, 37). Преподобный Сергий взялся за топорик и вместе с пришлым монахом стал строить для него келлию.

Затем, притягиваемые тем же духовным магнитом, на Маковец начали приходить и другие искатели высокой жизни. Преподобный Сергий и их отговаривал, предупреждал о тяготах и лишениях пустыни. Но они обещали стойко переносить все (хотя слово это сдержали впоследствии не все и не вполне). И святой Сергий увидел в этом волю Господа, желающего устроить на Маковце иноческую обитель. Покоряясь Всевышнему, он сказал пришедшим: «С радостью вас приемлю».

Так возник на Маковце маленький Троицкий монастырь. Пришлось продолжить расчистку лесного холма, тяжелые изнурительные работы: рубить деревья, корчевать пни, тесать бревна и доски, строить избушки-келлии. Из всех преподобный Сергий был первым: первым там, где делалось самое трудное дело. Он успевал всюду и помогал везде. Для телесно слабых он ставил келлии собственноручно. Сам он возвел ограду вокруг монастыря, чтобы остальным было спокойнее, чтобы братия могла не бояться лесных зверей. Сил у него хватало: Господь укрепил тело подвижника паче двух человек, и это заставляло его еще истовее изнурять себя трудами.

Жизнь обители устраивалась и упорядочивалась. Ежедневно братия собиралась в храм на уставные церковные службы (кроме литургии), совершали храмовые и келейные молитвы. И в усердии к молебствиям преподобный Сергий был первым – стремясь к тому, чтобы и у остальной братии молитва делалась непрестанной, умно-сердечной. Он первенствовал среди всех и в посте, и в бдениях. В организации монастыря был только один изъян: для совершения Божественной литургии приходилось звать священника со стороны (им был тот самый игумен Митрофан, который некогда освятил храм на Маковце, а затем постриг в иночество преподобного Сергия). По смирению святой Сергий упорно отказывался от игуменства, так же как и от священства. Однако, хотя он и не имел еще законной власти над братией, все молчаливо признавали его духовное главенство. Они «приняли себе за образец постническое житие его». Всего двадцать шесть лет было тогда преподобному Сергию. Но для всех – и для новоначальных, и для опытных, и для молодых, и для престарелых иноков – он уже являлся аввой – старцем-наставником. Наставлял он свою братию более не словами, а примером своего жития, пламенным боголюбием, которым запечатлевались все его дела, которым сиял его облик. Самим собою учил он, каким должен быть человек Божий.

Но отсутствие в обители игумена могло быть терпимым только до поры. Без законного возглавления монастырская жизнь расслабляется; все чаще начинают возникать разные неурядицы. «Великая нужда была в игумене». На время положение исправилось: состарившись, игумен Митрофан решил окончить земные дни на тихом Маковце (именно он, а не смиренный святой Сергий был первым настоятелем радонежского Троицкого монастыря). С особо радостной готовностью повиновался ему святой Сергий, видя в старце-игумене своего духовного отца, некогда посвятившего его в ангельский образ. Однако старец не долго служил утешением братии, вскоре он отошел ко Господу. Могила преподобного Митрофана стала первой на Маковце, первой могилой святого подвижника, освящающей эту землю.

Среди братии вновь начались недоразумения и ропот. Все понимали, что святой Сергий не просто самый достойный, но единственно возможный истинный настоятель обители. Его духовное влияние должно было быть наконец приведено в соответствие с авторитетом церковным. Все требовательнее становилась братия, то и дело приходившие к своему молодому авве с просьбами: «Отче, мы не можем долее жить без игумена и весьма желаем, чтобы ты был нашим игуменом, наставником душам и телам нашим. Ей, святый отче, сего желаем от тебя – только не отрицайся». Но преподобный Сергий «отрицался». За честью игуменства виделся ему смрад мирской славы, который мог отравить его душу.

А о сопряженном с принятием настоятельства Таинстве Священства он и помыслить не мог без ужаса: высокие души понимают, что нет в мире человека настолько чистого, чтобы достойно совершать Страшную Божественную Литургическую Жертву. Действительно, не было бы достойных и способных к священнослужению, если бы «сила Божия не совершалась в немощи». Святой Сергий не хотел для себя ничего, кроме как «скончаться в чернецех на месте сем». Наконец, чтобы сломить его упорство, сиротствующие без игумена монахи прибегли к своеобразному «шантажу». Братья заявили авве: «Раз ты не хочешь быть нам отцом, мы все уйдем отсюда; пойдем в мир, где могут погибнуть наши души, – и перед Судией Всевышним ты ответишь за нашу погибель!» «Прекрасная распря! Распря едва ли не превосходнейшая, нежели само согласие, когда смирение старейшего сражается с покорностью младших! Единственная брань, в которой ни одна сторона не теряет, а обе приобретают в каждом поражении», – восклицает по этому поводу составитель жития. Преподобный Сергий сдался на «шантаж», вызванный любовью к нему иноков. «Желаю лучше учиться, нежели учить, лучше повиноваться, нежели начальствовать, но боюсь Суда Божия; не знаю, что угодно Богу; воля Господня да будет», – сказал он. Однако преподобный Сергий еще надеялся, что перед церковным начальством сумеет отговориться своей «худостью и непотребностью» и выпросит для монастыря другого настоятеля.

Но тихое житие Радонежского духоносца отзывалось на Руси все более громким эхом. Епископ Афанасий Волынский († 1362), бывший тогда местоблюстителем Русского митрополичьего престола, уже знал о преподобном Сергии и при встрече, по-братски поцеловав его, сразу же заявил: «Тебя, сын и брат мой, воззвал Бог от чрева матери твоей; и так ты да будешь отселе отцем и игуменом братии твоей, собранной в новой обители Святой Троицы». Преподобный Сергий еще пытался отказываться, но услышал ласковый упрек святителя: «Возлюбленный, ты все стяжал, а послушания не имеешь».

То был необходимый урок. В отшельничестве святой Сергий насыщался уединением с Богом, душа его вкушала сладость небесной любви – конечно, он не хотел и боялся чего-то иного. Он был вдали от всего, только телом касаясь земли, а душою обитая в горнем мире. Но Господь властно возвращал к земным делам воина Своего, чтобы через него привести ко спасению множество душ. А в дольнем мире веления Божии звучат в голосе церковной иерархии, и здесь неподчинение уже не может быть оправдано никаким смирением – это бегство бойца с поля брани, противление Всевышнему. Матерь-Церковь призывала святого Сергия на служение ближним – в той форме, в какой ей было благоугодно. Избранник был достаточно мудр, чтобы раз и навсегда понять преподанный ему епископом урок и не заставлять повторять его дважды. Да, тяжко было преподобному Сергию принимать игуменский жезл – долг и крест, вверяемый ему священноначалием. Отныне его уделом становилась не только сладость молитвы, но и мирская горечь. Он должен был «предать свою душу за других», то есть подвергнуть себя опасным соблазнам власти и чести, подпасть искушениям при разбирательствах людских раздоров и споров, взвалить на свои плечи груз ответственности за многие человеческие души, сильные и слабые, праведные и грешные. Преподобный Сергий смирился с этой тяжелой ношей, уповая не на свои силы, а на всеукрепляющую благодать Божию. Он покорно принял и страшившее его священство, и жезл настоятеля монастыря. В Троицкую обитель он вернулся в том звании, в каком запомнила его история, – Радонежский игумен.

Кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом (Мф. 20, 27), – говорит Христос. Сделавшись законным возглавителем монастыря, преподобный Сергий продолжал служить братии, как купленный раб. Он был действительно куплен – приобретен в качестве игумена любовью и доверием иноческой общины. Он служил всем: носил для братьев воду из неблизкого источника, рубил дрова и сам складывал их в аккуратные поленницы у братских келий, шил остальным одежду и обувь. Для храма он катал свечи, готовил кутью, пек просфоры – этого дела он никому не доверял, ибо «приносил потом чистые труды благоговейных рук своих для Бескровной Жертвы Богу». Первый по чести, по внешности он никогда не казался первым: больше всех трудился, скуднее всех питался, был одет в самые плохонькие и ветхие одежды. Так, в обитель однажды попал кусок скверной пелесоватой ткани, которую не хотели брать даже неприхотливые иноки. Святой Сергий взял эту материю, сшил из нее себе ризу и носил ее до полной ветхости, «покуда не свалилась с плеч».

Однако такое смиренное служение любви преподобный Сергий сочетал с долгом игуменской строгости. Он не терпел неблагоговейности, праздности, душевредной болтовни среди братии. По ночам Радонежский игумен сам обходил все келлии и радовался там, где брата заставал на молитве, за чтением священных книг или рукоделием, но печалился, когда заставал «посиделки» с пустопорожними разговорами.

Виновных в нарушении правил иноческой жизни приводил он к покаянию не только увещанием, но и наказанием, суровыми епитимиями. Так Радонежский игумен явился мудрым и справедливым отцом своих духовных детей: взращивая их души любовью и лаской, но беспощадно искореняя в них ростки греха. Братия не могла не признать за ним права на отеческую строгость: ведь по завету апостольскому, он правил, не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду (1 Пет. 5, 3). Безукоризненность собственного жития была основой его главенствования, душеспасительного для менее стойких в подвигах.

Каждого приходящего святой Сергий предупреждал о том, как трудно переносить лишения и строгость жизни в обители. Кое-кто действительно не выдерживал и покидал монастырь, но на его место немедленно являлся новый насельник. В течение нескольких лет число братии таинственным образом оставалось одинаковыми: их было двенадцать – столько же, сколько было учеников у Христа Спасителя. Верные и любящие иноки прилеплялись к авве Сергию, видя в его наставничестве залог своего спасения для вечности.

Подобно первохристианским общинам, Троицкое братство по праву могло назваться «обществом святых». То было собрание ревностных подвижников благочестия, возглавляемое духоносным учителем. Как у древних христиан, проста и скудна была обстановка их жития, сияющая внутренним духовным богатством. Священные книги переписывали они не на пергаменте, а на древесных берестах. Порою не было воска, и вместо свечей храм освещался тусклыми огоньками горящих лучин. Подчас иссякали запасы муки для просфор, не оказывалось вина для совершения Евхаристии, и иноки лишались утешения Божественной литургии. Но, испытав терпение верных, Господь затем посылал им все необходимое. «Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз наречено имя Пресвятой Троицы? Вошел бы в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом тлеющая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свещи, и пламень их досягает до Неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной», – восклицает святитель Филарет Московский.