Текст книги "Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга шестая: октябрь"

Всего три Зачатия, три зарождения жизни включила Святая Церковь в число христианских праздников: Непорочное Зачатие Самого Христа Господа – Благовещение Пресвятой Богородицы, Зачатие Пренепорочной Девы Марии от праведных Иоакима и Анны, предназначенной стать Матерью Спасителя мира и Царицей Небесной, и ныне празднуемое нами Зачатие от праведных Захарии и Елисаветы величайшего из рожденных женами, Предтечи Господня Иоанна. После Матери Божией – ближайший он среди людей к Престолу Всевышнего, мощнейший в молитве за нас пред Богом Вседержителем. Воспоем же ныне ему со Святою Церковью: «Секирою Предтече твоея молитвы, страстей моих терние и помышлений исторгни преткновения и плодоносен мой ум добродетельми, всеблаженне, сотвори».

Богу же нашему слава: Отцу и Сыну и Святому Духу, всегда, ныне и присно и во веки веков.

Аминь.

Слово в день памяти святителя Иннокентия, митрополита Московского
(23 сентября / 6 октября)

Только тот и может быть Достойным пастырем, кто приучен к молитве, деятельности, смирению и терпению. Без сих качеств, каких бы кто ни был огромных дарований и как бы он ни был учен, он будет не более как кимвал, искусно звяцаяй, или только красивый столп, указующий дорогу, а сам ни с места.

Святитель Иннокентий, митрополит Московский

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Дорогие во Христе братья и сестры!

Сам Сын Бога Всевышнего Христос Господь обращал Свое слово прежде всего не к ученым и знатным, а к людям простым. Первыми последователями Божественного Спасителя были рыбаки, ремесленники, землепашцы – те, кого спесивые богачи и умники считали «отребьем». Души этих простых людей, подобно звездам, просияли в Царстве Небесном. Обращаясь к первым христианам – «обществу святых», непревзойденному в вере и благочестии, – святой апостол Павел говорит:

Посмотрите, братия, кто вы призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, – для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом. От Него и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас премудростью от Бога, праведностью и освящением и искуплением… Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? (1 Кор. 1, 26–30, 20).

Русский народ называет простоту святой. Так названо, конечно, отнюдь не упрямое невежество и не грубость нравов. Святая простота – это смирение: сознание ничтожества человеческого рассудка перед премудростью Божией, готовность чистым сердцем принять Божественную истину – и с твердой верой следовать Божественным заповедям. Мудрость мира сего обращается в безумие (ср. 1 Кор. 1, 20) из-за своей гордыни. Человек, чей разум есть лишь слабая искра от создавшего его Всевышнего Разума, начинает тщеславиться этой жалкой искоркой перед Самим Солнцем Правды (см. Мал. 4, 2) – Богом Всеведущим. Так фарисеи и книжники, эти древнеиудейские интеллигенты, не приняли Христа Сына Божия, потому что Он пришел не с воинственной пышностью царя земного, а в кротости Царя Небесного. Безумные мудрецы мира сего обрекли себя геенне огненной, а спасительная благодать Христова, вводящая в жизнь вечную, осенила людей простых и смиренных: Потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков (1 Кор. 1, 25).

Великий святитель Иннокентий (Вениаминов; 1797–1879), апостол Аляски и Сибири, проповедовал Христово Евангелие тоже людям простым. Их называли дикарями, да они и действительно жили в дикости, в условиях первобытных, в крайней скудости и полном невежестве. Но в сердцах эти этих темных дикарей была такая жажда Света Христова, какую уже почти утратил цивилизованный мир. Очищаясь от языческой коросты, их души представали в таком сиянии, что оказывались достойными явлений ангельских. Живя среди них, святитель Иннокентий увидел, как близко от этих простецов Царство Божие. Он был их наставником в вере, знаниях, ремеслах, предпринимал ради них тягчайшие труды – но сознавал, что и от них почерпнул немало духовных сокровищ, а не только дал им. Сам он говорил впоследствии: «Признаюсь откровенно. Что при беседах с алеутами я на деле узнал утешения христианской веры, эти сладостные и невыразимые прикосновения благодати, и потому я обязан алеутам благодарностью более, чем они мне за мои труды, и никогда не забуду их».

Сам святитель Иннокентий происходил не из высших слоев тогдашней России. Он был выходцем из полунищего сельского духовенства, которое по табели о рангах императора Петра I считалось одним из низших сословий, немногим более «престижным», чем крепостные крестьяне. Будущий апостол Севера родился в сибирском селе Анге, отец его служил пономарем в местном храме. Когда Иоанну (так звался святой Иннокентий в миру) исполнилось всего семь лет, семью постигло страшное несчастье: скончался отец-кормилец. Вдов и сирот служителей Церкви в те времена ждала беспросветная нужда, им впору было идти по миру и просить подаяния Христа ради. От нищенской сумы маленького Ваню избавил брат его покойного отца, диакон Димитрий, взявший сироту на воспитание. Мальчик был способный и прилежный, быстро выучился грамоте и в восемь лет уже читал Апостол в храме, вызывая умиление у прихожан. Когда Иоанн подрос, попечением приемного отца он был отправлен на учебу в Иркутскую духовную семинарию.

Среди семинаристов Иоанн был не просто первым – он «оставлял далеко за собою в науках всех своих товарищей». Тогда же ректор семинарии дал лучшему ученику вместо его родовой – простонародной – фамилии Попов фамилию Вениаминов – в честь почитаемого в Сибири архиепископа Иркутского Вениамина (Багрянского; † 1814). У Иоанна оказалась не только золотая голова, но еще и золотые руки. Он не терпел праздности и за годы учения кроме наук сумел овладеть еще многими ремеслами. По пословице: «Молодцу и ста искусств мало» – молодой священнослужитель сделался еще врачом и часовых дел мастером, портным и сапожником, кузнецом, позолотчиком, столяром и плотником. Это мастерство на все руки очень пригодилось святому Иннокентию в его миссионерских странствиях: он не только просвещал души, но и лечил болезни своей паствы; учил не только молиться Богу Небесному, но и улучшать земную жизнь; сам возводил храмы и строил дома, был наставником северных народов буквально во всем – и среди них любовь и уважение к просветителю были всеобщими. Святитель Иннокентий видел благородство в любом полезном труде. О ремесле столяра он пишет: «Самое лучшее, здоровое и для нашего звания полезное и приличное ремесло есть древоделие, или столярное, которое благоволил избрать для Своего занятия Спаситель наш». О желательности для духовенства знания медицины святитель замечает: «Врачи у нас не везде, а между тем это может быть весьма полезно и для священника, и для прихожан его не в одном отношении». В изучении естественных наук святой Иннокентий видит способ «достигать познания о Творце своем из Его творений». Но была и еще одна причина тому, чтобы духовенство не только совершенствовалось в богословских науках, но и получало широкое мирское образование. Об этой причине пишет святитель Иннокентий с затаенной горечью: «В нынешнем свете почти никогда не заводят речи и не желают слышать о предметах духовных и религиозных… Когда бы воспитанники наши, при своих познаниях в духовных предметах, имели достаточные и верные познания в науках естественных, тогда они не только могли бы поддерживать в обществах многие интересные разговоры, но и могли бы иногда направлять их в духовную пользу, особливо если притом сердце их будет избыточествовать если не любовью, то, по крайней мере, желанием добра беседующим».

Из этих слов явствует, насколько уже тогда, то есть в начале XIX века, были обезбожены верхи российского общества. Этот процесс измены дворянства, а за ним и разночинцев родной вере начался с императора Петра I (1672–1725), интенсивно внедрявшего западное чужебесие, особо же развился при императрице Екатерине II (1729–1796), заражавшей знать модой на «вольнодумство-вольтерьянство». В российских верхах православность сохранялась лишь формально, как некий элемент «официальной идеологии»: под этой позолоченной пленкой скрывался провал в преисподнюю враждебности или равнодушия к истине Божией, к участи собственной бессмертной души. Насколько широко распространилась духовная чума, видно из того, что даже в далекой Сибири святой Иннокентий хорошо узнал эту породу образованцев, и слышать не желавших о вечных истинах веры. Такая светская публика не меньше, а больше, чем дикие народы Севера, нуждалась в просвещении Светом Христовым, но в гордыне своей презирала тех, кто пытался спасти их души. С подобными мудрецами мира сего священник мог только «в интересном разговоре» на мирские темы исподволь затронуть вопросы духовные. Такая христианская миссия среди образованцев оказывалась мучительной для миссионера, ибо почти не приносила плодов, вызывая по большей части лишь пренебрежение или ядовитые насмешки. В обществе тщеславных неверов пастырю трудно было сохранить даже христианскую любовь к окружающим, оставалось надеяться на то, что «сердце его избыточествует хотя бы желанием им добра».

Вероятно, светская публика составляла заметную часть той паствы, которой отец Иоанн Вениаминов занимался в первые годы своего служения. Лучшему выпускнику семинарии предназначалось и лучшее место. Его не отправили в сельскую глубинку, откуда он пришел, а оставили в столице Сибири – кафедральном Иркутске.

В двадцать лет Иоанн был рукоположен во диакона иркутского Благовещенского храма, еще через два года – посвящен в сан иерея. Ревностно взялся молодой священник за пастырские труды, но, видимо, подчас ему нестерпимо было смотреть, как какая-нибудь барыня иркутского «высшего света» посреди богослужения с шумом проходит на почетное место в храме или кучка светских бездельников развлекается болтовней, мешая народу молиться. Да и в других прихожанах отцу Иоанну редко удавалось видеть тот же огонь благочестия, какой пылал в его боголюбивом сердце. А внешне у него все складывалось весьма благополучно: глава епархии епископ Иркутский Михаил (Бурдуков; 1770–1830) ценил и любил старательного молодого священника, в будущем его, казалось, ждал спокойный путь доброго городского пастыря, служащего Богу и людям в одном храме до конца своих дней. Дома его ждали тихие семейные радости: любящая супруга, дети, в которых заботливый отец, что называется, души не чаял (всего их у отца Иоанна было шестеро, младшие родились уже на Алеутских островах). Ничто как будто не предвещало высокой апостольской судьбы, которая повела его через ледяные пустыни к незнакомым диким народам, а в конце земного жития возвела на престол Московских святителей.

Как совершенно к нему не относящееся воспринял отец Иоанн обращение епископа Михаила к духовенству епархии: не пожелает ли кто отправиться на неведомый остров Уналашку, затерянный в океане между Камчаткой и американским континентом, чтобы просветить Христовой верой тамошних язычников? Направить туда миссионера поручил Иркутскому архиерею Святейший Синод. Но к отцу Иоанну Вениаминову это никак не могло относиться. Миссионерство, тем паче такое дальнее, считалось делом монашествующих, свободных от житейских попечений и всецело посвятивших себя Господу, а у отца Иоанна на руках была семья, в доме – годовалый младенец.

Желающих ехать на Уналашку не находилось. Впоследствии святитель Иннокентий сетовал: «У нас, как показывает опыт, крайне трудно найти людей для занятия миссионерских должностей и в таких местах, где нет никакой опасности для жизни». Края же, куда приглашался миссионер из Иркутска, были очень опасные: воинственные североамериканские индейцы не раз нападали на русских поселенцев. От их рук уже принял мученическую кончину один из миссионеров, иеромонах Ювеналий. В то время, когда продолжались поиски добровольца на Уналашку, появился в Иркутске выходец из Русской Америки, некий Иван Крюков. Это был один из отважных и предприимчивых русских людей, которых тянет в неведомые края, и там они умеют ужиться с любым народом. Проникаясь к нему симпатией, перенимая его знания и делясь своим, Крюков познакомился с отцом Иоанном, много рассказывал ему об Алеутских островах, склонял принять предложение ехать туда: ему очень хотелось, чтобы алеуты получили такого доброго пастыря. А отец Иоанн, хотя и с удовольствием слушал рассказы бывалого человека, по-прежнему считал служение на Уналашке чем-то для себя немыслимым. Решимость на этот подвиг пришла к нему внезапно, по внушению Божию. «Когда этот же выходец, Иван Крюков, уже простившийся со мною совсем и на прощание все еще убеждавший меня ехать в Уналашку, – в тот же день, при прощании своем с Преосвященным (у которого и мне случилось быть в то время), стал рассказывать об усердии алеутов к молитве и слушанию слова Божия, – то (да будет благословенно имя Господне!) я вдруг и, можно сказать, весь загорелся желанием ехать к таким людям. Живо помню и теперь, как я мучился нетерпением, ожидая минуты объявить мое желание Преосвященному, и он точно удивился этому, но сказал только: “посмотрим”», – вспоминал святитель Иннокентий.

Епископу Михаилу очень не хотелось отпускать из Иркутска такого хорошего священника, однако другой кандидатуры на Уналашку не было, и Преосвященный благословил в путь молодого ревнителя. Придя домой, отец Иоанн взял на руки годовалого сынишку и сказал: «Дитя мое, где-то твои ноги скоро ходить будут?» Жена его, слышавшая прежде рассказы и убеждения Крюкова, тотчас поняла, что произошло. С рыданиями она упала мужу в ноги, умоляя пощадить ее и детей, не ездить в неведомые страшные места. Но отец Иоанн остался непреклонен.

В краях, куда направлялся отец Вениаминов, только-только начиналось просвещение язычников верой Христовой. Русское открытие Америки совершилось в середине XVIII века экспедициями Витуса Беринга и Алексея Чирикова. Знаменитый первооткрыватель новых земель англичанин Джеймс Кук получил карту Алеутских островов и Аляски уже от русских мореходов. С 1770-х годов на американской земле появляются поселения русских промышленников и купцов.

Выдающуюся роль в освоении нового края сыграл российский Колумб – Григорий Шелихов. Это он вкапывал в американскую почву чугунные столбы с изображением герба России и словами «Земля Российского владения». Даже не получив от правительства Екатерины II никакой финансовой помощи, Шелихов сумел на средства частных торговых компаний выстроить на новых землях несколько крепостей, закрепляя там русское присутствие. Задолго до англичан прошли русские по Аляске, доходили почти до залива Сан-Франциско, преодолевали перевалы Аляскинского хребта, плавали по рекам Юкон и Кускокуима.

В отличие от испанских и английских колонизаторов русские землепроходцы отнюдь не хотели истреблять или изгонять местные народы: по мысли Шелихова и его последователей, русские люди должны были жить вместе с туземцами в одних селениях и городах, вместе трудиться на общее благо, для развития края. Действительно, на службе в основанной Шелиховым Российско-Американской компании состояло, кроме восьми тысяч русских, пятьдесят тысяч индейцев и эскимосов; в столице Русской Америки Ново-Архангельске жили около двухсот русских и тысяча индейцев. Однако бывали и стычки с воинственными племенами индейцев-колошей, настороженно относившихся к пришельцам: особо кровопролитным был их набег в 1802 году (как выяснилось, подстрекнула к тому индейцев группа русских же ссыльных во главе с неким Барановым: так нередко отзывалась на окраинах практика имперских властей превращать северные земли в «свалку», ссылая туда политических и уголовных преступников). Но чем ближе узнавали друг друга русские и местные жители, тем меньше было поводов для столкновений.

Конечно, и в дальнем краю русские православные люди помнили о родной вере. Сам российский Колумб пытался внушать местным жителям понятия о христианстве, учил молиться и сам же крестил желающих. Среди первых прошений Шелихова – просьба прислать на остров Кадьяк священника, причем расходы на его проезд, содержание и строительство храма брала на себя Российско-Американская компания. Это прошение было удовлетворено: по повелению императрицы в Русскую Америку направлен был архимандрит Иоасаф с семью клириками.

Григорий Шелихов скончался в 1795 году и был погребен в иркутском Знаменском монастыре. В эпитафии этому выдающемуся человеку, написанной великим поэтом Гаврилой Державиным (1743–1816), особо подчеркивается благочестие почившего:

 
Как царства падали к стопам Екатерины,
Росс Шелихов без войск, без громоносных сил
Притек в Америку чрез бурные пучины
И нову область ей и Богу покорил…
Колумб здесь Росский погребен,
Преплыл моря, открыл страны безвестны,
И, зря, что все на свете тлен,
Направил парус свой
Во океан небесный
Искать сокровищ горних, неземных.
Сокровище благих, его Ты, Боже, душу упокой.
 

Итак, первыми православными миссионерами в Русской Америке были семь иноков Валаамского и Коневского монастырей во главе с архимандритом Иоасафом (Болотовым; 1761–1799), прибывшие на остров Кадьяк в 1794 году. Обращенных из язычества было так много, деятельность миссии развивалась столь успешно, что всего через пять лет Святейший Синод принял решение об открытии новой, Кадьякской епархии, во епископа для которой был посвящен глава миссии архимандрит Иоасаф. Однако, возвращаясь из Санкт-Петербурга после архиерейской хиротонии к своей пастве, епископ Иоасаф утонул в море во время кораблекрушения. Преемника ему не нашлось.

В отличие от Шелихова новый руководитель Российско-Американской компании А. Баранов к развитию миссионерства на американских землях относился равнодушно, а с миссионерами даже конфликтовал. Из-за его интриг Кадьякская епархия в 1811 году была закрыта, миссия на Кадьяке передана в ведение иркутских архиереев, и просветители в далеком краю оказались предоставлены как бы самим себе. Тем не менее они продолжали усердно трудиться на ниве Христовой. Среди этих подвижников выделялся ревностностью и святостью жития преподобный Герман Аляскинский (1751–1836), в течение сорока четырех лет возвещавший Евангельскую истину алеутам и индейцам. На близлежащем к Кадьяку острове Еловом он устроил скит, а сам этот остров называл Новым Валаамом. В одном из писем святого Германа упоминается и Уналашка: «Американцы к Крещению идут весьма охотно; крестились без мала тысяч семь, а на Уналашке, во время проезда сквозь Алеутские острова, невольно в одну бухту противным ветром нас загнанных, алеуты своею ловкостью и желанием Крещения весьма удивили». По всей видимости, именно по прошению преподобного Германа возникла мысль направить на Уналашку особого миссионера. На этот призыв откликнулся отец Иоанн Вениаминов.

Чтобы достичь Алеутских островов, отцу Иоанну пришлось преодолеть просторы Сибири. Путешествие длилось больше года: на барже по реке Лене до Якутска, оттуда на лошадях по таежным тропам, через обледенелые сопки и болота до Охотского моря, потом на шхуне до Уналашки. Странников встретил неприветливый климат: пасмурное короткое лето, а зима такая, что птицы на лету замерзают. Благо приехали в июле, и до наступления ненастья отец Иоанн успел своими руками выстроить для семьи дом. Но ведь ехал он не на поиски легкой жизни – он хотел открыть здешним народам Свет Христов. И люди на Уналашке оказались достойными его возвышенного порыва. Вот каковы, по описанию святителя Иннокентия, были алеуты: «Коренные жители этих островов, алеуты, занимаются охотой на пушных зверей и рыбной ловлей. Жили тогда деревнями в землянках тесных и грязных, которые назывались юртами и скорее похожи были на медвежью берлогу, чем на человеческое жилище. С виду алеуты некрасивы и неуклюжи, роста среднего. По нраву своему они добры и мягкосердечны. Так, во время голода, который случался у них нередко, особенно по зимам, если кто-нибудь из них успел раздобыть пищу, то он непременно поделится ею со всеми. Они оказывают большое почитание и любовь родителям и старшим. Они очень выносливые и терпеливые. Кажется, невозможно придумать такой трудности, какой бы не перенес алеут, или такой горести, которая бы сломила его. В случае голода для него ничего не стоит три-четыре дня прожить на одной только воде. В болезненном состоянии не услышите от него ни стона, ни крика при самой жестокой боли».

В этом простом и добром народе отец Иоанн обрел именно такую паству, какой втайне жаждала его ревностная душа. Рассказы Крюкова оказались чистой правдой: алеуты действительно стремились к вере Христовой, как олени на источники водные (Пс. 41, 2). Этот народ уже обладал естественными, природными добродетелями – братолюбием и самоотверженностью, кротостью и терпением, и как только разум открывался к учению о Божественной любви, тотчас ярко вспыхивал свет веры в их чистых сердцах. Здесь не было равнодушия или теплохладности, какие отец Иоанн часто видел среди иркутских прихожан; здесь он воочию созерцал, как тянутся к Царству Божию просвещенные им человеческие души.

На острове отец Иоанн нашел только маленькую, ветхую часовенку. Первым делом его было строительство храма, к которому он привлек и алеутов, попутно обучая их плотницкому ремеслу. Своими руками он сделал престол, вырезал и позолотил иконостас. Достаточно обширный двухкупольный храм отец Иоанн освятил в честь Вознесения Господня.

Многие жители Уналашки были уже крещены и усердно исполняли обряды; однако, как замечал отец Иоанн, «алеуты, здесь живущие, хотя до прибытия моего верили и молились Богу, но едва ли знали, Кому верили и молились, поелику отец Макарий, предместник мой, иеромонах Кадьякской миссии 1794 и 1795 года, крестивший здешних алеутов, весьма мало поучал их, за неимением даже посредственного толмача». Да если бы и был толмач-переводчик, через постороннего человека трудно было бы пастырю доносить слово Божие до сердец паствы. Потому отец Иоанн с первых же месяцев пребывания на Уналашке начал учиться алеутскому языку.

Не только миссионерам, но и просто путешественникам известно, что знание языка – это ключ к сердцу народа, среди которого ты оказался. Те, кто слышит от пришельца свою родную речь, и принимают его как своего; при этом даже испытывают к нему некую благодарность за труд, предпринятый им для изучения их языка. А отец Иоанн не просто в совершенстве изучил алеутский: этот язык до него был бесписьменным, и просветитель составил для него алфавит, а затем перевел на родную алеутам речь Евангелие Христово, Псалтирь и чин богослужения. Этот подвиг, хотя и совершенный отцом Иоанном на дальних северных островах ради малого народа, по трудности не уступал свершению равноапостольных учителей славянства святых Кирилла и Мефодия, даровавших нашему языку благородную письменность и высокую духовность. И не один язык алеутов изучал отец Иоанн – он еще разузнавал их обычаи и предания, чтобы быть понятнее им в своей проповеди.

Труды подвижника-благовестника не пропали даром. Алеуты ловили каждое слово наставника, приникая к открывшемуся им источнику благодати, даря этим высокую радость и самому пастырю. Отец Иоанн рассказывал: «Из всех добрых качеств алеутов ничто столько не радовало и не услаждало моего сердца, как их усердие, или, правильнее сказать, жажда к слышанию слова Божия… По приезде моем в какое-либо селение все и каждый, оставляя свои дела и занятия, по первому моему призыву тотчас собирались слушать мои поучения и с удивительным вниманием слушали их не развлекаясь, не сводя глаз с меня. Самые нежные матери в это время делались как бы бесчувственными к плачу детей своих, которых и не приводили с собою, если дети не в состоянии были понимать… Скорее мог бы утомиться самый неутомимый проповедник, чем ослабло бы внимание и усердие алеутов к слышанию слова Божия».

Не только устным, но и письменным словом стремился отец Иоанн наставлять своих духовных детей. Он составил небольшую книгу – «Указание пути в Царство Небесное», в которой ясно и просто описал, как может любой человек, следуя за Христом Господом, обрести спасение и жизнь вечную. Эту книжку он сам перевел на алеутский и колошский языки; впоследствии же она оказалась настолько близкой душевному складу жителей Севера, что была переведена еще на несколько языков северных народов.

За десять лет, которые провел отец Иоанн на Уналашке, все жители острова были не только крещены, но и просвещены. Прежде бесписьменный народ с помощью своего пастыря становился образованным: отец Иоанн открыл школу, в которой сам преподавал, и большинство населения выучилось грамоте. Особенно любил отец Иоанн заниматься с детьми: часто в окружении собственных детей и детей алеутов он гулял по острову, играл с ними, рассказывал им занимательным языком события Священной истории. Изменялся к лучшему быт алеутов: от многознающего отца Иоанна они научились строить деревянные дома, переняли ремесла, и впоследствии алеуты с Уналашки славились на островах как искусные плотники, сапожники и даже часовщики.

Ревностный просветитель не ограничился в своей деятельности одной Уналашкой: отец Иоанн начал объезжать и другие Алеутские острова, плавал по океанским волнам на утлой байдарке. Часто терпел холод и голод, ночевал в жалких алеутских землянках – и приводил все новые души ко Христу Господу.

В этих странствиях отец Иоанн получил еще одну драгоценную для боголюбивой души награду: услышал о чудесах, явленных Всевышним среди его простосердечной паствы. Событие было настолько значительным, что отец Иоанн немедленно доложил о нем в письме Святейшему Синоду:

«В апреле 1834 года в Великий пост отправился я в первый раз на остров Акун, к алеутам. Подъезжая к острову, я увидел, что они все стояли на берегу наряженными как бы в торжественный праздник, и когда я вышел на берег, то они все радостно бросились ко мне. Я спросил их, почему они такие наряженные. Они отвечали: “Потому что мы знали, что ты выехал и сегодня должен быть у нас, вот мы в радости и вышли на берег, чтобы встретить тебя”. – “Кто же вам сказал, что я буду у вас сегодня и почему вы меня узнали, что я именно отец Иоанн?” – “Наш шаман (колдун) старик Иван Смиренников сказал нам об этом и описал нам твою наружность так, как теперь видим тебя”.

Это обстоятельство меня чрезвычайно удивило, но я все же это оставил без внимания и стал готовить их к говению. Явился ко мне этот старик шаман и изъявил желание поговеть. Он ходил очень аккуратно к богослужению, но я все-таки не обращал на него особенного внимания и, приобщивши его Святых Таин, отпустил его… И что же, к моему удивлению, он после Причастия отправился к своему тоёну (старшине) и высказал ему свое неудовольствие на меня, а именно за то, что я не спросил его на исповеди, почему его алеуты называют шаманом, так как ему крайне неприятно носить такое название от своих собратий, и что он вовсе не шаман. Тоён, конечно, передал мне неудовольствие старика Смиренникова, и я тотчас же послал за ним для объяснения, и, когда посланные отправились, Смиренников попался им навстречу со следующими словами: “Я знаю, что меня зовет священник отец Иоанн, и я иду к нему”. Я стал подробно расспрашивать о его жизни, и на вопрос мой, грамотен ли он, он отвечал, что хотя неграмотен, но молитвы и Евангелие знает. Тогда я просил его объяснить, почему он знает меня, что даже описал своим собратьям мою наружность, и откуда он узнал, что я в известный день должен явиться к ним и что буду учить их молиться. Старик отвечал, что все это ему сказали двое его товарищей. “Кто эти двое твои товарищи?” – спросил я его. “Белые люди, – отвечал старик. – Они, кроме того, сказали мне, что ты в недалеком будущем отправишь свою семью берегом, а сам поедешь водою к великому человеку (царю) и будешь говорить с ним”.

“Где же эти твои товарищи, белые люди, и что это за люди?” – спросил я его. “Они живут недалеко здесь в горах и приходят ко мне каждый день”. – “Когда же явились к тебе эти белые люди в первый раз?” Он отвечал, что вскоре по Крещении его иеромонахом Макарием явился ему прежде один, а потом и два духа, не видимые никем другим, в образе человеческом, белые лицом, в одеяниях белых и, по описанию его, подобных стихарям, обложенным розовыми лентами, и сказали ему, что посланы от Бога наставлять, научать и хранить его. И в продолжение почти тридцати лет они почти каждодневно являлись ему днем или к вечеру, но не ночью и, являясь, наставляли его христианскому учению и таинствам веры, подавали ему самому и по прошению его другими, впрочем весьма редко, помощь в болезнях, и при этом они всегда отзывались на прошение его тем, что “мы просим у Бога, и если благословит Он, то исполним”. Иногда сказывали ему происходящее в других местах и весьма редко будущее, но всегда с оговоркою: “Если то угодно Богу открыть” – и уверяли, что они не своею силою все это делают, но силою Бога Всемогущего.

И хотя учение этих духов есть учение Православной Церкви, но я, зная, что и бесы веруют и трепещут, усомнился, не хитрая ли это и тончайшая сеть лукавого, и спросил, как они учат молиться – себе или Богу и как жить с другими. Он ответил, что они учат молиться духом и сердцем и иногда молятся с ним вместе долго и учат исполнять все истые христианские добродетели (кои он подробно мне рассказал), а более всего советуют соблюдать верность и чистоту как в супружестве, так и вне супружества. Сверх того учили и другим внешним добродетелям и обрядам, как-то: как изображать крест на теле, не начинать никакого дела не благословясь, не есть рано поутру, не жить вместе многим семействам и прочее.

После этого спросил я его: “Являлись ли они ему ныне после Причастия, велели ли слушать меня?” Он отвечал, что являлись как после исповеди, так и после Причастия и говорили, чтобы он никому не сказывал грехов исповеданных и чтобы после Причастия вскоре не ел жирного, чтобы слушался учения моего. И даже сегодня на пути являлись ему и сказали, для чего я зову его и чтобы он все рассказывал и ничего бы не боялся, потому что ему ничего худого не будет.

Потом спросил я его: “Когда они являются ему, что он чувствует – радость или печаль?” Он сказал, что в то время при них он чувствует угрызения совести своей, когда сделал что-либо дурное, а в другое время не чувствует никакого страха, и так как многие его почитают за шамана, то он, не желая таковым считаться, неоднократно просил их, чтобы они отошли от него и не являлись ему, но духи отвечали, что они не диаволы и им не велено оставлять его. На вопрос его, почему они не являются другим, они отвечали, что им так велено.