Текст книги "Слова в дни памяти особо чтимых святых. Книга шестая: октябрь"

То же духовное притяжение, которое привлекло на Маковец иноков, стало собирать в глухих Радонежских краях и мирян. Православный люд начал вырубать лес, ставить себе дома, селиться поблизости от святого места. По слову жития, великий Сергий водворился в жилище диких зверей и утвердил обитель свою там, где скитались некогда не одни звери, но и полчища бесовские, и Бог оградил его обитель полками ангельскими. Теперь и народ спешил туда, где веяла небесная благодать. Тропка, ведущая к Троицкой обители, становилась все протоптаннее. Верующие приходили к преподобному Сергию и его братии за наставлением, за утешением духовным и в благодарность жертвовали монастырю кто что мог по своему достатку. По милости Божией этих даяний хватало и на нужды храма, и для пропитания братии, к тому же выращивавшей овощи на своих огородах. Принимая дары христолюбцев, Радонежский игумен, однако, строго-настрого запретил инокам самим выходить из монастыря за подаяниями, ибо святой Сергий знал, каким вредным для подвижника может оказаться общение с миром: по слову святоотеческому, «монах возвращается в обитель уже не тем, каким из нее вышел».

Но вот однажды Господь попустил радонежской братии тяжкое испытание – во укрепление надежды иноков не на людей, а на Всевышнего и дабы утвердить их в доверии к святому игумену. Случилось, что довольно долго в обители не было приношений от мирян, у всей братии подходили к концу запасы провизии… Монастырю угрожала уже не привычная скудость – наступал самый настоящий голод.

Первым, конечно, испытал это на себе преподобный Сергий. Он вообще не особенно запасался впрок, полагаясь на Бога, Питателя алчущих. А когда братия стала нуждаться, святой игумен немедленно раздал им все, что у него было, а сам остался без куска хлеба. Он привык к строжайшему посту, несколько дней спокойно обходился без пищи, но наконец пытка голодом стала донимать и закаленное тело великого аскета. Тогда святой Сергий вспомнил, что видел у одного из иноков, запасливого Даниила, решето с заплесневевшим, совершенно сгнившим хлебом. Сам Даниил такого «лакомства» есть не мог, а хранил его просто так, на всякий случай. Игумен знал также, что этот хозяйственный инок давно хочет пристроить к своей келлии сени, но почему-то медлит с этим. И преподобный Сергий пошел к своему послушнику – наниматься к нему в работники.

По поводу постройки сеней Даниил сказал, что ждет плотника из деревни, а когда святой Сергий взялся сделать для него эту работу, выразил хитроватое сомнение: не запросит ли игумен слишком большой платы? Очевидно, практичный Даниил разделял в своем сознании вопросы духовные и житейские. Авва Сергий был его церковным начальством, но в таком домашнем деле с ним можно было и поторговаться. Однако, к удивлению этого хитреца-простеца, игумен сказал, что не возьмет за труд ничего, кроме никуда не годных гнилых хлебов. Даниил с радостью согласился. И преподобный Сергий, сказав: «Не беру платы прежде работы», плотничал весь день и только на закате завершил постройку сеней и дозволил своей изнуренной плоти «царскую трапезу». Братия дивилась, видя, как игумен вкушает гнилую пищу и дым исходит и от хлебов, и от его уст: «изумлялись долготерпению своего старца, что и такую дурную пищу не хотел принять без труда».

Однако не все иноки были так долготерпеливы, как преподобный Сергий. В обители назревал «голодный бунт». Уже многие открыто роптали на игумена: почему, дескать, даже в такой нужде он не выпускает их из обители просить помощи у мирян? Лучше, мол, разбежаться в разные стороны, чем помирать с голодухи ради игуменской прихоти. Услышав такие речи, святой Сергий созвал братию и стал кротко увещевать: «Верую, что Бог не оставит места сего и живущих в нем». И еще не успел он закончить своих речей, как вбежал взволнованный монастырский привратник с радостной новостью: какие-то христолюбцы прислали в обитель целый воз хлеба. Изголодавшиеся монахи повскакивали с мест, но игумен повелел прежде, чем приступать к еде, отслужить Богу благодарственный молебен. Потом хотели пригласить к столу возчиков, доставивших нежданный дар, но те уже успели скрыться. Кто были эти неведомые христолюбцы? Обычные люди, «случайно» в самый нужный момент решившие принести дань почтения обители?

Или небесные гости, пришедшие на помощь преподобному Сергию по его молитве, как еще в детстве являлся ему Ангел Божий в образе странствующего монаха? Во всяком случае, привезенные в монастырь хлебы оказались необычайно свежими и теплыми, как будто их недавно вынули из печи. И сладки они были необычно – «сладостью райской». Будничная обстановка происшедшего как бы служит смирению Радонежского игумена, не хотевшего, чтобы мир славил его за великие духовные дары. О «случайностях» могут говорить лишь те, кто не знает о Промысле Божием, присутствующем везде и во всем. Естественным или сверхъестественным образом пришло избавление голодающей обители – все равно это было чудо, дар Божий святому Сергию за твердость его упования.

В следующем монастырском искушении преподобному Сергию пришлось уже явно выказать свой дар чудотворца. Вскоре после «бунта голодных» случился «мятеж жаждущих». Когда отшельники Стефан и Варфоломей поселились на Маковце, они не могли предполагать, что там возникнет монашеская община, и довольствовались небольшим родничком, но его воды было недостаточно, чтобы утолить жажду многочисленной братии. Некоторым инокам надоело мучиться от недостатка воды, и они возроптали на игумена: зачем, мол, основал монастырь на безводном месте? Преподобный Сергий отвечал разумно и кротко: «Я хотел безмолвствовать один; Богу угодно было воздвигнуть здесь обитель. Но дерзайте в молитве: если Он в пустыне дал воду непокорному народу еврейскому, то призрит ли вас, работающих Ему день и ночь?» Однако кому первому надлежало дерзать в молитве к Всевышнему, как не возглавителю монастыря, чей долг – заботиться и о духовных, и о земных нуждах братии? Радонежский игумен, отойдя немного в лес, чтобы укрыться от человеческих глаз, воззвал к Богу Всевидящему.

Господь слышит молитвы праведных. Некогда святой пророк Моисей ради своего народа вывел воду из скалы, ударив по ней жезлом. Так и преподобный Сергий, осенив крестом лужицу дождевой воды в лесном овражке, извел обильный источник, чтобы утолить жажду своей братии. Пораженные явным чудом, иноки прозвали этот ручей Сергиевой речкой. Смиренный авва строго запрещал им такое название, говоря: «Не я, а Господь дал сию воду нам, недостойным». Однако слух о происшедшем успел распространиться. Вода богоданного источника не только утоляла жажду, но и была целебной: к нему приходили болящие, пили чудесную влагу и по вере своей становились здоровыми.

К молве о преподобном Сергии как о великом подвижнике присоединилась слава чудотворца. Святые отцы нередко видели в даре чудотворений свойство не только бесполезное, но и опасное для его носителя. Бывали случаи, когда совершавшие чудеса аскеты впадали в гордыню и губили свои души. Нередко пустынники, сподобившиеся этого дара, молили Господа взять его обратно. Ведь истинная цель подвигов благочестия – это вовсе не сверхъестественные способности, а чистота сердца, делающая человека причастником Божественной любви. Для святых людей способность совершать чудеса – это естественный и вторичный дар вселяющегося в них Святого Духа. Причастник Божественного естества (2 Пет. 1, 4) делается причастен Господню всемогуществу и силой, данной свыше, может изменять Богом же установленные законы природы. Для духоносцев это вполне естественно, очень просто, но и очень опасно, особенно для тех из них, кто еще не стал совершенен в смиренномудрии.

Преподобный Сергий был призван нести и этот крест – ненужный ему самому дар мирской славы совершителя чудес. Для такой ноши он был достаточно закален в смирении и достаточно мудр, чтобы приписывать все доброе, совершающееся в нем и через него, не себе, но силе Всевышнего. Богомудрый Сергий хорошо знал истину: без Бога любой человек – ничто, прах, ком грязи. Господь давал смиренному Радонежскому игумену великие дары Духа, овеял его славою чудотворений не ради него самого, но чтобы привлечь к нему изумление и почитание всего народа. Это была своего рода «приманка» Божия – к преподобному Сергию шли за исцелением тела, а спасали через его наставления душу, к нему притягивались славою его чудес, а достигали под его руководством духовных высот. Впрочем, среди приходящих в Троицкую обитель встречались не только простецы, изумленные главным образом чудесами святого Сергия, но и люди духовно чуткие, для которых сверхъестественные дарования были лишь вторичным свидетельством истинного величия Радонежского аввы. Таков был пришелец, с появлением которого на Маковце впервые количество келлий превысило таинственное число двенадцать. Архимандрит Симон был настоятелем богатого многочисленного благоустроенного монастыря в Смоленске. Опытный и в духовных вопросах, и в попечении о хозяйстве обители, он был окружен всеобщим почтением, пользовался беспрекословным послушанием братии. Жизнь его шла «гладко, как по маслу».

Услышав о преподобном Сергии, он немедленно бросил все это и ушел в Радонежскую глушь – растить свою душу вслед высочайшей душе святого Сергия.

При появлении Смоленского архимандрита святой Сергий заикнулся было о том, чтобы уступить именитому пришельцу игуменство в своей обители. Вместо ответа пришедший тихо поклонился ему в ноги. Он искал иной, более высокой чести: стать простым послушником духоносного аввы. Святой Сергий ответил земным поклоном. Эти двое сразу поняли друг друга. Келлия преподобного Симона стала ближайшей к келлии Радонежского игумена. В почву Маковца словно бы был вбит второй опорный духовный столп.

После прихода святого Симона Троицкая обитель начала стремительно расширяться. Смоленский архимандрит принес с собою крупную сумму денег и передал их как свой вклад авве Сергию. На эти средства был построен новый обширный храм во имя Пресвятой Троицы, упорядочено расположение келлий, расчищен от леса весь Маковец и участок земли вокруг него. Радонежский игумен мог теперь пользоваться советами святого Симона, опытного в управлении большим монастырем. Со всех концов Руси на Маковец приходили все новые подвижники, чтобы пройти духовную школу у преподобного Сергия. Лесной скит на двенадцать братий начал приобретать черты будущей Троице-Сергиевой Лавры, матери русского монашества. Из малой иноческой общины, апостольской по числу и духу, рождалось величайшее братство, призванное нести свет Христов от края до края Русской земли.

Любовь ко все новым и новым духовным детям расширяла сердце преподобного Сергия. Это было чувство отцовства: в каждом из своих иноков – безусом юноше или длиннобородом старце – он видел ребенка, родного своего ребенка, которого он должен воспитать и вырастить, которого страшно потерять. Душу каждого Радонежский игумен как бы на руках возносил к Всевышнему. Все обширнее и все напряженнее становилось поле его молитвы – дерзновенных прошений любвеобильного многодетного отца к Отцу всех – Богу. Среди троицкой братии были подвижники мужественные и сильные духом, но было и немало слабых, а спасти, возвести к святости нужно было всех. Совершить это мог Единый Господь. Именно слабейшие были предметом особых отцовских забот и тревог аввы Сергия.

Неустанно вымаливал, выпрашивал он у Всевышнего благодатную помощь дарованным ему духовным детям, на собственную богатырскую душу брал грехи каждого и оплакивал их. Так однажды молился он со слезами и вдруг услышал таинственный голос: «Сергий! Ты молишься о чадах своих, и Господь услышал твою молитву. Посмотри, какое множество иноков, наставляемых под твоею паствою, собрано тобою во имя Живоначальной Троицы!» Просиял чудесный свет, и он увидел, как множество прекрасных птиц заполняют обитель и ее окрестности, оглашая воздух вдохновенным пением. А небесный голос продолжал: «Подобно тому как птицы сии, так умножатся и ученики твои и по тебе не оскудеют, если захотят последовать стопам твоим». Преподобный Сергий ощутил великую радость, и первым его порывом было поделиться своим счастьем с кем-нибудь из подвижников. Он начал звать жившего в ближней келлии архимандрита Симона. Тот поспешил на зов аввы, но застал только окончание видения: «узрел часть некую чудного света». Святой Сергий рассказал остальное, и вместе возликовали они и восхвалили Бога Всещедрого. Так преподобный Симон, ближайший сотрудник аввы Сергия в устроении дивного духовного сада, Лавры Троицкой, стал его сотаинником в созерцании ее преславного будущего.

Бедность лесного скита, скудость и частая нужда в самом необходимом – это уходило в прошлое. Испытание голодом, разрешившееся «невесть откуда» появившимся возом со сладчайшим хлебом, и испытание жаждой, вслед за которым явилась обильная Сергиева речка, были для радонежской братии последними искушениями такого рода. С тех пор приношения и пожертвования мирян не оскудевали, а становились все щедрее; одаривать знаменитый монастырь великого чудотворца начали уже бояре и князья. Обитель богатела; на смену скудости надвигалось изобилие. Это была опасность, более грозная всех прежних.

Инок не для того отрекается от мира, чтобы сладко есть и мягко спать в монастырских стенах. Истинная пища монаха – это пост, его покой – это жесткое ложе и бессонные ночи, проводимые в молитвенных бдениях. В богатой обители братия легко может разнежиться; ставшие очень доступными «невинные» поблажки плоти в еде, питье, обстановке могут обескрылить души иноков в подвигах и дерзаниях. Авва Сергий явственно видел эту угрозу и оберегал от нее своих «птенцов». Он твердо взял в свои руки монастырские доходы: из них братия получала только насущно необходимое, и не больше. Иноческая жизнь оставалась так же строга. Только украшался храм, укреплялось хозяйство и большее разнообразие получили монашеские рукоделия, включившие в себя теперь землепашество, а также искусства – художественное переписывание и украшение миниатюрами священных книг и иконопись. Птенцами Сергиевой обители являются величайшие русские изографы преподобные Андрей Рублев (1360–1430) и Даниил Черный (1350–1428).

Богатство, дарованное Богом человеку или обществу, – это скрытый призыв Господень радовать и через благотворительность учиться миловать и милосердствовать, расширять сферу любви. Конечно, Всевышний может одним мановением напитать всех голодных, одеть и приютить всех нищих и сирых. Но воля Промысла Божия в том, чтобы человек в нужде получал помощь из рук человеческих, дабы одних научить благодарности, а других состраданию.

Даяния богатых давали Троицкой обители возможность благотворить бедным. Святая обитель являлась лучшим распределителем пожертвований, порукой тому, что ничто из отданных на добрые дела средств не «прилипнет» к корыстным, лукавым рукам. Так во все века благотворительность наилучшим образом осуществлялась именно через Церковь (а не через мирские организации, подобные фондам новейших времен, которыми нередко заправляют бесчестные люди).

Еще в детстве от праведных родителей своих Кирилла и Марии перенял преподобный Сергий сострадание к нуждающимся и гостеприимство к странникам. Теперь, когда Троицкая обитель стала обладать излишками, могли вполне проявиться и эти добродетели Радонежского игумена. Его монастырь снабжал хлебом нуждающихся, странники и скитальцы проводили в нем суровые зимние месяцы. Не оскудевала рука дающего: чем больше раздавалось, тем щедрее делался поток пожертвований в обитель. При преподобном Сергии было положено начало знаменитому гостеприимству Троице-Сергиевой Лавры. Обитель благотворила миру, а Господь умножал ее достаток, так что впоследствии даже цари могли брать у нее взаймы на нужды государства. Эта сокровищница милосердия была разграблена самодержцами XVIII века, к стыду и ущербу Русской земли.

Еще не богатая святыми местами, Русь устремилась в паломничество к просиявшему в ней живому угоднику Божию. И это множество гостей было желанно для великого аввы Сергия. Каждый приходящий находил в его обители то, что искал: бедный – милостыню, больной – здоровье, страждущий – утешение, благочестивый – наставление. Даже малых детей, которых приводили с собой паломники, ждала радость: каждого ребенка встречал и благословлял сам преподобный Сергий, а потом дарил ему игрушки, которые делал своими святыми руками.

Велика была любовь и милость святого Сергия к детям. Зная это, некий родитель, единственный сын которого умирал от болезни, понес ребенка в Троицкую обитель, приговаривая: «Если только донесу его до человека Божия, то, конечно, исцелит». Но, как только он с сыном на руках вошел в келлию Радонежского игумена, ребенок тут же скончался. Обезумев от горя, отец его осыпал упреками преподобного Сергия: дескать, зачем я поверил в твою святость и принес к тебе свое чадо, лучше бы ему умереть дома. Потом он, оставив тельце мальчика в келлии, пошел готовить гроб для сына. Тем временем преподобный Сергий, сжалившись над обоими, воскресил ребенка своей молитвой. Отец его, вернувшись с детским гробиком, оцепенел от радости и страха, когда увидел сына живым и здоровым. А смиренный чудотворец начал «объяснять» ему: дескать, мальчик и не думал умирать, а просто застыл на морозе, но в теплой комнате отогрелся. Но отец-то знал и понимал, что сын его был мертв: он упал в ноги великому целителю, благодаря его за помощь. Однако преподобный продолжал отговариваться, а когда это не подействовало, запретил отцу ребенка разглашать эту тайну под угрозой, что тот опять потеряет сына. Так смиренномудрый святой Сергий отсек от себя славу воскресителя мертвых: об этом его чуде стало известно только после кончины Радонежского старца.

Так и во всем угодник Божий отталкивал от себя мирскую честь. Радонежский игумен одевался хуже любого нищего, трудился не в изящных искусствах, а на черных работах. Для духовно близорукого взгляда в нем не было «ни вида, ни величия». Так, жестоко разочаровался один любопытный крестьянин, пришедший издалека, чтобы подивиться на чудотворца Сергия. Уже облик святой обители этому простецу не понравился: никакого блеска; все ему показалось «нищенским, сиротинским, худостным». Он стал подозревать, что забрел куда-то не туда, и это разочарование перешло в горькую обиду, когда вместо величественного игумена ему указали на какого-то старика в лохмотьях, копавшегося на огороде. Крестьянин подумал, что иноки над ним смеются, оскорбился и хотел уйти прочь. Но из Троицкой обители никто не уходил неутешенным. Сам преподобный Сергий, оставив огородные грядки, поклонился пришельцу в ноги как самому почтенному гостю и завел с ним кроткую беседу, чем несколько смягчил его гнев и возмущение.

Тем временем к обители подъехал князь, окруженный пышной свитой. Разряженные княжеские слуги оттеснили крестьянина от великого аввы, а затем крестьянин увидел, как сам князь падает в ноги «убогому старику» и просит его благословения. А когда преподобный Сергий, поцеловав князя, усадил его и сам сел рядом, то и бояре, и княжеские ратники, и иноки почтительно остались стоять. Оказавшись среди толпы, простец недоуменно поинтересовался: что это за монах, что восседает вместе с князем? Ему ответили: разве ты доселе не слышал о преподобном Сергии? Крестьянин пришел в ужас: он, ничтожный человечишка, только что оскорбил угодника Божия, которому поклоняются князья! Ему начали мерещиться то небесная молния, поражающая его за обиду святого, то княжеские слуги, ведущие его на казнь за преступную дерзость. Он еле дождался отъезда князя и кинулся к «нищему огороднику», моля о прощении. Но святой Сергий обласкал простодушного крестьянина и, между прочим, заметил в своем смиренномудром духе: «Все они ошибаются, один ты имеешь о моем убожестве надлежащее мнение». Однако простецу уже стала открываться разница между внешним блеском и духовным величием. Он ушел восвояси, но с тех пор не переставал думать о встрече с Радонежским старцем – и вернулся в Троицкую обитель, где вступил в число братии и до конца земных дней «подвизался подвигом добрым». То было одно из внешне незаметных и истинно великих чудес преподобного Сергия: своим смирением «купил» он для вечности душу этого невежды, возвел его к святости и вознес в Царство Небесное.

Злые силы ужасались от одного приближения Радонежского духоносца. Троицкой братии запомнился случай с боярином, который был одержим нечистым духом и безумствовал. Этого несчастного его родня насильно привела в обитель. Еще по пути демон начал вопить из него: «Куда вы меня влечете? Не только видеть не хочу, слышать не хочу о Сергии!» Когда же святой Сергий осенил бесноватого крестом, тот бросился в воду с криками: «Горю, горю страшным пламенем!» Это был последний припадок безумия. Придя в здравый разум, исцеленный боярин рассказал: «Когда привели меня к преподобному и он хотел осенить меня крестом, увидел я исходящий из креста пламень великий, которым весь я был объят, и потому бросился в воду, чтобы мне не сгореть». Конечно, это не человеку, а завладевшему им злому духу было ужасно и нестерпимо сияние святыни. Огнь Божественной любви, которым горел преподобный Сергий, нес спасение людям, но был страшен ненавистникам-демонам.

Могучий воин Христов, авва Сергий был недоступен для адских полчищ. Но силы злобы не могли смириться с тем, что Сергиев монастырь несет просвещение и вечное спасение множеству человеческих душ. Не осмеливаясь покуситься на самого святого игумена, бесы задумали разрушить его дело. На острова благодати, подобные Радонежской обители, злые духи пытаются воздействовать исподволь, через людей, соблазняя души еще не достигших совершенства подвижников тонкими приражениями тщеславия. Так возникают «монастырские бунты», нередкие именно в тех обителях, где настоятели отличаются высотой жизни и требуют того же от братии. Такой удар по монастырю преподобного Сергия отличался особым диавольским коварством, поскольку наносился через родного и почитаемого им человека.

Вскоре после Смоленского архимандрита Симона пришел на Маковец настоятель другой, знаменитейшей обители. Это был Богоявленский архимандрит Стефан, старший брат Радонежского игумена. С великой радостью принял его святой Сергий: оживала память о праведных родителях, о благочестивом детстве, первых совместных подвигах отшельничества. Авва Сергий встретил Стефана, как младший старшего, с почтительной любовью.

Боголюбивая душа Стефана к тому времени истосковалась среди суеты и распрей столичной Москвы. Почет настоятельства в прославленной обители, звание великокняжеского духовника не тешили его: он чувствовал, что близость к вельможам отделяет его от Бога. При великом князе Симеоне Гордом, правителе сильном и умном, на Руси было спокойно, так что Стефан мог еще сочетать свое сановное положение с высокой духовной жизнью. Но вот скончался князь Симеон, его наследник Василий Красный (1410–1448) оказался человеком слабовольным. Снова начались смуты и раздоры. Богоявленский архимандрит ощутил, что его начинает засасывать трясина боярских интриг, знакомых и ненавистных ему еще по мирскому прошлому. Не для того ревнитель Стефан уходил в монахи, чтобы снова оказаться «думным боярином». Он все чаще вспоминал тихий Маковец, сладость совместных молитв с вдохновенным младшим братом, ощущение близости Всевышнего, которое тогда порою наполняло его душу. Стефана неудержимо тянуло в те края, где истинно высоки были его первые иноческие подвиги: то был зов и Промысл Божий. Тогда Стефан не удержался на высоте первоначального порыва; теперь, испытав себя годами монастырской жизни, он думал, что удержится.

Стефан явился на Маковец не один: он вел за руку двенадцатилетнего мальчика. Став Богоявленским архимандритом, он позволил себе «утеху»: взял к себе в келлию одного из своих сыновей, прежде воспитывавшегося в семье его младшего брата Петра. Придя в Троицкую обитель, Стефан поставил перед святым Сергием своего ребенка и повелел брату: «Постригай». Это было против всяких правил. Это совершенно противоречило обычаю Радонежского игумена, который и взрослых-то закаленных подвижников постригал в иноки только после нескольких лет испытания. Но в этом случае авва Сергий смиренно повиновался воле старшего брата и совершил иноческий постриг двенадцатилетнего отрока, дивясь про себя ревностности Стефана, который «не щадил для Бога сына своего».

Оказалось, что этот ребенок, инок Феодор, обладает дивной красотой души. Он стал утехой не только своего отца, Стефана, но и своего великого дяди, преподобного Сергия. Пылким детским сердцем прилепился он к Радонежскому духоносцу, был совершенен в послушании ему и поражал той искренностью, с которой исповедовал перед ним свои помыслы. Однако со временем некоторые его мысли, о которых он так чистосердечно рассказывал, причинили немало огорчений и тревог преподобному Сергию.

При всей своей неотмирности святой Сергий оставался по-земному привержен семейным своим связям. Это проявлялось в почитании святых родителей, у могил которых по его желанию должны были благословляться паломники, прежде чем идти в Троицкую обитель. От этого проистекало и его смиренное послушание старшему брату. И со всей горячностью не только духовного, но и земного кровного отцовства он привязался к юному племяннику Феодору. Преподобный Сергий видел в нем своего преемника, желал завещать ему настоятельство в Троицкой Лавре. Дивный отрок был достоин любви своего великого дяди, но иные желания рождались в его душе – он жаждал самостоятельности, хотел сам начинать и совершать дела Божии. В этом не было греха, но таились грозные опасности. Что ж, святой Феодор добился своего: этот птенец вылетел-таки из-под крыла преподобного Сергия и среди тяжких испытаний, в множестве скорбей провел свою жизнь. Он оставался предметом постоянных тревог и молитв Радонежского игумена, вымаливавшего у Господа для своего любимца «непреткновенное течение». Споспешествуемый его молитвами, святой Феодор, хотя и прожил на земле краткий срок, успел совершить немало славных дел: стал основателем московского Симонова монастыря и просиял в сане святителя Ростовского († 1394).

В Троицкой обители Стефан оказался на особом положении. По сути, он являлся простым иноком-послушником, но все послушание его заключалось в том, что в затруднительных случаях монастырской жизни преподобный Сергий обращался к нему за советами и с благодарностью принимал их. Стефан был сам по себе. Ревностный в молитве, посте, бдениях, этим он подавал пример братии. Знаток церковного устава, он приносил немалую помощь и пользу в организации храмовых богослужений. Старший брат духоносного игумена, имевший к тому же сан архимандрита, обладавший высоким умом, многими достоинствами и заслугами, он сделался в обители как бы вторым лицом после аввы Сергия, и братия относилась к нему с огромным почтением.

Впрочем, в чем-то на особицу жил не один Стефан, но и каждый из братии. Монастырь ведь был особножительный, как и все иноческие обители тогдашней Руси. Общей была храмовая молитва, вместе ходили на работы, необходимые всему монастырю. Но в придачу у каждого инока имелось собственное, отдельное хозяйство. (Поэтому-то могли возникать курьезные случаи вроде того, когда монах-послушник нанял своего игумена в качестве плотника и расплатился с ним заплесневелым хлебом.) У каждого был свой огородик, свой домик-келлия, где всяк устраивался по своему вкусу. Кто-то жил победнее, кто-то побогаче, у кого-то даже водились деньжонки. Так возникали поводы и соблазны к низким чувствам: пустому тщеславию одних, столь же пустой зависти других. Так подкрадывалась к сердцам подвижников ядовитая змея сребролюбия. Инок, накопивший какую-то мелочь «на черный день», уже полагался на эту денежную пыль, а не на помощь Божию. Возникал и смешной, но также губительный грех «мшелоимства»: пристрастие к каким-нибудь красивым вещицам, безделушкам в келлии или к какому-нибудь излюбленному кустику смородины на огороде. Незаметно для себя подвижник начинал «полагать сокровище своего сердца» не в Царстве Небесном, а в этих денежках, в этих безделках, и такая мелочь вполне могла увлечь его душу в адскую бездну, ибо, по строгому слову Христа, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Лк. 12, 34). В особножительстве была некая неправильность, ущербность Радонежской обители. Преподобный Сергий остро чувствовал это как угрозу для души и как преграду на пути к совершенству, а он желал совершенства для всех своих духовных детей.

Особножительность являлась препятствием для достижения одной из главных монашеских добродетелей – нестяжательности. Отрекающийся от мира должен оставить все мирские пристрастия и все имущество – именно все, до мельчайших мелочей, только тогда будет вполне исполнен завет Спасителя избравшим высший подвиг: Раздай имение твое; и будешь иметь сокровище на Небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф. 19, 21). И еще говорит Христос Господь: Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия (Лк. 9, 62). Преподобный Сергий был совершенен в нестяжательности. Некогда он отдал все завещанное ему родителями наследство брату Петру и ушел на пустынный Маковец, не взяв с собою ни гроша, ни ложки, ни плошки. Единожды «возложив руку на плуг» подвигов благочестия, Радонежский игумен никогда не оборачивался на земные блага, оставался беднейшим среди своих иноков. Но, являясь для них отцом-наставником и врачом духовным, он хотел и их излечить от суетных мирских пристрастий.

Перед глазами преподобного Сергия были образцы первохристианских общин, где ни у кого не было ничего своего, но все… общее (Деян. 4, 32), он знал примеры древнеегипетских монастырей преподобного Пахомия Великого – такого же устроения. Но это величие древнего благочестия на Руси могло показаться новшеством, вызвать сопротивление. Для создания общежительного монастыря одного желания игумена было недостаточно: необходим был авторитет более веский. И преподобный Сергий обратился в православную Византию, откуда на Русь пришла Святая вера. Константинопольский Патриархат был тогда главой и учителем Русской Церкви: исходивший из Царьграда совет делался равносилен повелению.

Радонежский игумен послал в Константинополь преподобного Епифания, инока образованного и любознательного, имевшего опыт дальних паломничеств (впоследствии он получит прозвание Премудрого и станет первым жизнеописателем святого Сергия). Посольство оказалось необычайно плодотворным. В Царьграде уже знали о дивном Радонежском подвижнике, неожиданно появившемся на Руси – «диком Севере православного мира». Преподобного Епифания, скромного посланца из Радонежа, принял сам Святейший Патриарх Филофей (1300–1379), муж высокой мудрости, ученик святителя Григория Паламы. Среди многих наставлений, полученных от Патриарха, преподобный Епифаний почерпнул от него науку исихазма. Вернувшись на родину, он осведомил Радонежского игумена о тонкостях умно-сердечного делания: этот духовный опыт, возводящий на вершины богообщения, святой Сергий мог теперь представить своим ученикам. Что же касается вопроса о наилучшем устроении монастырской жизни, по этому поводу Патриарх Филофей устными советами не ограничился.