Текст книги "Лакрица и Привезение"

Мони Нильсон
Лакрица и Привезение

Moni Nilsson

Salmiak och Spocke

© Moni Nilsson and Natur & Kultur, Stockholm 2005

© Lisen Adbåge and Natur & Kultur, Stockholm 2005

© Татьяна Шапошникова, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2019

* * *

Мони Нильсон

Лакрица

– Лакри-и-ица, Лакри-и-ица, балбес из Стокго-о-ольма, – распевали Анна-Сара и Пер-Юнас.

– А вот и нет! – огрызнулся Лакрица.

– А вот и да! – Анна-Сара забросила Лакрицыну шапку на высокую ель.

– Не-е-ет! – завопил Лакрица. – Я тут родился!

– А твоя мама нет, так что не считается! – крикнул Пер-Юнас.

В Норрнэсе Лакрица мог играть только с Пером-Юнасом и Анной-Сарой. Другие дети были слишком большие или слишком маленькие, а Пер-Юнас и Анна-Сара – всего тремя годами старше Лакрицы. Они считали, что самое потешное – это натереть ему лицо снегом или забросить его шапку на высокое дерево. И Лакрица научился классно лазить по деревьям, а уши у него стали багровые и шершавые. Так получается, если залезаешь на дерево в мороз, причём без шапки.

Сегодня было минус тридцать три градуса, поэтому уши щипало, а иголки на ели кололись, как настоящие иглы. Лакрица предпочёл бы лезть на берёзу. Шапка висела на конце заснеженной ветки. Лакрица полз осторожно, ведь никогда не знаешь, выдержит ли ветка. К счастью, он мало весил.

Когда Лакрица станет Дедом Морозом – а он собирался им стать, когда вырастет, – он поставит за правило, чтобы родители не слишком много в жизни решали, особенно когда дело касается важного. Например, какие имена давать своим детям. Лакрица был уверен, что всё самое плохое происходит из-за его глупого имени. В Норрнэсе у всех были двойные имена. У всех, кроме него и мамы Мии.

Если бы Лакрица мог сам выбирать, его бы звали Иисус, Фантомас или, скажем, Клас-Бертил. Клас-Бертил вполне годился, Иисуса все любили, а Фантомас никого не боялся. Фантомас не дрожал бы как осиновый лист, если бы его вдруг стали дразнить. Нет уж, Фантомас поборол бы всех самых здоровых и опасных парней, а от взрослых придурков убежал бы. У Лакрицы так не получалось.

Придурок папаша Пера-Юнаса

Никого Лакрица не боялся так сильно, как придурка папашу Пера-Юнаса, – боялся сильнее опасных привидений и склизких монстров. У придурка папаши Пера-Юнаса была мощная мускулатура, новый снежный скутер и кустистые усы. У Лакрицына папы усов вообще не было, да и мышцы не слишком выпирали. Наверное, поэтому и Лакрица оказался такой маленький и хлипкий.

Часто во сне Лакрица бежал, бежал куда-то, но никуда не прибегал, а вместо этого просыпался оттого, что описался, а в постели становилось холодно и мокро. Не слишком приятно проснуться в холодной влажной постели. И он просто-напросто переползал на сухое место и пытался снова заснуть. Ему не хотелось огорчать маму Мию и папу. Хорошо бы ему уже исполнилось семь лет – тогда он, скорее всего, перестанет писаться.

Сейчас Лакрица смотрел с конца ветки, как придурок папаша Пера-Юнаса подъехал на своём скутере и остановился рядом с Пером-Юнасом и Анной-Сарой, с интересом следившими за Лакрицей. Ветка под ним заскрипела.

Лакрица замер, прежде чем ползти дальше. Шапку надо достать во что бы то ни стало, без неё нельзя возвращаться домой. За эту зиму бабушка уже связала Лакрице не меньше одиннадцати шапок, а папа ещё раньше объявил, что не может без конца покупать ему новые.

– Скоро свалишься! – послышался радостный возглас Пера-Юнаса.

– И от тебя останется мокрое место! – завопила Анна-Сара.

– Чего там бояться, – заметил придурок папаша. – Такого сопляка, как ты, ветка выдержит.

Лакрица старался их не слушать. Осторожно-осторожно он протянул руку и отцепил шапку. И очень медленно пополз обратно к стволу. Шапка была полна снега и совсем не грела. И вообще он здорово замёрз, но всё равно не спешил вниз. Высоко на дереве Лакрица чувствовал себя в безопасности – тут никто не мог до него дотянуться. Да и вид сверху замечательный. Во всяком случае летом. А сейчас ему были видны светящиеся окна в деревне и огоньки расцвеченных ёлок за домами. И ещё фары автомобиля вдали.

Норрнэс лежал там, где кончались все дороги и где зимой солнце не появлялось по три месяца кряду. У него просто сил не хватало подняться над вершинами гор. На выходных, когда Стиг-Мартин, Лакрицын папа, приезжал из Умео, они все втроём садились на снежный скутер и ехали вверх, на гору, чтобы мама Мия могла убедиться, что солнце всё ещё существует. Лакрица не знал никого, кто бы так сильно любил солнце и ненавидел снег, как мама Мия. Сам-то он любил снег. Только не тогда, когда его суют в уши или за воротник.

Маме Мие недоставало Стокгольма, она терпеть не могла зиму и зимнюю темень в Норрнэсе. А папе недоставало денег. Вот почему он очень много работал. Лакрице недоставало только стать большим и бесстрашным. И ещё не писаться. И чтобы Пер-Юнас и Анна-Сара перестали дразниться.

«Просто надо дать сдачу, тогда они отстанут, – посоветовал папа, когда Лакрица пришёл домой со снегом за шиворотом и ледяными ушами. – Или притвориться, что тебе наплевать». Легко сказать, да трудно сделать. Папа ведь не знал, каково это – зваться Лакрицей и иметь маму из Стокгольма.

– Они там в Стокгольме много о себе воображают, – как всегда, пробубнил придурок папаша Пера-Юнаса. – А сами полные ничтожества.

– А вот и нет. – Лакрица так замёрз, пока спускался на землю, что было видно, как он дрожит.

– А вот и да, – усмехнулся придурок папаша. – Они бы и пяти минут не выдержали в одиночку в горах.

– Выдержали бы. – Лакрица чувствовал, что обязан защитить маму Мию.

– Не-a! – Анна-Сара залепила Лакрице снежком в ухо, и снег посыпался за воротник.

Когда Лакрица пришёл домой, мама Мия стояла у окна и всматривалась в темноту. В руке у неё был бокал вина. Она любила вино и коктейли с зонтиками.

– В Стокгольме никогда не бывает темно. – Мама вздохнула, выгребла снег у Лакрицы из-за шиворота и согрела его холодные уши своими горячими слезами.

Лакрица понял, что сейчас начнётся карибское празднество.

Карибское празднество

Когда Пер-Юнас и Анна-Сара пришли домой, их ждал ужин – оленина или лосятина, мясо белой куропатки и картошка. Так ели все в Норрнэсе. Когда Лакрица пришёл домой, на ужин была курица с такой острой приправой, что во рту пылал огонь. Лакрица мог по еде определить степень маминого уныния. Чем грустнее мама, тем острее еда на вкус. Последнее время всё тушилось с приправами страшной остроты.

– М-м-м, вкуснотища, – пробормотал Лакрица, чувствуя, как его язык сворачивается в трубочку, будто пытается сбежать и укрыться. Слёзы выкатились из глаз, и он поспешил погасить огонь ложкой бабушкиного варенья из морошки.

– Согревает, во всяком случае, – заметила мама и отправила в рот большую ложку еды.

У неё из глаз тоже полились слёзы. Но Лакрица не знал, были ли это слёзы печали или слёзы из-за жгучей приправы.

– Послушай, Лакрица, разве мы не заслуживаем чего-то большего? – спросила мама, когда с едой было покончено.

– Заслуживаем, – сказал Лакрица, мечтая об отбивной из оленины или о бабушкиных тефтелях из лосятины.

– Тогда начинаем празднество! – объявила мама, поднимаясь из-за стола.

Она надела бикини, а Лакрица натянул на себя шорты-бермуды в цветочек – мама купила их в Стокгольме. Ещё она достала сплетённые летом гирлянды из цветов и повесила их на шею себе и Лакрице. Гирлянды подсохли и кололись. Но это было терпимо. Лакрице нравилось наряжаться и навешивать гирлянды на шею. Тогда он чувствовал себя как будто другим человеком. Почти как девочка. Девчонкам проще – им ведь не нужно быть самыми сильными и смелыми. А ещё они носят красивые платья. Не то что мальчики.

– Чувствуешь, как греет солнце? – спросила Мия, зажигая все лампы.

– Ага, – промямлил Лакрица, дрожа от холода, но пытаясь не обращать на это внимания.

– Значит, нам нужен освежающий напиток, – сказала Мия, смешала два фруктовых коктейля и украсила их шикарными зонтиками.

Больше всего Лакрице нравилось, когда в коктейль втыкали бенгальский огонь, но сейчас бенгальских огней не было. Ева-Мэрта, хозяйка магазина в Норрнэсе, не получит новых до следующего Рождества. А это почти целый год. Лакрице казалось странным, что бенгальских огней не будет ни на Пасху, ни на дни рождения, ни на праздник летнего солнцестояния. Почему всё самое хорошее и красивое случается так редко?

Лакрица включил песню Боба Марли на полную громкость, так что праздничные рюмки в буфете зазвенели. Музыка просачивалась сквозь стены дома, растекалась по всему Норрнэсу, перелетала через горы к следующей деревне и к следующей, до самой Норвегии.

Боба Марли Мия считала лучшим в мире артистом. Лакрица тоже так думал, ведь Боб мог петь о солнце, траве и любви, хоть он и умер. Не все так могут. Когда Боб Марли поёт, на месте невозможно усидеть. Во всяком случае, Мия с Лакрицей усидеть не могли. Лакрица прыгал и плясал на диване так, что согрелся и вспотел, а мама Мия танцевала, забросив руки за голову, и по-карибски покачивала бедрами.

– Yes, it’s gonna be OK, yes, it’s gonna be alright! – Лакрица вместе с мамой и Бобом Марли пел про то, что всё будет хорошо.

Глаза мамы Мии были закрыты, и она не видела, как придурок папаша Пера-Юнаса стучал в оконную раму. Но Лакрица его увидел, а рядом с ним Пера-Юнаса, Анну-Сару и Еву-Мэрту. Изо рта у них валил пар. Лакрица спрыгнул с дивана, подошёл к окну и задёрнул гардины. Не хватало только, чтобы мама снова загрустила.

Во всём Норрнэсе мама была единственным человеком, запиравшим входную дверь, но как раз сегодня она забыла её запереть. И папаша Пера-Юнаса вместе со всей честно́й компанией ввалился в дом. А вместе с ними влетело облачко зимней стужи. Лакрица обхватил себя руками.

– Добро пожаловать! – закричала мама Мия и, притацовывая, устремилась к придурку папаше.

Физиономия у того стала цвета кетчупа, но по выражению было ясно, что он танцевать не собирается.

– Да оденьтесь же вы, гражданочка! – воскликнула Ева-Мэрта. – Что люди подумают? Голышом ходить посреди зимы.

– А плевать! – ответила мама Мия и показала им всем средний палец. А Боб Марли всё пел о любви, траве и песчаных пляжах.

Быть бы большим, сильным и смелым, в сотый раз мечтал Лакрица. Тогда бы он нашёл выход из ситуации. А он вместо этого залез под журнальный столик и зажал уши руками.

Наконец в дом влетела бабушка.

– И не стыдно вам? – возмутилась она. – Что это вы все сюда заявились?

– А чего нам-то стыдиться? – возразил придурок папаша Пера-Юнаса. – Это она уже сколько лет портит нам жизнь своей стокгольмской музыкой, от которой приличным людям глаз не сомкнуть.

– Какая же она стокгольмская? – Лакрица выглянул из-под столика. – Это карибская музыка.

– Вот именно, – подтвердила бабушка и крутанула бёдрами. – И под неё шикарно вихляться!

Когда бабушка выставила всех за дверь, мама Мия надела очки от солнца и заползла в свой солярий. Ни у кого во всём Норрланде не было такой загорелой мамы, как у Лакрицы.

– Ты почти как африканка, – заметила бабушка, выплёскивая остатки вина из бутылки в раковину. – И кому это нужно?

– А кому вообще хоть что-нибудь нужно? – У мамы Мии из-под очков текли слёзы.

Лакрице пришло в голову множество всякого нужного. Вот что это было:

1. Одежда для тепла.

2. Боб Марли, чтобы под него танцевать.

3. Бабушкино варенье из морошки, оно хорошо с чем угодно.

4. Деревья, чтобы по ним лазать.

5. Булочки.

Булочки – лучше всего!

Последний танец мамы Мии

– Хочу вернуться домо-о-ой! – рыдала мама Мия.

Она особенно не любила февраль – говорила, что это самый мрачный месяц. Лакрица большой разницы не замечал.

– Мы и так дома, – возразил Лакрица.

– Я имею в виду Стокгольм. – Мама высморкалась. – Я больше не выдержу.

– А ты знаешь, сколько стоит квартира в Стокгольме? – уныло спросил папа. – Мы что, по-твоему, миллионеры?

Папа стал угрюмым и скупым, после того как потерял работу несколько недель назад. А Лакрица, наоборот, радовался, ведь если папа безработный, то у них не будет денег на то, чтобы переехать в Стокгольм. А в этом Стокгольме ни гор, ни высоких деревьев. Да и кого он там знает? Только бабушку и дедушку – маминых родителей, а они ему не очень-то нравились. Лакрица всегда хотел жить в Норрнэсе, поближе к бабушке – папиной маме.

Папа и мама Мия препирались из-за всего: из-за денег, снега, Норрнэса, Стокгольма, из-за маминых карибских празднеств с коктейлями и из-за Лакрицы. В конце концов мама решила, что лучше она будет целыми днями лежать и загорать, нацепив солнечные очки. Она отказывалась вставать, даже когда Лакрица включал Боба Марли на всю громкость и начинал танцевать на широкой маминой кровати.

– Не надо, – вздыхала мама Мия, – у меня сил нет.

– А ну-ка вставай! – кричал Лакрица, уставший от своей уставшей мамы. – У меня скоро день рождения! Мамы в таких случаях пекут торты и готовят подарки, если хочешь знать.

– Не могу, – ревела мама Мия и натягивала одеяло на голову.

Папа тоже хотел, чтобы его оставили в покое. Он уезжал на снежном скутере в горы, мотался там туда-сюда и мечтал о деньгах, пока скутер не сломался. Никому из них дела не было до того, что уже через несколько недель Лакрице стукнет семь лет. Только бабушке было до него дело.

– Что бы ты хотел получить на день рождения? – спросила она, раздавая карты для следующей игры в «пьяницу». – Что тебе нужно?

Лакрица задумался.

– Сильные мускулы, – наконец сказал он. – А ещё приятель. И скутер.

– Задумано неплохо, – заметила бабушка и сделала первый ход.

– Ясное дело, не загадывать же всякую ерунду.

– Конечно. Пожелания на день рождения должны быть большими и хорошими. А твои, кстати, очень даже могут исполниться.

– Ты думаешь? – спросил Лакрица.

– Не сомневаюсь.

– Вообще-то «Лего» тоже неплохо, – пробормотал Лакрица для верности, чтобы пожелания точно могли исполниться.

Внезапно распахнулась дверь, и в кухню ворвалась Ева-Мэрта.

– Пошли быстрее! – крикнула она. – Там Мия совсем с катушек слетела.

И они поспешили за Евой-Мэртой. Увидев маму, Лакрица решил, что лучше бы ему её такой не видеть. Лучше бы ему вообще не родиться. Во всяком случае у Мии. Мама, совершенно голая, если не считать очков от солнца, танцевала посреди дороги около их дома. Она пела о солнце, траве и любви, а выглядела счастливой и сильно загорелой на фоне белого снега.

На дороге стояли Анна-Сара, Пер-Юнас и его придурок папаша. Муж Евы-Мэрты прилип носом к кухонному окну, а чуть дальше у дороги стоял лось. У всех чуть глаза не повылазили. Сильнее всех вылупился лось, показалось Лакрице.

– Yes, it’s gonna be OK, yes, it’s gonna be alright! – пела мама Мия, пританцовывая босиком на холодном снегу.

Бабушка подбежала и попыталась набросить на неё свою куртку, но мама Мия не захотела. Будто это был удивительно жаркий зимний вечер.

– Лакрица, дружище, потанцуй со мной, – позвала мама, внезапно заметив его.

Но Лакрица пробежал мимо голой мамы, мимо испуганного лося и понёсся дальше к пивной, где сидел папа.

– Мама голая танцует на дороге! – закричал Лакрица. – Над ней все смеются. Я так не хочу!

Не говоря ни слова, папа вскочил и бросился на улицу, за ним последовали остальные посетители пивной. И Ларс-Андерс, который там работал, тоже. Единственным, кто не побежал смотреть на маму, был Лакрица. Он вообще не был уверен, что хочет на неё смотреть. Он даже не был уверен, что хочет быть её сыном.

– Конечно, хочешь, ещё как хочешь, – убеждала его бабушка.

Когда Лакрица выплакался, она постелила ему у себя в кухне, на диване.

– Те, кто родился не здесь, зимой слегка слетают с катушек, – объяснила она. – А потом, когда наступает весна, они снова умнеют.

– Хорошо бы мне пожить у тебя, пока весна не придёт, – сказал Лакрица.

– Да, наверное, так лучше всего, – согласилась бабушка.

Но Мия не стала дожидаться весны. Через несколько дней она уехала в Стокгольм.

– Поедем со мной, – всхлипывала мама Мия, укладывая чемодан.

– Нет, – сказал Лакрица. – Я тут хочу жить.

– Но я не могу без тебя! – Мама плакала и прижимала его к груди.

Лакрица еле дышал.

– Тогда оставайся, – он пытался высвободиться, – только обещай больше не танцевать голая.

– Не могу я остаться. – Мама защёлкнула замок на чемодане. – Здесь у меня будет зимний психоз круглый год. Я выздоровею, Лакрица. Когда-нибудь ты поймёшь меня.

– Хочешь сказать, когда я стану Дедом Морозом? – спросил он.

– Ну да, тогда. – И мама поцеловала его.

– Да уж, лучше иметь умную маму в Стокгольме, чем малахольную в Норрнэсе, – сказала бабушка и вместе с Лакрицей помахала вслед машине, увозящей маму Мию в аэропорт в Умео. Они махали до тех пор, пока машина не скрылась из виду.

– Стало даже модно жить с мужем порознь, – заметила бабушка.

– А кто теперь испечёт торт на мой день рождения? – спросил Лакрица.

– Я испеку, – ответила бабушка.

На свой седьмой день рождения Лакрица получил от папы большой компьютер, хотя и не загадывал его, а от бабушки – «Лего».

– Самые важные желания не всегда сбываются в день рождения, – сказала бабушка, подливая ему чай. – Подожди ещё немного.

– Больше всего мне хотелось бы иметь друга. – Лакрица потянулся за третьим куском торта.

– А Пер-Юнас с Анной-Сарой?

– Нет, они не считаются.

Привезение

Анна-Сара с Пером-Юнасом стояли у загородки в саду Анны-Сары и поглаживали Паракка, домашнего оленя. Лакрица шёл мимо.

– Можно мне тоже? – спросил он.

– Не-a, – ответила Анна-Сара, – у тебя мама чокнутая.

– А вот и нет!

– А вот и да! Танцевала голая, все видели.

Тут Лакрица, совсем забыв, что мускулов у него нет, размахнулся и стукнул Анну-Сару так, что у неё кровь пошла из носу и несколько капель упали на снег. На лице у Анны-Сары застыло изумление, у Пера-Юнаса тоже, но больше всех – у Лакрицы. Значит, когда ему исполнилось семь лет, он всё-таки стал храбрым и обзавёлся крепкими мускулами! А он и не заметил.

Тут Анна-Сара сообразила, что ей больно, и начала реветь, а Пер-Юнас заорал:

– Ах, ты та-ак!..

И Лакрица решил дать дёру. Пер-Юнас помчался за Лакрицей по дороге, потом через олений загон. К счастью, мокрый снег мешал, и Пер-Юнас с каждым шагом проваливался всё глубже. Так что Лакрица удрал и спасся в лесу на высоком дереве.

Там он сидел, думая о маме Мии, карибских празднествах и о Бобе Марли, которого уже нет в живых. Иногда Лакрице казалось, что и мамы нет в живых, хотя она и звонила каждый вечер и желала ему спокойной ночи. В основном говорила она, у Лакрицы мало что находилось сказать. Мама рассказывала, как она работает в магазине «H & M». Время от времени она ходила в кино с какой-нибудь подругой. Когда она произносила слово «Стокгольм», голос у неё становился радостным.

А Лакрице было грустно думать о Стокгольме и маме Мии. И о Пере-Юнасе с Анной-Сарой тоже. Хорошо ещё, думал он, никто не видит, как он сидит на дереве и плачет. А то стали бы дразниться и обзывать его слюнтяем. Он вытер слёзы заледенелыми варежками. Вот только заледенелыми варежками плохо получалось держаться за ветки. Лакрица потерял равновесие и свалился вниз. Как астероид с неба.

Лакрица знал, что из-за астероида может возникнуть такая огромная дыра в Земле, что наводнение накроет всю Америку. Он это видел в одном фильме. Падая, он успел подумать, большую ли яму проделает семилетний мальчик, у которого наросло не слишком много мышц. Вероятно, не такую большую, чтобы вызвать наводнение.

В двух метрах от земли его куртка зацепилась за ветку, и он повис в воздухе. Шапка слетела и валялась в снегу под ним.

– Ты в своём уме или как? – послышался чей-то голос совсем рядом. – Что, жить надоело?

– Я не нарочно, – сказал Лакрица.

– Нарочно, не нарочно, – проворчал голос. – Зачем бы такое делать нарочно? Чтобы стать плоским, как блин? Хотя блин не так уж плох, особенно с вареньем из морошки.

Лакрица пытался разглядеть, чей там голос, но не так-то легко обернуться, когда висишь вниз головой, как летучая мышь, и боишься сделать яму в земле.

– Я Привезение, – сообщил голос после паузы.

– Привидение? – переспросил Лакрица.

– Ты, что ли, глухой? – строго спросил голос. – Я говорю, Привезение!

– А я Лакрица.

Опять стало тихо.

– Ты из Стокгольма? – спросил Лакрица.

– Не знаю я никакого Стокгольма.

– Тогда откуда? Из Норвегии?

– Вот ещё. Я из Нитам-Нисяма.

– А-а-а…

Они помолчали. Лакрица всё висел, как летучая мышь, и чувствовал, что к голове приливает кровь. А это не особенно приятно.

– Ты мне не поможешь? – наконец спросил Лакрица.

– А зачем? – спросило Привезение. – Ещё начнёшь обзываться.

– Я никогда не обзываюсь, – сказал Лакрица.

– Поклянись, – потребовало Привезение. – А то какой смысл?