Текст книги "Лакрица и Привезение"

Какашки в усах

Сама бабушка рыбачить не успевала, ведь летом она работала в гостинице в Стуро.

– На хлеб-то надо зарабатывать, – говорила она.

– Я тоже скоро начну, – обещал папа, потирая покрасневшие из-за компьютера глаза. – Заработаю кучу денег.

– Вот и славно, – отвечала бабушка и гладила папу по голове. – Хотя мы тебя и так любим.

Большинство деревенских были на летних выпасах оленей или на дачах. Остались лишь старики да семейка Пера-Юнаса. Ну и конечно, Лакрица с бабушкой и папой да ещё Привезение. Раньше Пер-Юнас часто уезжал с семьёй Анны-Сары в горы на выпас оленей, он это любил. Но нынешним летом его не отпустили: он должен был колоть дрова. Его папаша свалил три огромных берёзы и распилил на куски, чтобы Пер-Юнас мог их колоть.

– Когда закончишь, отвезу тебя в горы, – пообещал он, – но ни днём раньше.

Придурок папаша считал, что дети должны приносить пользу. А ещё ему хотелось, чтобы у Пера-Юнаса стали такие же сильные мышцы, как у него самого, а для этого поколоть дровец – ровно то что надо.

– Терпеть его не могу, – признался Пер-Юнас, когда Лакрица с Привезением остановились посмотреть, как Пер-Юнас ставит чурку на колоду, потом замахивается – и поленья разлетаются во все стороны.

На щеках Пера-Юнаса виднелись полосы от слёз, и он уже так вспотел, что приманил всех деревенских комаров.

– Как же я его ненавижу, – снова буркнул он.

Лакрица понял, кого – его. Придурок папаша лежал в шезлонге в тенёчке под зонтом и посапывал.

– Мне даже нельзя сходить на озеро искупаться, – пожаловался Пер-Юнас, – иначе я не успею всё поколоть до конца лета.

– Я могу немного поколоть, пока ты сбегаешь и окунёшься, – предложил Лакрица.

– Правда?

– Ага, – подтвердил Лакрица. Ему было так жалко Пера-Юнаса, что он даже позабыл старые обиды.

Пер-Юнас протянул тяжеленный топор. Лакрица едва его удержал.

– Слабак, – усмехнулся Пер-Юнас. – Ничего у тебя не выйдет, разве что по коленке себе треснешь.

Оглядевшись вокруг, Пер-Юнас увидел молоток. Тогда он вручил Лакрице молоток и велел просто стучать.

– Тогда папаша решит, что это я колю дрова, – сказал он и побежал в сторону озера, преследуемый комариным роем.

– Что толку помогать этому паршивцу? – спросило Привезение и запрыгнуло на колоду, потому что Тяпка, пёс Пера-Юнаса, подскочил и собирался его обнюхать. – Давай лучше устроим чего-нибудь повеселее, со смыслом.

Тут Привезение замолчало и принялось с интересом разглядывать Тяпку, который уселся покакать на газоне. От кучки шёл пар.

– Идея, – объявило оно и запрыгало на колоде. – Мы натрём папашины усы собачьими какашками!

– Ты с ума сошёл! – Лакрица даже перестал стучать молотком. – Такого нельзя делать.

– Вот именно что нельзя. – Привезение сияло, как солнце. – А иначе какой смысл?

– А если он проснётся?

– Ха. – Привезение достало свою золотую пуговицу. – Подую и погружу его в глубокий сон, я как раз недавно этому научился. Он до-о-олго не проснётся!

– Мог бы и раньше сказать, – заметил Лакрица, потирая затёкшую руку. – Тогда мне не пришлось бы столько времени стучать молотком.

– Не ной, лучше тащи какашки!

– Почему я? Это же твоя идея!

– А почему я должен всё делать? – возмутилось Привезение. – И придумывать отличные идеи, и дуть в дырочку, и в сон погружать. Ты даже не представляешь, как тяжело проделывать фокусы.

Этого Лакрица, конечно, не представлял. Он также не был уверен, что втереть какашки в усы – такая уж отличная идея. А вдруг папаша Пера-Юнаса всё-таки проснётся?

– Если вечно обо всём тревожиться, ничего весёлого не жди, – сказало Привезение.

Лакрица нацепил пару садовых перчаток, подобрал собачью какашку и подкрался к громко храпевшему придурку папаше.

– Втирай, – нетерпеливо хихикнуло Привезение. – Это будет моя сама лучшая шалость.

Лакрица пытался не дышать, пока натирал горделивые папашины усы. Интересно, что такое вонючее ел пёс? Внезапно придурок папаша проснулся.

– Ты? – удивлённо уставился он на Лакрицу.

– Нет, – прошептал тот, – это вам снится.

– А-а-а, – пробормотал папаша Пера-Юнаса и снова улёгся, почмокав губами.

Лакрице даже показалось, что немного какашек попало и в рот.

– Отличный глубокий сон, – довольным тоном сказало Привезение. – Вообще-то я не был уверен, что всё получится.

– С ума сойти, – сказал Лакрица.

– Это точно, – согласилось довольное Привезение. – Иногда в том и смысл, а иначе слишком скучно.

– Он мог меня отколотить. В этом, по-твоему, тоже был бы смысл?

– Опять ты тревожишься, – заметило Привезение, покачав головой. – И когда только перестанешь?

Едва Лакрица вернулся к колоде, как появился Пер-Юнас.

– Ну как, всё в порядке?

– Отлично. – Лакрица с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться.

Пер-Юнас подозрительно оглядел его, а затем своего отца, храпевшего так, что усы вибрировали.

– Ну, тогда я ещё поколю! – Пер-Юнас взялся за топор обеими руками.

Пока Лакрица шёл по дороге, ему было слышно, как трещат и разлетаются поленья.

– Эй, Лакрица!

Обернувшись, он увидел выбежавшего на дорогу Пера-Юнаса.

– Спасибо! – крикнул Пер-Юнас и приветственно поднял руку.

Лакрица тоже поднял руку и не опускал, пока Пер-Юнас не вернулся к своей колоде.

– Кто последний, тот дурак! – крикнул Лакрица Привезению и помчался к озеру, хотя и знал, что проиграет.

Ничего страшного, он всё равно чувствовал себя победителем.

Настоящий северный супермужик

Привезение поймало три форели, а Лакрица – тридцать шесть комариных укусов. Когда они шли домой, треск поленьев был уже не слышен. Зато слышны были ужасные крики и ругань, так что Привезение пришло в восторг. И доносилось всё это из сада Пера-Юнаса.

Лакрица остановился у калитки, где уже собралось несколько туристов. Они глазели на придурка папашу Пера-Юнаса. Папаша ползал по саду на четвереньках и по-собачьи принюхивался. Тяпка лежал, притаившись, под крыльцом.

– Что случилось? – невинно поинтересовался Лакрица.

– Не знаю, – ответил Пер-Юнас. – Мне кажется, папаша получил солнечный удар. Он спал, а проснувшись, почуял запах собачьего дерьма – и внутри, и снаружи. Я ничего не чувствую.

– И я тоже. – Лакрица втянул носом воздух.

– Как будто пёс-мерзавец нагадил мне прямо в нос! – истерически вскрикнул придурок папаша, бросился к шлангу и начал поливать себя с головы до ног.

Лакрица нервно хихикнул, а Привезение так залилось смехом, что у него началась икота.

– Ну и веселье! – радовалось оно. – Пожалуйста, запомни все ругательства. Вот этого последнего, например, я вообще никогда не слышал.

Вода из шланга хлестала ледяная, и придурок папаша Пера-Юнаса заверещал ещё громче.

– Только настоящий северный супермужик может так здорово кричать, – объяснил Лакрица туристам, глазевшим рядом. – Не забудьте сделать фотографии.

На следующий день Лакрица с отцом встретили папашу Пера-Юнаса в магазине. Лакрица не удержался и хихикнул. Там, где раньше красовались усы, всё было чисто выбрито. Без усов придурок папаша выглядел чуть ли не добрым. У него оказался красивый рот – такие рты мама Мия обычно рисовала у принцесс.

– Красота! – восхитился папа.

– Заткнись, – пробурчал придурок папаша и засунул непомерную дозу нюхательного табака в принцессистый рот.

– На твоём месте я бы взял твоего парня, рванул вместе с ним в горы и оставался бы там, пока усы снова не отрастут, – сказал папа. – Непорядок, если у туристов сложится превратное мнение о северных супермужиках.

Это было лучшее лето на Лакрицыной памяти. Ему не приходилось трястись от страха ни из-за Пера-Юнаса, ни из-за его папаши, потому что они уехали в горы, в точности как советовал папа.

– Я тебе так и говорил, – напомнило Привезение в конце лета. – Есть смысл в том, чтобы намазать усы собачьими какашками! Вот чего я не понимаю, так это какой тебе смысл завтра идти в школу.

– Чтобы научиться разному, – ответил Лакрица. – И найти новых друзей.

– У тебя есть я. Разве этого мало? – удивилось Привезение.

– Ты же здесь не всегда, – возразил Лакрица.

– Мне нужно разобраться, для чего нужна пятая дырочка и как попасть в Фантазину, ясно? К тому же у тебя теперь есть кукла.

Летом бабушка сшила Лакрице куклу-Привезение, когда то исчезло на несколько недель и Лакрица страшно по нему тосковал. Такой замечательной куклы Лакрица ещё не видел. Он мог смотреть на неё часами.

– Это просто совершенство, – обрадовалось Привезение. – В ней изумительно всё: рост, изящество, мягкость – ну в точности я. Но знаешь, что самое изумительное?

– Что?

– Что я могу себя обнять, – сказало Привезение и обхватило куклу. – Кто ещё это может?

Когда Привезения не было дома, кукла спала в санках. И тогда Лакрице было не так одиноко. Странно, но, когда привыкаешь, что у тебя есть друг, без него становится ещё более одиноко, чем раньше, когда друга не было. С другой стороны, Лакрица не был уверен, что мальчики-школьники могут иметь кукол. У Пера-Юнаса куклы наверняка не было.

Привезение осторожно подуло в золотую пуговицу. Из дырочки вылетело небольшое торнадо, покружило по комнате, превратилось в облако и пролило дождик на Лакрицу и Привезение.

– Я же сказал тебе не тренироваться делать дождь над кроватью. Папа решит, что я описался.

– Извини, – возразило Привезение, – но это был не дождь, а слёзы. Или ты думаешь, мне лучше плакать из глаз?

Две большие слезы скатились по его щекам, за ними ещё несколько.

– Почему это ты грустный, когда я весёлый? – удивился Лакрица и почесал Привезение у африканских косичек.

– Потому что я точно знаю, что с завтрашнего дня ничего уже не будет по-прежнему.

Спасительное торнадо

Школьный автобус должен был подъехать не раньше девяти, но папа разбудил Лакрицу в шесть.

– Ты опять описался, – разочарованно сказал он, усаживаясь на край кровати и строго глядя на Лакрицу. – Ты достаточно большой, чтобы не делать этого, уже школьник.

– Это Привезение плакало, – сонно пробормотал Лакрица.

– И ты уже вырос из этих своих кукол и привезений, – продолжил папа.

– Из привезений не вырастают. – Тут Лакрица заметил, что санки пустые.

Он надеялся, что в первый день отправится в школу вместе с Привезением, но оно опять исчезло.

– Не рассказывай о Привезении в школе, – озабоченно посоветовал папа. – Не то тебя задразнят.

Папа потёр усталые красные глаза. Дни и ночи напролёт он сидел у компьютера и барабанил по клавишам.

– Ладно, – кивнул Лакрица.

– Обещай, – потребовал папа. – Ты даже не представляешь, какими злыми бывают люди.

Лакрица как раз лучше всех это представлял. В этом деле он был просто чемпионом мира – с его-то опытом.

– Ну, – папа поднял Лакрицу на руки и отнёс в душ, – пора собираться.

Вымытый Лакрица переоделся в новую одежду, присланную мамой из Стокгольма. Накрывая стол для завтрака, папа постелил скатерть и даже выложил рождественские салфетки. От этого Лакрица занервничал. Он хотел идти в школу и совсем не боялся. Но теперь у него вдруг разболелся живот, он не мог проглотить ни кусочка.

– Не беспокойся, – продолжал наставлять папа. – Всё будет хорошо! Только не заговаривай там о Привезении.

Пер-Юнас и Анна-Сара только что вернулись с гор и были коричневые, как пряники. Они прыснули со смеха, завидев Лакрицу, который подходил к автобусу за руку с папой. Лакрица попытался выдернуть руку, но папа держал крепко.

– Ну, вот и автобус! – сказал папа. Как будто и так не видно. – Пора, Лакрица! Как бы мне хотелось, чтобы Мия была здесь. – Папа обнял его. – Мой большой мальчик! – Он поцеловал Лакрицу в ухо, блестевшее багрово-красным из-под новой кепки.

Пер-Юнас и Анна-Сара опять захихикали. Водитель, открывший дверь, и дети, уже сидевшие в автобусе, глазели на них.

– Ты садишься или как? – спросил водитель.

– Ага, если смогу вырваться, – ответил Лакрица.

– Все меня покидают, – мрачно заметил папа, ещё крепче прижимая сына. – Сначала Мия, теперь ты.

– Но я же вернусь после полудня, – напомнил Лакрица, безуспешно пытаясь высвободиться.

Автобус снова засигналил, но папа не замечал. Уши у Лакрицы ещё больше покраснели, он уже весь вспотел. Вдруг откуда ни возьмись появилось маленькое торнадо. Оно покружило вокруг папы и Лакрицы, затем вклинилось между ними и слегка отодвинуло папу. Папа страшно удивился, зато Лакрица воспользовался моментом и вскочил в автобус.

– Привет, парень в ночнушке, – сказал один из одноклассников Анны-Сары. – Ты как, впрыгивал в новые деревья в последнее время?

Лакрица сделал вид, что не слышал. Он опустился на сиденье и с благодарностью помахал Привезению, убиравшему золотую пуговку в карман. Выглядело оно не менее грустно, чем папа. Но Лакрица всё равно был рад, что попал наконец в автобус. Он улыбнулся пареньку, сидевшему рядом. На коленях у того лежал футляр от скрипки. Мальчик улыбнулся в ответ и протянул руку.

– Привет, меня зовут Клинт-Клинт-Хенрик, – сказал он.

Клинт-Клинт-Хенрик

– Я заикаюсь, – сообщил Клинт-Клинт-Хенрик.

– А у меня уши торчат, – ответил Лакрица.

– У меня отец пьющий, – прошептал Клинт-Клинт-Хенрик.

– А моя мама любит бегать голышом по снегу, – прошептал Лакрица.

– Мой папа помешан на Клинте Иствуде.

– А моя мама – на Бобе Марли, – пробормотал Лакрица.

– Моя мама часто плачет, – признался Клинт-Клинт-Хенрик.

– Моя тоже, – шепнул Лакрица. – Льёт реки слёз. Но теперь уже нет, теперь она перебралась в Стокгольм.

Клинт-Клинт-Хенрик накрыл Лакрицыну руку своей.

– Папа, когда напьётся, любит крушить всё подряд, поэтому моя мама плачет.

Лакрица положил свою руку на Клинт-Клинт-Хенрикову.

– Я писаю в постель, – сказал Лакрица.

Клинт-Клинт-Хенрик прыснул. Плечи его затряслись от смеха, и, не выдержав, он повалился на Лакрицу. Зачем Лакрица это сказал? Про то, что писается. Теперь, наверное, все узнают, все будут над ним насмехаться. «Балбеса из Стокгольма» и «парня в ночнушке» ещё можно было бы стерпеть, но это…

Как же глупо он попался! Клинт-Клинт-Хенрик только притворялся добреньким. Может, это Пер-Юнас его подговорил? Может, Лакрице придётся теперь закончить школу в тот же день, когда он её начал, – и никаких новых друзей. Ведь кому захочется дружить с тем, кто писает в постель?

– Не над чем тут смеяться. – Лакрица пихнул хихикающего Клинт-Клинт-Хенрика.

– Ага, ведь я тоже… в общем, писаю в постель!

– Правда?! – Лакрица не верил своим обветренным ушам.

– Ага, – подтвердил Клинт-Клинт-Хенрик. – С ума сойти!

– Уписаться можно, – согласился Лакрица.

Потом оба смеялись над тем, как всё это глупо и как здорово, что они оба такие.

– О чём смеётесь, мелюзга? – спросил Пер-Юнас.

Лакрица с Клинт-Клинт-Хенриком не потрудились ответить. Они лишь посмотрели друг на друга и заулыбались. Улыбались они так долго, что щёки заболели. Улыбались столько, что решили немного побоксировать. Но слегка, совсем не больно. Было такое чувство, как будто бегаешь голышом под тёплым летним дождичком. Лакрица понял, что больше никогда не будет чувствовать себя одиноко.

Клинт-Клинт-Хенрик с Лакрицей были единственными, кто пошёл в первый класс в этом году. Они сидели рядом в классе, в столовой, в автобусе. Они ходили рядом на переменках, когда остальные играли в футбол, ведь никто из игравших не хотел их брать в свою команду.

– Не важно, – заметил Лакрица, – мы всё равно будем вместе.

– Потому что мы одинаковые, – сказал Клинт-Клинт-Хенрик. – Хотя тебе нравится Боб Марли, а мне – Паганини.

Паганини был такой же покойник, как Боб Марли, только он играл на скрипке, а не на гитаре. Клинт-Клинт-Хенрик тоже играл на скрипке. Скрипка – самое ценное, что у него было. Он унаследовал её от дедушки, и никто, даже он сам, не мог понять, как это он научился так красиво играть.

– Само получается, – объяснял Клинт-Клинт-Хенрик.

Скрипку он брал с собой повсюду, даже в школу – боялся, что папа напьётся и разломает её.

– А новую мне не купить.

Учительница хотела, чтобы он сыграл в классе, но Клинт-Клинт-Хенрик не горел желанием.

– Они ничего не поймут, – объяснял он учительнице. – Им интересны футбол и скутеры, а не Паганини.

– Какой тогда смысл играть для них? – пришёл на помощь Лакрица. – Они будут только дразниться.

Лакрица не был уверен, что он и сам по-настоящему понял Паганини. Паганини звучал совсем не так, как Боб Марли или как музыка по радио или в программе MTV. Когда Клинт-Клинт-Хенрик играл, появлялось такое чувство, как будто стоишь на вершине горы, горло перехватило и становилось одновременно радостно и печально оттого, что всё вокруг так прекрасно, а сам ты такой маленький.

– Вот-вот, именно так! – кивал Клинт-Клинт-Хенрик. – Я знал, что ты поймёшь.

Они понимали друг друга во всём и через несколько недель стали не разлей вода. Если учительница спрашивала Клинт-Клинт-Хенрика, часто отвечал Лакрица. Клинт-Клинт-Хенрик рад бы и сам, но его ответы отнимали много времени. Он спотыкался о какое-нибудь слово и не мог двинуться дальше. Тогда Пер-Юнас клал голову на парту и начинал храпеть.

Только с Лакрицей Клинт-Клинт-Хенрик никогда не заикался, отчего Лакрица чувствовал себя очень важной персоной.

Рыжие муравьи в трусах

Никогда в жизни Лакрица ещё не чувствовал себя важной персоной. Это оказалось отличное чувство, и оно сделало его смелым.

– Кто знает, какое млекопитающее самое большое на свете? – спросила однажды учительница.

Почти все в классе подняли руку. Клинт-Клинт-Хенрик тоже. Ему не хотелось, чтобы спросили его, но надо было показать учительнице, что он тоже знает.

– Ну, Клинт-Клинт-Хенрик? – сказала учительница.

Вставая, Клинт-Клинт-Хенрик закашлялся. Лакрица ясно видел ужас в его глазах. Пер-Юнас уронил голову на парту и начал храпеть. Анна-Сара захихикала, а некоторые вздохнули. Лакрица вскочил так резко, что его стул с грохотом опрокинулся.

– А ну заткнулись, вы, рыжие муравьи! – крикнул он.

Пер-Юнас тут же перестал храпеть и с удивлением уставился на Лакрицу. Лакрица выглядел не менее удивлённым. Не говоря ни слова, он поднял свой стул и сел. В классе царила мёртвая тишина. Даже учительница ничего не сказала.

– Это кит, – сказал Клинт-Клинт-Хенрик громко и ясно, ни разу не запнувшись.

После физкультуры Лакрица и Клинт-Клинт-Хенрик не спеша помылись в душе. Закончив, они увидели, что остальные уже успели одеться, но сидели на скамьях и с любопытством поглядывали на Лакрицу.

Лакрица оделся по-быстрому: трусы, брюки. Он терпеть не мог, когда его разглядывают. Голова застряла в вороте футболки, и он занервничал. Так занервничал, что у него в заду начало чесаться.

– Ой! – внезапно выкрикнул он. – Ой-ой-ой!

Чесалось, как будто жгло огнём, даже хуже. Пер-Юнас и другие смеялись до икоты. Лакрица сдёрнул брюки и увидел в трусах ядовитых рыжих муравьёв. Несколько сидели присосавшись. Если бы можно было содрать с себя кожу, Лакрица сделал бы это не задумываясь.

Клинт-Клинт-Хенрик наполнил раковину водой и закричал:

– С-с-садись с-с-скорее!

Лакрица подпрыгнул и плюхнулся красным задом в холодную воду.

– Только попробуй ещё раз назвать меня рыжим муравьём, – пригрозил Пер-Юнас.

Прозвенел звонок, но Лакрица всё сидел в раковине.

– Пусть дразнятся сколько угодно, – произнёс Клинт-Клинт-Хенрик, вытряхивая рыжих муравьёв из трусов Лакрицы, – а нам плевать.

– Плевать, – повторил Лакрица, – потому что мы вместе!

Самые заботливые

– Клинт-Клинт-Хенрик очень тебя любит, – сказала бабушка, – ты должен о нём заботиться.

– Буду заботиться сильнее всех в мире, – пообещал Лакрица.

– Даже сильнее, чем обо мне, – ревниво заметило Привезение.

– Ну сильнее… но одинаково, – сказал Лакрица.

– Вот уж никакого смысла, – возразило Привезение. – О ком-то одном надо заботиться больше всех. Особенно обо мне.

Лакрица тоже немного ревновал. Ему иногда казалось, что бабушка любит Клинт-Клинт-Хенрика больше него.

– Не ревнуй, – говорила бабушка и гладила Лакрицу по голове. – Ревность – опасная болезнь. Она может есть поедом, как зверюга. Вот любви бояться не надо. Чем больше ею одариваешь, тем больше получаешь взамен.

Может, именно потому многие не любят Лакрицу и Клинт-Клинт-Хенрика, что сами они многих не любят?

– Нам нужно этому научиться, – сказал Лакрица Клинт-Клинт-Хенрику. – И тогда мы станем популярными.

– А нам это надо – становиться популярными? – спросил Клинт-Клинт-Хенрик.

– Ага, чтобы опять не начались рыжие муравьи в трусах.

Несколько дней они с Клинт-Клинт-Хенриком пытались проникнуться симпатией к Анне-Саре и Перу-Юнасу, хотя это было нелегко.

– Ух ты, здорово у тебя получается подбрасывать! – сказал Лакрица и с любовью посмотрел на Пера-Юнаса, который пытался зашвырнуть его новую шапку на дерево.

– Сдурел, что ли? – огрызнулся Пер-Юнас. – Нечего на меня пялиться, а то схлопочешь!

– Какая ты хо-хорошенькая, – сказал Клинт-Клинт-Хенрик Анне-Саре. – Ты мне нравишься!

– А я тебя терпеть не могу, – отозвалась Анна-Сара, пихая Клинт-Клинт-Хенрика. – И тебя тоже, – обернулась она к Лакрице и сыпанула ему песку за шиворот.

– Мне достаточно любить тебя, Привезение и бабушку, – сказал наконец Лакрица Клинт-Клинт-Хенрику.

– А мне – тебя и бабушку, – ответил Клинт-Клинт-Хенрик.

– А как же твои мама и папа? – спросил Лакрица.

– Они не считаются, – ответил Клинт-Клинт-Хенрик. – Их ведь надо любить. Хотя не всегда хочется. Наверняка про это есть какой-нибудь закон.

Когда Клинт-Клинт-Хенрику разрешали, он ехал школьным автобусом до Норрнэса и оставался на ночь у Лакрицы. А Лакрица к другу не ездил.

– Не стоит, – говорил Клинт-Клинт-Хенрик. – Никогда не знаешь, какое у папы настроение. Лучше к вам. У вас дома всё ясно.

Тут он был прав. Папа всегда сидел у компьютера, бабушка готовила ужин. Папа давно уже забыл, что обещал быть Лакрице и папой, и мамой. Он создавал компьютерную игру. Но это был страшный секрет. Папа боялся, что кто-нибудь её присвоит, если увидит раньше времени. Даже Лакрице и бабушке не разрешалось в неё заглядывать.

– Он у меня чокнутый, – говорил Лакрица. – Так, наверное, со всеми случается, кто сидит перед компьютером без передышки.

– Хотя бы не пьёт, – отвечал Клинт-Клинт-Хенрик. – Можешь радоваться.

Когда Клинт-Клинт-Хенрик оставался ночевать, бабушка засиживалась у них допоздна. Ей особенно нравилось, когда Клинт-Клинт-Хенрик играл на скрипке. Она закрывала глаза и плакала, хотя ей совсем не было грустно. Как это странно, думал Лакрица.

Только Привезение не любило Клинт-Клинт-Хенрика. Когда Лакрица с Клинт-Клинт-Хенриком играли с конструктором «Лего» или рисовали, наверху появлялась грозовая туча, и на Клинт-Клинт-Хенрика проливался дождь. Когда они строили до́ма шалаш, им часто приходилось выбегать в сад, потому что воздух кто-то сильно портил, а когда они возвращались, почти всегда оказывалось, что шалаш разрушен. Но хуже всего было, когда Клинт-Клинт-Хенрик оставался на ночь. Тогда Привезение куксилось несколько дней. Лакрица умолял Привезение показаться Клинт-Клинт-Хенрику, чтобы они могли дружить втроём, но оно отказывалось.

– Оставь его в покое, – говорил Клинт-Клинт-Хенрик. – Он мне не доверяет.

– Не доверяю, – соглашалось Привезение, корча рожи в сторону Клинт-Клинт-Хенрика. – Играй сам с этим дурачком. Я же тебе не нравлюсь.

– Нравишься, – уверял Лакрица. – Ты тоже мой лучший друг. Ведь можно иметь несколько лучших друзей. У тебя есть друг в Нитам-Нисяме?

– Нет, у меня есть только ты. Зря я спас тебя с дерева в тот день. Ты мог бы свалиться и сделать дыру в земле… Мы уже так давно не делали ничего со смыслом!

– Я учусь читать и писать, – возразил Лакрица, – в этом есть смысл.

– Нет, я про настоящий смысл, про что-нибудь запретное. Завтра отправлюсь с тобой в школу, может, подыщу там хоть что-то со смыслом. Или ты меня стесняешься?

Привезение посмотрело на Лакрицу пристально, в его взгляде мелькнула грусть.

– Я тебя не стесняюсь, – сказал Лакрица, но в животе у него начал расти тревожный комочек.