Текст книги "Приключения Арсена Люпена"

Быть может, еще никогда в жизни не приходилось ему делать над собой такого чудовищного усилия, чтобы выговорить эти слова без дрожи в голосе, ничем не выдав неистовства, бушевавшего в нем. Правда, тут же его блестящая реакция, потоки ярости и ненависти прорвали плотину, и он вновь обрел волю; резким жестом достав револьвер, он навел его на мадемуазель Дестанж.

– Сию же минуту, сию же секунду остановите машину, Люпен, или я стреляю в мадемуазель.

– Советую целиться в щеку, если вы хотите попасть в висок, – не поворачивая головы, ответил Люпен.

– Максим, – сказала Клотильда, – не надо ехать слишком быстро, мостовая скользкая, а я такая трусиха.

Она все улыбалась, глядя на мостовую, вперед, на неровную дорогу.

– Да пусть же он остановится! Пусть он остановится, наконец! – сказал ей Шолмс, взбешенный от злости, распиравшей его. – Вы же видите, что я способен на все!

Дулом револьвера он касался ее локонов.

Она прошептала:

– Этот Максим – сама неосторожность! На такой скорости нас наверняка занесет.

Шолмс положил в карман револьвер и схватился за ручку дверцы, готовый выскочить из автомобиля, несмотря на всю абсурдность такого поступка.

Клотильда сказала ему:

– Осторожнее, господин Шолмс, за нами машина.

Он отклонился. За ними действительно следовал автомобиль, огромный, кровавого цвета, жуткий на вид из-за своего острого носа и четверых в кожанках, сидевших в нем.

«Ну-ну, – подумал он, – меня неплохо охраняют, надо запастись терпением».

С гордым покорством людей, отступающих в ожидании лучших времен, когда фортуна отворачивается от них, он скрестил на груди руки. И пока они переезжали Сену, неслись через Сюрен, Рюэй-Мальмезон и Шату, смирившись и не двигаясь, обуздав свой гнев, он безо всякой горечи размышлял о том, каким именно чудом Арсену Люпену удалось оказаться на месте шофера. Что славный парень, которого он выбрал утром на бульваре, мог быть заранее оказавшимся там соучастником, Херлок не допускал. Однако Арсена Люпена кто-то, без всякого сомнения, предупредил, и случиться это могло только после того, как он, Шолмс, стал угрожать Клотильде, раньше-то никто не мог знать о его планах. Но с того момента он с Клотильдой не расставался ни на секунду.

И вдруг его потрясло одно воспоминание: девушка попросила телефонистку соединить ее с портнихой. И он сразу же все понял. Еще тогда, когда он только сказал, что он новый секретарь господина Дестанжа и хочет побеседовать с ней, она почуяла опасность, угадала имя и цель посетителя и спокойно, самым естественным на свете образом, словно она действительно делала то, что хотела показать, она призвала на помощь Люпена, пользуясь условленными между ними формулами.

Как появился Арсен Люпен, как увидел этот автомобиль со включенным мотором, показавшийся ему подозрительным, как он подкупил шофера – все это было не важно. Что восхищало Шолмса до такой степени, что он даже стал меньше злиться, так это воспоминание о той минуте, когда обыкновенная женщина – правда, влюбленная, – справившись с волнением, подавив все свои страхи, не моргнув глазом, с каменным лицом обвела старика Херлока Шолмса вокруг пальца.

Что можно поделать с человеком, у которого такие помощники и кто одним своим влиянием может внушить женщине такую отвагу и такую энергию!

Переехали Сену, подъезжали к Сен-Жермену; но в пятистах метрах от въезда в этот городок автомобиль замедлил ход. Вторая машина поехала рядом, затем обе остановились. Поблизости не было ни души.

– Господин Шолмс, – сказал Люпен, – будьте так любезны, пересядьте, пожалуйста, в другую машину. Наша и впрямь едет очень медленно!..

– Как это! – поспешно воскликнул Шолмс, у которого выбора никакого не было.

– И позвольте предложить вам эту шубу, мы будем ехать довольно быстро, и еще разрешите угостить вас двумя сэндвичами… Да, да, не отказывайтесь, кто знает, когда вам удастся пообедать!

Четверо вышли из машины. Один из них приблизился, и, как только он снял очки, которые совершенно преображали его, Шолмс узнал господина в рединготе из венгерского ресторана. Люпен сказал ему:

– Отгоните этот фиакр шоферу, у которого я его одолжил. Он ждет на улице Лежандр, в первом винном погребке, если идти по правой стороне. Вручите ему еще тысячу франков, которая ему обещана. Ой, чуть не забыл, извольте отдать свои очки господину Шолмсу.

Люпен поговорил о чем-то с мадемуазель Дестанж, затем сел за руль, и они поехали, справа от него был Шолмс, а за ними сидел кто-то из его команды.

Арсен Люпен не преувеличил, сказав, что они поедут «довольно быстро». С самого начала скорость движения была головокружительной. Горизонт мчался им навстречу, будто его тянула к ним некая таинственная сила, и тут же исчезал, поглощаемый какой-то бездной, в которую летели, словно потоки воды, затягиваемые водоворотом, деревья и дома, леса и долы.

Шолмс и Люпен не сказали друг другу ни слова. Проносящаяся над их головами листва шумела, как прибой, в мерном ритме посаженных на некотором расстоянии друг от друга тополей. Исчезали один за другим города: Мант, Вернон, Гайон. С одного холма на другой они мчались от Бон-Секура к Кантелё, потом был Руан с его пригородами, порт, километры набережных; Руан показался одной улицей маленького городишки. В своем полете они словно едва касались крыльями Дюклера, Кодбека, окрестностей Ко, Лильбонна и Кийбёфа. И вдруг они оказались на берегу Сены, у маленького причала, возле которого стояла на якоре скромная, но ладная и крепкая яхта, ее труба выбрасывала черные кольца дыма.

Машина остановилась. За два часа они проехали более сорока лье[55]55
  Лье – старинная мера длины, равная примерно 4 км.


[Закрыть].

Появился человек в синем кителе, в расшитой золотом фуражке и отсалютовал им.

– Отлично, капитан! – воскликнул Люпен. – Вы получили телеграмму?

– Да, получил.

– «Ласточка» готова?

– «Ласточка» готова.

– В таком случае прошу вас, господин Шолмс!

Шолмс посмотрел по сторонам, увидел нескольких человек на террасе кафе, еще одного совсем рядом, с минуту поколебался, затем, поняв, что при малейшем сопротивлении его схватят, посадят на яхту и загонят в самую глубину трюма, спустился по сходням и пошел за Арсеном Люпеном в капитанскую каюту.

Она была просторной, поразительно чистой и светлой, на лакированных панелях поблескивали медные украшения.

Люпен закрыл дверь и безо всяких предисловий довольно грубо спросил Шолмса:

– Что вам на самом деле известно?

– Все.

– Все? Уточните, что именно.

В его интонациях уже не было той немного ироничной вежливости, которая была характерна для него в обращении с англичанином. Теперь в его голосе звучала властность хозяина, привыкшего командовать и привыкшего к тому, что все склоняются перед ним, будь то даже какой-нибудь Херлок Шолмс.

Они смерили друг друга взглядом, как враги; враги, гневно объявившие это друг другу. Несколько взволнованно, Люпен заговорил снова:

– Вот уже в который раз вы встаете на моем пути. Хватит с меня, мне надоело терять время на то, чтобы выпутываться из ловушек, которые вы постоянно расставляете мне. Предупреждаю вас, дальнейшие мои поступки целиком зависят от вашего ответа. Что вам известно на самом деле?

– Все, сударь, повторяю вам.

Довольно резко Арсен Люпен заявил:

– Я сам вам скажу, что вам известно. Вы знаете, что под именем Максима Бермона я… переделал пятнадцать домов, построенных Люсьеном Дестанжем.

– Да.

– Из этих пятнадцати домов вам известны четыре.

– Да.

– И у вас есть список одиннадцати других.

– Да.

– Вы взяли этот список у господина Дестанжа, без сомненья, сегодня ночью.

– Да.

– И поскольку вы предполагаете, что один из этих одиннадцати домов я, разумеется, сохранил для себя и своих друзей, вы поручили заботам Ганимара, призвав его в помощники, отыскать мое убежище.

– Нет.

– Что означает?

– Что означает, что я действую в одиночку, и у себя в помощниках я один.

– Стало быть, мне бояться нечего, поскольку вы – в моих руках.

– Вам нечего бояться, пока я буду в ваших руках.

– Это значит, что вы здесь не останетесь?

– Нет.

Арсен Люпен подошел ближе к Херлоку Шолмсу и, положив руку ему на плечо, сказал:

– Послушайте-ка, сударь, у меня нет настроения спорить с вами, да и вы, на свое несчастье, ничего со мной поделать не можете. Так что давайте с этим покончим.

– Давайте.

– Вы дадите мне свое честное слово, что не будете пытаться улизнуть с яхты, пока мы не войдем в воды Англии.

– Даю вам свое честное слово, что буду пытаться сбежать с этого судна всеми возможными способами, – ответил неукротимый Шолмс.

– Но, черт побери, вы же понимаете, что мне стоит только слово сказать – и вы будете лишены возможности даже пошевелиться. Все мои люди слепо повинуются мне. По моему знаку они наденут вам цепь на шею.

– Цепи рвутся.

– И бросят за борт в десяти милях от берега.

– Я умею плавать.

– Хороший ответ, – рассмеявшись, воскликнул Люпен. – Да простит мне Бог, я был в гневе. Прошу у вас прощения, мэтр… и подытожим наш разговор. Вы ведь понимаете, что я должен принять необходимые меры для собственной безопасности и безопасности своих друзей.

– Да, вы должны принять все меры. Но они ничего не дадут вам.

– Пусть. И все же вы не рассердитесь на меня, если я их приму?

– Это ваш долг.

– Тогда приступим к делу.

Люпен открыл дверь, позвал капитана и двух матросов. Эти двое схватили англичанина и, обыскав его, связали ему ноги и привязали веревками к кушетке капитана.

– Хватит! – приказал Люпен. – На самом деле только из-за вашего упрямства, сударь, и сверхсуровых обстоятельств я осмелился позволить себе…

Матросы удалились. Люпен сказал капитану:

– Капитан, один из членов экипажа останется здесь в распоряжении господина Шолмса; пожалуйста, и вы составьте ему компанию, как только вам это позволят ваши обязанности. И отнеситесь к нему со всем почтением. Это не пленник, а гость. Сколько времени на ваших часах?

– Пять минут третьего.

Люпен глянул на свои часы, затем на стенные, висевшие в каюте:

– Пять минут третьего?.. Так и есть. Сколько времени вам требуется, чтобы добраться до Саутгемптона?

– Девять часов, если не спешить.

– Вы проведете в море одиннадцать. Вам нельзя подходить к берегу до тех пор, пока в полночь из Саутгемптона не отчалит пароход, приходящий в Гавр в восемь утра. Вы понимаете, о чем я, капитан? Повторяю: поскольку для всех нас было бы крайне опасно, если бы этот господин вернулся во Францию этим пароходом, вы не должны приходить в Саутгемптон до часа ночи.

– Понятно.

– Я прощаюсь с вами, мэтр. До будущего года, на этом свете или на том.

– До завтра.

Через несколько минут Шолмс услышал, как отъехал автомобиль, и в ту же минуту где-то в глубине «Ласточки» громче запыхтела паровая машина, яхта отчаливала.

К трем часам из устья Сены они выходили в открытое море. В это время, вытянувшись на кушетке, к которой он был привязан, Херлок Шолмс спал глубоким сном.

На следующее утро, в день десятый (и последний) войны, объявленной друг другу двумя великими противниками, «Эко де Франс» опубликовала такую прелестную заметочку:

Вчера Арсеном Люпеном был принят указ об изгнании Херлока Шолмса, английского сыщика. Объявленный в полдень, указ был приведен в исполнение в тот же день. В час ночи Шолмс был высажен в Саутгемптоне.

Глава шестая
Второй арест Арсена Люпена

В восемь часов утра улица Крево от проспекта Булонского Леса до авеню Бюжо уже была забита машинами по перевозке мебели, их было двенадцать. Господин Феликс Давей, занимавший пятый этаж дома № 8, покидал свои апартаменты. Вывозил свою коллекцию мебели, к которой проявляло интерес столько иностранных корреспондентов, что ни день наведывавшихся к нему, и господин Дюбрей, эксперт, объединивший в одни апартаменты квартиру на шестом этаже того же дома и две другие, тоже на шестом этаже, в двух прилегавших к дому № 8 домах; вывозил в тот же самый день, что, конечно же, было чистым совпадением – эти господа друг с другом были незнакомы.

На одну деталь в квартале обратили внимание, но заговорили об этом много позже: ни на одной из машин не было написано ни адреса, ни фамилии переезжавшего, и ни один из грузчиков не зашел в близлежащую лавочку или кабачок. Они так прекрасно работали, что к одиннадцати часам все было закончено. По углам в пустых комнатах остались лишь кучи бумаг и тряпок, как обычно после переезда.

Господин Феликс Давей, элегантный молодой человек, одетый по самой изысканной моде, но державший в руках гимнастическую палку, вес которой указывал на то, что у ее обладателя недюжинные бицепсы, господин Феликс Давей спокойно прошел и сел на скамейку, стоявшую на аллее, в которую упирается проспект Булонского Леса; сел он лицом к улице Перголези. Возле него молодая женщина в типичном для дамы среднего сословия костюмчике читала газету, пока ребенок возился с совочком в песочнице.

Через некоторое время Феликс Давей, не поворачивая головы, спросил ее:

– Что Ганимар?

– Ушел сегодня в девять утра.

– Куда?

– В префектуру.

– Один?

– Один.

– Телеграмм ночью не было?

– Никаких.

– В доме вам по-прежнему доверяют?

– Да, в высшей степени. Я немного помогаю госпоже Ганимар, и она рассказывает мне обо всем, что делает ее муж… Мы провели все утро вместе.

– Это хорошо. До новых распоряжений продолжайте приходить сюда каждый день к одиннадцати часам.

Он поднялся и пошел в китайский павильончик возле площади Дофина, где скромно перекусил – два яйца, овощи, фрукты. Затем вернулся на улицу Крево и сказал, обратившись к консьержке:

– Я загляну наверх, а потом сдам вам ключи.

Свой обход он закончил комнатой, служившей ему кабинетом. Там он взял в руку конец газовой трубы, шедшей вдоль камина, – одно из колен было разъемным, – вынул медную пробку, которой была закрыта труба, приладил к ней маленький аппаратик в форме рожка и свистнул.

В ответ раздался чуть слышный свист. Поднеся рожок к губам, он прошептал:

– У вас никого, Дюбрей?

– Никого.

– Я могу подняться?

– Да.

Он положил трубу на место, размышляя: «До чего может дойти прогресс? Наш век буквально кишит маленькими изобретениями, делающими жизнь очаровательной и удивительно яркой. И такой забавной!.. Тем более если умеешь так играть в жизнь, как я».

Он повернул один из мраморных завитков на камине. Мраморная доска в камине пришла в движение, зеркало над ним поехало по невидимым полозьям, и открылось зияющее пространство, в котором виднелись первые ступеньки лестницы, встроенной прямо в камин; все это было очень чистое, чугунные детали до блеска начищены, фарфоровая плитка – белоснежна.

Он поднялся наверх. На шестом этаже – то же отверстие в камине. Господин Дюбрей ждал его.

– У вас со всем покончено?

– Да.

– Все вывезено?

– Все, полностью.

– А обслуга?

– Остались только трое из охраны.

– Пойдемте туда.

Друг за другом той же дорогой они поднялись на этаж, где жили слуги, и в мансарде увидели троих, один из них смотрел в окно.

– Ничего нового?

– Ничего, хозяин.

– На улице все тихо?

– Абсолютно.

– Еще десять минут, и я ухожу окончательно. Вы тоже уйдете. С этой минуты о малейшем движении на улице предупредите меня.

– Я постоянно держу палец на кнопке сигнала тревоги, шеф.

– Дюбрей, вы велели всем, кто занимался переездом, не касаться проводов этого сигнала?

– Разумеется, все работает прекрасно.

– Тогда я спокоен.

Оба джентльмена спустились в квартиру Феликса Давея. Вернув в прежнее положение мраморный завиток, он весело воскликнул:

– Знаете, Дюбрей, хотел бы я видеть физиономии тех, кто обнаружит все эти восхитительные фокусы, сигнальные звонки, сеть электрических проводов, акустические трубы, невидимые ходы, скользящие половицы, потайные лестницы… Настоящая феерия!

– И какая реклама для Арсена Люпена!

– Реклама, без которой можно прекрасно обойтись. Жаль покидать так прекрасно оборудованное жилище. Придется все начать сначала, Дюбрей… И по новой модели, потому что повторяться нельзя никогда. Чума на этого Шолмса!

– Он все еще не вернулся, этот Шолмс?

– А как бы он мог это сделать? Из Саутгемптона есть только один пароход, тот, что выходит в полночь. Из Гавра идет только один поезд, утренний, восьмичасовой, который приходит в одиннадцать часов одиннадцать минут. Поскольку он не сел на пароход, отчаливающий в полночь, – а он не сел на него, инструкции у капитана были очень четкие, – он может прибыть во Францию только вечером, через Ньюхевен и Дьепп.

– Если он вообще вернется!

– Шолмс никогда не бросает партию недоигранной. Он вернется, но будет слишком поздно. Мы уже будем далеко.

– А мадемуазель Дестанж?

– Я встречаюсь с ней через час.

– У нее?

– О нет! Она вернется к себе не раньше чем через несколько дней, когда буря утихнет… и когда у меня не останется других дел, кроме нее. Но вам, Дюбрей, надо поторопиться. Погрузка всех наших вещей – дело долгое, и ваше присутствие на пристани совершенно необходимо.

– Вы уверены, что за нами не следят?

– А кто может следить за нами? Я боялся только Шолмса.

Дюбрей удалился. Феликс Давей еще раз обошел помещения, поднял с пола какие-то разорванные письма, потом, увидев кусочек мела, взял его в руку и нарисовал на темных обоях столовой рамку и написал в ней так, как пишут на мемориальных досках:

Эта маленькая шутка доставила ему удовольствие. Насвистывая какую-то веселую мелодию, он глянул на надпись и воскликнул:

– А теперь, когда я урегулировал свои отношения с историками и грядущими поколениями, пора сматывать удочки. Торопитесь, уважаемый Херлок Шолмс, не пройдет и трех минут, как я покину свое убежище, и поражение ваше станет окончательным… Еще две минуты!.. Вы заставляете себя ждать, мэтр!.. Еще минута!.. Вы не идете? В таком случае объявляю о вашем поражении и своем триумфе. И на этом смываюсь. Прощай, королевство Арсена Люпена! Я тебя больше не увижу. Прощайте, пятьдесят пять комнат в шести квартирах, где я царствовал! Прощай, моя комнатушка, скромная моя комнатушка!

Звонок резко оборвал его лирическую тираду, звонок был пронзительный, короткий и резкий, он прозвенел два раза, потом еще два и затих. Это был сигнал тревоги.

Что случилось? Какая непредвиденная опасность вдруг возникла? Ганимар? Но нет…

Он хотел было вернуться в кабинет и бежать оттуда. Но прежде подошел к окну. На улице – никого. Неужто враг уже в доме? Он прислушался, и ему показалось, что он различает какой-то неясный шум. Не колеблясь больше ни минуты, он побежал в кабинет и на пороге услышал, как кто-то пытается вставить ключ в замочную скважину двери вестибюля.

– Вот черт, – прошептал он, – самое время. Дом может быть окружен… черным ходом не воспользуешься! Еще счастье, что камин…

Он мгновенно схватился за мраморный завиток. Тот не поддался. Люпен сделал большее усилие: никакого результата.

В ту же минуту ему показалось, что дверь открылась и раздались шаги.

– Черт возьми, – выругался он, – я погиб, если этот проклятый механизм…

Пальцы его сжались, он вцепился в мраморный завиток. Навалился на него всем своим весом. Ничего не поддавалось. Ничего! Какое-то невероятное невезение, ошеломляюще злобная проделка судьбы: механизм, еще секунду назад прекрасно работавший, больше не действовал!

Он остервенело впился в мраморный завиток. Механизм был мертв. Проклятье! Неужели же можно допустить, чтобы эта дурацкая преграда перекрыла ему путь. Он стучал по мрамору, яростно сжатыми кулаками молотил по нему, ругался…

– Ну что, господин Люпен, значит, что-то получается не совсем так, как вам хотелось бы?

Люпен в ужасе обернулся, его передернуло. Прямо перед ним стоял Херлок Шолмс!

Херлок Шолмс! Арсен Люпен глядел на него, жмурясь, словно ему было больно смотреть на это жуткое видение. Херлок Шолмс в Париже! Херлок Шолмс, которого он, как опасную посылку, отправил накануне в Англию, стоял перед ним, торжествующий и свободный! О! Раз вопреки воле Арсена Люпена это невероятное чудо свершилось, мир, должно быть, перевернулся, все стало ненормальным и нелогичным! Херлок Шолмс здесь, перед ним!

Англичанин заговорил, теперь настал его черед иронизировать и вести себя с той надменной вежливостью, с какой так часто противник оскорблял его:

– Господин Люпен, заявляю вам, что с этой самой минуты я никогда больше не вспомню о той ночи, которую вы заставили меня провести в особняке барона д’Отрека, никогда не буду вспоминать о несчастьях моего друга Вильсона, не буду помнить о том, как вы похитили меня на автомобиле, ни о путешествии, которое я только что совершил, привязанный по вашему распоряжению к неудобной кушетке. Эта минута затмевает все. Я больше не помню ничего. Все оплачено. Все оплачено по-королевски.

Люпен молчал. Англичанин заговорил снова:

– Вы ведь того же мнения?

Ему так не терпелось услышать утвердительный ответ, как будто он затребовал что-то вроде расписки или квитанции за возвращенное прошлое.

Люпен на минуту задумался, причем у англичанина было ощущение, что его словно прощупывают, проникая в самые тайники души, и заявил:

– Я полагаю, господин Шолмс, что для настоящего вашего поведения есть основания и они весьма серьезны?

– В высшей степени серьезны.

– То, что вы улизнули от моего капитана и моих матросов, всего лишь незначительный инцидент в нашей борьбе. Но то, что вы здесь, один передо мной, понимаете, один на один с Арсеном Люпеном, этот факт убеждает меня в том, что ваша победа настолько полна, насколько это возможно.

– Да, насколько это возможно.

– Этот дом?..

– Окружен.

– Оба соседних?

– Тоже.

– Квартира, расположенная над этой?

– Три квартиры на шестом этаже, которые занимал господин Дюбрей, тоже окружены.

– Таким образом?

– Таким образом, вы попались, господин Люпен, и положение ваше совершенно безнадежно.

Люпен испытал те же чувства, что и Шолмс во время прогулки в автомобиле, ту же дикую ярость, тот же бунт в душе и то же смирение, в конце концов, перед силой обстоятельств. Оба в равной мере могущественные, они, должно быть, одинаково воспринимали поражения – как временные неприятности, перед которыми необходимо отступить.

– Мы квиты, господин Шолмс, – отчетливо проговорил он.

Англичанин, казалось, был в восторге от этого признания. Оба замолкли. Потом Люпен заговорил снова, улыбнувшись и уже полностью овладев собой:

– И знаете, я не огорчен! Это уже стало скучным – выигрывать любой ценой. Мне оставалось только протянуть руку и поразить вас прямо в грудь. И вот теперь мне это удалось. Туше[56]56
  Туше — фехтовальный термин, означающий прикосновение оружия к противнику. (Примеч. ред.)


[Закрыть], мэтр!

Он от души смеялся.

– Наконец-то развлечемся! Люпен в ловушке. Как он из нее выберется? В ловушке!.. Ну и приключение!.. О, мэтр, я вам обязан сильными впечатлениями. Вот она, жизнь!

Сжав кулаки, он сдавил виски, словно хотел подавить в себе какую-то безумную, бушевавшую в нем радость, вел себя как ребенок, развеселившийся сверх всякой меры.

Наконец он подошел к англичанину:

– А чего вы сейчас ждете?

– Чего я жду?

– Ну да, Ганимар там, со своими людьми. Почему же он не войдет?

– Я просил его не входить.

– И он согласился?

– Я согласился принять его помощь только на тех условиях, что командовать буду я. К тому же он думает, что Феликс Давей – всего лишь сообщник Арсена Люпена!

– Тогда я задам свой вопрос иначе. Почему вы вошли ОДИН?

– Я хотел сначала поговорить с вами.

– А, вам есть о чем поговорить со мной!

Эта идея, похоже, пришлась очень по душе Люпену. Бывают обстоятельства, когда слова куда предпочтительнее действий.

– Я весьма сожалею, господин Шолмс, что не могу предложить вам здесь кресла. Вот этот полусломанный ящик вам не подойдет? А может, подоконник? Уверен, что стаканчик пива не помешал бы… Темного или светлого? Но садитесь же, прошу вас…

– Это ни к чему. Давайте поговорим.

– Слушаю вас.

– Я буду краток. Цель моего пребывания во Франции вовсе не ваш арест. Если мне и пришлось гоняться за вами, так это только потому, что никакой другой возможности достичь моей подлинной цели у меня попросту не было.

– И какова же она?

– Найти голубой бриллиант!

– Голубой бриллиант!

– Конечно, потому что тот, что был обнаружен в зубном порошке консула Блейшена, – фальшивый.

– Разумеется. Подлинный был отослан Белокурой дамой, после чего я заказал его точную копию, и, поскольку у меня были виды на другие драгоценности графини, а консул уже был на подозрении, вышеупомянутая Белокурая дама подложила фальшивый бриллиант, чтобы, в свой черед, не оказаться под подозрением, в порошок вышеупомянутого консула.

– Тогда как подлинный вы оставили у себя.

– Ясное дело.

– Этот-то бриллиант мне и нужен.

– Тысяча сожалений. Это невозможно.

– Я обещал его графине де Крозон. И я получу его.

– Как это вы получите его, если он у меня?

– Я получу его именно потому, что он у вас.

– Я вам его, стало быть, отдам?

– Да.

– И добровольно?

– Я его у вас покупаю.

Люпен страшно развеселился:

– Вы настоящий англичанин. Смотрите на это как на сделку.

– А это и есть сделка.

– И что же вы мне предлагаете?

– Свободу мадемуазель Дестанж.

– Свободу? Но, насколько я знаю, она не арестована.

– Я снабжу Ганимара необходимыми данными. А без вашего покровительства ее, разумеется, тоже посадят.

Люпен снова расхохотался:

– Дорогой господин Шолмс, вы предлагаете мне то, чего у вас нет. Мадемуазель Дестанж в безопасности, и ей ничего не грозит. Вы мне лучше предложите что-нибудь другое.

Англичанин задумался, явно огорошенный, щеки его слегка покрылись румянцем. Затем неожиданно он положил руку противнику на плечо:

– А если бы я предложил…

– Свободу мне?

– Нет… но, вообще-то, я могу выйти из этой комнаты и поговорить с господином Ганимаром…

– А мне пока посидеть здесь и подумать?

– Да.

– Господи боже мой, да что мне все это дает? Чертов механизм по-прежнему не действует, – сказал Люпен и в раздражении ткнул рукой в мраморный завиток над камином. Ему стоило недюжинных усилий сдержать свой изумленный крик: мраморная штуковина прихотью судьбы, вернувшей ему удачу, при его прикосновении ожила.

Это было спасением, побег становился возможным. Зачем же в таком случае соглашаться на условия Шолмса?

Он расхаживал по комнате, будто бы обдумывая ответ. Потом, в свой черед, положил руку Шолмсу на плечо.

– Я все хорошенько взвесил, господин Шолмс, и предпочитаю свои делишки обделывать сам, без чьей-либо помощи.

– И однако…

– Нет, нет, мне никто не нужен.

– Когда Ганимар схватит вас, все будет кончено. Вас не отпустят.

– Как знать!

– Послушайте, это же безумие. Все выходы под контролем.

– Остается еще один.

– Какой?

– Который изберу я.

– Это все слова! Вас, можно считать, уже арестовали.

– Я еще не арестован.

– И что в таком случае?

– В таком случае голубой бриллиант остается у меня.

Шолмс достал из жилетного кармана часы:

– Сейчас без десяти три. В три часа я зову Ганимара.

– Значит, у нас с вами есть десять минут, чтобы поболтать. Давайте воспользуемся этим, господин Шолмс, и расскажите мне, я сгораю от любопытства: как это вам удалось узнать мой адрес и имя Феликса Давея, под которым я скрывался.

Внимательно наблюдая за Люпеном, чье хорошее настроение изрядно беспокоило его, Шолмс охотно согласился дать объяснения, которые к тому же тешили его самолюбие, и начал:

– Ваш адрес? Я его знаю благодаря Белокурой даме.

– Клотильда?

– Она самая. Вспомните-ка… вчера утром… когда я собирался увезти ее на автомобиле, она позвонила своей портнихе.

– Да, действительно.

– Так вот, позже я понял, что это были вы. И на яхте сегодня ночью усилием памяти, а это, быть может, одно из тех моих достоинств, которыми мне будет позволено похвастаться, мне удалось восстановить две последние цифры вашего телефона – 73. Таким образом, имея под рукой список «охваченных» вами домов, мне было нетрудно, как только я оказался сегодня в одиннадцать утра в Париже, найти в телефонном справочнике имя и адрес господина Феликса Давея. Узнав фамилию и адрес, я призвал на помощь господина Ганимара.

– Восхитительно! Высший класс! Мне остается только снять перед вами шляпу. Но чего я не могу уразуметь, так это того, как вы ухитрились сесть на гаврский поезд. Как вам удалось сбежать с «Ласточки»?

– Я и не сбегал.

– И все-таки…

– Вы отдали капитану приказ не приходить в Саутгемптон до часа ночи. Меня высадили в полночь, и я успел сесть на пароход, идущий в Гавр.

– Капитан мог предать меня? Но это невозможно.

– Он и не предавал вас.

– А как же?

– Это его часы.

– Часы?

– Да, его часы, которые я подвел на час вперед.

– Каким образом?

– Как подводят часы, простым переводом стрелок. Мы с ним болтали, я рассказывал ему то, что ему было интересно… Ей-богу, он ничего не заметил.

– Браво, браво, согласен, ход красивый. Но стенные часы, висевшие в его каюте?

– Да, с ними было посложнее, ноги-то у меня были связаны, но матрос, который охранял меня, пока капитан выходил из каюты, любезно согласился перевести стрелки.

– Как – он? Ничего себе! Он согласился?..

– О, он ведь не догадывался, чем чреват его поступок! Я сказал ему, что мне во что бы то ни стало надо попасть на первый лондонский поезд… и он дал себя уговорить…

– Благодаря?

– Благодаря маленькому подарочку… впрочем, этот замечательный человек имеет милое намерение передать его вам.

– Что это за подарочек?

– Да так, пустяк.

– И все-таки?

– Голубой бриллиант.

– Голубой бриллиант!

– Ну да, фальшивый, тот самый, который вы подбросили Блейшену, подменив бриллиант графини, а она потом отдала этот фальшивый бриллиант мне…

Тут вдруг раздался взрыв безудержного смеха. Люпен хохотал до слез.

– Господи, как смешно! Мой фальшивый бриллиант у матроса! А часы капитана! А стрелки настенных часов!..

Никогда еще Шолмс не чувствовал, что борьба между ним и Люпеном так остра. Своей изумительной интуицией он понимал, что за чрезмерной его веселостью таится невероятная концентрация мысли, Люпен как бы сосредоточивает все свои силы и способности.

Понемногу Люпен подошел совсем близко. Англичанин отступил и рассеянно сунул руку в жилетный карман.

– Три часа, господин Люпен.

– Уже три? Как жаль!.. А было так весело!..

– Я жду вашего ответа.

– Моего ответа? Боже мой! Как вы требовательны! Так, значит, это конец очередной партии игры, в которую мы с вами играем. И ставка – моя свобода!

– Или голубой бриллиант.

– Пусть так… Играйте первым. Что вы делаете?

– Я беру короля, – сказал Шолмс, стреляя.

– А я беру силой, – ответил Арсен, сильно ударив Шолмса.

Шолмс выстрелил в воздух, призывая на помощь Ганимара, чье вторжение показалось ему неотложным. Но кулак Арсена попал прямо в живот Шолмсу, тот побелел и закачался. Одним прыжком Люпен оказался у камина, вот уже мраморная панель поехала… Но слишком поздно! Дверь открылась.

– Сдавайтесь, Люпен. Если же вы откажетесь…

Люпен не мог и вообразить, что Ганимар может оказаться так близко от него. Он стоял совсем рядом и целился в него из револьвера. А за ним теснились десять, нет, двадцать крепких и беззастенчивых парней, которые прибили бы его как собаку при малейшей попытке пошевелиться.