Текст книги "Приключения Арсена Люпена"

Очень спокойно он поднял руки:

– Лапки кверху! Сдаюсь.

И он скрестил руки на груди.

Все словно оцепенели. В комнате, где не было мебели, а со стен была содрана обшивка, слова Люпена отозвались эхом. «Сдаюсь!» Это было невероятно. Все ждали, что он сейчас исчезнет, провалившись в какой-нибудь люк, или стена разверзнется за ним, позволив ему в очередной раз скрыться от своих преследователей. А он сдавался!

Ганимар взволнованно подошел к нему и со всей значительностью, которую он придавал этому действию, медленно положил руку на плечо противника и, не скрывая безумной радости, произнес:

– Я арестовываю вас, Люпен.

– Брр, – содрогнувшись, сказал Люпен, – ну и впечатления, дражайший Ганимар, что за скорбная мина у вас! Можно подумать, что вы произносите речь у могилы друга. Послушайте, к чему этот похоронный тон!

– Я арестовываю вас.

– И это вас так поражает? Именем закона, верный его слуга, Ганимар, главный инспектор, арестовывает гадкого Люпена. Историческая минута, все значение которой вы полностью осознаете… И ведь это происходит во второй раз. Браво, Ганимар, вы далеко пойдете!

И он протянул запястья для стальных наручников.

Событие это совершалось довольно торжественно. Полицейские, обычно грубые и вовсе не испытывавшие нежных чувств к Люпену, действовали очень осторожно, все еще не веря, что им наконец позволено дотронуться до этого неприкосновенного существа.

– Бедный мой Люпен, – вздохнул Арсен Люпен, – что сказали бы твои друзья из благородных предместий, глядя на такую твою безропотность!

Мощным усилием мышц он развел руки. Вены на лбу его вздулись от невероятного напряжения. Звенья цепочки врезались ему в кожу.

– Ну-ка, – сказал он.

Цепь, порвавшись, разлетелась на части.

– Другую, приятель, эта не годится.

Ему надели двое наручников. Он одобрил такое решение:

– В добрый час! Все равно вы не перестараетесь.

Затем, посчитав, сколько полицейских собралось вокруг него, сказал:

– Сколько вас здесь, друзья мои? Двадцать пять? Тридцать? Это много… Ничего не поделаешь. О, если б вас было пятнадцать!

Он и впрямь был великолепен, это было великолепие большого актера, играющего свою роль по наитию и вдохновению, дерзновенно и легко. Шолмс смотрел на него, как смотрят хорошую пьесу, умея оценить все удачи и нюансы. И в самом деле, у него было странное чувство, что борьба идет на равных: с одной стороны – эти тридцать человек, защищенные к тому же отлаженной системой правосудия, с другой – Люпен, один, безоружный и связанный. Силы противников были равны.

– Ну что, мэтр, – сказал Шолмсу Арсен Люпен, – довольны вы своим творением? Благодаря вам Люпен будет гнить на мокрой соломе карцеров. Признайтесь, на душе у вас не очень-то спокойно? Вас ведь мучают угрызения совести?

Англичанин нехотя пожал плечами, словно хотел сказать: «Все зависело только от вас…»

– Ни за что! Никогда в жизни! – вскричал Люпен. – Отдать вам голубой бриллиант? О нет, он мне и так уже довольно дорого обошелся. Я им дорожу. Когда я буду иметь честь нанести вам визит в Лондоне, в следующем месяце разумеется, я вам объясню, в чем дело… Да, а вы будете в Лондоне в следующем месяце? А может, вы предпочтете Вену? Или Санкт-Петербург?

Он вздрогнул. Под потолком вдруг зазвонил колокольчик. Это не был сигнал тревоги, к колокольчику тянулись провода от телефона, установленного в его кабинете, между окнами, а аппарат с собой не забрали.

Телефон! О! Кто же попадет сейчас в ловушку, расставленную проклятой фортуной! Арсену Люпену захотелось разбить этот телефон, разбить его вдребезги и таким образом не дать прозвучать этому таинственному голосу, пожелавшему сейчас говорить с ним здесь. Но Ганимар уже снял трубку.

– Алло… алло… номер шестьсот сорок восемь – семьдесят три… да, да, вы сюда попали.

Шолмс мгновенно и властно отстранил его, схватил двумя руками обе телефонные трубки и накрыл платком микрофон, с тем чтобы голос его стал почти неразборчивым.

Тут он посмотрел на Люпена. И во взгляде, которым они обменялись, у обоих мелькнула одна и та же потрясшая их обоих мысль, оба до конца осознали те последствия, которыми грозило их предположение, оно было допустимо, вероятно, почти наверняка правильно: это звонила Белокурая дама. Она думала, что звонит Феликсу Давею, или, скорее, Максиму Бермону, и вот сейчас она целиком доверится Шолмсу!

Англичанин отрывисто сказал:

– Алло!.. алло!..

Последовала пауза, и Шолмс заговорил:

– Да, это я, Максим.

И тут с трагической ясностью предстала развязка этой драмы. Люпен, неукротимый насмешник Люпен, даже не думал скрывать своего беспокойства, он сильно побледнел и отчаянно вслушивался, пытаясь догадаться, о чем идет речь. Отвечая таинственному голосу, Шолмс продолжал:

– Да… да… Ну да, здесь все закончено, и я как раз собирался встретиться с вами, как мы и договаривались… Где?.. Да прямо там, где вы сейчас… Не думаете же вы, что…

Он был в нерешительности, подбирал слова, потом вообще замолк. Люпену было ясно: он пытается выспросить хоть что-нибудь у девушки, у него ничего не получается. И он даже отдаленного представления не имеет, где она сейчас. Похоже, что ему еще очень мешает присутствие здесь Ганимара… О, если б какое-нибудь чудо могло оборвать этот дьявольский разговор! Люпен призывал его всеми силами души и всей своей нервной энергией.

Шолмс снова заговорил:

– Алло!.. Алло!! Вы меня не слышите?!! Я тоже не слышу… очень плохо… едва-едва различаю голос… Вы слушаете меня? Так вот, подумавши… предпочтительнее вам вернуться к себе… Какая опасность? Да нет никакой опасности… Да он в Англии! Я получил телеграмму из Саутгемптона, в которой подтверждается его прибытие.

Какая ирония была в его словах! Шолмс произнес их с невыразимым блаженством. И добавил:

– Так что, дорогая моя, не теряйте времени, я скоро буду у вас.

Он положил обе трубки.

– Господин Ганимар, я попрошу у вас троих.

– Это ведь для того, чтобы захватить Белокурую даму?

– Да.

– Вы знаете, кто это, и знаете, где она?

– Да.

– Черт возьми! Красивая добыча. И Люпен… да, день удался! Фолянфан, берите двоих и отправляйтесь с господином Шолмсом.

Англичанин удалился, за ним последовали трое полицейских.

Все было кончено. Белокурая дама тоже попадала во власть Шолмса. Благодаря его восхитительному упорству и стечению счастливых обстоятельств борьба кончалась его победой и полным крахом Люпена.

– Господин Шолмс!

Англичанин остановился:

– Да, господин Люпен?

Люпен, казалось, был глубоко потрясен последним ударом судьбы. Морщины перечеркнули его лоб. Он устал и погрустнел. Но в каком-то приливе сил он вдруг распрямился. И воскликнул вопреки всему весело и непринужденно:

– Согласитесь, Шолмс, против меня сама судьба. Она только что отдала меня в ваше распоряжение, не дав мне сбежать через этот камин. А теперь вдобавок ко всему воспользовалась телефоном, чтобы преподнести вам в подарок Белокурую даму. Перед велениями судьбы я склоняюсь.

– И это означает?

– Это означает, что я готов вернуться к переговорам.

Шолмс отвел инспектора в сторону и попросил его, правда тоном, не допускающим никаких возражений, дать ему возможность переговорить с Люпеном наедине. Затем вернулся к Люпену. Совещание в верхах! Шолмс заговорил сухо и нервно:

– Чего вы хотите?

– Чтобы мадемуазель Дестанж осталась на свободе.

– Цена вам известна?

– Да.

– И вы согласны?

– Я принимаю все ваши условия.

– О! – изумленно выдохнул англичанин. – Но… вы же отказывались, когда…

– Когда речь шла обо мне, господин Шолмс. Но сейчас речь идет о женщине… о женщине, которую я люблю. Видите ли, у нас, во Франции, к этому совсем иначе относятся. И вовсе не в том дело, что меня зовут Люпеном, напротив, на моем месте любой поступил бы точно так же!

Он сказал это совершенно спокойным голосом. Шолмс еле заметно склонил голову и прошептал:

– Значит, голубой бриллиант?..

– Возьмите мою трость, там, в углу, у камина. Держите одной рукой набалдашник, а другой – поворачивайте металлическое кольцо в самом низу, у наконечника трости.

Шолмс взял ее в руки и, поворачивая кольцо, заметил, что набалдашник трости начал отвинчиваться. В середине его оказался шарик из воска, а в нем – голубой бриллиант.

Шолмс осмотрел его.

– Мадемуазель Дестанж свободна, господин Люпен.

– Свободна впредь, как и сейчас? И может вас не опасаться?

– Ни меня, ни кого другого. Ей некого опасаться.

– Что бы ни случилось?

– Что бы ни случилось. Я не знаю более ни имени ее, ни адреса.

– Спасибо. И до свидания. Мы ведь увидимся, правда, господин Шолмс?

– Не сомневаюсь.

Объяснение Шолмса с Ганимаром вышло таким бурным, что англичанину даже пришлось довольно грубо оборвать его:

– Я очень сожалею, господин Ганимар, что в корне с вами не согласен. Но я не располагаю временем, чтобы убедить вас. Через час я отбываю в Англию.

– И все же… Белокурая дама?

– Я не знаю этой особы.

– Но только минуту тому назад…

– Приходится делать выбор. Я уже предоставил вам Люпена. Вот голубой бриллиант… который вы будете иметь честь сами передать графине де Крозон. Мне кажется, что вам жаловаться не на что.

– Но Белокурая дама?

– Найдите ее.

Он надвинул на лоб шляпу и быстро удалился, как человек, привыкший не задерживаться, когда дела сделаны.

– Счастливого пути, мэтр, – крикнул ему вслед Люпен. – Поверьте, я никогда не забуду наших с вами сердечных отношений. И передайте от меня дружеский привет господину Вильсону.

Не получив никакого ответа, он хихикнул:

– Вот что называется – уйти по-английски. О, нет у этого достойнейшего островитянина галантности, свойственной всем нам. Ну, представьте себе, Ганимар, как при подобных обстоятельствах удалился бы француз! С какой изысканной вежливостью скрывал бы он свой триумф!.. Но, господи прости, Ганимар, что вы делаете? Да вы что, обыск устраиваете? Но здесь же ничего не осталось, дружище, ни одной бумажки. Мои архивы в надежном месте.

– Как знать! Как знать!

Люпен покорился. Под охраной двух полицейских, которые держали его, и всех остальных, стоявших вокруг, он терпеливо смотрел на то, что происходит. Но через двадцать минут он тяжело вздохнул:

– Поживее, Ганимар, вы так никогда с этим не покончите.

– А вы, стало быть, очень спешите?

– Спешу ли я! У меня неотложная встреча!

– В Депо!

– Нет, в городе.

– Надо же! И во сколько?

– В два часа.

– Сейчас три.

– Разумеется, я опаздываю, но я этого терпеть не могу.

– Пять минут вы мне даете?

– И ни минутой больше.

– Очень любезно с вашей стороны… я попытаюсь…

– Да не говорите вы так много… Еще один стенной шкаф? Но он пуст!

– Однако вот же письма.

– Старые счета!

– Да нет, сверток, перевязанный ленточкой.

– Розовой ленточкой? О, Ганимар, не развязывайте ее, во имя всего святого!

– Это от женщины?

– Да.

– Дамы из высшего света?

– Самого высшего.

– Ее имя?

– Госпожа Ганимар.

– Очень забавно! Весьма забавно! – довольно натужно воскликнул инспектор.

В эту минуту вошли полицейские, посланные осматривать другие комнаты, и объявили, что обыск не дал никаких результатов. Люпен расхохотался:

– Черт побери! Вы что, надеялись найти список имен моих товарищей или доказательства моих сношений с германским императором? Что здесь стоило бы поискать, Ганимар, так это маленькие секреты этих апартаментов. Вот эта газовая труба, например, – акустическая. За этим камином скрыта лестница. Стена эта – полая. А какая система сигнализаций! Послушайте, Ганимар, нажмите-ка вон ту кнопку…

Ганимар послушался.

– Вы ничего не слышите? – спросил Люпен.

– Нет.

– Я тоже. А вы тем временем предупредили коменданта моего парка аэростатов, чтобы он приготовил дирижабль, который вскоре поднимет нас с вами в воздух.

– Ладно, – сказал Ганимар, закончивший свой осмотр, – хватит болтать глупости, в путь!

Он двинулся вперед, за ним пошли его люди.

Люпен не сделал ни шага.

Охранники подтолкнули его. Все напрасно.

– Так что, – сказал Ганимар, – вы отказываетесь идти?

– Ни в коей мере.

– В таком случае…

– Но это зависит…

– От чего?

– От того места, куда вы собираетесь вести меня.

– В Депо, черт побери!

– Тогда не иду. Мне в Депо делать нечего.

– Вы что, с ума сошли?

– А разве я не имел чести предупредить вас, что у меня неотложная встреча?

– Люпен!

– Да что вы, Ганимар, Белокурая дама ждет меня, и неужто вы думаете, что я могу быть настолько невежливым, что заставлю ее волноваться? Это было бы крайне неучтиво.

– Послушайте, Люпен, – сказал инспектор, которого начинало раздражать это зубоскальство, – до сих пор я вел себя по отношению к вам в высшей степени предупредительно. Но всему есть предел. Следуйте за мной.

– Это невозможно. У меня свидание, и я на него явлюсь.

– В последний раз?

– Не-воз-мож-но.

Ганимар дал знак полицейским. Двое взяли Люпена под мышки. Но тут же отпустили его, взвыв от боли: обеими руками Арсен Люпен вонзил каждому из них глубоко под кожу по длинной иголке.

Обезумев от ярости, остальные полицейские, дав наконец выход своей ненависти, горя желанием отомстить за товарищей, да и за самих себя, после всех этих издевательств, стали бить его, и дубасили его наперегонки. Кто-то из них сильно ударил его в висок. Люпен упал.

– Если вы сильно его помяли, будете иметь дело со мной, – злобно проворчал Ганимар.

Он склонился над Люпеном, готовый оказать ему помощь. Но, убедившись, что тот дышит ровно, приказал взять его за ноги и за голову, а сам решил поддержать его снизу.

– Только идите осторожнее!.. Без сотрясений чтоб… Вот скоты, чуть мне его не убили. Ну что, Люпен, как вы?

Люпен открыл глаза:

– Не так чтобы здорово, Ганимар… вы позволили им уложить меня.

– Сами виноваты, черт вас дери… все из-за вашего упрямства! – ответил Ганимар, сочувствуя ему. – Но вам не больно?

Они вышли на лестничную площадку. Люпен простонал:

– Ганимар… лифт… Они же мне все кости переломают…

– Хорошая мысль, блестящая мысль, – одобрил Ганимар. – Хотя лифт такой маленький… В него ведь не войдут…

Он вызвал лифт. Со всеми возможными предосторожностями Люпена усадили на сиденье. Ганимар сел рядом и сказал полицейским:

– Спускайтесь одновременно с нами. Будете ждать меня перед каморкой консьержки. Договорились?

Он взялся за створки двери. Но не успел он прикрыть ее, как раздались крики. В один миг лифт взлетел наверх, как шарик, у которого оборвали нитку. Раздался сардонический смех.

– Дьявольщина… – завопил Ганимар, истерично ища в темноте кнопку спуска.

А поскольку кнопка эта не находилась, он проорал:

– На шестой! Охраняйте дверь на шестом этаже.

Перепрыгивая через ступеньки, полицейские понеслись наверх. Но тут произошло нечто странное: лифт, казалось, пробил потолок последнего этажа, скрылся из виду, затем вдруг снова возник, но уже на самом верхнем этаже, там, где жили слуги, и остановился. Возле лифта уже стояли три человека, они тут же открыли дверь. Двое справились с ошалевшим Ганимаром, который, впрочем, едва шевелился и даже не думал сопротивляться. Третий помог выйти Люпену.

– Я вас предупреждал, Ганимар… похищение на воздушном шаре… И все это устроили вы сами! В другой раз меньше сочувствуйте. А главное, вот что запомните: Арсен Люпен даром себя бить не позволит и в обиду себя не даст. Прощайте…

Кабина уже была закрыта, и лифт вместе с Ганимаром отправлен обратно, туда, откуда можно было спуститься на нижние этажи. Все это свершилось так быстро, что старый полицейский некоторых своих людей застал еще внизу, у каморки консьержки.

Не перекинувшись и словцом, они побежали через двор и поднялись черной лестницей на тот этаж, где жили слуги (другого способа попасть туда не было) и откуда был совершен побег.

Длиннющий коридор с бесконечными поворотами и перенумерованными по обеим его сторонам комнатками вел к двери, которую достаточно было просто толкнуть – и она открылась. По другую сторону этой двери, а стало быть, уже в другом доме шел такой же коридор со скругленными углами и похожими комнатками. В конце его была черная лестница. Ганимар спустился по ней, пересек двор, вошел в вестибюль и оттуда вышел на улицу; это была улица Пико. Тогда он понял: оба дома были построены как бы в глубину: торцы их соединялись, фасадами они выходили на параллельные улицы, а между этими улицами было не меньше шестидесяти метров.

Ганимар вошел к консьержке и показал ей свое удостоверение:

– Четверо выходили отсюда?

– Да, двое слуг с пятого и шестого и двое их друзей.

– А кто у вас занимает пятый и шестой этажи?

– Господа Фовель и их родственники Прово… Они сегодня съехали. Оставались только эти двое слуг… Только что ушли и они.

«О! – подумал Ганимар и плюхнулся на кушетку, стоявшую в каморке. – Какой прекрасный случай мы упустили! Вся банда занимала один квартал!»

Сорок минут спустя два господина подъезжали на автомобиле к Северному вокзалу, они спешили на гаврский экспресс, за ними шел носильщик с чемоданами.

У одного из этих господ была на перевязи рука, он был бледен и явно нездоров. Другой казался очень веселым.

– Галопом, Вильсон, мы не должны опоздать на поезд… О, Вильсон, этих десяти дней я никогда не забуду.

– Я тоже.

– Какая красивая борьба была!

– Восхитительная!

– Ну, разве только пустяковые неприятности…

– Но очень пустяковые.

– Зато какой финал! Триумф на всех фронтах! Люпен арестован! Голубой бриллиант возвращен!

– Рука моя сломана!

– Когда речь идет о таких победах, что значит одна сломанная рука!

– Тем более моя.

– Конечно! Ведь, вспомните, Вильсон, как раз тогда, когда вы были в аптеке и так геройски страдали, меня осенило, я нашел ту путеводную нить, которая вывела меня из тьмы.

– Счастливая удача!

Дверцы уже закрывались.

– Пожалуйста, зайдите в вагон. Давайте поспешим, господа.

Носильщик, взойдя по ступенькам в пустое купе, укладывал чемоданы на сетку, а Шолмс тем временем втаскивал несчастного Вильсона.

– Да что с вами, Вильсон? Когда же это кончится!.. Держитесь, старый мой дружище… не надо нервничать…

– С нервами у меня все в порядке.

– Так в чем же дело?

– Я ведь только одной рукой владею.

– И что с того? – весело воскликнул Шолмс. – Вот еще неприятности! Можно подумать, что вы один такой на свете! А каково одноруким? Настоящим одноруким? Полно вам! Это не беда.

Он протянул носильщику пятьдесят сантимов.

– Отлично, дружище. Это вам.

– Спасибо, господин Шолмс.

Англичанин поднял глаза: это был Арсен Люпен.

– Вы!.. Вы! – остолбенело прошептал он.

А Вильсон, протянув вперед свою единственную руку и как бы предоставляя наглядное опровержение факта, пробормотал:

– Вы! Вы! Но вы же арестованы! Мне Шолмс это сказал. Он оставил вас с Ганимаром и тридцатью полицейскими, плотно вас окружавшими…

Люпен скрестил руки на груди и презрительно сказал:

– Вы подумали, что я позволю вам уехать, не попрощавшись с вами? После того, как у нас сложились такие прекрасные дружеские отношения! Нет, это было бы последней неучтивостью. За кого вы меня принимаете?

Поезд дал гудок отправления.

– Ну ладно, я вас прощаю… Есть ли у вас все необходимое? Табак, спички… Да… А вечерние газеты? Вы найдете в них подробности моего ареста и описание вашего последнего подвига, мэтр. А теперь до свидания, я счастлив был с вами познакомиться… правда счастлив!.. И если я когда-нибудь пригожусь вам, буду безмерно рад…

Он спрыгнул на платформу и закрыл за собой дверцу.

– Прощайте, – повторил он, помахав платком. – Прощайте, я буду вам писать… Вы тоже, правда? А как ваша сломанная рука, господин Вильсон? Жду новостей от вас обоих… Просто почтовую открыточку время от времени… А адрес мой: Париж, Люпену… Этого достаточно… Марки не нужно… До свидания… До скорого…

Часть вторая
Еврейская лампа

Глава первая

Херлок Шолмс и Вильсон устроились справа и слева от большого камина, протянув ноги к уютному огню.

Короткая вересковая трубка Шолмса с серебряным кольцом погасла. Он вычистил остатки пепла, набил ее снова, прикурил и, прикрыв колени полами своего халата, принялся выпускать к потолку колечки дыма.

Вильсон глядел на него. Он глядел, как собака, свернувшись клубком на ковре, смотрит на хозяина – круглыми глазами, не мигая, тем взглядом, в котором таится лишь одна надежда: не пропустить долгожданного жеста. Нарушит ли хозяин молчание? Откроет ли секрет своих раздумий, пустит ли в царство своих умозаключений, куда, как казалось Вильсону, путь ему был заказан?

Шолмс молчал.

Вильсон отважился начать разговор:

– Настали спокойные времена. Ни одного дела, которое мы могли бы раскусить.

Молчание Шолмса становилось все упорнее, а колечки дыма – все круглее и круглее, и если бы на месте Вильсона оказался бы кто-нибудь другой, то давно бы догадался, что друг его получает глубочайшее удовлетворение от таких хоть и мелких, но все равно приятных успехов в минуты, когда мозг освобождается от всяких мыслей.

Отчаявшись, Вильсон встал и подошел к окну.

Вид улицы, текущей мимо мрачных фасадов домов под черным небом, с которого яростно струились противные потоки дождя, наводил грусть. Проехал кеб, за ним другой. Вильсон на всякий случай записал в блокнот их номера. Кто знает, может, и понадобится когда-нибудь.

– Смотрите! – вдруг воскликнул он. – К нам идет почтальон!

Слуга проводил его в комнату.

– Два заказных письма. Распишитесь, пожалуйста.

Шолмс расписался в книге и, проводив почтальона до дверей, вернулся, распечатывая одно из писем.

– У вас очень довольный вид, – спустя некоторое время заметил Вильсон.

– В этом письме содержится весьма интересное предложение. Вы так просили какого-нибудь дела, так вот оно. Читайте.

Вильсон стал читать:

Месье, зная о Вашем опыте, прошу Вас о помощи. Я оказался жертвой весьма крупной кражи, и все предпринятые до сих пор поиски не привели пока к ожидаемому результату.

Посылаю Вам с этой почтой газеты, из которых Вы узнаете все об этом деле, и если соблаговолите взять расследование на себя, предоставляю в Ваше распоряжение свой особняк. Прилагаю подписанный мною чек, в который прошу Вас вписать по своему усмотрению сумму, необходимую Вам на дорожные расходы.

Не откажите в любезности телеграфировать свой ответ и примите, месье, уверения в моем глубоком к Вам уважении.

Барон Виктор д’Имблеваль.

Улица Мюрийо, 18

– Ха-ха! – засмеялся Шолмс. – Все складывается как нельзя лучше… маленькое путешествие в Париж, а почему бы и нет? Со времени того самого поединка с Арсеном Люпеном у меня так и не было случая съездить туда. Вовсе не откажусь поглядеть на столицу мира в несколько более спокойной обстановке.

Он разорвал чек на четыре части и, пока Вильсон, чья рука не приобрела еще былой гибкости, довольно резко высказывался по поводу Парижа, надорвал второй конверт.

В тот же миг Шолмс, не сдержавшись, раздраженно хмыкнул, лоб его прорезала морщина, не исчезавшая все время, пока он читал письмо, а потом, смяв, скатал его в шарик и зашвырнул в угол.

– Что?! Что такое?! – в ужасе вскричал Вильсон.

Он подобрал шарик, развернул его и со все нарастающим удивлением начал читать:

Мой дорогой мэтр,

Вам известно, с каким восхищением я к Вам отношусь и насколько дорожу Вашей репутацией. Прошу Вас поверить мне и не заниматься делом, об участии в котором будут Вас просить. Ваше вмешательство причинит большие неприятности, все усилия приведут лишь к жалкому результату, и придется Вам публично заявить о своей несостоятельности.

Искренне желая избавить Вас от подобного унижения, заклинаю – во имя связывающей нас дружбы спокойно оставаться возле Вашего камина.

Мои наилучшие пожелания господину Вильсону, а Вы, дорогой мэтр, примите уверения в уважении от преданного Вам

Арсена Люпена.

– Арсен Люпен, – в смятении повторил Вильсон.

Шолмс принялся колотить по столу кулаком:

– Он уже начинает мне надоедать, этот негодяй! Потешается надо мной, как над каким-нибудь мальчишкой! Публично заявить о моей несостоятельности! Не я ли заставил его отдать голубой бриллиант?

– Он просто боится, – предположил Вильсон.

– Вы говорите глупости! Арсен Люпен никогда ничего не боится, и доказательство тому – эта провокация.

– Как же он узнал о письме к нам от барона д’Имблеваля?

– Откуда мне знать? Вы задаете дурацкие вопросы, мой дорогой!

– Я думал… предполагал…

– Что? Что я колдун?

– Нет, но я видел своими глазами, как вы творили такие чудеса…

– Никто не может творить чудеса… ни я, ни кто-либо другой. Я размышляю, делаю выводы, заключения, но никак не могу догадываться. Только дураки догадываются.

Вильсон согласился со скромной ролью побитой собаки и постарался, чтобы не выглядеть дураком, не догадаться, почему Шолмс вдруг раздраженно забегал по комнате. Но когда тот, позвонив, приказал слуге принести его чемодан, Вильсон посчитал себя вправе поразмышлять, сделать выводы и заключить, что Шолмс собирается отправиться в путешествие.

Вследствие той же самой работы мысли он и позволил себе утверждать, не опасаясь впасть в ошибку:

– Херлок, вы едете в Париж.

– Возможно.

– Вы едете туда, скорее чтобы принять вызов Люпена, нежели оказать любезность барону д’Имблевалю.

– Возможно.

– Херлок, я еду с вами.

– Ах, старый друг, – воскликнул Шолмс, прекратив свои хождения, – а вы не боитесь, что левая рука разделит участь правой?

– Что может со мной случиться? Ведь вы будете рядом.

– В добрый час, мой храбрец! Покажем этому господину, что он очень ошибается, полагая, что можно безнаказанно с такой наглостью бросить мне перчатку. Живее, Вильсон, встречаемся у первого же поезда.

– А вы не будете дожидаться газет, которые посылает вам барон?

– Зачем?

– Тогда, может быть, послать ему телеграмму?

– Не нужно. Арсен Люпен узнает о моем приезде. А я этого не хочу. На этот раз, Вильсон, мы будем осмотрительнее.

После полудня друзья сели в Дувре на пароход. Поездка оказалась весьма приятной. В экспрессе Кале – Париж Шолмс позволил себе часа три крепко поспать, а Вильсон тем временем, на страже у дверей купе, задумался, рассеянно глядя перед собой.

Шолмс проснулся в хорошем настроении. В восторге от перспективы нового поединка с Арсеном Люпеном, он довольно потирал руки, будто готовился отведать все новых и новых радостей.

– Наконец-то, – воскликнул Вильсон, – представляется случай поразмяться!

И тоже стал потирать руки с точно таким же довольным видом.

На вокзале Шолмс взял пледы и в сопровождении Вильсона, тащившего чемоданы (каждому – своя ноша), предъявил билеты и радостно сошел с поезда.

– Чудесная погода, Вильсон! Какое солнце! Париж празднует наш приезд.

– Ну и толпа!

– Тем лучше, Вильсон! Так нас не смогут заметить. Никто не узнает меня среди такого множества людей.

– Если не ошибаюсь, господин Шолмс?

Возле них стояла женщина, даже скорее девушка, чей простой костюм подчеркивал изящную фигуру. Лицо ее выражало тревогу и страдание.

– Ведь вы господин Шолмс? – повторила она свой вопрос.

И поскольку он не отвечал, скорее растерявшись, нежели в силу обычной осторожности, она спросила в третий раз:

– Я имею честь говорить с господином Шолмсом?

– Что вам от меня надо? – рассердился он, опасаясь этой сомнительной встречи.

Она преградила ему путь:

– Послушайте, месье, это очень важно, я знаю, вы собираетесь ехать на улицу Мюрийо.

– Что вы говорите?

– Я знаю… знаю… на улицу Мюрийо… дом восемнадцать. Так вот, не надо… нет, вы не должны туда ехать… Уверяю вас, потом будете очень сожалеть. И если я вам это говорю, не думайте, что мне от этого какая-то выгода. Просто так будет разумнее, по совести.

Он попытался отстранить ее, но она не поддавалась.

– О, прошу вас, не упорствуйте! Если б я только могла вас убедить! Посмотрите на меня, взгляните прямо мне в глаза… я не обманываю… не лгу.

Она подняла на него серьезный взгляд ясных красивых глаз, в котором, казалось, отражалась сама душа. Вильсон покачал головой:

– Похоже, мадемуазель говорит искренне.

– Да, да, – взмолилась она, – поверьте мне…

– Я верю, мадемуазель, – ответил Вильсон.

– Ах, как я счастлива! И ваш друг тоже, не правда ли? Я чувствую… Я уверена в этом! Какое счастье! Все уладится. Ну просто замечательная мысль – мне приехать сюда! Послушайте, месье, через двадцать минут отходит поезд на Кале. Вы еще успеете. Скорее, пойдемте со мной, перрон с этой стороны, будем там как раз вовремя.

Она попыталась взять его за руку, чтобы увести за собой. Но Шолмс, не отпуская ее руки, как только мог мягко произнес:

– Извините, мадемуазель, но я никогда не бросаю начатого дела.

– Умоляю… умоляю… О, если б вы могли понять!

Но он, обойдя ее, был уже далеко.

Вильсон попытался утешить девушку:

– Не теряйте надежды. Он-то доведет дело до конца. Еще не было случая, чтобы мы потерпели неудачу.

И бросился бегом вдогонку.

ХЕРЛОК ШОЛМС ПРОТИВ АРСЕНА ЛЮПЕНА!

На эти слова, написанные огромными черными буквами, они натолкнулись с первых же шагов. Друзья подошли поближе и увидели целую вереницу людей, вышагивавших друг за другом. Каждый держал в руке по толстой железной палке, которыми они равномерно стучали по асфальту, а на спинах у них красовались огромные афиши с надписями:

МАТЧ МЕЖДУ ХЕРЛОКОМ ШОЛМСОМ И АРСЕНОМ ЛЮПЕНОМ. ПРИЕЗД АНГЛИЙСКОГО ЧЕМПИОНА. ЗНАМЕНИТЫЙ СЫЩИК ТЩИТСЯ РАЗГАДАТЬ ТАЙНУ ИСТОРИИ НА УЛИЦЕ МЮРИЙО. ПОДРОБНОСТИ ЧИТАЙТЕ В «ЭКО ДЕ ФРАНС».

Вильсон покачал головой:

– Вы только подумайте, Херлок, мы-то считали, что удастся сохранить инкогнито! Не удивлюсь, если на улице Мюрийо нас будут встречать гвардейцы или устроят прием с тостами и шампанским.

– Когда вы стараетесь казаться остроумным, то стоите целых двух помощников, – процедил сквозь зубы Шолмс.

Он приблизился к одному из газетчиков с явным намерением схватить того своими железными руками и вместе с плакатом стереть в порошок. Но вокруг них уже начала собираться толпа. Люди шутили и смеялись.

Подавив дикий приступ бешенства, Шолмс спросил:

– Когда вас наняли?

– Сегодня утром.

– А когда вы вышли на улицы?

– Час назад.

– Значит, афиши были уже готовы?

– Да, конечно… Когда мы утром пришли в агентство, они уже там были.

Выходит, Арсен Люпен предвидел, что он, Шолмс, примет бой. Более того, его письмо свидетельствовало о том, что Люпен сам хотел этого боя, в его планы входило еще раз помериться силой с противником. Зачем? Какая причина побуждала его вновь начать борьбу?

Херлок на секунду заколебался. Видимо, Люпен был полностью уверен в победе, раз вел себя так нагло. Не попали ли они в ловушку, явившись по первому зову?

– Пошли, Вильсон. Кучер, улица Мюрийо, восемнадцать! – вновь испытав прилив энергии, крикнул он.

И, до боли сжав кулаки, так что даже выступили вены, напружинившись, как боксер перед схваткой, он прыгнул в экипаж.

Вдоль улицы Мюрийо возвышались шикарные частные особняки, тыльной стороной обращенные к парку Монсо. На одном из красивейших зданий стоял номер 18. Его занимал барон д’Имблеваль с женой и детьми, обставивший особняк с пышностью, присущей его артистической натуре миллионера. Перед домом расстилался парадный двор, справа и слева располагались хозяйственные постройки, а позади, в саду, деревья сплетали свои ветви с ветвями деревьев из парка Монсо.