Текст книги "Зубы тигра"

Благодаря быстроте, с которой бежал дон Луис, он, падая, был отброшен к противоположному краю колодца и успел ухватиться руками за какие-то ветви. Очень сильный, он сумел бы, пожалуй, выкарабкаться, если бы бандит не бросился к нему. Остановившись в десяти шагах, он навел на дона Луиса пистолет.

– Не шевелись, не то я размозжу тебе голову, – крикнул он.

Взгляды врагов скрестились. Глаза калеки горели, как в лихорадке, это были глаза больного человека. Он ползком, не опуская револьвера, подобрался к самому краю колодца, и снова зазвенел его дьявольский смех.

– Люпен! Люпен! Люпен! Готов! Нырнул-таки! Ха-ха! Ну и упорен же ты! Не предупреждал ли я тебя разве? Припомни: «Западня готова. Берегись, Люпен!» Вот и попался! Да ты почему не в тюрьме? Опять выпутался? Мошенник… Хорошо, что я предвидел и принял необходимые меры. А ловко скомбинировано, не так ли? Я знал, что полиция устремится по моим следам, но подумал: один только Люпен сумеет найти меня, покажем же ему дорогу… Вот колечко девицы со стебельком травы, вот ромашка, следы пальцев на песке… крест нацарапанный… уж тут не ошибешься. Каким же дураком ты меня считал? Чтобы я дал Флоранс играть в мальчика-с-пальчик? Вот и угодил прямо в пасть колодца, который я месяц тому назад на этот случай прикрыл пластинами дерна. Помнишь, «Западня готова!» И западня в моем вкусе. Да! Люблю я отделываться от людей при их благосклонном участии и по их доброй воле. Небось, понял в чем дело, а? Я сам не действую. Все они: вешаются, впрыскивают себе яд… или в колодец попадают, как ты, Арсен Люпен! О! Старина! Плохо твое дело. Ну и рожа же у тебя сейчас! Посмотри на своего ухажера, Флоранс!

Он остановился, трясясь от хохота и отвратительно гримасничая. Противник его слабел. Он тщетно старался удержаться, делая отчаянные усилия, корни выскальзывали из рук, он цеплялся за камни, закраины колодца и опускался все ниже.

– Так! Так! – снова забормотал негодяй, – с непривычки хорошо посмеяться, да и забавно же: Арсен Люпен в дыре. Флоранс под обрушающейся на нее горой. Вот зрелище! Да ты и не усердствуй, Люпен! Что за церемонии! Неужели испугался? Ах, ты современный Дон-Кихот! Спускайся, там и воды нет больше, не замочишься. Маленькое падение в неведомое и только… Туда, если камень бросить, не слышно падения. Смелее – миг один! То ли ты уже видел! Браво, ты решаешься? А? Как, даже не прощаешься? Не улыбаешься? До свидания, до свидания, Люпен.

Он умолк, ожидая страшной развязки, которую подготовил с такой гениальной изобретательностью.

Ждать пришлось недолго. Исчезли сначала подбородок, потом судорожно искривленный рот, глаза, полные ужаса, лоб, волосы, вся голова. Калека смотрел, как в экстазе…

Некоторое время за край пропасти цеплялись руки, упорные и бессильные. Но вот и они стали разжиматься и обессилели…

Больше ничего не было видно и слышно. Калека подскочил, как на пружинах, и завопил от радости:

– Ух! Готово! Люпен в преисподней! Авантюра окончилась! Паф! Паф! Паф!

И, обернувшись к Флоранс, он исполнил нечто вроде «данс макабр», то выпрямляясь, то изгибаясь, разбрасывая ноги, напоминающие треплемые ветром фалды чучела. Он пел и свистел, и изрыгал ругательства. Но и этого ему было все мало. Он схватил валявшийся обломок статуи и столкнул его в пропасть. За ним штук пятнадцать заржавленных чугунных шаров, которые зловеще загрохотали о стенки колодца. Это создало впечатление отдельных раскатов грома.

– Вот получай, Люпен! Сколько ты мне беспокойства причинил, мерзавец! Все вставлял мне палки в колеса этим несчастным наследством! Так вот же тебе! И еще! Подавись, старина!

Он зашатался и выбился из сил, прилег на траву. Но немного погодя снова пополз к колодцу и заговорил, задыхаясь:

– Эй, ты там, послушай! Ты не торопись спускаться в ворота ада, малютка догонит тебя через двадцать минут. В четыре часа. Ты знаешь, я человек аккуратный… Ровно в четыре она явится на рандеву. Да, забыл было… наследство Морнингтона. Знаешь, двести миллионов. Ведь я их прикарманю. Да, можешь быть спокоен, я все подготовил. Флоранс объяснит тебе… Хорошо придумано… Вот увидишь.

Последние слова были едва слышны, холодный пот выступил у него на лбу, и он со стоном повалился на землю.

Прошло несколько минут, он дрожал и, казалось, переживал адские муки. Потом, как бы повинуясь какому-то бессознательному импульсу, с усилием нащупал и вытащил откуда-то склянку, из которой с жадностью сделал два-три глотка. Приободрился, словно к нему вернулись силы. На губах появилась скверная усмешка, и он сказал, обернувшись к Флоранс:

– Не радуйся, крошка. Я еще успею заняться тобой. А там конец всем сражениям, комбинациям и неприятностям, которые изводят меня. Покой! Легкая жизнь! С двумястами миллионами можно поберечь свою жизнь, черт возьми… Ну вот, мне уже гораздо лучше…

Глава 8
Тайна Флоранс

Начинался второй акт драмы. После дона Луиса Перенна – Флоранс. Палач-чудовище, покончив с одним, так же спокойно собирался заняться другой.

Еще не совсем оправившись, он дотащился до молодой девушки и, закуривая папиросу, заговорил с утонченной жестокостью:

– Когда папироса догорит, настанет твой черед, Флоранс. Следи же за ней. Это последние минуты твоей жизни превращаются в пепел. Флоранс, пойми хорошенько. Камни и скалы, нагроможденные у тебя над головой, рано или поздно должны были обрушиться – такое было мнение всех прежних хозяев усадьбы, в том числе и старика Ланджерио. Но я на всякий случай из года в год старался производить в них разные разрушения, так что сейчас они только чудом сохраняют равновесие. Довольно одного удара киркой, где нужно, довольно выбить один кирпич, застрявший между двумя глыбами, – все сооружение разрушится, как карточный домик. Выскользнет кирпич – глыбы полетят, готово.

Он перевел дух и продолжал:

– Что же будет потом? А вот что: или обвалом совершенно засыплет твой труп, или он будет частью виден. В последнем случае я удалю связывающую тебя веревку, и следствием будет установлено, что Флоранс Девассер, убегая от правосудия, скрылась в гроте, который обрушился на нее.

Точка. Конец.

– Ну, а… Я покончу свои дела, потеряв возлюбленную, соберу свои пожитки, тщательно скрою следы моего пребывания здесь, улягусь в автомобиль и некоторое время не буду подавать признаков жизни, потом вдруг – картина. Я предъявляю права на двести миллионов.

Он раза два потянул папиросу и спокойно закончил.

– Предъявлю права и получу. Вот что шикарно. Я только что, перед появлением Люпена позволил объяснить тебе, что с момента твоей смерти мои права неоспоримы. А улик против меня нет никаких. Подозрение, пожалуй, предубеждение – да, но никаких вещественных доказательств. Никто не знает. Даже о росте показания расходились. Имени моего никто не слыхал. Все преступления мои совершались анонимно. Это все самоубийства или квазисамоубийства. Раз умер Люпен, умерла Флоранс Девассер – не будет никого, кто мог бы свидетельствовать против меня. И я получу двести миллионов и одновременно дружбу многих честных людей. Да, никаких улик не осталось. Вот только в этом портфеле их было достаточно, чтобы привести меня на виселицу. Но через несколько минут я сожгу все и пепел брошу в этот колодец.

Итак, Флоранс, я, как видишь, принял все меры. Ты не можешь рассчитывать ни на какое мое сострадание, потому что твоя смерть даст мне двести миллионов. Ни на какую помощь извне, потому что Арсен Люпен не существует больше, а никто другой не знает, куда увезли тебя. Выбирай же, Флоранс. Развязка драмы зависит от тебя. Либо смерть, смерть неизбежная, либо моя любовь… Отвечай. Одним кивком головы ты решишь свою участь. Если нет – ты умрешь. Если да – я развяжу тебя, мы уедем и позже, когда ты будешь реабилитирована (я позабочусь об этом), ты станешь моей женой. Да, Флоранс?

Он с неподдельной тревогой задал этот вопрос, голос его дрожал от сдерживаемого гнева, он умолял и грозил…

– Скажи «да», Флоранс! Только кивни головой, и я слепо поверю, потому что ты из таких, что не лгут никогда, и твое слово свято… Флоранс, отвечай же… Довольно одной моей вспышки гнева. Отвечай!

Взгляни, папироса догорела. Я бросаю ее.

Флоранс… один кивок головы… да? Нет?

Он нагнулся к ней и схватил ее за плечи. Но тотчас вскочил вне себя.

– Она плачет! Она смеет плакать! Несчастная, неужели ты думаешь, что я не знаю, что вызывает твои слезы. Я знаю твою тайну, моя крошка, знаю, что не страх смерти заставляет тебя плакать. О! Ты ничего не боишься… Не секрет, хочешь я тебе скажу. Нет, не могу. Слова не идут с языка. О, проклятие! Ты сама этого хочешь, Флоранс… Ты хочешь умереть… Тем хуже для тебя… Ты осмелилась заплакать, безумная…

Продолжая говорить, он уже начал действовать. Положил в карман бумаги, которые только что показывал Флоранс, сбросил пиджак и, схватив кирку, вскарабкался на нижний ряд камней с правой стороны.

Страшный, уродливый, с налитыми кровью глазами, он всадил кирку в расщелину между двумя глыбами, туда, где заканчивался кирпич. Потом ударил по кирпичу раз, другой. После третьего удара кирпич выскочил.

Лавина камней и обломков с такой силой обрушилась внутрь грота и перед входом в него, что сам калека был увлечен и сброшен на траву, впрочем, он тотчас поднялся, бормоча:

– Флоранс! Флоранс!

Катастрофа, которую он сам тщательно подготовил и вызвал, видимо, потрясла его. Он обезумевшими глазами искал молодую девушку. Вокруг, кроме хаоса камней, он ничего не увидел. Флоранс, как он и предвидел, была погребена под обломками. Убита.

– Умерла! – повторил он, устремив в одну точку глаза, – Флоранс умерла.

Он совсем обессилел и, скрючившись, опустился на землю, словно два преступления, одно за другим, две катастрофы исчерпали всю его энергию.

Арсена Люпена нет и некого ненавидеть.

Флоранс нет и некого любить.

Жизнь, казалось, утратила для него всякий смысл. Он еще раз прошептал имя Флоранс, и слеза покатилась и сползла у него по щеке.

Он просидел некоторое время неподвижно, потом, глотнув немного из своей склянки, машинально без всякого энтузиазма, принялся за дело. Подойдя к тем кустам, где раньше скрывался дон Луис, он вытащил целый набор орудий: долото, грабли, ружье, кольца, веревки и проволоки. Все это он снес к колодцу, чтобы перед уходом сбросить туда. Затем он осмотрелся, чтобы убедиться, что никаких следов не осталось. Взрыхленную землю он тщательно притоптал, примятую траву приподнял.

Проделал он все это машинально, как опытный преступник, который знает, что надо делать. Потом, придя в себя, оглянулся со страхом, вздрогнул и заторопился, шепча:

– Мне страшно… скорее… скорее…

Взглянул на часы – было половина четвертого. Он взял брошенный на траву пиджак, надел его и сунул руку в верхний правый карман, в который недавно положил бумажник с ценными бумагами.

– Что это? – удивленно протянул он. – Помнится…

Он шарил кругом, в другом наружном кармане, ощупывал карманы внутренние. Бумажника не было нигде. Как не было ни одного из тех предметов, которые там обычно находились: портсигара, записной книжки, спичечницы.

Он растерялся, изменился в лице. Невнятно пробормотал несколько слов. Страшная мысль вдруг возникла и превратилась в уверенность: кто-то есть здесь! Кто-то прячется среди развалин, в самих развалинах, может быть!

И этот кто-то видел все: смерть Люпена, смерть Флоранс! И затем обшарил карманы его пиджака и завладел бумажником!

На лице его появился ужас человека, привыкшего орудовать во мраке и вдруг убедившегося, что чей-то взор застал его на месте преступления, следит за ним и сейчас. Откуда следит? Они пугают его, как пугает ночную сову дневной свет. Случайный ли это прохожий? Или враг? Сообщник Арсена Люпена? Полицейский, сыщик? Удовлетворится ли он захваченной добычей или пойдет в атаку?

В первые минуты калека не решался шевельнуться, но затем усилием воли вернул себе силы. Не сходя с места, он оглянулся кругом, так остро всматриваясь в предметы, что самый неясный силуэт среди камней или за кустами не укрылся бы от его взора. Никого… Опираясь на костыль и сжимая в правой руке револьвер, он сделал несколько шагов влево. Там, между стеной лавров и крайними скалами шла небольшая тропинка, выстланная кирпичом, гребень каменной ограды, должно быть. По этой тропинке мог подойти к лежащему пиджаку и скрыться, не оставив никаких следов тот, кто все видел. Туда-то и направился калека. Раздвигая ветви густо разросшихся лавров, он обогнул скалу.

И отступил назад, едва удержавшись на ногах. Костыль и револьвер выпали из рук. То, что он увидел, было так страшно, что ничего страшней он не представлял себе и не мог представить. Прямо напротив него, в десяти шагах не больше, заложив руки в карманы и небрежно облокотившись о скалу, стоял человек… но… нет, человек ведь умер… призрак? Видение из потустороннего мира? У калеки кровь застыла в жилах и ужас… беспредельный ужас охватил его. Дрожь била его. Он терял сознание и не мог оторвать расширенных от страха глаз от необъяснимого явления. Ни бежать, ни защищаться нечего было и думать. Он упал на колени. Призрак Арсена Люпена, человека, меньше часа тому назад похороненного под обломками гранитного савана на дне колодца.

Человека можно убить, но что можно сделать с призраком, с чем-то, что не существует и в то же время одарено такой силой сверхъестественности!

К чему бороться? Стоит ли подбирать револьвер? Вот призрак вынул руки из карманов, и в одной из них калека увидел тот самый портсигар, который он тщетно искал. Ясно, что это то существо, которое обшарило карманы его пиджака. Вот оно раскрыло портсигар и не спеша зажгло спичку из коробки, тоже принадлежавшей ему. И, о чудо! Спичка в самом деле загорелась, как настоящая спичка. Струйка настоящего дыма потянулась из папиросы, и до калеки донесся хорошо знакомый ему запах табака.

Калека закрыл лицо руками. Призрак или галлюцинация – результат угрызения совести, он не в силах был смотреть…

Но вот он услышал шум шагов, шаги приближались. Протянулась рука и крепко стиснула ему плечо. И он услышал голос, несомненно, голос живого Арсена Люпена.

– Однако, любезный господин, зачем доводить себя до такого состояния. Я понимаю, разумеется, сколь неожиданно, но все же зачем так поражаться? Случаются вещи и необычайнее. Иисус Навин остановил солнце когда-то. И… Пострашнее. Лиссабонское землетрясение в 1775 году, например. Мудрый никогда не должен утрачивать чувства меры и перспективы. И каждый факт следует рассматривать с точки зрения его мирового значения. А это приключение, согласитесь, носит характер вполне индивидуальный и на равновесие солнечной системы влияния оказать не может.

Калека собрался с мужеством и поднял голову. Факт налицо. Факт бесспорный, Арсен Люпен жив! И, повинуясь своей натуре и неукротимой ненависти ко всему живому, калека потянулся к револьверу и выстрелил. Но выстрелил с опозданием. Движением ноги дон Луис вышиб у него оружие. Калека заскрежетал зубами и торопливо стал шарить по карманам.

– Не это ли вы ищете? – спросил дон Луис, доставая из кармана шприц с желтоватой жидкостью. – Простите, но я побоялся, как бы вы сами не укололись, ведь укол был бы, конечно, смертельным. Я никогда не простил бы себе.

Калека был безоружен. Удивляясь, что противник не нападает на него, он подумал как бы выиграть время. Но вдруг, вспомнив кое-что, залился своим пронзительным хохотом.

– А Флоранс-то! – воскликнул он. – Вот моя месть! Вот чем я могу поразить тебя в самое сердце. Ведь ты уже не можешь жить без Флоранс, не правда ли?

– Да, я не пережил бы Флоранс, – серьезно сказал дон Луис.

– Так знай же, что она умерла! – крикнул бандит, от радости подпрыгивая на коленях. – Умерла, что называется. И даже ничего не осталось, Люпен! Картинка! Теперь торопись, твоя очередь. Не надо ли веревки, ха-ха! Помереть со смеху можно. Спеши на рандеву, Люпен, возлюбленная ждет! Что же хваленая французская учтивость? Можно ли заставлять женщину ждать? Спеши, Люпен! Флоранс умерла.

Последние слова он смаковал, точно они доставляли ему наслаждение.

Дон Луис и глазом не моргнул. Только покачал головой и просто сказал:

– Жаль.

Калека оцепенел от изумления.

– Как? Что ты сказал?

– Жаль, – ответил по-прежнему вежливо Люпен. – Что вы сделали дурной поступок, любезный господин. Я не встречал человека, благороднее мадемуазель Девассер. Благодаря своей красоте, молодости и грации она заслуживала лучшего. Было бы поистине жаль, если бы такой шедевр погиб.

– Но она погибла, повторяю, – слабым голосом проговорил калека. – Ты, верно, видел, что стало с гротом.

– Не верится мне, – сказал дон Луис. – Случись это, все изменилось бы в природе: небо подернулось бы тучами, птицы умолкли бы и вся природа облеклась бы в траур. А ты видишь: птицы поют, небо лучезарно, и все в порядке, порядочный человек на ногах, а бандит перед ним во прахе. Может ли быть, чтобы Флоранс умерла?

Наступило молчание. Враги смотрели друг другу прямо в глаза: дон Луис по-прежнему спокойный, калека – почти обезумев от тревоги. Он начал понимать. Он понял: Флоранс жива! Фактически это невозможно. Но ведь невозможным казалось и воскрешение дона Луиса. А между тем на нем нет даже царапины, и одежда у него вся в порядке. Калека понял, что все потеряно. Человек, который держит его в своих руках, все может. Он из тех, которые вырываются из объятий самой смерти и отнимают у нее тех, кого она оберегает.

Калека на коленях отступал по выстланной кирпичом дорожке. Дон Луис как будто не обращал на него внимания, разматывал какую-то веревку. Калека вдруг повернулся вокруг своей оси, поднялся на ноги и бегом направился к колодцу. Зияющая дыра уже близко, он вытянул руки вперед, как человек, бросающийся головой вниз. Но прыжок не удался. Калека был оттянут назад, веревка плотно обхватила его, притянув руки к туловищу так, что он шевельнуться не мог. Это дон Луис, не терявший его из виду, сзади бросил лассо.

Калека бился несколько мгновений, потом затих. Тогда дон Луис подошел к нему и оставшейся веревкой плотно и крепко связал его, потом запихнул ему в рот платок.

– Как видите, месье, избыток доверчивости всегда опасен. Неосторожно не учитывать, что у противника могут быть ресурсы, которыми вы сами располагаете. Как вы могли предположить, что такой человек, как Арсен Люпен, полетит в колодец попросту, как первый встречный? Мне надо было спасти Флоранс Девассер и себя самого, а наверх выбраться под дулом револьвера было рискованно. Но верьте мне, я без труда проделал бы это, если бы не нашел лучшего выхода. Что за выход? Вам любопытно? Так знайте, что я сразу нащупал ногами в стене углубление и тотчас составил себе план. Проделываю всю комедию, изображая охваченного ужасом человека, я в то же время ногами расширял углубление, проталкивая цементные плиты внутрь и в нужную минуту прыгнул туда (прыжок, сознаюсь, был опасный и требовал ловкости). Я был спасен. Кстати, выемка, куда я попал, находилась как раз под тем местом, где вы намерены были действовать. Оставалось выждать. Я слышал ваши речи и угрозы. Я смотрел, как пролетали ваши снаряды.

Я уже собирался выбраться на свет божий, как вдруг…

Дон Луис перевернул калеку, как переворачивают сверток, перевязывая его, и продолжал:

– …Вам не случалось видеть Танкарвиль, на берегу Сены в Нормандии? Нет? А то бы вы знали, что там среди развалин древней башни есть колодец, у которого были, как у многих колодцев в то время, два устья: одно повыше на открытом воздухе, другое – в одной из зал башни, они соединялись между собой горизонтальным ходом. В Танкарвиле второй выход закрыт железной решеткой. Здесь – заделан слоем цемента и щебня. Вспомнив о Танкарвиле, я остался в своем углублении, кстати, вы предупредили меня, что до четырех часов Флоранс ничего не угрожает. Итак, я осмотрел свое убежище и убедился, что это действительно подземелье рыцарского строения. Я ощупью направился в ту сторону, где должен быть грот. Я не ошибся, слабый свет пробивался сверху на лестницу, на которую я наткнулся… и услышал ваш голос. На этот раз судьба была благосклонна ко мне, и я не сомневался, что мне удастся выбраться. В самом деле, мне пришлось лишь разобрать груду камней, засыпавших проход, и я вышел наверх. Я был среди развалин башни. Поднимаясь на ваш голос, я добрался до задней части грота, где и притаился. Забавно, не правда ли? Вы понимаете, как мне смешно было слушать вашу торжествующую речь: «Отвечай, Флоранс! Да? Или нет? Только головой кивни, если да – ты свободна. Если нет – ты умрешь!» В особенности был мил конец, когда вы сверху, вскарабкавшись на камни, вопили: «Ты сама этого хотела, Флоранс, тем хуже для тебя!» Подумайте, до чего это было комично: ведь в этот момент в гроте уже никого не было! Никого. Одним движением руки я подтянул к себе Флоранс и отнес ее в безопасное место. И вся ваша лавина, погубила, пожалуй, одного-двух пауков, да несколько мух, замешкавшихся на плитах. На этом комедия окончилась. Акт первый: спасение Арсена Люпена. Акт второй: спасение Флоранс Девассер. Акт третий: чудовищу наука, да еще какая!

Дон Луис поднялся и засмеялся, оглядев дело своих рук.

– Ты похож на ветчину, право! Не очень жирную и толстую, так для небогатого семейства. Но я полагаю, тебе неохота кокетничать. Впрочем, выглядишь ты не хуже обычного, а для этой маленькой гимнастики, которую я думал устроить с тобой, это как раз годится. Ты не волнуйся… Скоро узнаешь.

Он взял одно из ружей бандита и привязал к нему конец веревки, метров в пятнадцать длиной, прикрепив другой ее конец к тем веревкам, которыми был связан калека у спины.

Потом он спустил бандита в дыру, придерживая конец веревки.

– Закрой глаза, если кружится голова. И не бойся, я осторожен.

Он спускал потихоньку, пока не размоталась вся веревка. Тогда ружье, положенное поперек колодца, остановило движение вниз, и калека, связанный как узел, повис в самом устье колодца. Дон Луис бросил в бездну несколько горящих кусков бумаги, зловеще осветивших стены колодца.

Он не мог удержаться и нагнулся над колодцем, как это делал раньше бандит.

– Видишь, как я забочусь о тебе, место самое подходящее, чтобы ты не схватил насморк, что ж поделаешь? Я обещал Флоранс не убивать тебя. А французскому правительству – выдать тебя как можно более живым. Но я не знал, что мне с тобой делать до завтра, поэтому решил сохранить в прохладном месте. Недурно, правда? А главное, совсем в твоем духе. Ружье держится с обеих сторон на каких-нибудь двух-трех сантиметрах. Значит, довольно тебе забарахтаться – тот или другой конец двинется и ты полетишь кувырком. А я буду ни при чем. Это будет маленькое самоубийство. Ты можешь ведь и не шевелиться, приятель.

А, кстати, ты можешь воспользоваться этой ночью, чтобы свести счеты с собственной совестью. Мило с моей стороны, не правда ли? Итак, размышляй и бодрствуй, ожидая.

До свидания, месье.

Дон Луис отошел и, обогнув развалины, направился вдоль ограды к группе сосен, к которой он отнес Флоранс.

Она ждала, еще не совсем оправившись после пытки, которую ей пришлось вынести, но уже прекрасно владея собой, как всегда, мужественная и, видимо, ничуть не сомневавшаяся в исходе борьбы между доном Луисом и калекой.

– Готово, – сказал он, – завтра я выдам его полиции.

Она содрогнулась, но не произнесла ни слова.

Дон Луис молча смотрел на нее. Они впервые после разлучивших их событий, в которых они были врагами, остались наедине. Дон Луис так волновался, что мог говорить лишь о второстепенном.

– Этой дорожкой мы выйдем к автомобилю. Вы в состоянии идти? Поедемте в Алансон, там есть тихая гостиница на главной площади. Вы могли бы там переждать, пока положение изменится к лучшему… Скоро, очевидно, раз преступник задержан.

– Идем, – сказала она.

Он не решался предложить ей руку. Впрочем, она шла легко, и красивый бюст ритмично покачивался на ходу. Дон Луис с прежним восторгом влюбленного смотрел на нее. Хоть она никогда не была так далека от него, как в эти минуты, когда он только силой своего духа спас ее… Она не только не поблагодарила его, но даже ни разу не взглянула одним из тех ласковых взглядов, которые за многое могут вознаградить. Она была все тем же таинственным созданием, в чью душу ему не удавалось заглянуть, даже при свете разыгравшихся трагических событий. О чем думала? Чего хотела? Куда направлялась?

Он не рассчитывал найти ответы на эти вопросы. Ведь каждый из них будет вспоминать о другом с гневом и обидой.

«Так нет же, – думал он, усаживаясь в лимузин, – мы не расстанемся таким образом. Будут сказаны все слова, какие должны быть сказаны между нами. И хочет ли она этого или нет, а я сорву завесу тайны, которой она окутывает себя».

В Алансоне дон Луис записал Флоранс под вымышленным именем и спустя час по приезде постучался к ней в комнату. На этот раз он решил сразу приступить к вопросу, который мучил его.

– Флоранс, – начал он, – раньше, чем выдавать этого человека полиции, я хотел бы знать, кем он был для вас?

– Другом, несчастным другом, которого я жалела, – ответила она. – Сейчас мне трудно понять, как я могла жалеть такое чудовище. Но когда я встретилась с ним несколько лет тому назад, я привязалась к нему из-за его слабости, его физического убожества и из-за печати смерти, которая лежала на нем.

Он оказал мне кое-какие услуги, и я, хотя меня смущал его странный образ жизни, невольно попала под его влияние. Я верила в его абсолютную преданность, и теперь мне это ясно, когда началось дело Морнингтона, он руководил мною и Гастоном Савераном. Он заставил меня лгать и притворяться, уверяя, что старается спасти Мари-Анну. Он возбудил в нас недоверие к вам и настолько приучил нас не выдавать его ни одним словом, что даже в разговоре с вами Гастон Саверан не упомянул о нем. Как могла я быть слепа до такой степени? Не понимаю. Но я ни минуты не подозревала этого безобидного больного человека, который полжизни проводил в больницах, выдерживал всевозможные операции и, если говорил со мной о своей любви, то не выражал никаких надежд…

Флоранс не договорила. Она встретилась глазами с доном Луисом и увидела, что он не слушает ее. Он только смотрел на нее. Все, что было связано с драмой, не представляло для него интереса. Важно было только, что думает о нем Флоранс? Презирает ли она его, ненавидит? Все остальное было суетно и не нужно. Он подошел ближе и вполголоса сказал:

– Флоранс! Флоранс! Вы знаете, какое чувство я питаю к вам?

Она покраснела, озадаченная. Это был самый неожиданный вопрос. Она не опустила глаз и откровенно ответила:

– Да, знаю.

– Но, может быть, вы не догадываетесь, насколько эти чувства серьезны и глубоки? Быть может, не знаете, что у меня в жизни нет другой цели, другого желания, как только заслужить ваше расположение и сделать вас счастливой?

– Я знаю и это!

– Тогда, значит, этим объясняется ваше враждебное отношение ко мне? Я все время был вам другом и старался защищать вас, но чувствовал вашу неприязнь и инстинктивную, и продуманную… Я читал в ваших глазах столько холодности, столько презрения, почти отвращения. В минуты опасности вы готовы были рисковать жизнью и свободой, лишь бы не прибегать к моей помощи. Я был для вас врагом, которого надо страшиться, избегать, врагом, на все способным. Ведь это ненависть. Ведь только ненавистью можно объяснить подобное отношение.

Флоранс ответила не сразу. Казалось, что она оттягивает минуты, когда будут произнесены решительные слова. На ее исхудалое от усталости и горя лицо легло более мягкое выражение, чем обычно.

– Нет, – сказала она, – только не ненавистью можно объяснить подобное отношение.

Дон Луис оторопел, он не совсем понял смысл ответа. Но интонация безмерно смутила его. А тут Флоранс подняла на него глаза, в которых вместо обычного выражения пренебрежения были ласка и улыбка. Она в первый раз улыбнулась ему.

– Говорите, говорите, – умоляю вас, – прошептал он.

– Я хотела сказать, что холодность, недоверчивость, страх, враждебность могли объясняться другим чувством. Не только от тех, кого ненавидишь, бежишь со страхом… Бежишь часто потому, что боишься самой себя, стыдишься и возмущаешься, хочешь устоять, хочешь забыть – и не можешь.

Она умолкла. Не помня себя, он протянул к ней руки, умоляя продолжать, но она покачала головой: было сказано достаточно, чтобы он мог заглянуть в ее душу и открыть тайну любви, которую она скрывала.

Дон Луис пошатнулся. Он опьянел. Он был болен от счастья. После страшных минут, пережитых в живописной старой усадьбе, безумным казалось, чтобы таким блаженством могла подарить его банальная комната отеля. Ему нужен был простор лесов, горных вершин, нужно было сияние луны, роскошь солнечного заката. Нужна была вся красота и поэзия мира. Он разом поднялся на высоты безмерного счастья. Вся жизнь Флоранс прошла перед ним от первой их встречи и до той минуты, когда, нагнувшись над ней и увидев, что глаза ее залились слезами, калека завопил: «Она плачет! Она смеет плакать! Безумная! Ведь я знаю твою тайну, Флоранс! И ты плачешь, Флоранс, Флоранс, ты хочешь умереть!»

Тайна любви! Тайна порыва страсти с первого же дня толкнула ее, дрожащую, к дону Луису, страсти, которая пугала ее, казалась ей изменой в отношении Мари-Анны, в отношении Гастона Саверана, а потому-то она сближала с тем, кого она любила, кем восхищалась за его героизм, за его верность, и отдаляла его от нее, терзая ее угрызениями совести.

Дон Луис не знал, что делать, что говорить, как выразить свой восторг. Губы у него дрожали, глаза наполнились слезами. Если бы он послушался первого импульса, он схватил бы молодую девушку в свои объятия и расцеловал бы ее, как целуют ребенка – от всего сердца. Но чувство глубокого уважения сковало его, и он упал к ногам молодой девушки, шепча слова любви и обещаний.