Текст книги "Замещающий ребенок"

Случай этого писателя достаточно типичен: он стал замещающим ребенком, заняв место старшего брата, умершего в младенчестве, ему дали то же имя. А в раннем детстве бремя замещения еще дважды легло на его плечи: он заменил собой двух детей, родившихся вскоре после него и быстро умерших.

Герман Гессе, получивший Нобелевскую премию по литературе в 1946 году, чьи книги издавались миллионными тиражами, сейчас мало известен во Франции. Многочисленные произведения этого немецкого писателя, жившего в Швейцарии, говорят о его мучительном духовном поиске, продолжавшемся всю жизнь. Он был одинок в суете городской жизни (несколько лет он провел в Берне), и это заставило его вернуться в швейцарскую провинцию. Он был одинок, как может быть одинок человек в неудачном браке. Жизненные разочарования приведут его к духовным исканиям и литературному творчеству. Попытки бегства совершаются как в его романах, так и в жизни. В своих путешествиях в Индию и на Восток он, знаток философии и религии этих стран, пацифист и либерал, верил в то, что сможет найти ответы на вопросы, которыми он задавался в своем психоанализе, по большей части юнгианском. В своем анализе он стремился к разрешению человеческих противоречий. До конца жизни он продолжал духовную погоню «в поисках целостности, скрытой во Вселенной и в человеческом духе». «Рай нельзя познать, иначе как пустившись на поиски его», – находим мы в «Lecture Minute».

Самоисследование, ставшее основным содержанием творчества Гессе, привело его к осознанию того, что все его первые шаги ускользают от него из-за полной амнезии событий раннего детства. Он вспоминает одно происшествие, случившееся, когда ему было три года, и признается, что сожалеет «о богатой и полной тайн жизни, которая была раньше» и из которой он не может «вспомнить ни одного часа». Д. Фаррелл в работе, вышедшей в 1987 году, пытается восполнить этот пробел.

Творческое наследие Германа Гессе огромно. Помимо автобиографичных рассказов и романов, существует еще 35 000 писем и записок, написанных его рукой. Но главным источником сведений по интересующей нас теме служат дневниковые записи матери Германа, в которых она день за днем описывала жизнь своей семьи. Эти записки были частично опубликованы сестрой Германа Анжелой Гундерт в 1934 году.

Фаррелл, отдавая дань литературному дарованию автора, отмечает, что особое место в семье было уготовано Герману еще до рождения: он унаследовал имя, которое носили оба деда и умерший брат – сын его матери от первого брака. К тому же он был первым сыном для своего отца (второго мужа матери). «На этого ребенка возлагались большие надежды. Он пришел в мир, приготовленный для него, и вступил в жаркую схватку с жизнью».

И действительно, первенца Иоганна и Марии Гессе, родившегося 2 июля 1877 года в Шварцвальде, назвали Германом. Так звались оба его деда; они, каждый в своей семье, были непререкаемыми авторитетами. Оба были пиетистами, то есть приверженцами лютеранской церкви, которая уделяла личному благочестию больше внимания, чем ортодоксальная церковь. Оба были членами миссионерского общества в Базеле.

Дед по материнской линии, Герман Гундерт, был миссионером в Индии. Иоганнес Гессе был его секретарем и, конечно же, был знаком с его дочерью Марией, которая была старше его на пять лет. Она была вдовой миссионера, от которого у нее было трое детей, но из них осталось в живых только двое. Старший, Герман, умер в младенчестве. Через год после заключения брака с Иоганнесом Гессе она родила дочь Адель, а потом, через два года, сына, которого назвала Герман, так же, как и умершего старшего ребенка от первого брака. Без всякого сомнения, наш герой был замещающим ребенком. Из его писем мы знаем, что мать никогда не забывала о своем первенце и сохранила о нем только светлые воспоминания. Она отдала своему второму мужу кольцо первого, как будто второй муж мог заменить предыдущего, а второй сын – первого умершего. В юные годы в ее жизни было много утрат, причинивших ей страдания, и, быть может, поэтому она стремилась заменить идеальный образ ребенка, которого она потеряла, реальным ребенком – вторым Германом.

Ее дневниковые записи, сделанные перед рождением Германа, наполнены страхом. Тем не менее, она счастлива. Сразу после родов она заболела «желудочной лихорадкой» (слабость, температура, рвота) и в течение месяца не кормила ребенка грудью. В остальном же она выполняла свои материнские обязанности очень ответственно. Здоровье матери и ребенка вызывало серьезные опасения. Оба они выздоровели, и Мария писала: «Добрый Бог дал нам второй шанс».

Через год после рождения Германа, в июле 1878 года, Мария родила второго сына, Поля. Это событие не затмило воспоминания о первом Германе: через неделю после крещения Поля она пишет: «Десять лет назад в Хайдарабаде мы похоронили наше дорогое дитя! Я представляю себе, что Герман и сегодня жив. Однажды мы вновь увидим его, как и его отца».

Поль хорошо развивался, но через шесть месяцев умер от воспаления легких. Мария, несмотря на свое благочестивое смирение, сильно горевала и два месяца находилась в депрессии. В это время Герман сломал руку, упав с рук кормилицы. Мать назвала его тогда «невыносимым, бестолковым и неуправляемым ребенком».

До рождения Поля, всего лишь один год Герман был самым младшим ребенком в семье. Он перестал быть младенцем в один миг и в течение пяти месяцев должен был привыкать к новой жизни и смиряться с появлением маленького чужака. Отсутствие матери в течение десяти дней во время и после родов привело к появлению у Германа вспышек гнева, пишет Фаррелл.

Третий ребенок, Гертруда, родился в июле 1880 года, когда Герману было два года, но она умерла через 9 месяцев от той же болезни, что и Поль. Герман не выглядит огорченным, он любуется цветами и венками вокруг кроватки малышки, прыгает «вокруг маленького ангела» и кричит: «В этом году я хочу упрыгать к нашему дорогому Спасителю». Потом добавляет: «Меня зацеловали! Не хотел бы ты стать нашей маленькой Гертрудой?»

Уже являясь заместителем первого Германа, ребенка матери от первого брака, он стал одновременно и заместителем двух детей, рожденных во втором браке после него и умерших в младенчестве. Это подтверждают его воспоминания о прогулках с родителями на кладбище, к могилам детей.

Жизнь семьи Гессе постепенно вошла в нормальное русло. Но однажды, когда Герману было три с половиной года, его старшая сестра Адель выдернула у него изо рта гвоздь, крича: «Ты, что, хочешь умереть? Ты подумал о том, что мне придется быть младшей со всеми этими покойниками?» Герман ответил: «Ну и что? Если я умру и уйду в могилу, я возьму с собой только пару книжек с картинками».

Следующая дочь, Марулла, родилась через восемь месяцев, и Герман, которому было тогда три с половиной года, вспоминает это событие так: «Вся забота и любовь моих домочадцев были отданы сестре, а я сидел, одинокий и печальный, у темного окна».

Семья переезжает в Базель. Однажды они хоронят мышь в саду, и Герман копает рядом еще одну большую яму «для всех мышей, которых мы сможем поймать», а затем тихо ложится рядом. Фаррелл видит в этом второе рождение, новую попытку разрешить проблему смерти.

Мы уже упоминали о том, что все факты, приведенные выше, – это выдержки из дневника матери Германа, Марии. Она восхищалась умом, живостью и остроумием мальчика, считала его непохожим на других детей и старательно записывала все, что он говорил. Ну, а он изводил ее, заставляя сердиться так, что временами она впадала в отчаяние, думая о его будущем. Энергия Германа проявлялась в «творчестве и борьбе». Он нес на своих плечах груз вины за смерть младших детей, к которой он почему-то считал себя причастным. По мнению Фаррелла, Герман стал одним из тех, кто страдает синдромом вины выжившего.

На празднование его пятого дня рождения были приглашены его маленькие друзья, с которыми Герман говорил об именах. Мать пишет, что он заявил, «что не любит свое имя и мы должны называть его Сиф: Сиф – очень хорошее имя, потому что Адам и Ева так назвали своего хорошего мальчика, который был им послан в утешение: ведь у них умер сын Авель, а Каин был плохим ребенком».

В это время Мария была вновь беременна и уже на большом сроке. Вскоре после родов Герман заболевает и требует, чтобы его кормили из бутылочки как младенца, который родился: пятилетний ребенок удивительно регрессирует. Нового малыша назвали, как отца, – Иоганнес.

В шесть с половиной лет Германа поместили в пансион, чтобы обуздать его характер, и он приезжал к родителям только на выходные.

В подростковом возрасте у него была депрессия, он был близок к психозу и самоубийству.

В конце концов, он нашел для себя выход в творческом воображении, в создании новой личности, личности писателя. Это дало ему возможность создать свой мир, в котором он мог воплотить «свою реальность», как он любил это называть, такую, как он хотел. Он считал, что обладал многими талантами, в том числе способностью «воскрешать мертвых». Фаррелл полагает, что Герман, конечно же, не мог сохранить воспоминания о событиях, которые произошли, когда ему было 18 месяцев. В книге «По следам сна» он рассказывает удивительное сновидение, связанное с событиями, столь ранними, что запомнить их было бы невозможно. Фаррелл, ссылаясь на Лихтенберга, утверждает, что вытеснение и символизация появляются в психике раньше, чем речь. Согласно его клиническому опыту, взрослые люди могут вспомнить и рассказать о событиях раннего детства. Сам Фрейд в самоанализе вспоминал глубокое влияние на его личность детской травмы: когда ему было 18 месяцев, умер его брат.

«В самом деле, сны Германа явно выражают ненависть маленького ребенка к новорожденному, появление разрушительных намерений, а затем превращение желания убивать в творческий акт. Яростная ревность ребенка, вытеснение соперника не были завершены (здесь соперником стал первый Герман, которого он не знал, но должен был вместе с именем унаследовать и его личность). На месте мертвеца появляется ребенок, потенциальный убийца становится творцом».

В заключение Фарелл пишет: «В течение всей жизни он создавал искусство, а искусство создавало его. И еще, мне кажется, можно думать, что сила и направление творческого посыла Германа (может быть, это основное объяснение его творчества и его жизни) проистекают из зерна, посаженного в грязную и бесплодную почву потерянного детства».

Ханс Хенри Янн, немецкий прозаик и драматург, родился в конце века, в 1894 году, и умер в 1959. Он почти неизвестен во Франции. Он был также реставратором органов, органистом и музыковедом. Его романы, написанные в сдержанной манере, обращены к теме насилия, через которую он раскрывает смысл христианских ценностей. Он боялся своего отца, кораблестроителя, но был очень близок с матерью.

В 1986 году Эльсбет Вольфхайм опубликовала статью об «Истории двух близнецов» – главе романа Янна «Перрудья». В нашем исследовании мы будем обращаться к этой статье, которая начинается так: «Жила-была мать, у которой был сын из двух половинок – одна была живая, а другая мертвая…»

Э. Вольфхайм подчеркивает интерес Янна к теме «двойников». В его произведениях мы то и дело встречаем «двойников», которые принимают облик полубратьев, близнецов, друзей. Всех их объединяет то, что они очень любят друг друга и готовы друг за друга умереть.

Друг Янна В. Мушг опубликовал записанные им по памяти «Беседы» с писателем. Он передает содержание разговора, состоявшегося в 1913 году. Янну было тогда 17 лет, и в это время он собирался перебраться из Германии в Цюрих.

«Мой брат умер за два или три года до моего рождения. Моя мать много рассказывала мне о нем. Он был ее любимцем. В детстве он очень сильно болел и умер четырех или пяти лет от роду. Мать была безутешна, и даже новая беременность не могла вывести ее из отчаяния. Все ее предыдущие дети были мальчиками, и она надеялась, что следующей будет девочка. И поэтому мое рождение принесло ей лишь огромное разочарование. Мне дали то же имя, что и умершему ребенку: Ханс-Хенни (Хенни – это женское имя). Так или иначе, я не оправдал надежды моей матери, и поэтому мое рождение не могло утолить ее скорбь».

В воспоминаниях Мушга не все факты соответствуют действительности. На самом деле старший брат умер за год до рождения Ханса-Хенри (а не за два или три) и ему было не четыре или пять лет, а два года и два месяца. Здесь мы встречаемся с такими же хронологическими искажениями, как и в жизнеописаниях Сальвадора Дали и Людвига ван Бетховена.

Кроме того, умершего брата звали Робер-Густав, а вовсе не Ханс, и уж точно не Хенни. Э. Вольфхайм считает, что такое преобразование отражает иллюзорные представления писателя о том, что братья должны быть похожи, как близнецы. Янн стремился стать идеальным братом, полной копией умершего, что, конечно же, было невозможно. Не вызывает сомнений, что он знал, по крайней мере, одно из настоящих имен брата, потому что он дал это имя главному герою трилогии «Река без берегов» Густаву Аниасу Хорну. Кроме того, из трех имен «Ханс-Хенни Янн» только первое значится в официальных документах. В последнем было только одно «н», а второе было «Хенри»: сам Янн в возрасте 18 лет превратил Хенри (мужское имя) в Хенни (женское). Янн объясняет, что сделал это для того, чтобы утешить мать, которая так и не смогла родить девочку. «Она меня любила, – говорит он, – но только как заместителя».

Можно предположить, что Янн чувствовал себя одновременно женщиной и мужчиной: эта неопределенность в осознавании своего пола проявлялась не только в манипуляциях с именами, но и в сексуальных отношениях, как мы увидим далее.

Янн должен был остро чувствовать собственную ничтожность, поскольку мать была разочарована в нем. И, как все замещающие дети, он испытывал чувство небытия. Он считал себя ничтожеством, по сравнению с братом.

Необходимость вновь и вновь создавать другую личность заставляла Янна страдать. В декабре 1915 года он пишет в своем дневнике: «Накануне каникул мне всегда приходилось идти с матерью на кладбище, на могилу брата, который родился раньше меня и носил то же имя <…>. Моя мать всегда была так безмолвна, что я боялся дышать. В моем теле текла моя кровь, но я знал, что это не моя кровь, моего ничего нет, все мое принадлежит брату, который лежит в земле <…>. Я был убежден, что во мне была его душа, душа чужака, которая стремилась обратно в свое тело, пыталась выйти из меня и войти в могилу, прямо в могилу <…>. Мне казалось, что я никогда не смогу избавиться от этого». Здесь мы можем вспомнить Винсента Ван Гога, который проводил все выходные дни на кладбище у памятника, на котором было написано «Здесь покоится Винсент Ван Гог, умерший 30 марта 1852 года», т. е. ровно за год до его собственного рождения.

Влечение Янна к взаимозаменяемости некоторых персонажей, как и к шизоидным личностям, которое мы можем встретить во всех его произведениях, берет свое начало в ранней детской травме. Он чувствовал себя живым и в то же время мертвым, душа его принадлежала брату и рвалась в их общую могилу: все это указывает на уязвимость его собственной личности, которая усугублялась неизменным присутствием чувства вины, говорит Э. Вольфхайм. Все, что он делал, он делал вместе с умершим братом.

Но это желание вступало в схватку с волей к жизни: теперь у него не было другого пути, кроме как идентифицироваться с Я умершего брата при помощи сублимации в литературном творчестве.

Осуществление такой идентификации с другим «близнецом» возможно лишь через самопожертвование. В трилогии «Река без берегов» мы находим пример, иллюстрирующий эту мысль, которая не давала автору покоя. Главный герой, Густав Аниас Хорн, описывает отношения с умершим Альфредом Тутайном: «Мы были одержимы желанием быть одинаковыми, быть связанными друг с другом – нельзя быть более едиными. Быть „близнецами“, быть такими же близкими, как настоящие близнецы, – это была достойная цель. Увы, мы были молоды, слишком молоды для того, чтобы быть готовыми посвятить себя друг другу. В темных и древних глубинах нашего существа, мы, люди, стремимся подвергнуть себя уничтожению, и мы утверждали, что это правильно <…> это и есть самопожертвование».

В то же время в реальной жизни попытки Янна идентифицироваться с близнецом остаются бесплодными. Все, что он может сделать, – жалкая компенсация – это пожертвовать свое имя брату, то есть отказаться от него. Об этом он пишет в дневнике в 1913 году, упоминая первое «ошибочное» имя брата: «И я снова пошел на кладбище, когда сильно загрустил; я спокойно молился и испытывал чувства, которые не в состоянии объяснить. Я понимал, что не здесь место для моего упокоения, потому что здесь лежит другой Ханс Янн. Это мог быть я, потому что на камне было написано лишь „Здесь покоится Ханс Янн“. Это мог бы быть я, но это был мой брат. Весь мир меня проклинает, ну, а ты не мог бы меня благословить? У меня нет имени, потому что я – это ты».

Эта последняя фраза очень важна: Ханс Янн не мог существовать как двойник. Человек на коленях около могилы, знающий, что носит то же имя, и в самом деле становится мертвым «ты» своего брата. Янн полагал, что он доказал уникальность своего существования, потому что в своем воображении он способен завершить процесс идентификации с братом, перенося подавленные детские желания в свои произведения.

Неопровержимые подтверждения тому мы находим в прозе и драматургии Янна. Если принять на веру его слова о том, что «все великие произведения, которыми мы можем гордиться, – это реализация мечтаний юности», то следует именно в этом свете рассматривать его прозу. Его главные персонажи охвачены горячим желанием соединиться в смерти и разложении. Есть и еще кое-что, объединяющее их: когда смерть уносит их друга или «брата-близнеца», они заботливо хранят останки, как будто хотят остановить разложение. Этот сюжет встречается в первых произведениях Янна, так поступают Густав Аниас Ханс и Альфред Тутайн – главные герои основных его романов. Навязчивая идея забальзамировать тело может свидетельствовать не только об особом внимании к умершему другу, но также и о заботе о собственном теле.

Такая интерпретация объясняет фиксацию Янна на братских отношениях и желание совместной смерти. Например, герой его романа Густав Аниас Хорн однажды вспоминает, что в детстве выступающий живот беременных женщин напоминал ему могильные камни: «С этого момента я знал уже секрет моего зачатия: я должен стать тем, кем я уже был».

С тех пор Янн жил как заместитель своего брата, но в то же время вместе с ним и с его душой внутри, желая повернуть вспять процесс рождения и смерти.

Ему было недостаточно литературного творчества для того, чтобы справиться с травмой, полученной в раннем детстве. Он писал, что «наиболее важным событием в жизни» стали его пылкие любовные отношения с Готтфридом Хармсом, которого он называл «мой Фридель». Он хотел, чтобы его друг называл его женским именем Хенни. В 1913 году он записал в дневнике: «Тик-так, тикают часы, рассказывая мне о последних волшебных ночах. Тик-так: они говорят мне о моем Фриделе, который, конечно же, думает о своей Хенни, желая быть вместе с ней».

В общем, Янн думал, что сможет справиться со своим отсутствием идентичности, приняв женскую роль по отношению к своему другу и исключив умершего Ханса из этих отношений. Кроме того, он таким образом воплощал вытесненное желание матери иметь девочку.

«Скромность запрещает мне детально описывать эти отношения», – пишет Э. Вольфхайм. Сам Янн неустанно писал об этом в своих записных книжках, но в то же время он тщательно выбирал выражения, придерживаясь целомудренного, что касается сексуальных отношений, стиля. Например: «В последнюю ночь я обнимал моего Фриделя и думал о крови, которая бежит по его венам. Мои руки трогали его тело, как будто я был не способен поверить, что это мой Фридель лежит около меня, что его тело и душа, заключенная в его теле, принадлежат мне».

Эти отношения с Хармсом на некоторое время укрепили хрупкую идентичность Янна, но до конца своей жизни он настаивал на том, что только в смерти можно достичь нерасторжимого союза двух друзей.

Правда, эта связь не принесла ему желанного покоя. 22 ноября 1914 года Янн пишет: «Я не обрету покой, пока не буду знать, что есть могила, которая когда-нибудь станет пристанищем для нас обоих». Без сомнения, желание иметь общую могилу связано с воспоминаниями о могиле брата. Его желание сбылось: могилы друзей находятся рядом на Нинштедтенском кладбище в Гамбурге. Оформление этих могил придумал Янн, он сделал это в 1931 году, после смерти Готтфрида Хармса.

Янн никогда не мог освободиться от двойной роли, навязанной ему матерью: заменить старшего брата, умершего за год до его рождения, и быть девочкой. Он чувствовал себя «другим», думая, что его кровь не принадлежит ему, что его душа – это душа другого, что даже его имена принадлежат не ему, а умершему брату.

Он также не был уверен в своей сексуальной идентичности: изменить одну согласную, чтобы из мальчика Хенри сделать девочку Хенни – это так несерьезно, но здесь мы находимся в области бессознательного, где логике нет места. Его горячая любовь к юноше, рядом с которым он хотел быть похороненным и мечтал об этом почти двадцать лет после его смерти, – это безнадежная и трогательная попытка быть одновременно отличным от брата и удовлетворить двойное материнское желание, которая, зачав его после смерти малыша, пыталась избежать невыносимой работы горя.

Его произведения почти неизвестны во Франции. Тем не менее, они имеют право на существование, в котором автору было отказано при жизни.