Текст книги "Замещающий ребенок"

В большинстве случаев замещающий ребенок рождается уже после смерти своего предшественника. Но иногда другой, младший родственник, назначается семьей (или сам назначает себя) заместителем ушедшего. Это тоже будет замещающий ребенок, который в жизни будет испытывать такие же трудности.

Так сложилась судьба Джеймса Мэттью Барри, английского писателя.

«Питер Пэн, или Мальчик, который не хотел расти» – это название самой известной его сказки. Так Элисон Лури назвала главу, посвященную Джеймсу Барри, в своей книге о детских сказках. Также это название использовал биограф Барри Ф. Ривьер.

Джеймс Барри, писатель конца XIX – начала XX века, автор многочисленных романов и театральных пьес, в большей или меньшей степени автобиографичных, и, в частности, «Питера Пена», опубликованного в 1904 году. Фильм Уолта Диснея принес «Питеру Пену» мировую известность. Вначале это был музыкальный спектакль, имевший огромный успех: только в Англии с 1904 по 1954 год состоялось более 10 000 представлений. А в основе всего лежала сказка, недавно переизданная во Франции в своем первоначальном виде. Это очаровательная, забавная, очень поэтичная сказка, наполненная мягким английским юмором, которая время от времени возвращает читателя в реальность. Как отмечает Э. Лури, «это далеко не сладенькая, глупенькая сказочка, она гораздо более глубокая и драматичная, чем можно предположить». Джеймс Барри, в силу личных печальных обстоятельств, хорошо знал, что такое быть маленьким мальчиком, который не хочет расти.

До шести лет Джеймс Барри, которого все звали Джимми, вел ничем не примечательную жизнь. Он родился в скромной шотландской семье, был восьмым из десяти детей, двое из которых умерли в раннем возрасте. Дэвид, четвертый ребенок, был старше нашего героя на восемь лет. Он был замечательный мальчик, любимец матери. Накануне своего четырнадцатилетия он разбился насмерть на льду на глазах у Джимми. Вся семья была в глубоком горе. «Начиная с этой минуты, я навсегда понял свою мать», – пишет он. Безутешная, она слегла и оставалась год в постели, поначалу отказываясь есть и говорить.

В своей книге «Маргарет Огилви» (имя его матери) он приводит ужасное воспоминание из своего детства: «Моя сестра Джейн Энн, которой было двадцать лет, пришла ко мне в комнату однажды вечером, ее лицо было полно страдания. Ломая руки, она просила меня пойти в комнату к матери и напомнить ей, что у нее есть еще один мальчик. Я пошел, я очень волновался; в комнате было темно, и, когда я услышал, что дверь за мной закрылась, а с постели не доносилось ни одного звука, я испугался и стоял тихо. Конечно, я громко дышал, может быть, даже начал плакать, потому что в какой-то момент чужой голос, который я до этого никогда не слышал, спросил:

– Это ты?

Должно быть, я испугался, потому что ничего не ответил. Голос переспросил с нетерпением:

– Это ты?

Я понял, что это она говорила с мертвым, и ответил тихо и печально:

– Нет, это не он, это всего лишь я.

Потом я услышал рыдания, и моя мать повернулась в постели, и, хотя было темно, я знал, что она протягивает ко мне руки».

И Ф. Ривьер продолжает рассказ: «Этой ночью Джимми сидел около матери долгие часы, стараясь сделать так, чтобы она забыла другого. „Так я играл во врача“».

Мальчик часто будет играть эту необычную роль подле той, которую он хотел видеть смеющейся и любящей жизнь. Джейн Энн часто заставляла его вернуться в свою постель, но комната Маргарет Огилви представляла собой центр мира для Джимми. У него началась бессонница, которая сопровождала его всю жизнь.

Отныне Маргарет станет мученицей, несущей проклятие всем, кто выжил после происшествия с Дэвидом. Джимми тоже достается, но он стойко справляется с ужасным чувством вины.

Последующие месяцы Джимми будет проводить свои дни в изголовье материнской постели, пытаясь ее утешить и пробудить в ней вкус к жизни. Он испытывал «сильное желание» занять место исчезнувшего брата, «стать настолько похожим на него, чтобы мама не видела разницы». Он ей обещал, что станет знаменитым, что она будет гордиться им, как гордилась Дэвидом, когда тот был жив. Он действительно стал знаменитым, но не заменил Дэвида в сердце матери. Нездоровая атмосфера, в которой мать заставляла его жить, без сомнения, не прошла бесследно для его бегства в мечту, которую он с успехом воплотил в жизнь.

В книге «Маргарет Огилви», написанной сразу после смерти матери, Барри говорит, что «все, что с нами происходит после 12 лет, не имеет совершенно никакого значения».

«Желание Джимми исполнилось почти как в сказке. Он стал знаменитым и непостижимым образом занял место Дэвида-ребенка:

Барри постарел, но так и не стал взрослым. Всю свою долгую жизнь (он умер в 78 лет) он оставался подростком – ярким, юным, обожающим свою мать. Больше всего на свете он любил детские игры и сказки» (Э. Лури). Как изящно выразился Ф. Ривьер, «он прожил всю жизнь с тенью маленького Джимми, сшитой с личностью Барри».

Он напоминал подростка не только характером. Барри и внешне был похож на мальчика: маленький и хрупкий, ростом не больше полутора метров, с тонким и звонким голосом. На фотографиях, сделанных в возрасте 20 или 30 лет, у него вид тринадцатилетнего подростка с приклеенными усами. Несмотря на то, что он был любимцем красивых женщин, он был не способен к физической любви. Он женился в возрасте 34 лет на молодой актрисе, которая исполняла роль в его первой пьесе, но сексуальных отношений у них, как точно известно, не было.

Э. Лури задается вопросом о природе этого физиологического и психосексуального инфантилизма: был ли он вызван гормональными или все же психологическими причинами, как будто маленький Джимми решил не расти, как и Питер Пен. Сегодня мы можем назвать это «психосоциальный нанизм». Э. Лури добавляет: «В интеллектуальном плане молодой Джеймс Барри всегда был на высоте». Он это доказал своими блестящими успехами на литературном поприще. Как он сам писал, «ночные заморозки могут остановить рост цветка, но не помешают ему цвести» («Мэри Роз»).

Всю жизнь Джеймс Барри занимался детьми: сначала своими братьями и сестрами, а потом, когда стал богатым, знаменитым и получил титул, – пятью детьми семьи Левелин-Дэвис, после того, как умерли их родители. Это вместе с ними он придумал в садах Кенгсинтона детскую игру и Питера Пена, который принес ему славу. Он был очень сильно к ним привязан, практически поглощал их, как говорит Ф. Ривьер и добавляет: «Он только и думал, что о Майкле, четвертом из детей <…>. Как будто волшебные чары соединяли их».

Майкл утонул вместе со своим другом, и Джеймс очень сильно и долго горевал. Эта случайная смерть (а может быть, и самоубийство), возможно, пробудила в нем воспоминания о Дэвиде. Майкл был гомосексуалистом, и были ли чувства Джимми к нему только любовью старшего брата? Его многочисленные отношения с женщинами, даже с женой, всегда оставались платоническими, но ничто в его жизни не указывает на то, что даже если он и имел гомосексуальные наклонности, то такого рода отношения существовали в реальности.

Многие авторы видят в Питере Пене портрет Барри, идеального спутника и организатора детских игр. «Но он был также тем, кем сам Барри быть не мог, – настоящим ребенком. Другие видят в Питере сходство с братом автора Дэвидом, который умер в детстве, а значит, не состарился и теперь живет под землей в компании таких же потерянных мальчиков, там, где, может быть, лежит страна мертвых» (Э. Лури).

«Я удрал в день моего рождения, – говорит Питер. – Я услышал, как мои родители говорят о моем будущем. Я не хочу становиться взрослым мужчиной. Я хочу остаться мальчиком и играть».

Джеймс Барри пишет, что Питер Пен – это не столько фавн, сколько ребенок, буквально вырвавшийся из цивилизации и серых будней.

Питер Пен живет в стране «Нет-и-не-будет» (это название переводят еще как «Остров Потерянных мальчиков, или Воображаемый остров») и руководит шайкой потерянных мальчиков. Это мальчики, которые выпали из своих колясок, когда их няньки отвернулись. Э. Лури отмечает, что, когда мы говорим о смерти кого-то из наших близких, мы употребляем эвфемизм «мы его потеряли».

Эти мальчики живут под землей – как старший брат Дэвид в реальности, – в чем-то вроде удобной и уютной могилы. Они сражаются с краснокожими, а также с пиратами во главе с ужасным Капитаном Крюком, который не боится ни Бога, ни Дьявола, а только лишь Крокодила, который преследует его, «старательно изображая чучело детских угрызений совести» (Ф. Ривьер).

В этой сказке роль женщин, и в особенности матерей, неоднозначна: они есть, но они отравляют существование. Этим подтверждается, что отношения Джеймса Барри с его безутешной матерью не были ни простыми, ни легкими, когда он захотел играть роль замещающего ребенка.

В рассказе «Милые мальчики», написанном им в двадцатипятилетнем возрасте, он язвительно шутит: «Милые мальчики всегда милы (дальше идет описание их поведения), но, как знать, не снимут ли они однажды свои бархатные костюмчики и не попросят ли остричь себе локоны. В сущности, за все это в ответе их мать».

Его мать была единственной женщиной, которая что-то значила в его жизни. «Маргарет Огилви» – это автобиографическая повесть, из которой можно понять сложность отношений этих двух людей, один из которых был еще более странным, чем другой. Главная тема его пьесы «Мари-Роз» – это смерть; главное действующее лицо – мать-призрак, вечно молодая и красивая, которая приходит забрать своего двадцатилетнего сына.

Джимми всю жизнь метался в поисках недосягаемой материнской любви, но ему никогда не отвечали взаимностью: за два часа до смерти его мать несколько раз пробормотала: «Дэвид, это ты, Дэвид?» Старший брат, которого он тщетно пытался заменить, так и не оставил ему места в сердце матери.

На острове Потерянных мальчиков, как следует из названия, не было ни одной особы женского пола. Единственная, кого можно было бы так назвать, – это фея Динь-Динь, или Починка (потому что она умела чинить кастрюльки), маленькая, подвижная, задорная и ревнивая. Питер Пен не мог обходиться без ее помощи, но не доверял ей и поэтому держал в строгости. Как и все феи, она появилась на свет из первого смеха новорожденного ребенка: вот почему феи будут всегда, пока есть дети.

В начале сказки появляется Венди Дарлинг, которая улетает вместе со своими двумя братьями вслед за Питером Пеном в Страну потерянных мальчиков, «будущая мама, которая летит – в буквальном смысле – на помощь потерянным мальчикам, чтобы рассказывать им сказки перед сном» (Ф. Ривьер).

Питер, конечно же, влюбляется в нее. Она становится матерью для всего этого маленького народца, в том числе и для Питера. Она вполне освоилась в этой роли, но ее обязанности заключались лишь в том, чтобы твердой рукой давать лекарства потерянным мальчикам, вести хозяйство и укладывать их спать, не слушая возражений.

В сказке Венди становится собирательным образом безутешной матери Джеймса Барри и его сестры Джейн-Энн, которая заняла материнское место в семье, пока та горевала. В конце сказки Венди выйдет замуж, родит девочку, которая, в свою очередь, родит девочку и так далее… И все эти девочки придут в страну потерянных мальчиков (чтобы сделать весеннюю уборку). «Они будут рассказывать сказки, в которых Питер Пен будет главным героем, а он их будет с жадностью слушать. И так это будет продолжаться до тех пор, пока дети не разучатся быть веселыми и бессердечными незнайками». Этими словами заканчивается сказка.

Матерям в ней вынесен суровый приговор.

У Питера Пена не просто не было мамы, ему мама и не была нужна. Он вообще считал, что «мама человеку ни к чему», говорит сказка.

Потерянные мальчики осмеливались говорить о своих мамах, только если Питера не было поблизости: «Питер Пен не любит эти разговоры, он считает их глупыми».

Несмотря на это, он делает исключение для Венди, маленькой девочки, которую он приводит, чтобы она стала мамой для потерянных мальчиков. Стрела, выпущенная одним из них, когда Венди только появилась, не убила ее. Стрела наткнулась на «поцелуй», которым Питер Пен одарил ее незадолго до этого. Венди сказала тогда: «Подари мне поцелуй». Питер, не зная смысла этого слова, оторвал от курточки и «протянул ей желудь» (sic), который служил ему пуговицей. В этом эпизоде отчетливо видны эдипальные переживания…

«И все мальчишки опустились на колени и стали ее просить:

– Тетенька Венди, будь нашей мамой!

– Я должна согласиться? – спросила Венди и просияла. – Я бы очень хотела. Только я не знаю, справлюсь ли я. Я ведь только маленькая девочка, у меня нет опыта.

– Это неважно, – сказал Питер, с таким видом, как будто он прекрасно разбирался в этой проблеме. – Все, что нам нужно, чтобы ты была как мама».

Мама лишь заботится, но не дает любви. Питер Пен признается: «Я раньше тоже думал, что моя мама никогда не закроет окно. И я не возвращался много-много лун. Но когда я вернулся, окно было заперто, а в моей постельке спал другой мальчик. Мама забыла меня».

«В глубине того, что называется душой, потерянные мальчики знали, что можно прекрасно обойтись без мамы и что только мамы считают, что это невозможно».

Сказка продолжается. Дети Дарлингов возвращаются к своим родителям: «Боже мой, какая это была прелестная картина! Но некому было ею любоваться, кроме странного мальчика, который глядел в окно. Ему много раз приходилось испытывать удовольствие, недоступное, запрещенное другим детям, но сейчас он смотрел сквозь стекло на ту радость, в которой ему было навсегда отказано».

Еще один эпизод в начале сказки заслуживает того, чтобы о нем упомянуть. Это эпизод с оторванной и возвращенной тенью. Питер Пен должен был быстро ускользнуть из спальни детей, куда он попал в первый раз; его тень зацепилась за окно, которое захлопнулось за ним, и оторвалась. Что же делать? Мама, после некоторых размышлений, свернула тень и спрятала ее в комод.

Когда Питер вернулся, фея Динь-Динь, которая все видела, показала ему, где он может найти свою тень. Он так обрадовался, что захлопнул ящик комода, оставив фею внутри. «Он был уверен, что как только он обнаружит свою тень, то сольется с ней в одно целое, как сливаются две капли воды в одну. Но ничего такого не произошло, и Питер страшно перепугался. Он притащил из ванной кусок мыла и попытался приклеить тень мылом. Но у него ничего не получилось. Тогда он сел на пол и заплакал».

И в этот момент он знакомится с Венди. «Она не смогла удержаться от улыбки, когда увидела, что он хотел приклеить тень мылом. Вот мальчишка!» «Нужно ее пришить», – сказала она взрослым голосом. Она начала пришивать тень к ногам Питера. Вскоре тень была крепко к нему пришита, хотя вид у нее был слегка помятый. И Питер закричал: «Какой я молодец!», будучи полностью уверенным в том, что сделал все сам.

Э. Лури отмечает безусловную важность замечания Гарри М. Гедалда, который считает символичным желание матери объединить Дэвида, мертвого сына, с Джеймсом, живым. Уточняя его мысль, мы скажем, что Джеймс пытался взять на себя роль Дэвида и потерпел неудачу. И только желание матери могло дать уверенность в успехе.

В возрасте 62 лет он пишет в своем дневнике: «И вот, уже давно написав Питера Пена, я наконец понял его настоящий смысл. Отчаянная попытка вырасти – но мне это не удалось».

За год до смерти он пишет свою последнюю книгу – «Мальчик Дэвид».

Можно ли назвать мать Джеймса Барри «сиротой своего сына»? После смерти старшего сына она замкнулась в неизбывном и невыносимом горевании, в которое пытался проскользнуть маленький шестилетний заместитель, движимый благими намерениями. Эта тщетная попытка заставила его навсегда остаться в детстве, в вечных поисках другой матери, вместо холодной и отстраненной. Об этом, так и не оправдавшемся ожидании и о вечном поиске неутоленной любви говорят его ироничные и снисходительные замечания.

Жак Лакан на защите своей диссертации представил случай пациентки, которую он назвал Эме (Возлюбленная). Она была помещена в клинику по поводу хронического любовного бреда в 1931 году. Она пыталась ударить ножом известную актрису Югетт Дюфло. Эме пробыла в госпитале Святой Анны с 1931 по 1941 или 1943 год, работая там в библиотеке. Она умерла в 1981 году. В течение 50 лет у нее не было обострений, не наблюдалось приступов жестокости и насилия, но характер можно было назвать, по меньшей мере, тяжелым. В 1986 году мы узнали, что Эме на самом деле звали Маргерит Анзье, она была матерью известного психоаналитика Дидье Анзье. Он признался в этом в беседах с Ж. Таррабом. Эти беседы были позднее изданы под названием «Оболочка для мыслей».

Дидье Анзье родился 8 июля 1923 года. Он так пишет о своей семье: «Перед моим появлением родилась моя сестра[5]5
  Эта маленькая девочка родилась мертвой в марте 1921 года, ее не записали в семейную книгу, и у нее не было имени (из личной беседы).


[Закрыть] <…>. Для меня она навсегда осталась малышкой, так как умерла во время родов. Вы имеете полное право называть меня единственным сыном, ведь я не знал ее и рос единственным ребенком. Но в моем восприятии это было не так. Смертью сестры родители расписались в своем первом поражении, и она на долгое время осталась в их мыслях и словах. Я был вторым, и обо мне нужно было больше заботиться, чтобы я не повторил ее судьбу. Я испытал на себе их страх повторения трагедии. Я обязан был выжить любой ценой, чтобы оправдать тех, кто дал мне жизнь. На их взгляд, я всегда был на волосок от гибели. Мне угрожало малейшее несварение желудка, любое дуновение ветерка. Как же мне было трудно! Я заменял умершую. Мне не хватало жизненного пространства. Это не парадокс, а более чем двусмысленная ситуация».

Примечательно, что мать Дидье Анзье, четвертый ребенок в своей семье, тоже была замещающим ребенком. У нее было три старшие сестры, «однажды собираясь к мессе в праздничный день, Маргерит, младшую из трех сестер, одели в платье из органди. Ее на минутку оставили под присмотром старшей сестры, которая потом стала моей крестной. Малышка была легко одета, ей стало холодно, она подошла к огню… и сгорела заживо. Это был ужасный шок для родителей и сестер. Моя мать была зачата сразу же, чтобы восполнить утрату. Снова родилась девочка, и ее назвали так же – Маргерит. В некотором роде ни живая, ни мертвая <…>. После этого моя мать всю жизнь искала способы избежать адского огня <…>. Это называется нести крест, тяжкий крест. Моя мать лишь однажды заговорила со мной об этом. Но я знал эту историю как семейное предание. Ее депрессия проистекала, я думаю, из этой невыносимой роли. После рождения мертвой дочери она пережила страшное повторение судьбы. А когда родился я, над ней снова нависла угроза».

Добавим также, что в жизнь Эме все настойчивей вторгалась ее психически неуравновешенная сестра Элиза, которая была замужем за своим дядей по матери. После смерти мужа она переехала в дом Эме. Не имея больше ни мужа, ни сына, «моя мать оказалась в плену своей собственной патологии» (Д. Анзье). Отметим, что Д. Анзье родился в 1923 году, а его мать пыталась совершить преступление в 1931, восемь лет спустя. В своем психозе мать боялась, что ее ребенка похитят. Она видела своего ребенка «утопленным, убитым, помещенным в ГПУ[6]6
  ГПУ – позднее КГБ. – Прим. пер.


[Закрыть], воображала заговор и преследовательниц, которые смеялись над ней» (Бользингер).

Ж. Аллуш в большой работе, опубликованной в 1980 году, значительно продвинулся в исследовании случая Эме, а заодно и в определении роли Жака Лакана в этой истории. В этой работе рассмотрены родственные связи в семье Анзье. Дидье Анзье написал послесловие к этой книге.

Аллуш считает, что, желая убить актрису, Маргерит хотела убить саму себя. Этот акт, ставший внешним выражением бессознательных психических процессов, к удивлению окружающих, исцелил психоз, который «опал, как суфле, которое достали из печи».

Но мы знаем также, что мать Маргерит, Жанна, также страдала психическим расстройством, и мать с дочерью качались в этом психозе, как на качелях: ремиссия одной порождала обострение у другой.

Замещающий ребенок «в квадрате» – так можно охарактеризовать эту необычную двойную ситуацию, искусно проанализированную Д. Анзье, ее жертвой. И в ней мы видим три важные вещи.

Прежде всего, отметим, что, будучи не в состоянии, как другие наши персонажи, избежать риска безумия с помощью творческой деятельности, Эме, настоящий «замещающий ребенок», погрузилась в достаточно необычное психотическое состояние с любовным бредом: до инцидента, происшедшего в 1931 году, она жила без острых приступов десять лет, затем провела 20 дней в тюрьме Сент-Лазар перед переводом в больницу Святой Анны, и после этого приступов у нее не было до самой ее смерти в 1981 году. Бользингер называл это состояние «бред без психоза».

Здесь мы видим также и парадоксальное чувство вины замещающего ребенка, которое мы ранее отмечали у большинства других замещающих детей. Лакан тоже говорит о самонаказующей паранойе и чувстве вины у Эме. Он утверждает: «Загадочность этой формы бреда в том, что мы не можем удержаться, чтобы раз за разом не задавать пациентке один и тот же совершенно бесполезный вопрос: «Почему, спрашиваем мы в сотый раз, почему же вы считаете, что ваш ребенок в опасности?». Она импульсивно отвечает: «Чтобы меня наказать». – «Но за что?» Здесь она колеблется: «Потому что я не выполнила свою миссию…» И через минуту: «Потому что мои враги чувствуют себя под угрозой из-за моей миссии». Она отстаивала ценность этих двух объяснений, несмотря на их очевидное противоречие.

И последнее. Случай Дидье Анзье доказывает, что, даже если существуют травмы рождения и риски возникновения нарушений, они все же не являются приговором. Два курса психоанализа, пройденные Анзье, помогли ему справиться с ситуацией, которая при других условиях могла бы закончиться драмой.