Текст книги "Если бы стены могли говорить… Моя жизнь в архитектуре"

Суть в том, что конкретные формы и методы строительства заложены в самих строительных материалах. Но эта идея не ограничивается только тем, чем хочет быть кирпич, она гораздо шире – каким хочет быть само здание.

Рекомендация Бланш Лемко ван Гинкель, судя по всему, подействовала: Кан согласился встретиться со мной. Я поехал в Филадельфию в апреле 1962 года, и Кан пригласил меня к себе в офис. Это было воскресное утро, но в помещении работали несколько человек. Кану предстояла операция по удалению катаракты, и линзы в его очках казались невероятно толстыми. Я привез с собой чертежи к дипломной работе. Мы открыли их, и Луис Кан внимательно рассматривал каждый лист, переворачивая их друг за другом. А потом он сказал: «Хорошо. Я ложусь на операцию. Вы можете приступать в сентябре». Я ликовал.

Благодаря тому что работа начиналась в сентябре, лето оставалось свободным. По окончании университета меня наградили еще одной стипендией на зарубежную поездку, и ею было необходимо воспользоваться. Мы с Ниной купили «пежо» и, оставив годовалую Тааль под присмотром моих родителей, отправились в двухмесячную поездку через север США к побережью Калифорнии, в Мехико и на полуостров Юкатан, а потом, проехав вдоль побережья Мексиканского залива и через Глубокий Юг, возвратились домой в Монреаль. Поездка на 403-й модели «пежо» 1959 года выпуска, конечно, была ошибкой. Машина часто ломалась, а детали к ней в США были редкостью. У американцев даже не было метрических инструментов. На обратном пути мы повстречались с членом ку-клукс-клана, который владел автозаправочной станцией в Алабаме, где нашу машину починили после самой серьезной поломки. Этот человек не любил евреев, но ему нравились израильтяне: он думал, что израильтяне – это нечто другое.

Фрагмент настольного календаря Кана, апрель 1962 г., с отметкой о нашей встрече – случайная находка в архивах Луиса Кана

Мы с Ниной приехали в Филадельфию в сентябре. Когда я начал работать в бюро Кана, мне было двадцать три года, я был самым молодым сотрудником и единственным, кто не учился у Кана и не знал его много лет. Я с головой погрузился в работу – ее было очень много. Кан в то время разрабатывал проект синагоги Микве-Исраэль в Филадельфии, который так и не был реализован. Он получил заказ в Индии на создание проекта Индийского института управления в Ахмадабаде – это здание будет построено. Луис Кан был также глубоко вовлечен в разработку проекта Института биологических исследований имени Дж. Солка в Ла-Хойе, штат Калифорния, которому предстояло стать одним из его знаковых достижений.

У Кана работало двадцать пять человек, из которых двое стали моими близкими друзьями. Одной из них была Анна Тинг, возлюбленная Кана и мать его дочери Алекс. Анна Тинг – сама великолепный архитектор, и благодаря ей Кан был вовлечен в ряд проектов, в которых исследовалась геометрия платоновых тел и пространственных конструкций. Другим моим другом стал Дэвид Райнхарт – выпускник Пенсильванского университета, на несколько лет старше меня, одаренный дизайнер, обладавший прирожденной способностью к созданию великолепных набросков.

Случилось так, что на меня возложили большую ответственность. Я начал работать над проектом музея Калифорнийского университета в Беркли, чтобы представить его на конкурс, в котором участвовали Кан и Анна Тинг. Потом Кан привлек меня к работе над синагогой. Возможно, на его решение повлияло то, что я был израильтянином. Меня пригласили участвовать во встречах с клиентом и тесно сотрудничать с Аланом Леви, менеджером этого проекта. Это был невероятный опыт. В таком маленьком бюро удавалось впитывать все. Я мог общаться с инженерами и обсуждать детали строительства с гораздо более опытными архитекторами. Я научился делать более точные и изящные рисунки. В архитектуре требуется точность – необходимо гарантировать, что чертежи, рисунки, цифры и обозначения совершенно понятны, и при этом презентации выглядят привлекательно для клиентов. И это одна из причин, почему так сложилось исторически, что у архитекторов изящный почерк. Переживет ли эта традиция эпоху компьютеров – никто не знает.

Луис Кан. Набросок синагоги Микве-Исраэль, строительство которой планировалось в Филадельфии, 1963 г.

Во время работы с Каном даже маленькие детали оказывались более значительными, чем выглядели на первый взгляд. Я наблюдал, как Луис Кан пользуется углем для зарисовок, по сути, как инструментом для размышлений. Его пальцы были продолжением его мозга. Удивительное свойство угля заключается в том, что можно нарисовать план или участок, поразмыслить над ним и, если что-то не нравится, просто стереть это и пробовать снова. Рисуешь окружность, и, если она получилась не идеальной, ты проводишь по ней рукой и рисуешь эллипс. Уголь податлив. Боюсь, что молодые современные архитекторы в эпоху компьютеров утрачивают подобную гибкость мышления – органическую связь глаза, руки и мозга, которая порождает особую форму творчества. Компьютеры производят удивительные образы и дают возможность для бесконечного экспериментирования. Они необходимы. Но можно стать заложником компьютера и влюбиться в проект, потому что компьютер роскошно его представляет. На компьютере небрежные формы, заметки и пятна со страницы альбома для зарисовок превращаются в образ, который мог бы появиться из студии Джорджа Лукаса Industrial Light & Magic.

В бюро Кана, еще до появления компьютеров, мы иногда восхищенно шутили над Ромальдо Джургола, выдающимся архитектором, близким к Кану. У него были золотые руки. Он рисовал настолько хорошо, что все что угодно выглядело восхитительно. Свет, тени, деревья, блики на окнах, фигуры, движущиеся снаружи, – все это было само совершенство. Можно было почти почувствовать легкий бриз летнего полудня и вдохнуть аромат жасмина. Но идеальное изображение может быть обманчивым и приукрашивать действительность.

Мой рисунок к проекту Микве-Исраэль, сделанный во время работы подмастерьем у Кана, 1963 г.

Луис Кан стремился участвовать во всех этапах разработки архитектурного проекта. Стадия рисунка углем – «эмбриональная», придание формы. Стадия рисунка пером – проработка во всех подробностях. Стадия конструирования – соединение материалов, изучение макетов, и в результате – изменение чертежей. Наконец, Кан лично вникал в процесс строительства вплоть до мельчайших деталей и принимал решения на всех его стадиях.

* * *

В бюро Кана прошел счастливый и плодотворный год. В свободное время я также участвовал в других проектах – вне бюро, однако не выходя из его тени. Был объявлен конкурс на перестройку центра Тель-Авива. Кан был членом жюри, поэтому никто из его компании не мог участвовать. Но Дэвид, Анна и я решили разработать план для Тель-Авива просто в качестве тренинга, даже при том, что мы не могли выдвинуть его на рассмотрение. Нами руководили представления о том, как новый город мог бы расти – органично и в то же время рационально. Мы думали о гномоническом росте, таком же, как рост раковины наутилуса, которая увеличивается без замещения частей, сформированных на более ранних этапах существования. Кроме того, я был увлечен дальнейшим продвижением идей, разработанных в моей дипломной работе, и превращением их в нечто реальное.

Также в свободное время, помня о своем дипломном проекте, я начал разрабатывать план жилой застройки для палестинских беженцев в городе, который, по моему замыслу, можно было построить в Египте рядом с пирамидами Гизы. Сейчас это кажется чистой фантазией, и я признаю, насколько бестактными и даже грубыми были эти благие намерения иностранца, решившего, что у него есть ответы на все вопросы. Но тогда я отнесся к идее и возможности ее продвижения очень серьезно. Я сделал несколько планов и послал их принцу Садруддину Ага-хану, который в то время был Верховным комиссаром ООН по делам беженцев. Я также написал обращение, в котором просил о встрече. Не помню, чтобы я получил ответ, но рисунки у меня сохранились.

Недавно я просматривал материалы в архивах Кана, которые не видел много лет, а некоторые – никогда. Вдруг обнаружился – я о нем совсем забыл – проект водостоков, который я разработал для Института имени Солка. Я также предложил сориентировать здание Индийского института управления так, чтобы обеспечить больше тени и чтобы лицевая сторона была обращена к преобладающим ветрам, и это предложение было принято. В архивах Кана я обнаружил его личный настольный календарь, где на странице с датой моего первого интервью было написано «Моше Сафди». Также я нашел оригинал рекомендательного письма, написанного Бланш Лемко ван Гинкель.

Нас с Ниной связывала с Дэвидом Райнхартом незабываемая и глубокая дружба. Дэвид был, можно сказать, членом семьи. Помимо прочего, я надеялся поехать с Дэвидом в Индию, чтобы контролировать строительство Индийского института управления, и взять с собой Нину и Тааль. Но судьба распорядилась иначе. В начале 1963 года в Филадельфию приехал Сэнди ван Гинкель, который вернулся в мою жизнь с новостями: Монреаль планирует принять всемирную выставку. Намеченный срок – 1967 год. Ван Гинкель будет отвечать за подготовку генерального плана. Он спросил, вернусь ли я в Монреаль, чтобы возглавить команду, ответственную за разработку.

Пример наивности: сделанный мной в 1963 г. план города для палестинских беженцев, предполагавшийся к строительству рядом с пирамидами Гизы в Египте

Глава 3
Мир Habitat

Перешагнув отметку в полвека: Habitat’67 в Монреале в наше время

Под руководством Луиса Кана я погрузился в мир, тесно связанный с концепцией зданий, а также с ремеслом строительства. Под ремеслом я подразумеваю, что, помимо пространственного представления о том, как будет выглядеть здание, ты понимаешь и разрабатываешь процесс его возведения с учетом материалов, изготовления и сборки конструкции. Без такого погружения, пусть и недолгого, я никогда не смог бы возглавить группу молодых, не имеющих опыта архитекторов и реализовать проект Habitat’67, который теперь признан одним из наиболее трудных и технически инновационных объектов строительства своего времени.

Кан не был особенно рад тому, что я уезжаю из Филадельфии. И ему не очень понравилось, когда через полгода после отъезда я пригласил Августа Коменданта работать со мной над проектом Habitat’67. Комендант был проектировщиком строительных конструкций для большинства искусных проектов Луиса Кана, созданных им из бетона: лабораторий медицинских исследований Ричардса в Пенсильванском университете, Института биологических исследований имени Дж. Солка в Ла-Хойе и, позднее, Художественного музея Кимбелла в Форт-Уэрте, Техас.

В августе 1963 года наша семья сняла квартиру рядом с Университетом Мак-Гилла, в районе, который называли студенческим гетто. Ниже по улице нашим соседом был Леонард Коэн, тоже выпускник Уэстмаунта. Писатель Мордехай Рихлер жил на другой стороне кампуса. Монреаль бурно развивался, и в городе царило возбуждение по поводу «Экспо-67» – никто не называл это мероприятие его официальным названием «Всемирная выставка 1967 года». Волнение вызывало и то обстоятельство, что выставка была приурочена к столетию существования Канады как государства. Это был период неопределенности, как раз перед тем, как сепаратистские настроения начали серьезно сотрясать политику провинции Квебек, хотя брожение в сообществе канадцев французского происхождения уже ощущалось. Мэр Монреаля Жан Драпо был лидером со стороны французов и главной силой в развитии города. Драпо, лысеющий господин с темными усами и в массивных очках, культивировал образ популиста, и он действительно им был, хотя и имел склонность к дорогим вещам. «Уолт Дисней и Аль Капоне в одном» – так его называли. Монреаль был двуязычным городом двух культур, но в то время смешения в основном не было: англичане жили в западной части, а французы – в восточной. Город по-прежнему выполнял функции финансового и корпоративного центра Канады, которые сейчас преимущественно сместились к Торонто.

Жизнь в Монреале в начале 1960-х была волнующей, и казалось, что подготовка и планирование «Экспо-67» касаются всех и вся. Монреаль стал походить на водопой в джунглях, место, где безопасно собираются все виды животных, поскольку проектировать здания для выставки приехали знаменитые архитекторы со всего мира – Фрай Отто из Германии, Бакминстер Фуллер из США.

В своей новой роли я отвечал за два направления. Первое – работа вместе с Сэнди ван Гинкелем и командой над генпланом для «Экспо». Это был всеобъемлющий проект всемирной выставки, который включал планировку и подготовку самого места проведения, планы павильонов, схемы движения транспорта и пешеходов, степень интеграции с Монреалем. Второе направление моей работы, которое было неразрывно связано с первым, состояло в превращении идей, изложенных в моей дипломной работе, но существовавших пока только на бумаге, в настоящий проект – то, что не только будет построено, но и обретет жизнь благодаря людям. Эта вторая задача, которая привела непосредственно к появлению Habitat, не касалась генерального плана, а была связана с проектированием здания или группы зданий, которые стали бы эквивалентом одного из множества павильонов всемирной выставки, хотя их назначение совершенно отличалось от остальных. В команду, которую ван Гинкель собрал для разработки генерального плана «Экспо», входили следующие специалисты: я (руководитель группы); Адель Науде (Сантос), которая впоследствии станет деканом факультета архитектуры в Массачусетском технологическом институте и очень влиятельным преподавателем и практиком; Джерри Миллер, который окончил Университет Мак-Гилла и Гарвард; архитектор-урбанист Стивен Стейплз и ряд других.

Мой наставник в Монреале Сэнди ван Гинкель, 1960-е годы

Мой эскиз к генплану «Экспо-67», декабрь 1963 г. Всемирная выставка занимала два острова. Habitat был спроектирован для узкого полуострова рядом с портом

Хотя средства, выделенные на генплан «Экспо-67», предусматривались и для работы над будущим проектом Habitat, я понял, что нам понадобится постоянное дополнительное финансирование. Спасение явилось в лице представителя канадских компаний – производителей цемента, архитектора Жана-Луи Лалонда из Монреаля, который вился вокруг офисов «Экспо», располагая фондом $50 000 для того, чтобы поощрять использование бетона на всемирной выставке. Я тогда еще не решил, строить ли Habitat из бетона, но ухватился за возможность и принял грант без обязательств по фактическому использованию бетона (хотя в конечном счете обойтись без него не удалось). С современной точки зрения грант кажется маленьким, но он решил исход дела и дал мне средства для создания ядра команды Habitat. Я собрал небольшую группу, которая включала, в числе прочих, Дэвида Райнхарта из Филадельфии. Также я пригласил Августа Коменданта, и как только он увидел наши исследовательские модели с множеством маленьких блоков, нагроможденных во множестве возможных конфигураций, он загорелся идеей и принял предложение – его привлекла концепция и инженерная задача, которая была поставлена в связи с нашим замыслом.

Разработка генплана, безусловно, имела первостепенное значение по сравнению с работой над Habitat. По замыслу Драпо, «Экспо-67» должна была расположиться на двух островах на реке Святого Лаврентия напротив порта и центра Монреаля. Один из островов уже существовал, но его надо было расширить, а другой создать с нуля. Необходимо было построить линии метро и автомобильные мосты, чтобы соединить острова с городом.

У ван Гинкеля и команды были другие планы – они рассматривали «Экспо» как средство вновь вдохнуть жизнь в портовую зону Монреаля на том берегу реки Святого Лаврентия, где находился город. Для этого площадку «Экспо» нужно было расширить и включить в нее не только острова, но и сам берег до мола Маккея, который позже переименовали в Сите-дю-Гавр, – это была узкая лента полуострова в области порта, развитие которой, как мы полагали, поможет вернуть активную городскую жизнь в промышленный портовый район. Глава администрации порта возражал, не желая никаких изменений в своей песчаной вотчине, но его возражения были отвергнуты. Размещение на этом участке Habitat – динамичного городского района смешанного пользования – представляло собой часть такого более широкого видения. Связь Habitat с «Экспо», а «Экспо» – с городом в целом предполагалось обеспечить за счет новой транспортной сети, состоявшей из трех отдельных систем, движение по которым шло в разных направлениях, с разной скоростью и с разными целями, но при этом синхронизировалось благодаря тому, что системы соединялись друг с другом в определенных точках.

Для расширения одного острова и создания другого грузовики круглосуточно привозили породу и драгированный заполнитель. Участок Habitat, первоначально представлявший собой немногим больше, чем скалистый гребень, защищавший порт, необходимо было увеличить и превратить в место, на котором можно строить. Между тем выше по течению поперек реки Святого Лаврентия был установлен заслон, или «ледяной мост», для разбивания льда, идущего вниз по реке. Плавучие льдины и айсберги могли легко повредить острова и другие искусственные насыпи или даже полностью снести их. «Ледяной мост» по-прежнему необходим и все еще существует.

Поскольку «Экспо» была совместным предприятием трех уровней власти – федерального правительства, правительства провинции и муниципалитета Монреаля, – то дело оказалось сложным. На федеральный бюджет первоначально приходилось 50 % финансирования всемирной выставки, на бюджет провинции – 37,5 %, а на город – 12,5 %. Для превращения генплана в реальность под эгидой Министерства торговли был создан триумвират с привлечением представителей истеблишмента и политических деятелей. Эти люди часто спорили, вставали в позу, проявляли нерешительность, и много времени было потрачено впустую. В конце концов первый триумвират заменили вторым, который состоял из людей, способных засучить рукава и заняться делом. В их числе был Пьер Дюпюи, посол Канады во Франции. Дюпюи обладал опытом переговоров с представителями других стран – такой опыт был необходим для всемирной выставки. Еще одним членом триумвирата стал Роберт Шоу, президент Foundation Company of Canada, генерального подрядчика. Третьим участником группы был полковник Эд Черчилль, начальник инженерного корпуса канадской армии. Шоу и Черчилль только что завершили строительство так называемой линии Дью (DEW) в Канадской Арктике – системы удаленного раннего предупреждения советской ракетной атаки. Второй триумвират, имевший полную власть, но отвечавший перед федеральным правительством, довел до конца проекты «Экспо» и Habitat.

Выставка должна была стать тематической, а не простой демонстрацией павильонов, построенных странами и компаниями, – в этом и состояла оригинальная концепция «Экспо-67», в отличие от всех прежних всемирных выставок. Основная тема «Человек и его мир» включала подтемы «Человек в обществе» и «Человек в природе». Поощрялось стремление стран создавать не павильоны, олицетворявшие национальную гордость, а выставки, которые можно разместить в павильонах, посвященных различным темам. Кроме того, символом «Экспо-67» должен был стать не какой-нибудь гигантский монумент, башня или шпиль – ее самым могущественным символом станут идеи. Все это было решено на конференции в Шато Монтебелло, где собрались полномочные представители всех избирательных округов Канады, чтобы обсудить видение «Экспо-67». За исключением использования слова man («человек» и одновременно «мужчина»), первоначальная концепция «Экспо» неплохо сохранилась даже по прошествии полувека.

Но в реальности концепция столкнулась с препятствиями. Страны настаивали на собственных павильонах, и их все же построили. Тематическая направленность так и не нашла горячего отклика у международных участников, как надеялись организаторы, и темы представляли в основном канадцы. К тому же Жан Драпо, мэр Монреаля, был непреклонен в вопросе установки материального монумента в память о выставке.

Осенью 1963 года, когда работа нашей команды над завершением генплана была в самом разгаре, Пьер Дюпюи, вероятно с одобрения Жана Драпо, пригласил парижского архитектора Эжена Бодуа, работавшего в стиле бозар, для участия в разработке альтернативного плана, чтобы предложить его триумвирату. До сих пор непонятно, о чем думал Дюпюи. Эжен Бодуа представил концепцию, которая предлагала отказаться от любой связи с берегом и сосредоточиться на одном острове, придав ему форму корабля с установленным на носу шпилем высотой с 40-этажное здание. Участников проектной группы «Экспо» привел в ужас этот китч, и мы решили бороться. Мы наняли восходящую звезду юриспруденции, напористого молодого юриста Клода-Армана Шеппарда, которого я знал по Университету Мак-Гилла, и предали огласке наши опасения. Что это нам дало? Нас по-новому, внимательно выслушала группа управляющих, особенно Шоу и Черчилль, которые пригласили нас на встречу для того, чтобы мы могли изложить в деталях наш план и обсудить его в сравнении с планом Бодуа. Помню, какой оживленной была эта дискуссия с участием остальных управленцев с «Экспо». В итоге Бодуа отправили домой. Триумвират решил, что его план несерьезен: в нем не был учтен целый ряд связанных вопросов.

Мэр Жан Драпо с моделью падающей башни, которую он хотел построить для Монреаля, 1964 г.

Однако Драпо все еще долго грезил башней. Однажды он предложил разобрать Эйфелеву башню и вновь собрать ее в Монреале на время выставки. В другой раз на церемонии в ратуше он стал красочно расписывать собственный проект башни высотой 600 м – совершенно неподъемный с точки зрения финансов. С самого начала было ясно, что на статус символа «Экспо-67» претендуют лишь два кандидата: Habitat’67 и башня Драпо – и что мэр никогда не забудет неудачи, которая в конечном итоге постигла его башню. Несколькими годами позже, когда Монреаль принимал Олимпийские игры 1976 года, Драпо не позволил мне даже приблизиться к проекту, который находился под его жестким контролем.

Бодуа вернулся в Париж, а мы продолжили работать над завершением генплана. Разумеется, предстояло еще много доработок и изменений. В какой-то момент провели расчеты, и оказалось, что дноуглубительные суда на реке Святого Лаврентия не смогут добыть достаточно песка и другого материала для того, чтобы сформировать острова как планировалось. Началась паника, поскольку казалось, что это угрожает открытию выставки. Команда проектировщиков выдвинула новаторскую идею, которая превратила кризис в новую возможность. Мы предложили вырыть пруды, каналы и озера на островах, таким образом сократив необходимость в материалах. Эти водные объекты как часть ландшафтного дизайна общественного пространства стали одной из самых захватывающих особенностей выставки.

В 1964 году, когда с генпланом наконец все было в порядке, настало время обратить внимание на Habitat. Мы работали, располагая очень небольшими средствами. Бюджет «Экспо» был невелик для финансового обеспечения технико-экономического обоснования, а средства на сам проект были гораздо меньше. Но тут появился Жан-Луи Лалонд с грантом. Он также предложил и еще кое-что – название Habitat, отметив, что это слово означает «жилище» и в английском, и во французском языках.

Первоначальная идея, лежащая в основе Habitat, заключалась в том, чтобы создать район с городским населением, целое сообщество, занимающее большую часть расширенного мола Маккея. Несколько лет назад в своей дипломной работе я представил жилые модули, собранные в мозаичную башенную структуру высотой от 20 до 30 этажей, но теперь я подумал, что, если расположить модули многоэтажных домов уступами, а в целом наподобие сходящихся вверху наклонных плоскостей, с внешних сторон мы получим садовые и другие общественные зоны под открытым небом, доступные для солнца и дождя. «Склоны холмов» служили бы навесом над зонами общего доступа внизу, на земле, при этом через каждые четыре этажа нужно проложить внешние переходы. Для устойчивости конструкции требовались опоры – А-образные каркасные структуры. Мы поместили наклонные лифты в А-каркасы для вертикального сообщения, а компания Otis пообещала изготовить такие лифты. Ближе к оконечности мола участок земли был слишком узким, чтобы вместить А-образные каркасы, поэтому для него мы спроектировали меньший, 12-этажный кластер, похожий на городок. В целом мы представляли Habitat как комплекс из 200 домов и различных объектов общественного пользования, включая школы, магазины и офисные пространства. Проект Habitat мы придумывали вместе с Дэвидом Райнхартом во время бесчисленных ночных совещаний. Во всем этом ключевая роль отводилась Августу Коменданту, который изобретал инженерные решения, чтобы то, к чему мы стремимся, не нарушало законов физики.

Концепция Habitat была основана на двух типах представлений о частном жизненном пространстве и общественной жизни, которые, как я сейчас понимаю, во многом сформировались во время моего взросления. Индивидуальные модули, будь то дома или квартиры, нужно было четко выделить, подчеркнув их своеобразие. Из них должны были открываться интересные виды более чем в одном направлении. Был необходим доступ к частному наружному пространству, такому как сады, а также к общему наружному пространству. Террасы проектировались с расчетом на озеленение солидной растительностью – не жалкими кустарниками, как во многих застройках, а чем-то более близким к природе. Жилой комплекс предполагалось сделать безопасным, а детям – предоставить возможность самостоятельно перемещаться внутри кластеров. Расположение садов, пешеходных дорожек и общих комнат отдыха должно было способствовать общению жителей друг с другом, сделав неизбежным случайное взаимодействие. На земле, под жилыми модулями и частично под открытым небом, находился общественный центр с видом на реку и порт: школы, магазины, детсады – сеть активных городских пространств, отделенная от автомобильного движения.

Модель первоначального проекта Habitat’67 (1964) до того, как возникла продиктованная бюджетом необходимость уменьшить размах

Все наши замыслы, касающиеся Habitat, – всеобъемлющие представления и их физическое воплощение – в конечном итоге нашли свое выражение в большой детализированной модели размером примерно 1,5 × 2,7 м. Не могу не вспомнить модель, которую мы с моим другом сделали в школе «Реали», – она была примерно такого же размера, но намного легче. Все, что нам теперь было нужно, – это знак одобрения со стороны правительства. Я поехал в Оттаву в Канадскую ипотечную и жилищную корпорацию – аналог американского Министерства жилищного строительства и городского развития. Это было ведомство, которое я хорошо знал, поскольку они были спонсорами одной из моих зарубежных учебных программ. В тот период я также какое-то время работал в их бюро. Корпорацию возглавлял Иэн Макленнан, архитектор и энергичный руководитель – человек из тех, кто редко попадает в заголовки, но знает, как обернуть бюрократию на пользу обществу. Макленнан пришел в волнение, увидев проект Habitat, и загорелся идеей, которая могла бы, по его мнению, дать нам необходимые средства для воплощения нашего замысла в реальность, – связаться с застройщиком. Застройщиком, о котором думал Макленнан, был Уильям Цекендорф.

В качестве первого шага Макленнан предложил нам воспользоваться услугами двух компаньонов Цекендорфа – Стюарта «Бада» Эндрюса и Эрика Белла – для составления технико-экономического обоснования и предоставления подробной информации, которая понадобится финансистам. В то время Цекендорф был одним из самых крупных застройщиков в Северной Америке. Ему принадлежал Крайслер-билдинг на Манхэттене. Он построил небоскреб «Плас Виль-Мари» в Монреале по проекту Гарри Кобба и Ио Мин Пея, которые стали «придворными» архитекторами Цекендорфа. Цекендорф был невероятным человеком – он устраивал в частном самолете обеды с лобстерами, когда путешествовал, как паша, из одного места в другое. Эндрюс и Белл присоединились к команде, чтобы понять, смогут ли они связать наше видение Habitat с финансовыми реалиями. И им это удалось. Консультанты оценили стоимость проекта в $42 млн, а также придумали гениальную финансовую стратегию: если Цекендорфу предоставят федеральную налоговую льготу, предусмотренную для канадской промышленности на проведение исследований, финансовая поддержка сделает проект коммерчески выгодным для частного застройщика. Идея об «исследованиях» решила исход дела для инвесторов, но и сами притязания были небезосновательными. Habitat был инновационным экспериментальным проектом, идеи и методы которого, в случае удачи, стали бы применимы не только в Канаде, но и во всем мире.

Располагая рабочим финансовым планом и убедившись в заинтересованности Цекендорфа, мы собрали все документы и нашу увеличенную модель Habitat, чтобы представить идею в Оттаве и получить окончательное одобрение от канадского премьер-министра Лестера Пирсона и его кабинета. Вместе с триумвиратом «Экспо» и еще несколькими людьми мы отправились из Монреаля в Оттаву чартерным рейсом на двухмоторном самолете. На встрече присутствовал премьер-министр, министр финансов и другие члены правительства.

Я начал с общей презентации и говорил об упадке разросшихся пригородов, о потребности в большей плотности, о нелюбви канадских семей к традиционным квартирам, о необходимости воссоздания плотной городской застройки. Я сказал и об индустриализации процесса строительства. Модули Habitat должны быть сборными и, в идеале, изготавливаться на местах. Это новый способ строительства в больших масштабах, весьма многообещающий для канадской промышленности. Казалось, обсуждение пройдет удачно.

Но затем прозвенел тревожный звонок. Министр финансов не одобрял налоговой льготы на исследования для Цекендорфа. По мнению министра, это могло создать опасный прецедент – даже если использование налоговой льготы для исследований законно, в то же время ее можно рассматривать как особую благосклонность к частному застройщику, и другие застройщики могут потребовать такого же отношения. Политики удрученно задумались о прецеденте, риске и перспективах. Они удалились посовещаться, и в конце концов решили, что предложение о налоговой льготе рассматриваться не будет. Цекендорф вышел из игры. Более приятные новости звучали так: федеральные власти, правительство провинции и муниципалитет согласились сыграть свою роль и увеличить финансирование, но только в размере $15 млн – и это для проекта, стоимость которого оценили в $42 млн. «Делайте, что сможете», – сказали нам.