Электронная библиотека » Можган Газирад » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 12 ноября 2024, 09:57


Автор книги: Можган Газирад


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Следующим утром они с Лейлой отправились в консульство, а нас ака-джун после завтрака повел на Мариенплац. Стоял облачный июньский день, и многие пришли в Старый город. Район был окружен высокими зданиями странной архитектуры, какой я никогда не видела в Тегеране – разве что в страшных фильмах. Я впервые столкнулась с западным городом и его готическими зданиями. На мощеных улицах не было машин, и люди спокойно переходили дорогу. В магазинах были ряды полок со свежим хлебом, сыром и фруктами. Названия магазинов были написаны над дверями слева направо, совсем иначе, чем вывески на фарси в Тегеране. Хоть я и не знала немецкий алфавит, я обратила внимание на отчетливую индивидуальность букв в словах. В фарси буквы алфавита перетекали одна в другую, чтобы составить слова, и ни одна из букв не сохраняла свою индивидуальную форму.

Ака-джун купил на рынке несколько красных яблок, большую буханку белого хлеба и тускло-желтый сыр бергкезе. Мы расселись на бетонной мостовой перед великолепным зданием Новой ратуши и пообедали, наслаждаясь звоном курантов, когда огромные часы на башне отбили одиннадцать. На бледно-зеленом, покрытом патиной балконе под часами вокруг королевской четы начали танцевать фигурки с цветными флагами в руках. Колокола продолжали звенеть несколько минут на протяжении танца, и люди делали фото танцующих фигурок. Хоть мне и понравилось представление и прогулка с ака-джуном и Мар-Мар, я переживала за мама́н и гадала, удалось ли ей получить визу.

После обеда, вернувшись в отель, мы узнали плохие новости. Мама́н позвонила баба́ и с рыданиями пересказала ему случившееся. Мама́н плакала, и по моим щекам тоже струились слезы. Я поняла, что поехать в Америку будет не так просто. Я представляла, как лечу верхом на птице Рух и приземляюсь, будто принцесса, когда она расправляет гигантские крылья для меня, будто скользкую горку. Ака-джун поглядывал на мама́н, пока та запутывала и распутывала пружинку телефонного провода.

– Будет другой день и другой город, – сказал он после того, как мама́н повесила трубку. Он верил в завтрашний день и возможности, которые он нес, а я верила в моего ака-джуна. В того, у кого в груди хранились зачаровывающие сказки, в того, кто знал заклинание, способное унести нас в дальние земли.



Мы около трех недель ездили по Германии, переезжая на поезде из города в город. Мы таскали с собой гигантские чемоданы и многочисленные сумки, всегда в спешке, пытаясь ничего не забыть. Когда мы ехали ночью, мама́н не спала из страха пропустить остановку. Однажды она от усталости заснула, и я проснулась от свистка поезда, объявляющего прибытие к станции. Окно вагона было покрыто паром, и вывески снаружи было сложно прочитать. Некоторые немецкие буквы мне уже запомнились. Через размытое стекло я опознала несколько букв на вывеске «КЁЛЬН», которую мы проехали. Я вскочила с койки и растрясла мама́н, которая спала подо мной.

– Мама́н, мы в Кёльне!

Она протерла окно, и вывески на станции обрели четкость, как раз когда поезд с толчком остановился. Нам не хватало времени, чтобы достать чемоданы, поэтому мама́н дернула за аварийную ручку окна и открыла его. Она крикнула Лейле и ака-джуну взять нас и любые чемоданы, какие они смогут унести, а сама осталась в купе, чтобы выбрасывать сумки и чемоданы поменьше из окна. Я была в ужасе от спешки. Лейла тащила меня за руку, будто тряпичную куклу. Я боялась, что поезд уедет с мамой. Мы выбежали на платформу и бросились к открытому окну. Лейла и ака-джун подбирали сумки, которые мама́н выбрасывала одну за другой.

Стрелочник посреди шумной толпы заметил, что происходит. Он громко и протяжно дунул в свисток, отчего все на станции обернулись к нему, и яростно замахал в воздухе рукой, что-то крича на немецком и требуя, чтобы мама́н сошла с поезда. Я закрыла глаза руками, до смерти испугавшись того, что произойдет следом. Мар-Мар кричала и со слезами звала мама́н. В тот момент я жалела, что мы не пропустили станцию – лучше уж это, чем быть в такой ужасной, стыдной ситуации. Я слышала, как ака-джун говорит что-то стрелочнику на ломаном немецком. Я открыла глаза, только когда услышала, как мамин голос успокаивает Мар-Мар. Она улыбалась и качала головой, говоря мужчине: «Эс тут мир ляйд»[16]16
  Es tut mir leid. – Мне жаль (нем.). – Прим. ред.


[Закрыть]
.

Ака-джун и мама́н были счастливы, что он не оштрафовал их за то, что они нарушили закон, выбрасывая сумки из окна.



Из Франкфурта в Мюнхен, в Кёльн, в Дюссельдорф; и везде мы слышали один и тот же ответ каждый раз, когда мама́н с Лейлой возвращались из американского консульства. Ака-джун оставался с нами, пока они стояли в очередях в коридорах консульств и пытались убедить консулов за стеклянными окнами выдать им въездные визы. Я тревожно ждала их возвращения в сумрачных номерах отелей, где мы останавливались. Едва они возвращались, я искала в контурах их губ начало улыбки, отблеск надежды в их глазах. Но каждый раз я была разочарована и гадала, воссоединимся ли мы когда-нибудь с отцом. Мама́н пальцами следовала пунктирным линиям железных дорог на карте и выбирала нашу следующую цель. Гадала, что сказать следующему американскому консулу. Причины для отказа никогда не объяснялись – как и во всех других случаях, людям отказывали в визе в Соединенные Штаты из-за политической нестабильности в их родной стране, невысказанного страха перед волнами беженцев, покидающих страну, охваченную беспорядками, ради страны мирной.



Растеряв всю надежду в Германии, мама́н и Лейла решили попытать счастья в Люксембурге. В назначенный день мы пошли в парк рядом с американским посольством. Это был солнечный день, непохожий на дни нашего путешествия по Германии. Мы с Мар-Мар бегали друг за другом по зеленой лужайке, пока Ака-джун присматривал за нами с лавочки у фонтана. Через два часа игры в парке мы сели рядом с ним на лавку и заявили, что проголодались. У него с собой ничего не было. Он посмотрел на часы и сказал:

– Посольство скоро закрывается. Ваша мать вот-вот вернется.

Едва он закончил это предложение, мимо прошла пожилая дама. Темно-коричневый берет прикрывал белые волосы, а аккуратный дождевик до колен был того же цвета. Мы с Мар-Мар были одеты в лимонно-желтые сарафаны без рукавов и снова были похожи на близнецов. Дама на мгновение остановилась перед нами и с широкой улыбкой посмотрела на наши сарафаны. Она спросила что-то на языке, который мы не поняли. Мы улыбнулись ей в ответ, не зная, что сказать. Она открыла сумку, достала огромное красное яблоко и предложила его нам. Мы посмотрели на ака-джуна, ожидая его вердикта. Он кивнул, и я взяла у нее яблоко. Ака-джун руками разломил его надвое и отдал половинку мне и половинку Мар-Мар.

Я решила, что пожилая дама – пэри из «Тысяча и одной ночи», пришедшая спасти от бед, которые постигли нас в Европе. Она была предвестником хороших новостей, и действительно, в тот день мама́н и Лейла получили визы в американском посольстве. В Люксембурге было намного меньше посетителей, чем в Германии, и новости об Исламской революции каким-то образом до них еще не добрались.

Наконец, шесть месяцев спустя, настало время встретиться с баба́.


О бронзе и меди

Поднявшись на эту гору, они увидели город, больше которого не видали глаза. Дворцы его были высоки, и купола в нем уносились ввысь, и дома были хорошо построены, и реки текли, и деревья были плодоносны, и сады расцвели.

«Повесть о медном городе»

– Не забудь о названиях цветов, – сказал ака-джун, целуя меня в аэропорту Франкфурта. – Пиши мне о них.

Он поднял обе руки и помахал ими на прощание, когда мы прошли через пост охраны. Мама́н с Лейлой плакали всю дорогу до самолета. Я шла задом наперед, чтобы взглянуть напоследок на ака-джуна, который смотрел на нас, сколько позволял коридор вылета. Он завершил свою миссию, доставив нас через Долину Тысячи Змей, и теперь настало время ему возвращаться домой. Сафар был безопасен с ака-джуном, и его защита позволяла мне изучать окружающий мир, пока мы путешествовали по Германии. Я послала ему воздушный поцелуй, прежде чем мы направились к самолету, размышляя, почему в нежный момент прощания он упомянул цветы.

Баба́ казался худым в зоне наземного транспорта аэропорта Атланты. Он был одет в свободную белую футболку, каких я никогда не видела на нем в Тегеране. Мы долго обнимались, и он нес Мар-Мар до машины на руках. Он приехал на своем «Шевроле» цвета голубой металлик из Хантсвилля, всю дорогу гадая, влезем ли мы в машину вместе с багажом. Его тугие кудри казались заметнее в жарком и влажном климате Атланты, а шрам потемнел, походя скорее на свежую рану, чем на старое затянувшееся напоминание о прошлом. Каждый раз, когда он останавливался на светофоре, мы с Мар-Мар пробирались между передними сиденьями, тянулись к его шее и щекотали шрам. Мы были слишком возбуждены, чтобы сидеть спокойно на заднем сиденье. Каждый раз баба́ поворачивал голову, улыбался и подмигивал нам. По дороге мама́н рассказывала ему историю наших безнадежных скитаний по Германии, пока мы наслаждались видами открытого пространства и фермерских полей Джорджии. Ярко-зеленые пейзажи отличались от картин, которые я помнила с наших поездок по Ирану. Мы проехали множество деревьев, высаженных вдоль шоссе, и среди зеленых встречались красные.

– Те, что с белой корой? Они называются «березы», – сказал баба́, когда я спросила.

Лейла поглядывала на поля из-за папиной спины, но всю дорогу молчала.

– Лейла, я рад, что ты приехала, – сказал баба́, смотря на нее через зеркало заднего вида.

– Я в восторге, – сказала она.

Мама́н вздохнула.

– У нас был тяжелый месяц. Но я рада, что мы наконец здесь.

Темнота сгущалась, когда мы добрались до Хантсвилля. Мне хотелось поскорее увидеть папин дом и поле тюльпанов с фотографии, которую он прислал на Новруз. Грифельно-черное небо было расчерчено тонкими полосками бронзовых облаков, а зеленые лужайки двумя прерывистыми параллельными линиями тянулись вдоль дороги. В районе старого города дома стояли отдельно друг от друга, щедро разделенные зеленой землей. Баба́ припарковался перед мятного цвета домом – тем самым, перед которым была снята фотография. Он не отличался от соседних домов – такой же низкий конек и черепичная крыша с широкой стрехой, которая накрывала огромное переднее крыльцо. Края стрехи поддерживали столбы, опирающиеся на загородку. На крыльце стояли кресло-качалка и несколько белых плетеных кресел. Мы с Мар-Мар запрыгнули в кресло-качалку, пока баба́, мама́н и Лейла заносили внутрь багаж. К тому времени, как они разгрузили машину, стало темным-темно. Воздух был теплым и влажным, непривычно пронзительно стрекотали цикады. Кожа казалась липкой, мне хотелось пить и отдохнуть. Я едва не спала в кресле-качалке, когда баба́ вынес нам графин с вишнево-красной газировкой «Кул-эйд». Мама́н и Лейла принесли стаканы. Баба́ налил попить сначала Мар-Мар, а потом мне. Кисло-сладкий вкус ледяной газировки стал моим первым вкусом Америки.



Первое письмо от ака-джуна пришло в июле, через месяц после того, как мы устроились в Хантсвилле. Он написал отдельно мама́н, Лейле и мне. Мама́н плакала, раз за разом вслух перечитывая его строки. Лейла не стала читать свое письмо при нас. Она заперлась в своей комнате, только чтобы выйти через час с опухшими глазами, шмыгая красным носом каждые пять минут во время обеда. Письмо ака-джуна стало первым письмом, которое кто-либо мне написал. То, что он был левшой и выучился фарси в мектебе – старомодной школе изучения Корана и исламского шариата, – делало его письмо нечитаемым для меня. Он сперва выучил арабский, чтобы читать Коран, а после самостоятельно справился с фарси, примерно угадав алфавит. Он не привык писать три точки под некоторыми буквами, которые встречались только в фарси. От этого мне было сложно понять, что он имел в виду – к примеру, «бэ» и «пэ» выглядели одинаково, только под буквой «бэ» была одна точка, а под «пэ» три. Мама́н пришлось читать его письмо мне.

Бумага была кремовой и грубой на ощупь. Это была особенная бумага, которую мама́н называла «ахар» – накрахмаленная, чтобы сделать ее крепкой и подходящей для каллиграфии. Выписанные черными чернилами слова загибались кверху, а ряды теснились друг к другу ближе к концу. Слева внизу он подписал письмо своей печатью цвета индиго. Он писал о цветах, конечно, спрашивая, на что они похожи в Америке. Как называются деревья, фрукты, нравились ли они мне или я все еще отказывалась их пробовать. Он спрашивал, как дела у Мар-Мар, и веду ли я себя как старшая мудрая сестра. В конце он упомянул «Медный город», последнюю сказку, которую читал нам в мучительные дни путешествий по Германии:

«На диване лежала дева, и была она будто светозарное солнце, и не было девы прекрасней… И казалось, будто она смотрит на них слева и справа». Ты видела таких прекрасных принцесс? Или город настолько чарующий, как Медный город?»

Мысль об этом городе оставляла меня в растерянности. С того момента, как ака-джун рассказал нам историю, я была одновременно заворожена и испугана. Необъяснимая тревожность истории приклеила меня к постели, но все же темная, жуткая картина смерти пугала меня. Все люди, жившие в этом городе, умерли от продолжительной засухи и голода. Перед смертью – по причинам, в сказке необъясненным, – живые украсили город драгоценными камнями, очистили дороги и надушили улицы. Обольстительная принцесса города была одета в усыпанное драгоценностями платье, ее глаза после смерти достали из глазниц и заполнили ртутью, чтобы они блестели, будто она жива.

Мне понадобилось несколько недель, чтобы собрать информацию, о которой спрашивал ака-джун, и ответить ему. Я описала цветы – розовые азалии, фиолетовую баптизию, белые камелии, – что заполняли дворы на нашей улице. Я написала о великолепном кизиле, который высоко и широко раскинулся перед нашим крыльцом, и чьи четырехлепестковые цветы лежали поверх листьев, будто кто-то присыпал крону тонко помолотой белой пудрой. Я отказывалась писать о Медном городе. Ненавистная картина богато украшенных трупов тревожила меня. Зачем ака-джун вообще упомянул этот город в своем письме? Почему он хотел, чтобы я нашла прекрасную мертвую принцессу?



В начале августа баба́ записал нас в младшую школу МакДоннелла на грядущий учебный год. Он попросил директора разделить нас с Мар-Мар по разным первым классам. Он хотел, чтобы мы в школе не разговаривали между собой на фарси. Директор согласился с его просьбой, и мы оказались в разных классах. Я не выносила осознания того, что мы с Мар-Мар обе шли в первый класс. Все, чего я достигла за прошлый учебный год, изучая фарси, можно было выкинуть! На английском я оказалась такой же неграмотной, как и Мар-Мар, и моя аура умной старшей сестры испарилась. Я хвалилась своим умением читать, когда мы играли вместе, обвиняя Мар-Мар в незнании слов. Как я могла начать учиться заново?

– Баба́, я не хочу быть в первом классе с Мар-Мар! – сказала я в машине, когда он вез нас в школу в первый день. – Я на целый год, три месяца и три дня старше нее!

Баба́ кинул быстрый взгляд на меня с Мар-Мар через зеркало заднего вида. Она опиралась на свой коричневый рюкзак, мягкие черные волосы спадали на лямки.

– Ну, Мар-Мар растет быстрее тебя, – сказал баба́.

– Но я уже закончила первый класс. Математика для меня будет слишком легкой.

– Ты умеешь читать на английском?

– А во втором классе меня этому научить не могут?

– Хочешь кушать лучше, чтобы вырасти и проскочить класс? – спросил баба́.

Я не ответила. Меня всегда выводило из себя, когда баба́ или мама́н обсуждали мои привычки в еде и сравнивали с Мар-Мар. Баба́ припарковал свою «шеви» на парковке перед школой. Ее окружало широкое зеленое хлопковое поле, и листья хлопка посверкивали на солнце, будто работники смазали зеленые листья на каждом побеге. Баба́ взял нас за руки, и мы прошли по бетонному тротуару ко входу. Название школы было написано на невысоком кирпичном заборчике перед зданием. Два куста белой индийской сирени стояли по обе стороны от названия, и их белые конические соцветия торчали во все стороны, будто работники с поля украсили дерево катушками хлопковых ниток. Мы прошли по нескольким широким, ярко освещенным коридорам, повернули за пару углов. Расположение классов отличалось от того, что я представляла. В моей школе в Тегеране классы были отделены друг от друга, и дверь каждого выходила в длинный коридор, другой стороной смотрящий на школьный двор. Но в младшей школе МакДоннелла все первые классы сливались в просторную квадратную комнату, разделенную низенькими рядами кабинок на четыре секции и свободную центральную зону. Мы встали в этой зоне, где уже ждали другие родители с детьми. Меня отправили в класс А, а Мар-Мар в класс Д. Я цеплялась за руку папы так крепко, как только могла, но в ушах все еще отдавался лихорадочный стук сердца. Во рту пересохло. Белый неоновый свет на потолке казался настолько ярким, что приходилось щуриться, чтобы что-то разглядеть.

Я бросила взгляд на Мар-Мар – она заливалась слезами. Баба́ встал на колени и обнял ее. Я изо всех сил старалась не плакать – не перед Мар-Мар и не перед баба́. В тот миг я больше всего на свете хотела, чтобы он обнял меня. Как мы могли выжить в этих классных комнатах, когда почти не знали английского?

– Не бойся, Мар-Мар. Все будет хорошо, – сказал баба́.

– Я хочу к мама́н. Я хочу домой, – сказала Мар-Мар.

– Мы за вами приедем быстрее, чем ты думаешь.

Баба́ пригладил ее волосы и протянул мне другую руку. Я стояла позади Мар-Мар, наблюдая за ними. Он обнял меня и прошептал на ухо:

– Заботься о Мар-Мар.

Я кивнула. Утешающее дыхание папы разлилось по основанию шеи.

– Можи будет с тобой. – Он указал на мой класс. – Вы сможете видеться во время уроков.

– Но как мне сказать, что я хочу в туалет, если Можи нет рядом?

– Подними руку.

Я оторвала лицо от папиного плеча и посмотрела на Мар-Мар. Тонкие пряди черных волос прилипли к щекам. Ямочки на них пропали. Теплые слезы закапали на мою кожу, когда я обвила ее шею рукой.

– Баба́, – сказала я, – ты можешь попросить директора посадить нас в один класс?

Зазвонил громкий звонок, и по спикеру заговорил дружелюбный голос. Все замолчали, заиграла песня, и родители ей подпевали. После песни какая-то дама прочитала речь. Я не поняла ничего, кроме ее имени, которое я уже слышала от папы. Это была директриса. Возможно, она приветствовала нас в первый школьный день.

Баба́ исчез с другими родителями, и мы с Мар-Мар крепко цеплялись друг за друга среди других детей. Дети вокруг нас были в основном бледнокожими, но у нескольких были темно-коричневые волосы с кудряшками. Мы с Мар-Мар были единственными девочками с черными волосами и персиковой кожей. Девочка-блондинка подошла к Мар-Мар и спросила что-то. Мар-Мар уставилась на меня, будто я понимала, что та сказала. Я пожала плечами и промолчала. Мар-Мар указала на бейджик с именем, болтающийся у нее на груди, пытаясь представиться девочке. Та посмотрела на бейджик и засмеялась. Ситуация была ужасно смешной – неграмотная девочка показывала на бейджик с именем, который другая девочка не могла прочитать. Мы все через силу пытались общаться друг с другом, на каком бы языке ни говорили.

Первый день в школе мне понравился больше, чем я ожидала. У меня была собственная парта с маленьким деревянным стульчиком. В ящике парты лежал желтый пенал с крошечными розами, в нем два остро заточенных карандаша, детские ножницы, коробка с двенадцатью цветными карандашами и клей-карандаш, который мне нравилось нюхать. В моем классе было двадцать детей. Очаровательная белая дама, возможно, на несколько лет старше мамы, представилась нашей учительницей. На миссис Берри был хороший вишнево-красный костюм и маленький пучок каштановых волос на макушке. Когда она ходила по классу, маленькие прядки коротких волос задорно подпрыгивали у нее на лбу. Она начала урок с книги сказок – читая со страницы и показывая нам картинки. Хоть я и не понимала слов, я могла угадать сюжет по картинкам, ее жестам и тону мягкого голоса. Она увлекла меня, начав со сказки. Возможно, она знала, что эта магия сделает меня внимательной слушательницей.

На столе у миссис Берри стоял огромный глобус. Едва закончив рассказ, она встала со стула и принесла его. Она положила палец на карту и помогла нам увидеть, где мы живем: Соединенные Штаты Америки, Алабама, Хантсвилль. Через несколько секунд она указала на меня, прокрутила глобус и коснулась другого места, сказав: «Иран». Она хотела представить меня классу. Она поманила меня к доске и спросила мое имя. Я могла только шептать. Она попросила говорить громче, чтобы все услышали, но я все равно говорила слишком тихо. Поэтому она произнесла мое имя во весь голос.

– Можи? Правильно?

Я кивнула, весь класс повторил за ней мое имя. Я чувствовала, что щеки горят, будто пылающие угли. Она похлопала меня по спине и провела обратно к месту. В первый день учебы все узнали, что я приехала с другого конца света.

Прозвенел звонок, и перед моей партой вдруг появилась Мар-Мар.

– Меня зовут Мар-Мар! – прокричала она. На ее щеках снова появились ямочки. Ей понравился тот день – так же, как и мне.



Одним солнечным сентябрьским днем баба́ отвез нас в парк на окраине Хантсвилля. Мама́н сделала сырные сэндвичи с дольками помидора и огурца и наполнила термос горячим чаем. На протяжении полуторачасовой поездки баба́ рассказывал про парк. Он сказал, что парк называется Ноккалула – подобных названий я никогда не слышала. Всю дорогу мы ерзали и прыгали на задних сиденьях, по-всякому выворачивая звуки в названии парка. Так мы играли – Мар-Мар повторяла за мной странные названия всю дорогу.

До парка мы доехали к обеду. Едва мы выбрались из машины, из-за деревьев я услышала далекий глухой рокот водопада. Мы прошли по узкой тропинке между высокими зелеными деревьями, сплетающими ветви по обе стороны. Мы с Мар-Мар прыгали на зеленой траве, в восторге от видов и звуков окружающей природы. В конце тропинки показался гладкий квадратный просвет. Мы бросились к мощеной площадке с ограждением со стороны каменистого края ручья. Вода с ревом неслась по остро торчащим камням и падала с обрыва. Огромные камни вдруг обрывались, будто ифрит откусил кусок от дна.

В окружении красных тюльпанов у самого ручья стояла бронзовая статуя молодой девушки. Мы втиснули лица в черный заборчик, что отделял нас от статуи, и тщетно потянули к ней руки, пытаясь коснуться. Ее волосы были заплетены в две косы, которые достигали талии. Лоб пересекала полоска ткани, а из-за головы торчало длинное перо. Косы висели в воздухе, а сама она наклонялась вперед, лицом к водопаду. Она стояла на гладком камне, вперив взгляд в ручей.

– Это принцесса Ноккалула, – сказал баба́ позади нас. Он указал на одну из трех табличек, установленных вокруг статуи. – По легенде, она бросилась в воду в день своей свадьбы.

– Почему? – спросила я.

Баба́ пробежался глазами по тексту на табличке и сказал:

– Она была прекрасной дочерью великого индейского вождя Водопадов Черного Ручья. Они были индейцами племени чероки. Ее отец хотел, чтобы она вышла замуж за воина из другого индейского племени.

– Почему она не хотела выходить замуж? Принцессы в свадебных платьях такие красивые, – сказала Мар-Мар.

– Он был уродливый? – спросила я.

– Она любила мужчину из своего племени.

Я взобралась на нижнюю планку заборчика и попыталась подобраться ближе к табличке. Наверху я могла прочитать «Ноккалула». Красные тюльпаны склонялись к краям таблички, скрывая остальные слова.

– Ее убили? – спросила я.

Баба́ кивнул.

– Эту бронзовую статую установили в честь индейцев, которые жили вдоль этого ручья.

С того места, где я стояла, не было видно озера, в которое спадала вода. Я попросила баба́ поднять меня, чтобы я могла разглядеть лучше. Он передал корзину с термосом мама́н и поднял меня над забором. С папиных рук водопад казался пугающим и прекрасным одновременно. Маленькое белое облако укрывало брызги воды прямо перед тем, как она спадала в ручей. Обрыв под водопадом был темным, словно бесконечным. Упавшие камни, рассыпавшиеся по берегам, казались гладкими и отполированными до блеска. Я не могла поверить, что принцессе хватило смелости прыгнуть с такой высоты.

– Почему она хотела убить себя? – спросила я во второй раз. Мар-Мар потянула баба́ за штанину. Она тоже хотела посмотреть сверху.

Красные тюльпаны вокруг статуи наполняли воздух слабым сладким ароматом. Казалось, что принцесса Ноккалула танцует – обе ее руки были изогнуты в запястьях, пальцы вытянуты в воздухе. Она смотрела в глубины воды у своих ног. Прищурившись, я нашла ее глаза: они блестели от слез.

Когда мы вернулись домой ночью, я написала ака-джуну, что нашла в Америке мертвую принцессу. Я рассказала ему о Ноккалуле и о том, как она покончила с собой, прыгнув в водопад. И в этот миг я поняла, почему он настаивал, чтобы я узнавала названия цветов и искала в Америке прекрасных принцесс. Он подталкивал меня узнавать о культуре нового мира. Он хотел, чтобы я знакомилась с нюансами вкуса и темперамента, будто жаждущее влаги растение, высаженное в новую землю. Имя Ноккалулы было странным для меня, но с ее именем пришла история индейцев, что когда-то жили у изгибов того ручья. С именами до семилетней девочки с другого конца света добрались истории. С именами пришли аура и ароматы новой земли, солнечные дни и темные дни, и история страны, где я оказалась.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 5 Оценок: 1

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации