Текст книги "Град разящих мыслей"

Правда, ложь.
Истина, заблуждение

Если устал – говори правду.

Правда не даёт превосходства.

Правда очень даже по вкусу дьяволу.

Бог же склонен подтасовывать. С его стороны опрометчиво было не объявить правду грехом.

Сильное чувство правды вызвано фобией разоблачения.

Кто говорит правду, тот боится наказания и надеется на смягчающий приговор.

Врущий же – человек чести. Поблажки его бы только оскорбили.

Проповедник правды гоним желанием растерзать любого лжеца.

Правда, произнесённая тысячу раз, становится ложью.

Ложь – это заразный наркотик.

Ложь не ведает врага беспощаднее случая.

Люди обманываются добровольно, поскольку им так удобней.

Истину предпочитают непоседы. Как и неудобный обман.

Куда страшнее – обманываться правдой.

Оратор правды воспринимает себя ясновидцем, а является простаком.

Истина слишком скромна, чтобы появляться на публике.

Если и выводить её на люди, то в бесподобном одеянии великолепия.

В разговоре с кем-то не ищешь истину. Ищешь победу.

Нам кажется, что, познав наконец истину, мы сможем действовать правильно. Но откуда нам известно, правильно ли её познавать?

Возможно, что истина давно найдена.

Но какое нам до этого дело?

Истина имеет свойство быть исчерпанной. До поры, пока вновь не наполнится через того, кому мы доверяем.

Человек всему смысл.

Речи лжепророка направлены на ожидания.

История движима заблуждениями, а не истиной. Истина инертна.

Вопрос в другом – куда движима?

Заблуждений пути неисповедимы.

Не судите о реальности через киноочки. В них слишком чётко.

Самые убедительные заблуждения? Ищите их в кино.

Почему кино порой столь убедительно? Наши идеалистические возжелания вроде обретают в нём плоть реальности.

Ищем подтверждения за окном – увы! Но мы знаем, как бы нам хотелось, и верим, будто есть такое, только дайте нам увидеть.

Обожатели всего нового, свежего, оригинального – неугомонные искатели, что рыщут по бескрайнему полю формы в поисках некоего иного содержания, иного смысла, – они так утомлены незыблемостью вечных истин, что вконец обезумели: и днём, и ночью изобретают диковинные крышки под уже раскрытые шкатулки да балуют себя, воображая.

Где истина – там кровь.

Нет другой истины, кроме нами творимой. Но есть плохие творцы.

О воле и желании

Воля – это умение быть вопреки своим желаниям.

Воля есть противоположная желанию сила: желание морали.

Волю можно рассматривать и как желание нежелаемого желанием.

Чем меньше желания, тем больше воли.

Желание творить, воля исполнять.

Воля всегда чужая. И для творца, и для исполнителя.

Так вспомним же, друзья, Триумф Воли!

В человеке Гитлер ценил собаку.

Считать волю наивысшим благом значит в наивысшей степени презирать себя.

Как же далёк волевой человек от своей истинной природы!

Обращённые в рабство – люди максимальной воли.

Сизиф = воля.

Свободная воля, говорите? Какие бы сегодня выбрать цепи?

Ничто так не истребляет желание, как долгий и упорный труд.

В помощь человеку труд создал раба.

«Труд освобождает», верно? Рабский труд освобождает хозяев.

Желание не трудится, оно воплощается во времени или гибнет в нём.

Желание – не бездейственный порыв, но неустанное доказательство дарованного пути.

Безделье свидетельствует об отсутствии желания и, как следствие, самостоятельности. Избавьте человека от тирании необходимости и сразу поймёте его сущность. И его цену.

Возвышение воли над желанием – предрассудок по отношению к последнему, которое считают проявлением «низости», примитивности человеческой природы, упуская из виду, что именно желание осмысляет жизнь.

Органический мир – это мир желающий, который всем своим существом противостоит миру вокруг, волевому миру – безразличия и бессмыслия.

Человек возглавил войну почему против потому что.

Я мыслю, следовательно – я существую.

Я хочу, следовательно – я живу.

Эволюция инстинкта превращает его в желание: он прозревает, чтобы понять, он прозревает, чтобы знать. Он прозревает, чтобы становиться.

Желание начинается с его познания. Желание – это нечто, что ещё нужно обрести.

Желание есть свобода. Есть наша сущность. Быть свободным от сущности? Значит, не быть вовсе.

Воля – это панический страх перед разрушительной мощью желания. Страх такой силы, что он укрощает то, перед чем трепещет, и становится львиным наездником.

Желания крайне опасны. Людей они погубили несоизмеримо с теми, коих возвысили. Но как нам оказаться среди вторых, не угодив к первым? Постигнуть свои желания и помочь им с направлением, которое не только удовлетворит их, но и научит куда большему удовлетворению, несказанно большему, нежели смогли бы достичь они в неведении.

Малые, капризные желания будут взращены до желаний великих, достойных преклонения, преодолевающих на своём пути любые трудности и невзгоды, не калеча – укрепляя! – человеческий дух, позволив ему достигнуть подлинной самореализации, свободной от моральной мутности.

Желание – не один день, а вся жизнь.

Итак: взрасти свои желания.

Желание разгорается ярче и неистовей, когда на пути возникает преграда: оно обволакивает её своим пламенем, как сухое дерево.

Когда желание пропитывает кости – тогда забываешь страх неудачи.

Упорное желание с часом обретает неуязвимость. И называется верой.

Чересчур много времени было отдано воле. Теперь же мы обязаны уделить его воспитанию и культивированию наших желаний, не ответить на вопрос о смысле жизни, а снять как излишний, каким когда-то и являлся. Колоссальный вред, нанесённый волей, что вынудила нас отдалиться от самих себя, отречься (!) от самих себя, закрепостить наше естество, будет залечен радостью осознания, что худшее уже позади, а пред нами – наконец-то мы!

Да расплавится железная воля под яростным желанием!

Сгори в своём желании дотла!

Было бы необычайной глупостью вовсе отказаться от воли. Что вы! Она очень даже пригодится для усмирения гадких утят. Кто из вас не производил на свет подобных?

Мы сохраним волю, ибо она хороший дворник и незаменимый воспитатель детства. Ну и куда ж без воли в часы кошмара? Она одна удержит тебя над пропастью отчаяния.

Воля должна служить тростью желания, стать ему подспорьем. А иногда и бить по руке.

Воля как толчок в бок спящего желания.

Искра… искорка! Высечь – да воспламениться!

Берегись чужого «должен». Но безукоризненно ведай своё.

О любви, о страсти

Любовь прекрасна, как Эльдорадо. Она и находится там же.

«Любовь» – это смягчающая фантазия.

По сути, любовь означает надежду. Ощущения – и те совпадают.

Любовь гораздо приятнее, когда в постели.

Заниматься любовью… Ах, как возвышенно и невинно с вашей стороны!

Любовь – как транквилизатор.

Воспевание любви – решение лукавое, но и чреватое. Она способна размягчить напряжённое сознание и укротить амбиции. Но также создаёт из себя святыню, покушение на которую заканчивается трагически.

Даже ненавистник не столь опасен, как любящий.

И ненависть, и любовь порождаются взаимозависимостью половых противоположностей. Если в один день эти противоположности обретут самодостаточность, мост аффекта обрушится в пропасть.

Ненависть объединяет к действию против, любовь – к действию за. И то и другое сосуществует.

Человеку нужна страсть. Он хочет гореть – ярко и безудержно, своим жаром щедро согревая, а то и обжигая стоящих вблизи, – и гореть как можно дольше.

Страсть – человеческая стихия, наступающая ради наступления, необузданная и неотвратимая. Страсть – это вера желания, ведущая его к реализации. Вера, сокрушающая орды сомнений. Вера, торжествующая над бессмыслием.

Время… проклятое время! Сколько благородных страстей ты затушило? Скольких лишило веры? Но и против тебя найдётся решение.

Заряжай одну страсть, пока объят другой. Многожёнство благостно.

Как превозмочь время? Вытеснить своим всеобъемлющим делом, отобрать у времени его место и занять самому. Стать временем.

Любовь – это компромисс в отсутствие бурления, обескровленность, мольба последних капель.

Любят только способное доставлять удовольствие, оседающее удовольствие, чтобы позже любить память.

Удовольствие предвещает любовь: зависимость от данного удовольствия и его источника. Решение порицать или поощрять за вас примет мораль. Она же утвердит планку «высоты».

Женщины назовут меня типичным. Для них любовь – величайшее оправдание, заботливо высиживаемое яйцо. Они не посмеют его клюнуть, полные уверенности, что из него появится цыплёнок.

Я не испытываю любви к философии – только неуёмную тягу таланта к захвату и власти

Внуши страх делу своему.

Любовь для меня – самое загадочное из явлений. Уж не знаю почему: то ли из-за тысяч покрывал, то ли из-за моей патологии. Поэтому и познания мои здесь скудноваты.

Сейчас и потом

Мировые войны, угроза тотального уничтожения, падение избранных кумиров, разложение привычных ценностей, о которых в силу привычности не вспоминали, принимая как данное, крах гуманизма и вскрытая слабость духа – не человека, а человечества – болезненная соль: к чему это могло привести?

К глухому затворничеству. Возведению монолитной крепости, окружённой глубокими рвами, к поднятию моста. Отчуждённой крепости без хозяина и слуг, в которой поселился и теперь угрюмо бродит наш неприкаянный душок.

Функция нынешних людей свелась к биологическому самоподдержанию. Полагаю, что это явление – защитный механизм, запущенный эпохой отчаяния, слабодумия и абсолютной утраты самосознания. Тенденция к автоматизации, программированию на базе усреднённых исторических ценностей – а значит, наиболее безопасных – преследует цель «переживания» неблагоприятных условий. Но прогноз погоды неутешителен. И чувство. Это скверное чувство, будто, отключая себя, мы позабыли выключить утюг.

Самое заветное желание нашего человека? Возможность сохранения, создания резервной копии.

Человек опьянён контролем, творения создаются с одной-единственной целью – быть подконтрольными. Почему? Контроль искореняет риск, случайность, расплох. Такой контроль – не результат власти, а следствие беспомощности. Раз не можешь покорить, сотвори покорённое.

Человек всё более оператор: его руки стремятся управлять, а не творить напрямую. И дистанция нарастает.

Когда человек седлает дикую лошадь, он демонстрирует своё превосходство над животным, но и своё единство с ним. Когда человек заводит машину, он минует дикость, которую необходимо сперва одолеть, минует борьбу и знакомство, он в лучшем случае симулирует их. Что до единства, то человек предпочёл одиночество, окружённое его игрушками.

Соперничество в цифрах, что особенно актуально, самое бессмысленное и напрасное, стерильное, с точки зрения борьбы. Оно фальшивое: нет врага, вместо него бесконечный счётчик пустоты, числовой абстракции. Мы сражаемся не с ближним и даже не с самим собой, а с тренажёром своим и тренажёром соседа.

А компьютерные игры? Не это ли кульминация развития боксёрской груши? Презерватив страстей? Да что страстей! Весь человек залез в него!

Что такое постхристианство? Это распятие Христом своего дублёра, которого в момент забивания гвоздей заменяют муляжом.

Культ скорости:

«Быстрее, быстрее… быстрее!» – такова его мантра.

«Самозабвение» – такова его цель.

«Невыносимость» – такова причина.

Цивилизация мгновения.

Наш пищеварительный тракт упростился до птичьего, только бы поскорее новое.

Мы привыкли, что нам подают не требующее нашей доработки. Мы привыкли быть никчёмными.

Скорость истребляет стиль. Ей он кажется архаичным излишеством, роскошью черепах и улиток. Шелухой смысла.

Скорость сдирает с нас кожу и плоть, оставляя высушенные кости.

Упрощение – это свидетель угасания; попытка продлиться за счёт отстающих, усталость идущих впереди – их взор обращён назад.

Так что же происходит, неумолимо насаждается временем? Оскудение, обнищание… засилье простолюдства!

Моё провидение гласит: человек забудет, если уже не забыл, что стремительность развития по сути своей – бегство. Он пробежит так далеко, что покажется, будто бежит он к чему-то, куда-то, но не от чего-то и не откуда-то. Уверенность укрепит его ноги и погонит быстрей. Всё приписано будет его силе, его гению. Но однажды предстоит вернуться – не поворачивая назад – к месту своего Страха. И что же произойдёт?

Отныне невозможно не бежать. Если решим вдруг затормозить – рухнем замертво, ведь в жертву движению принесено что имели и чем были. Осталось ли что-то помимо этого движения? Остался ли человек? Или развоплотился в скорость?

Вопреки расхожему представлению прогресс не смотрит вперёд. Он вообще никуда не смотрит. Ибо суть ноги.

Наши умы и наши мышцы оплетены почти непреодолимой усталостью, это и диктует нам постоянное «вперёд!». Мы не можем – или всё-таки? – встретиться с ней лицом к лицу и выйти триумфатором, поэтому мы убегаем, улепётываем от неё! Но когда окажемся на краю света, нас настигнет фатум. И тогда уже не будет боя. Будет лишь смирение.

Кто не чувствует усталости, тот, вероятно, устал до смерти.

Мы едва успеваем приспосабливаться к творимым проблемам. Не решаем их, смягчаем последствия. Мы влюблены в проблемы, как можем расстаться?

Почему безобразное стало красивым? Не потому ли, что в нужный момент оказалось сильнее красивого? И что не менее важно – современнее красивого?

Когда узел духа развязан, всякая гадость течёт на полотно.

Горе и уродство – их изобилие, их настырность – не оставили нам иного выхода, кроме как наделить их красотой с целью утешения. Мы из всего хотим получать золото.

Человека вдохновляют даже предсмертные судороги, даже разложение. Самое отвратительное и самое ужасное – во всём черпается вдохновение. Торжествует жизнь. Пусть и корни в чёрной воде.

Больные фантазии – это их отсутствие.

В стерильном мире – пачкаешь себя изнутри.

Человечество делает всё, чтобы не делать ничего.

Прогресс толкает нас в спину, загоняя в первичное неживое состояние.

Угасающий проявляет известную тенденцию к упрощению своего бытия до предела, когда уже не в силах даже дышать.

Грядущее сулит нам небывалое чувство собственной ненужности.

Чтобы вдоволь насладиться технологиями, мы нарочно делаем себя хромыми.

Если мысли заменят нам руки, что тогда заменит сами мысли?

Человек себя утратил. Теперь он жаждет лишь «человека надвигающегося».

Мы – люди перехода, принесённые в жертву. Мы прокладываем дорогу своими черепами, своими костями. Так ступай легко, наши топчешь грёзы!..

Только трусость может уберечь человека от трансформации.

Технологии сближают нас с технологиями, но не с людьми.

Машинами правит их единственная ценность – эффективность. Так ли уж мы от них отличаемся?

Кого же сотворит машина? Какого наследника, какого бога?

Какой же будет искусственная мудрость?

К чему в первую очередь стремится выродок? Одержать не просто победу, но триумфальную победу над полноценным, затмить собою. Только так убеждают себя, для других хватило бы и меньшего.

Падающий утягивает за собой всю скатерть.

Бытие свелось к алгоритму: search-copy+paste-forget.

Существует ли оригинал в электронном мире?

Начинается свободное падение, вам не за что ухватиться.

Нет плоти, нет и ответственности. Даже вопрошания нет.

Сколь много прозрачных жизней… Теперь, когда у них появился контур, мы наконец их разглядели. А контур – социальная сеть.

Автоматизированная коммуникация: произвольное инициирование алгоритма формального взаимодействия. Обмен бессодержательными оболочками в обход сознания. Завершение. Повтор всей процедуры.

Коммуникационные достижения не терпят тишины. Она оскорбительна. И что ещё хуже – она ставит их на место.

Письмо некогда обладало художественной ценностью, а сегодня?

Самый час вечного возвращения ещё не пробил: до сих пор мы не научились воскрешать умерших. Наступит время, когда смерть, попирающая права человека, будет объявлена вне закона.

Не сомневаюсь, смерть превратится в экстремальный аттракцион, развлечение с чудесным возрождением.

Почему у мёртвых нет прав? Например, права на невозрождение?

Когда меня вернут к жизни, первое, что сделаю, – повешусь.

Об упадке свидетельствует эксгумация прошлого. Ещё о более жутком упадке – застолье с мертвецами.

Материалистическая агония: блага обратились в саранчу.

Удобство, польза, новизна! – Ах! Ну разве тут поспоришь?..

Когда я сыт, когда я пьян… когда в постели не один. Так хорошо, что погибают мечты.

Какой покой – какая безопасность в обжитых нами вольерах зоопарка!

Здоровая жизнь – не безболезненная протяжённость, не замурованная сама в себе и себя ради, а жертвенная вспышка или целое солнце, дарованные свет и тепло, единственный противовес космической бездне.

Здоровье – как тяжёлый меч: пока удерживаешь, им нужно бить.

Мы стали переплавлять даже золотые руки.

Для современных кумиров сумерки наступают уже утром.

Срывая запреты, не забывай вешать новые. А иначе – чем нам соблазняться?

Превратить оригинальность в ремесло – самое циничное преступление нашей поры. Легионом изнасиловано воображение.

Число современности – 888: восемь часов на сон, восемь на работу и восемь на досуг.

Людей переделали в инструменты: либо ими работают, либо они лежат.

Мы только и делаем, что заключаем пари Паскаля, безнадёжно захламляя нашу скромную жизнь.

Суть пари не в том, как попытаться выиграть, не проиграв по-крупному, а в том, как уповать на избыточное, пренебрегая насущным: чистотой да независимостью.

О свободе толкуют так много и так часто, что она обесценилась.

Будучи несвободным, чувствуешь себя важнее.

Чем глупее народ, тем больше законов.

Почему у неравных от природы людей должны быть равные права? А как же справедливость?..

«Равные права» не значит «равные силы». Наоборот: неравенство здесь проявляет себя с кристальной чёткостью. И нет уже утешения.

Наличие права – это результат личности, а не аванс.

«Право» постепенно затмевает человека.

Вы слышали? У нас новая священная мораль – право. Бумажная мораль. И человек теперь бумажный, вырезанный человечек.

Я презираю «современность». Безликий суррогат религии, вера в принадлежность потоку, беспрекословное повиновение течению. Случайные ценности, случайные боги. Движение без смысла, движение как оправдание. Сквозные души и пластилиновый ум. Человек бессильный.

Что вижу сегодня? Призраки, куклы, маски без лиц, заводные механизмы, беглецы, выродки, обмылки, крысы на кнопке экстаза, несметные «я»… но и россыпь сверкающих бриллиантов.

Гедонизм воспитывает идеального потребителя. Аскеты элементарно невыгодны.

Потребитель всегда прав: иллюзия господства рабов.

Сытый раб не мешает. Однако не стоит перекармливать. Огромный желудок требует огромных порций. Если не насытить его до отвала, он тотчас взбунтуется: «Где же мой десерт?!» А если попытаться сократить – неминуемо восстание.

Воистину! У раба хлеб вместо мозгов.

Если начнёшь кормить рабов с руки, то вскоре лишишься её.

Сделать рабство добровольным оказалось гениальным шагом. Всего-то и понадобилось, что поиграть с определениями.

Эксплуатировать человека, чтобы тот смог оплатить своё существование. Раньше хотя бы сразу давали, что поесть и где поспать, теперь ещё нужно беспокоиться о выборе и обмене.

Жизнь раба стала неоправданно усложнённой, запутанной, поэтому и несчастна.

Рабы ищут расслабления в том, в чём хозяева напряжены более всего.

Черты раба: невозможность самоорганизации, целевая бесплодность, отсутствие или незначительность таланта, ценностный вакуум, массовая личность.

К вашему разочарованию: не бывать рабом отчасти.

Настал час пляски рабов!

Квартира – это тюремная камера, от которой нам издевательски вручили ключ.

«Современное» изобрёл маркетинг.

Что скрывается за их улыбками? Ничего.

Призыв «брать от жизни всё» наглядно демонстрирует всю усталость и томительную скуку, которыми пропитано общество.

Как же низко – обворовывать жизнь только ради поразвлечься.

На фоне голливудских фильмов совершать подвиги стало как-то глупо: чувствуешь себя идиотом.

Телевизор – это замочная скважина мира.

Другой вариант: это родительская спальня.

Экраны – стены, сжимающие наше пространство, сужающие наш взор.

Новости – мировые, национальные, городские – обо всём и о каждом. Но зачем? Неужели человек разучился жить без новостного пиршества? Теперь только и подавай известия! В чём же причина столь необузданного голода?

Не в том ли, что недокармливают дома? Или всё дело в банальном обжорстве? Да вы гляньте на эти щёчки!

Ресторан новостей: от кровавой резни до щенячьего восторга! Прямой эфир, эксклюзивные репортажи и незабываемая атмосфера эпицентра событий. С нами – в мире всегда что-то происходит!

Журналисты – такие бескостные существа, которых общество натягивает на свой указующий перст или свой любопытствующий нос.

Критик мнит себя мерилом, для которого и существует творение как таковое. Он считает, что является его первопричиной, которую должны ублажать и с превеликой благодарностью относиться к одобрению, ибо оно приравнивается к помилованию.

У критика руки палача и взгляд судьи. Он – высшая инстанция мироздания.

Век ультраэгоизма – это век бессозидательной критики. Она не метод, она произведение.

Критик подсовывает себя, он надеется.

Зачем нам критик? Зритель, слушатель, читатель – они почувствуют недостатки своего автора, даже если и не сумеют их назвать. Но зато у каждого будет личный опыт прочтения, непосредственного, неотягощённого контакта, единения или отторжения. Нам приходится содержать критика, чтобы компенсировать свою лень, элементарную безграмотность, низкую самооценку и слабое инвестирование в процесс восприятия.

Неоспоримая польза критика заключается в его функции дегустатора, которая уберегает нас от чистой отравы. Следует, однако, понимать, что за человеком он становится после стольких отравлений.

Чего сейчас боятся?

(брезгливо): Общественности.

Информационный шторм, в который затягивало наш беспечный кораблик – что игнорировал предупреждения, пренебрегал мореходными картами и руководствовался лишь компасом судьбы – сам распорядился, кому достанется заветный штурвал. Публицистам и критикам. Некогда второсортным умам, по-прежнему второсортным. Но невероятно находчивым в дурную погоду. Им поручено наше спасение: слепых от ветра и солёной воды, растерянных, не знающих что и как зелёных матросов. Нам с удовольствием укажут, что делать и как быть. И мы повинуемся, а иначе захлебнёмся, выброшенные за борт беспощадной стихией.

Шторм свиреп настолько, что единственное место спасения идентичности – глубоко под землёй. Или глубоко в себе.

Информация – ветер. Человек информации – человек ничего. В нём гуляет ветер.

Резиновый человек, не имеющий собственных взглядов, ценностей, идеалов. Встречные растягивают его туда-сюда. Нет личности, нет его самого… лишь тянущие руки.

В малом обществе не бывает ненужных людей. В гигантском – не бывает нужных.

В условиях людского изобилия способности человека сокращаются. Ведь можно занять у соседей.

Всё короче наши руки.

Люди ошибочно воспринимают систему в виде колоссальной машины, но система – это глубокая топь с неясными берегами. В ней пропадаешь, не разведав даже, где могло быть спасение.

Трёхглавая гидра зависла над нами. Одна голова – политика, вторая – экономика, а третья – реклама. И головы эти жрут сознание наше.

Миром правит политика! – восклицает политик.

Миром правит экономика! – оспаривает экономист.

Миром заправляет глупость… – признаёт философ.

Как поведёт себя человек, с которого сдирают лицо? Он либо поблагодарит и посодействует, либо объявит войну ценою в жизнь.

Сегодня – держись!

Памятка: не путать современное с хорошим.

Ещё одна: сдержанность к новому.

Для чего вам бессмертие? Или следует спросить – от чего вам оно?

В бессмертии нуждаются лишь те, кто пренебрегает жизнью, чтобы пренебрегать ею и дальше.

Мы больше не преодолеваем. Мы исправляем.

Идея бессмертия упадочна. Людям бы жить поменьше да поинтенсивнее. Человечеству необходимо ускорить процесс самообновления, избавиться от старости, но и от зрелости – сформироваться как неустанно растущее, грядущее, свободное от бремени завершения, свободное от близости с ним, вечно молодое, с пробивной силой бушующего потока. Люди перестанут умирать, они будут лишь отдавать себя. До последней капли, после чего – просто иссякать.

Жители мира, в котором отсутствует расстояние, одинаково сближены и одинаково удалены. Нет возможности ни приблизиться, ни удалиться: исчезло расстояние, исчезло и движение. Можете ли вы представить себе мир без дорог, без шагов, без путников? Мир непостижимого простора, мир без границ, невидимый мир, несуществующий мир? Мир, лишённый противоположностей? Где север и юг, где запад и восток стрелами указывают не в стороны, но в центр? Неделимый и неподвижный центр? Можете представить?..

Машина – это поражение человека, разочарование в своих силах перед силами вселенной, но и доказательство того, что человек и власть суть одно и то же, доказательство, что, если ради возобладания потребуется принести в жертву самого себя, – так тому и быть.

«Я клянусь властвовать любой ценой, даже в своё отсутствие!»

Машина не форма. Это восприятие.

Отличие… как боимся мы утратить, развеять его. Готов ли ты спросить, готов ли задать тот самый вопрос, что смоет весь знакомый мир?.. Что уничтожит и тебя, и меня, но явит чистейшее сияние?

Человека нет. В нас открылась форма, что доселе была под замком «Человека», но и содержание. Конфигурация тела и духа наконец-то пришла в движение.

Человек – предрассудок! Мы – это чистые свобода и сила!

Наши амбиции разрастаются, и люлька нас уже не вмещает.

Исключительные люди переступают границу между человеком и чем-то иным, более всеобъемлющим. Они становятся существами из-человеческими. У них сохраняются прежние черты, но сами уже очень далеки от всего прежнего.

Я спрашиваю вас, где заканчивается человек? Начинается ли вовсе? Я спрашиваю, не есть ли он только продолжение, не имеющее границ ни в пространстве, ни во времени? Ещё спрашиваю: почему есть продолжение или почему нет его? И наконец, я спрашиваю в последний раз: что если пойду течения против? Не вспять, но против. Своим собственным продолжением…

Объективность растаяла. Сила индивидуума возрастает до уровня подчинения всех вещей. Даже тех, что столь долгое время пребывали в неприкосновенности или тщательнейшим образом оберегались. Отныне что угодно по сути будет являться, чем я захочу. Вопрос исключительно в экспансии моего мира в миры другие и их порабощении.

Вот она – война миров!

Надень маску своей справедливости, своей веры, своей гордости – и убийство начнётся, материнский зов встретит ответ.

Без маски нет лица, без неё нет смысла, только дрожь – и разрыв. Ибо маска есть оправдание нашей натуры… наше согласие жить.

Есть ли нам дело до «вещи-в-себе», если мы словом можем обратить её в «вещь-для-нас»? Природа вещей состоит в ожидании быть подчинёнными.

Человеческое будущее уготовило ещё одну решающую гибель. Гибель случаю. Вы догадываетесь, что речь идёт о Жизни? Смерть сотворит маску из её содранного лица, и продлится притворство, пока не протрётся кожа и не будет явлен истинный лик.

Сейчас проблема такова: мы выбираем наш мир, но умираем в Божьем.

Я приветствую любое будущее, которое не пятится. История должна продолжаться, она должна быть рассказана.

Ах, очарование неизбежности…

Порой явственно представляю, будто человечество уже погибло и все мы живём во сне умершего.