Текст книги "Тайна потерянной рукописи"

Глава 11.
Готовность к смерти

– Знаете ли вы, – эпично начал наш музейный Вергилий, – что, несмотря на колоссальное количество исследований и диссертаций, защищенных на теме пушкинского наследия, в биографии поэта имеется множество белых пятен?

Тут он сделал многозначительную паузу, прижмурил загоревшиеся энтузиазмом глазки, и я испугался, что с таким запевом мы, пожалуй, за ночь не управимся.

– Перечислю по порядку, – продолжил старичок. – Итак:

Зачем Пушкин, рискуя еще больше обострить отношения с властями, пытался в 1825 году бежать из Михайловской ссылки в Петербург?

Почему поэма «Медный всадник», написанная в 1833 году, была опубликована только после смерти поэта, причем не в авторском варианте, а в редакции Жуковского? Каков был подлинный ее текст?

Почему иностранные посланники так живо интересовались ходом работы Пушкина над «Историей Петра Великого» и регулярно сообщали об этом своим правительствам?

Кем были барон Геккерн и его приемный сын Жорж Дантес?

В чем подлинная причина последней дуэли Пушкина?

– Ну, по поводу причин дуэли специалисты придерживаются единого мнения.

– Вот именно. Поэтому я никогда не пытался публиковать результаты своих исследований по данным темам. У меня, видите ли, семья. А тот, кто отваживается идти против выработанного единого мнения, обычно восходит не к славе и почестям, а на костер. Такого я себе позволить не мог.

– Но Джордано Бруно все-таки прославился, – произнесла сестрица Елена, не изжившая еще юношеского максимализма.

– Ах, деточка, – печально откликнулся наш Вергилий, и взгляд его затуманился. – Во-первых, Джордано был монах. А во-вторых, иногда бывают, конечно, обстоятельства, при которых мы обязаны подниматься в атаку под градом пуль, ложиться на амбразуру или направлять свой горящий бомбардировщик на колонну вражеских танков… Но в обыденной мирной жизни почему-то хочется вносить вклад в науку менее драматическим способом. Увы.

– И, тем не менее, вы пригласили нас прийти. Значит?..

– Вы все правильно понимаете, молодой человек, – кивнул музейный работник. – Я рад, что нашлись люди, которым можно передать мои материалы. Разумеется, дело это небезопасное, так что вы вправе отказаться.

– Мы не откажемся, – быстро сказала сестрица.

– Не откажемся, – подтвердил я.

Старичок помедлил, пытливо вглядываясь в наши лица. Наконец, видимо, разглядев что-то удовлетворившее его, вздохнул и, вытащив из кармана объемистую связку ключей, принялся открывать сейф, все время нависавший над ним своей поцарапанной бронированной громадой.

– Вот. – На стол легла допотопная картонная папка, снабженная дополнительными завязочками сверху и снизу. – Здесь вы найдете ответы на многие вопросы. А завершая нашу встречу, я, в качестве бонуса, расскажу вам короткую историю из прошлого.

Итак, холодная зима 1837 года. 27 января после дуэли на Черной речке тяжело раненного поэта привозят домой. Врачи, осмотрев рану, выносят свой приговор и сообщают об этом Пушкину. И далее начинается приготовление поэта к смерти, которое все присутствующие вспоминали потом как «поразительное» и «героическое».

Издатель Плетнев77
  Плетнев Петр Александрович (1792—1865/66), русский поэт, критик, академик Петербургской АН (1841). В 1838—1846 гг. издатель и редактор «Современника»; статьи о К. Н. Батюшкове, В. А. Жуковском, И. А. Крылове, Н. В. Гоголе.


[Закрыть] в письме В. Г. Теплякову сообщал, что Пушкин встретил смерть, как человек давно мысленно ее принявший и внутренне к ней подготовившийся.

Мы не будем сейчас рассматривать вопрос откуда у здорового 36-летнего мужчины возникла вдруг ДАВНЯЯ готовность к смерти.

Сосредоточимся на том, что, по свидетельству Плетнева, исход дуэли не стал для Александра Сергеевича чем-то неожиданным. Он был «внутренне готов» и не слишком сомневался по поводу того, что его ждет.

Такое спокойное принятие неизбежности обычно бывает у людей, которые успели сделать все, что намечали в этой жизни, и не оставили незавершенных дел.

Это простое соображение наводит на интересные выводы, не правда ли?

– Вы хотите сказать, что Пушкин знал, что погибнет, и заранее принял меры. Так?

– Именно! – старичок взволновался и заходил по тесной комнатушке. – Если вы помните историю декабристов, со многими из которых Александр Сергеевич был близко знаком, то не можете не знать историю «Русской правды», написанной Пестелем.

Четыре года глава Южного общества работал над этим законом для нового правительства. А когда возникла угроза ареста, успел передать рукопись друзьям, которые увезли ее, замаскировали обложкой с надписью «Логарифмы» и закопали в подвале дома, где жандармы не должны были искать.

Почему бы и Пушкину, который наверняка знал все подробности этих событий, не поступить аналогичным образом?

– Значит, вы думаете, что еще до выезда на дуэль, на которую Дантес, кстати, явился в кирасе, то есть, по сути, в бронежилете, Александр Сергеевич успел замаскировать и спрятать главную рукопись своей жизни?

– Все факты указывают на это.

– М-м-м…

– Но послушайте, – разгорячился старичок, возбужденный моим сомнением. – Когда Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», об этом стало широко известно. Но ни один источник, ни один свидетель не сообщает, что Пушкин сжег хоть какую-то свою рукопись.

– А что насчет Жуковского? Разве он не явился по приказу царя в дом, откуда только что вынесли тело поэта, с тем, чтобы забрать и уничтожить все крамольные бумаги?

– Это верно. Но Пушкин был человеком чрезвычайно разумным. И заранее мог предвидеть, что все именно так и произойдет. Тем не менее перед смертью он оставался совершенно спокоен, как человек, успевший позаботиться о том, чтобы устроить все свои дела.

– Ну не все, – возразила Елена.

– Да?

– Разумеется. Он оставлял молодую жену и четверых детей практически без средств к существованию. К моменту последней дуэли семья уже была в таких стесненных обстоятельствах, что Наталье Николаевне даже пришлось продать свои драгоценности. И все равно долгов оставалось почти на 100 тысяч рублей.

– Вы недооцениваете нашего великого поэта. Как известно, царь Николай I прислал в дом к умирающему поэту своего лейб-медика (!) Н. Ф. Арендта с запиской. Содержание царского послания было весьма примечательным. Николай I советовал Пушкину «умереть по-христиански», а за это обещал позаботиться о семье и оплатить все долги.

– То есть «не рыпайся, и все у тебя будет хорошо», – перевела на современный язык девочка.

– Да, именно в этом смысле, – поддержал старичок. – Когда перед мужчиной ставят выбор: или твоя смерть, или гибель семьи, он не колеблется.

– А как же рукопись?

– Когда медики огласили свой вердикт, Александр Сергеевич попросил оставить его наедине с женой. Известно, что они провели вместе какое-то время, и Наталья Николаевна с ложечки подала умирающему мужу несколько ягодок морошки.

Наконец, утомившись, Пушкин сказал: «Ну, довольно». После чего задремал, а Наталья Николаевна вышла в комнату, где несли скорбный караул друзья.

Видимо, именно во время этого последнего общения наедине Александр Сергеевич сообщил жене шифр, по которому можно было найти уже спрятанную рукопись.

– А еще, – восторженно продолжила девочка, – он разрешил ей снова выйти замуж, но не раньше чем через два года после его смерти. А она вышла через семь лет. Причем только за того мужчину, который согласился принять ее детей от первого брака как своих.

– Верно, – кивнул старичок. – Хочу только добавить малоизвестную подробность. Все пушкинисты в один голос славят удивительную красоту Натальи Николаевны, но мало кто упоминает, что она, к тому же, была умна, хорошо образована и, в частности, делала успехи в шахматной игре.

– Ого, – восхитился я. – Я не знал.

– Так что шифр, открывающий путь к рукописи, может оказаться весьма сложным. Шахматисты умеют составлять и запоминать такие комбинации, что просто диву даешься.

– Это точно. Мы нашли первую подсказку, и, прямо скажем, не знаем, как ее применить к делу.

– Возможно, я смогу вам помочь, – заявил старичок и, обернувшись, снова полез в свой обшарпанный сейф.

На этот раз из недр стального чудовища была извлечена не папка, а небольшой самодельный конверт из пожелтевшей ломкой бумаги. Бережно открыв клапан конверта, музейщик вытряхнул из него потемневшую старинную монету.

– Ух ты! – оценила Елена.

– Да. Перед вами знаменитая полушка Петра I. Она была найдена на чердаке в Лопасне в одном из ящиков с черновыми тетрадями Пушкина.

– Может, случайно туда завалилась?

– А как же конверт? Случайно падающие монетки не оказываются бережно обернутыми в бумагу. Похоже, полушку Петра I положили в черновики пушкинской рукописи специально.

– Вы думаете, что это ключ?

– Я на это надеюсь.

Глава 12.
В обществе резиновых дубинок

Музейный Вергилий прежним путем провел нас до выхода из здания и, едва мы переступили порог, непреклонно захлопнул стальную дверь и изнутри загремел замками.

Мы вновь оказались в тесноватом, скверно освещенном пространстве, ограниченном, с одной стороны, кирпичной стеной, а с другой – металлическим забором, защищающим музейные тылы. Сестрица, мгновенно вспомнив, что где-то здесь в сумраке зашибла коленку, наклонилась и принялась растирать пострадавшую ногу.

В этот момент на нас напали.

Все произошло стремительно. Меня попытались ударить дубинкой по голове так, что я только чудом успел увернуться, и удар (весьма чувствительный!) пришелся не плашмя по темечку, а вскользь по хребту. Ленка, взвизгнув, отскочила, но второй невидимка тут же схватил ее сзади за волосы и, оттянув на себя, приставил нож к горлу.

– Папку сюда! – потребовал голос из темноты.

Я застыл в неудобной позе, расставив руки. Скудное освещение мешало как следует разглядеть нападавших, и меня смущало то, что они были одеты в форму охраны. То есть, возможно, это реально были честные граждане, выполняющие свой долг по сбережению народного достояния и музейных ценностей. Но зачем приставлять нож? Это как-то не по-нашему, не по-социалистически…

Ленка же, которая нападавших не видела, так как схватили ее сзади, никакими посторонними мыслями не заморачивалась. Державший ее мужик нервничал и, желая максимально обнажить горло, слишком сильно тянул за волосы назад. А поскольку он был невысок, голова сестренки практически легла ему на плечо. Это было неосторожно.

Обнаружив, что ухо державшего ее мужика находится недопустимо близко, девица извернулась и вцепилась в него зубами. А пяткой изо всех сил врезала во вражеский коленный сустав.

Мужик заорал, будто его режут.

Тут уж я решил не терять времени даром и, схватив в охапку сестренку с залитым кровью ртом (вампир! вампир!) ринулся на прорыв к выходу.

Нам удалось выскочить за калитку, но тут с двух сторон завизжали тормоза подъезжавших машин, нас озарило сполохами полицейских мигалок, и мегафонный голос потребовал поднять руки вверх.

Упс! А удостоверение я не переложил из старых штанов, когда переодевался. Баран!

Надо было сдаваться. Теперь уже без дураков.

* * *

Второе действие марлезонского балета проходило в полицейском участке. Сестрицу куда-то утащили, а меня приковали наручниками к столу. Ограничив таким образом нежелательные телодвижения с моей стороны, трое оперов вполне кровожадного вида расселись вокруг и начали задавать вопросы. Беседу сопровождало непринужденное поигрывание дубинками, происходившее в непосредственной близости от моего носа. Заверяю, в такой обстановке восприятие обостряется просто фантастически. Не удивительно, что я быстро, буквально с первой попытки, понял, как именно сотрудники правопорядка представляют себе последовательность событий этой ночи.

По версии следствия, вскоре после полуночи некие злодеи отключили сигнализацию возле запасного входа в музей. Охранники, вышедшие проверить в чем дело, подверглись нападению. Их ударили по головам, затем, бесчувственных, раздели и связали.

Устранив охрану, преступники проникли в музей. Что они там делали – неизвестно. Но в момент задержания у одного из негодяев (конкретно у меня) в кармане была обнаружена старинная монета. Внешне не слишком эффектная, она, вероятно, является звездой нумизматической коллекции музея изящных искусств и, видимо, стоит огромных денег.

Пострадавшие охранники, один из которых, кстати, сейчас находится в больнице, припомнили, что нападавших было двое: один крупный, хорошо развитый физически, а второй – маленький и гибкий, как подросток.

На основании всего вышеизложенного, мне предложили признать вину, раскаяться и написать явку с повинной. В противном случае обещали неприятности вплоть до пожизненного заключения.

Покосившись на резиновые аргументы, которые опера демонстративно держали в поле моего зрения, я со всем согласился. Но попросил уточнить некоторые детали.

– Понимаете, – проникновенно сказал я, контролируя взглядом движения дубинок, – чтобы мои показания были более убедительны, нужно устранить в них противоречия.

– Вот и устрани.

– Дело в том, что кое-чего я сам не знаю. Например, куда делась форма пострадавших охранников?

– Ну, это тебе виднее. Наверное, где-то в музее бросили…

– Надо бы найти… Второй момент. Когда нас задерживали, лицо моей напарницы было в крови.

– Мы здесь ни при чем.

– Конечно, конечно. Просто я сам видел, как сразу после выхода из музея она укусила какого-то мужика за ухо. Кто он? Вы его допросили? Я хотел бы с ним очную ставку.

Опера переглянулись.

– Ты лишнего-то не выдумывай, – сказал старший из них. – Не было там никакого укушенного мужика.

– То есть вы его упустили.

– Главное, тебя взяли. А про подельников ты нам сейчас подробно расскажешь.

– Угу. Значит, вы считаете, что мы шли на дело вчетвером, так?

– Тебе виднее.

– Поскольку меня обвиняют в краже культурных ценностей, я попросил бы пригласить эксперта, чтобы оценить найденную у меня монету.

– Ночь на дворе. Эксперты утром будут.

– Тогда предварительно могу сообщить, что полушка Петра I, которую вы обнаружили в моем кармане, не является ни особо редкой, ни особо ценной. В антикварном магазине подобный раритет можно приобрести тысячи за полторы. Рублей. Вы считаете, что ради такого куша…

– Болтать потом будешь! Сначала чистосердечное пиши.

– Да я не против. Просто вначале хотелось бы сделать один телефонный звонок.

– Может, тебе еще ванну и чашечку кофе?

– Не откажусь.

Мимо моего лица со свистом пролетела дубинка и смачно врезалась в поверхность стола.

– Еще раз не по делу рот откроешь, получишь по голове.

– Все понял. Давайте бумагу. Только я малограмотный, долго писать буду…

В таком вот непринужденном, искрящемся сердечностью общении мы провели где-то час или полтора. Конечно, можно было ускорить процесс. Как-никак меня зафиксировали наручниками только в одной точке, причем не поперек туловища, а всего лишь за кисть левой руки, что почти не ограничивало движений. Но, во-первых, ребята с дубинками были «свои», а во-вторых, начни я кувыркаться и махать конечностями, на шум к «своим» прибежало бы подкрепление. Тогда мне пришлось бы или рубиться всерьез, или стать жертвой полицейского произвола. Оба варианта казались непривлекательными, так что оставалось только тянуть время.

Где-то к половине третьего ночи я, наконец, сотворил текст, который удовлетворил дубинкодержателей. Они удовлетворенно похмыкали, вложили лист в казенную папку с надписью «Дело» и отправились докладывать руководству.

Точнее, отправились двое, а третий остался присматривать за задержанным. Вот тут-то и настало мое время!

Поскольку до сих пор я вел себя исключительно смирно и всячески демонстрировал покорность судьбе, оставшийся опер ничуть меня не опасался. И я, практически беспрепятственно, смог ткнуть его пальцем. Когда знаешь, куда тыкать, эффект бывает поразительным. Сотрудник правопорядка обмяк, и я аккуратно уложив его на стол, обшмонал карманы, выудил ключи от наручников и освободился.

Учитывая ночное время и естественную усталость дежурного наряда, в моем распоряжении было где-то минут пять, так что я не особо торопился.

Без суеты извлек сомлевшего опера из кителя, натянул одежку на себя (в плечах сильно жало, так что резких движений стоило избегать), затем перед зеркалом примерил форменную кепку… Отлично! Вылитый отличник боевой и политической подготовки.

Осталось только позвонить. К сожалению, при задержании мои карманы освободили от таких излишеств, как деньги, ключи и сотовый телефон, поэтому пришлось воспользоваться казенным аппаратом.

Потратив на переговоры меньше минуты, я сделал устало-сосредоточенное лицо, надвинул кепку пониже и направился к выходу.

Беглым заключенным мне предстояло пробыть еще примерно полчаса.

Дядя Миша не подвел – прибыл оперативно, как и обещал при телефонном общении. С официально-начальственным видом он вошел в отделение полиции, запугал там всех фээсбэшным удостоверением и заявил, что «это дело мы берем под себя». После чего изъял документы (в том числе папку с моим чистосердечным признанием) и задержанных (то есть Ленку, томившуюся в обезьяннике).

Когда он вышел, отягощенный грузом нового дела, я уже ждал его, сидя в той замурзанной автовазовской шестерке, которую мой подчиненный упорно продолжал считать полноценной машиной.

Подсадив девчонку на заднее сиденье, старший прапорщик, кряхтя, забрался на водительское место и долго недовольно ворочался, пристегивая ремень.

– Спасибо, дядь Миш, – сказал я, чувствуя вину за то, что не дал товарищу нормально выспаться.

– Пожалуйста, – проворчал он, включая зажигание. – А вы знаете, что теперь помимо пресловутой рукописи нам придется искать еще и двух удодов, напавших на музейных охранников?

– Знаю, дядь Миш. Они нам нужны. У них папка с документами.

Старший коллега досадливо крякнул и принялся выруливать со стоянки.

Глава 13.
Ночные приключения

Часом позже мы с дядей Мишей сидели в засаде.

Вообще, если говорить не оперативным языком, а общечеловеческим, то мы просто сидели в машине и ждали сообщений от знакомого инспектора ГИБДД.

Дело в том, что среди изъятых в полиции документов были выписки из видеоматериалов с камер наблюдения, установленных возле музея. А на них (на видеоматериалах) отчетливо просматривались номера тойотовского автофургона, отъехавшего от очага культуры практически в то самое время, когда нас с Ленкой повязали сотрудники правопорядка. Высока была вероятность, что именно в этой япономарке скрылись нужные нам граждане.

Зарядив гаишников просьбой поискать подозрительную «Тойоту», мы отвезли несовершеннолетнюю даму домой, а сами засели в дяде-Мишин рыдван, пили кофе из термоса, ждали результатов и беседовали о жизни. С некоторого времени этот вопрос меня остро интересовал.

Нет, нельзя сказать, что я безоговорочно поверил, будто бы подержав в руках древнюю тройную корону (случай подробно описан в книге «Тайна имперской короны») я реально обрел какие-то сверхспособности и сверхвозможности. Но все же…

– Вот скажи мне, как старший товарищ, – эпично начал я. – Представь, что ты обладаешь неограниченными возможностями творить добро. Чтобы ты сделал для людей?

– О, молодец, – одобрил дядя Миша, – Стругацких читаешь в свободное время.

– Почему Стругацких? Причем тут…

– Ну, это же ты меня из «Трудно быть богом» спрашиваешь?

– Я тебя по жизни спрашиваю.

– А если по жизни, то неограниченных возможностей нет ни у кого.

– А ты представь, что есть. Теоретически.

– Добро. Только давай поменяемся ролями. Представь, что это ты находишься перед божеством и можешь попросить его о чем угодно. Что бы ты сказал?

– Ну, это… Ты хитрый, дядя Миша. Ловко всю работу на меня свалил.

– Не отвлекайся.

– Ну-у… я бы сказал: «Счастья всем. Даром. И чтобы никто не ушел обиженный». Пойдет?

– Ты знаешь, чем плох начитанный человек?

– В каком смысле? – я несколько растерялся от неожиданного скачка мысли старшего товарища.

– Тот, кто много читает, перестает думать самостоятельно. Зачем? На каждый случай у него в памяти всплывает подходящая цитатка. Он ее произносит и внутренне гордится: вот, дескать, какой я умный – все знаю!

– Ну не будешь же каждый раз изобретать велосипед… Надо пользоваться культурным наследием человечества.

– Ага, пользоваться… – старший прапорщик осанисто расправил плечи и гордо поводил туда-сюда головой. – Ну-ка, напомни, кто из нас в данный момент является божеством?

– Ты, дядя Миша, – покорно признал я.

– Стало быть, ты у меня просишь счастья для всего человечества. А что это такое? Можешь уточнить?

– Ну ты спросил…

– А как ты думал? Может, у нас разное понимание.

– Счастье – это сложное понятие. У каждого свое.

– Вот-вот. Вы, люди, всегда просите чего-то, а чего – сами не знаете.

– Ты сильно-то в роль не входи…

– На тебя не угодишь! – обиделся старший прапорщик. – То входи, то не входи…

В этот момент у него зазвонил сотовый. Знакомый гаишник информировал, что требуемая «тойота» обнаружена в районе Щелковского автовокзала, и движется по направлению к выезду на МКАД.

– Пристегнись, сынок, – посоветовал дядя Миша и энергично развернул свое корыто с гайками. – Поедем быстро!

Обожаю погоню!

Помните, как в мультфильме, про попугая Кешу, старшина Пилипенко на белых «жигулях» преследует автомобиль, движущийся по направлению к государственной границе?

Вот и у меня было такое примерно ощущение. Тем более, что принадлежащее дяде Мише детище автоваза любую скорость, превышающую 100 километров, воспринимало как запредельную и вело себя соответственно.

– Отчего такое отвращение к техническому прогрессу? – вопросил я, растопырившись на переднем сиденье. Старший прапорщик в этот момент бросил свою машинешку в крутой поворот так, что бедный рыдван, забренчав всеми деталями кузова, с натугой встал на два колеса и при этом едва не развалился.

– Старый конь борозды не портит! – прокричал в ответ дядя Миша, вращая баранку, как матерый пилот Формулы-1.

– А если дно сейчас вывалится? Я пристегнутый, мне придется ногами по асфальту бежать!

– Не боись, прорвемся!

Тут оказалось, что наши скоростные достижения не остались без внимания властей. Вывернувшийся откуда-то автомобиль ДПС озарил пустынную улицу всполохами своих проблесковых фонарей и, крякнув звуковым сигналом, вяло пристроился за нами.

Похоже, затерханный вид убитой жигулевской шестерки вселил в гаишников надежду, что они быстро пресекут нарушение.

Щаз!

Недооценили полицаи дядю Мишу!

– Эх, – крикнул он, припадая к баранке, – отвяжись плохая жизь, привяжись хорошая!

И мы полетели!

Брякая и стуча всеми деталями, автопромовский болид с удвоенным азартом рванул вперед по пустынному проспекту. Оценить скорость я не мог – спидометр заклинило, а общие ощущения были такие, что зашибись. На всякий случай я поджимал ноги и старался ни на что особо не давить.

Кое-где на маршруте нам попадались встречные машины (все же ночная Москва – это вам не пустыня Гоби!). Но при виде нашей гонки, все шарахались в стороны, а глаза водителей делались такими большими, что я видел их даже за затененными стеклами.

По мере приближения ко МКАД движение стало интенсивнее. К счастью, оправившийся от изумления гаишный «форд» прибавил газу, и теперь плотно мчался за нами, расчищая путь воем сирены и яростными всполохами мигалок.

Между тем я как-то попривык к лязгу и дребезгу, с которыми мы неслись по ночным улицам, и в какой-то момент даже перестал молиться.

А вскоре, недалеко от развязки, ведущей к кольцевой автодороге, обозначился финал нашего незабываемого маршрута. Я увидел впереди еще одну патрульную машину, уверенно прижавшую к обочине японский автофургон с требуемыми номерами.

Дядя Миша затормозил, оставив на сухом асфальте половину покрышек, и виртуозно притер наш болид к месту разборки.

Далее ситуация развивалась стремительно. Увидев меня, выходящего из машины, обитатели задержанной «тойоты» пустились наутек. Я, не понадеявшись на толстенького гаишного старлея, кинулся вдогонку. За мной – дядя Миша, за ним – подъехавшие инспектора ДПС, мечтавшие узнать, не мерседесовский ли двигатель скрывается под оболочкой его убитой «шестерки».

В общем, получилось много суматохи, беготни и шума.

Когда, в конце концов, мы всех поймали и вели к машине, редкие прохожие оглядывались на нас и искали глазами съемочную группу. Дело в том, что один из конвоируемых имел на голове толстую ватно-марлевую повязку, первоначально защищавшую травмированное ухо. В ходе бега с препятствиями повязка сбилась на щеку, и теперь бедолага неотразимо напоминал Ленина, тайно идущего в Петросовет в ночь восстания в 1917 году.

Съемочной группы, разумеется, не было. Но ночь все равно получилась веселенькой. Жаль, что поспать не удалось.