Текст книги "Тайна потерянной рукописи"

Глава 8.
Загадки выпавшей странички

Заполучив вожделенный листок, мы стремительно покинули пушкинскую усадьбу. Нас влекли вперед две страсти. Первой, разумеется, было желание разгадать тайну, хранившуюся уже почти два столетия. Второй – острая тяга к приему пищи, ибо, как уже говорилось выше, мы выехали из дома более восьми часов назад и изрядно проголодались.

Итак, забежав по пути в продовольственный магазин и как следует проредив его продуктовые запасы, мы забрались в наш автомобильчик и объявили заседание «Клуба разгадывателей тайн» открытым.

– Ну, с чего начнем? – полюбопытствовал я, когда соратники утолили первый голод и перестали быть социально опасными.

– Почерк, – выдавил Зайкин, силясь проглотить последний кусок твердой копченой колбасы.

– Что почерк?

– Давайте сравним почерк в письме Смирнова и на этой записке.

Дядя Миша тут же извлек из своего деревенского баула кожаную папку литературоведа-спецназовца и бережно явил миру письмо из прошлого. Мы все, на минуту перестав жевать, поизучали исписанные листы и дружно кивнули головами: почерк совпадал.

– Значит, – освободившись от колбасы, начал развиваться Зайкин, – можно предположить, что Василий Анисимович Смирнов, житель села Кистенево, и, возможно, дальний родственник Сергея Смирнова, переводившего труды Вольтера на русский язык, стал хранителем тайны рода Пушкиных.

В 1919 году, оказавшись в безвыходной ситуации, он решается доверить свои тайные знания бумаге. Разумеется, предварительно зашифровав текст.

Листок вкладывается в книгу «История Петра Великого». Обычный человек читать тягомотный труд Вольтера не станет, следовательно, рано или поздно манускрипт попадет в научную библиотеку или в музей. То есть в руки знатока.

Как мы видим, расчет Василия Анисимовича полностью оправдался.

– И теперь знатокам, то есть нам с вами, – завершил зайкинские витиеватости дядя Миша, – предстоит текст расшифровать. Чтобы расчет Василия Анисимовича полностью оправдался.

– Так, дайте сюда листок, – сказал я, проявляя начальственные функции. – Какие имеются предложения по существу дела?

Текст, начертанный рукой умершего в 1919 году гражданина, обилием информации, мягко говоря, не страдал. В нем было всего несколько строк:

Только человек русской культуры может знать.

Только он достоин знать.

Чтобы узнать, догадайся:

1. Кулибин. Баржа, идущая против течения за счет силы самого течения.

2. Ломоносов. Обнаружить атмосферу на Венере.

3. Нартов. Полушка Петра I.

4. Сухарева башня.

– Проверка на вшивость, – оценил текст Зайкин.

– То есть ты, как человек русской культуры…

– А я вижу, – вмешался дядя Миша, – здесь только одно указание на место, где что-то может быть спрятано: Сухарева башня.

– Жаль только, что ее снесли в 1934 году. Хотя наш шифровальщик такой оборот событий заранее предвидеть никак не мог.

– И что? Наш поиск закончен?

– А по-моему, мы даже не начинали.

– Все, что у нас есть на данный момент, – подвел я итог дискуссии, – это семь строк Василия Смирнова. Раз он адресовал данный текст потомкам, которым не мог лично дать дополнительных указаний, значит, считал, что информации здесь достаточно. И всякий культурный человек, тем более житель столицы XXI века…

– А вот не надо так смотреть на меня! – возмутился Зайкин. – Я, может, вижу здесь больше сведений, чем вы все вместе взятые. И поэтому…

– Что же ты видишь?

– Это парадоксы. Заведомо неразрешимые задачи. Двигаться против течения за счет силы самого течения… это… даже не знаю, с чем сравнить. Все равно, что преодолеть силу земного тяготения за счет силы самого тяготения. Самого себя за волосы из болота вытащить… Невозможно в принципе.

– Но тут указание на Кулибина. Типа у него получилось?

– Не может такого быть, потому что не может быть никогда! Это сказка про барона Мюнхгаузена! – И Зайкин уставился на меня выкаченными зрачками, готовый отстаивать это свое мнение до последней капли крови.

В этот момент перед нами, метрах в пятидесяти перпендикулярным курсом неспешно проехала темно-синяя «вольво». Мы, как загипнотизированные, проводили ее долгим взглядом. Даже удивительно, как сильно подействовал на нас вид этой обычной в общем-то машины.

Очнулся я, когда сестренка сладким голосом произнесла за моим правым ухом:

– У меня есть предложение.

– Ну?

– Давайте пошлем текст записки Сене.

– Какому еще Сене?

– Ну, моему. Очкастенькому. Он раздаст задания одноклассникам, и к нашему возвращению те подготовят развернутые доклады по теме.

– У него такие умные друзья?

– У него друзья – победители конкурса по поиску в Интернете. Гуглоиды и Яндексоиды.

– Я что-то таких терминов еще не слышал.

– Неважно. Главное, они все сделают. Особенно, если учредить денежный приз.

С милой улыбкой сестрица щелкнула телефонной фотокамерой и, дождавшись моего утвердительного кивка, принялась нажимать на кнопки, отправляя сообщение.

Глава 9.
Встречный пал

Замечали ли вы, что автотрасса в России представляет собой как бы государство в государстве? Там есть свое население (граждане, мчащиеся в автомобилях), свои традиции, писаные и неписанные законы, налоги, полиция, герои и преступники, фольклор, службы сервиса, а также дома, мастерские, магазины и все прочее, что положено иметь каждому полноценному обществу. В общем, нормальное полноценное государство. Но оценить это может лишь тот, кто или «живет» здесь постоянно, или достаточно часто соприкасается с суетным, не затихающим даже ночью, движением транспорта больших дорог.

Погрузившись в размышления такого рода, я не заметил, как мы с неширокого провинциального шоссе вырулили на просторную федеральную трассу М-7. Здесь было дымно.

Исторически сложилось так, что прямая, как меч, дорога проложена по местам, богатым торфяниками. Огонь от брошенной из проезжающей машины сигареты (а кто из водителей не курит?) распространяется не только по поверхности, где его можно сравнительно быстро обнаружить и потушить, но, по большей части, уходит под землю. И там, под спудом, горит, заполоняя окрестности непроницаемой пеленой удушливого смога.

Торфяные пожары повторяются регулярно. Некоторые сравнительно невелики, другие грандиозны и входят в историю, как, например, масштабные возгорания в 1972, 1981, 2002 годах…

Разумеется, с этим пытаются бороться. Местные власти создают оперативный штаб, журналисты ведут репортажи с мест событий, пожарные подгоняют тяжелую технику… Но, как говорится, никакой частный героизм не сумеет победить всеобщую безалаберность.

Машины в дыму шли густо и медленно. А потом мы уперлись в выставленный посреди дороги шлагбаум и наряд ДПС, который свистками и энергичным кручением полосатых палочек направлял всех в объезд.

– Что случилось, командир? – спросил я, когда мы приблизились к посту вплотную.

– Верховой пожар, – ответил пропахший дымом сержант, вглядевшись в мое протянутое удостоверение.

Он на минуту присел на капот своей раскрашенной в полицейские цвета машины, отер лоб грязным платком и пояснил:

– Огненный вал идет. Если возле Гнилицких двориков пожарные его не остановят, поселку пи… ец.

– Мы проедем? Может поможем чем…

– Осторожнее. Не хотелось бы потом опознавать ваши обгоревшие трупы.

* * *

Очаг бедствия был виден издалека. На беспомощный поселок шел ревущий вал огня, шириной по фронту около 100 метров, с высотой, превышающей высоту матерых сосен.

Каждый порыв ветра нес громадные клубы пламени по вершинам деревьев так, что пожару за один шаг удавалось перепрыгнуть с одной стороны шестиполосной федеральной трассы на другую.

Сразу было понятно, что пожар такой силы обычными средствами пожаротушения не одолеть. Жители поселка, уже не рассчитывая отстоять дома, вытаскивали из окон и дверей имущество и кидали на середину трассы. Те, у кого были иконы, выносили их, вздымали над головой и громко молились, прося у Бога защиты.

Пробившись через эту сутолоку, мы увидели штаб. Седой, стриженный под миллиметр полковник в форме МЧС указывал что-то на карте трем офицерам, стоявшим возле него. Еще примерно два взвода пожарных (человек 50) разворачивали к бою семь единиц пожарной техники.

– Можем чем-то помочь, полковник? – спросил я, пробившись к центру и предъявляя удостоверение. Мое воинство (Ленка в их числе), сплотившись плечом к плечу, нервно дышало у меня за спиной.

– Трактор кто-нибудь водить умеет?

– Я могу, – мгновенно откликнулся дядя Миша.

– План такой: пускаем тяжелый трактор, чтобы он проложил перед поселком минерализованную полосу.

– Что?

– Ну, чтобы плугом содрал весь дерн и подлесок. До песка. Грунт здесь песчаный.

Далее, за проложенной полосой мы пустим встречный пал. Пожар создает гигантскую тягу, раскаленный воздух идет вверх. Так что наш встречный пал к нему притянется.

– Понял, – сказали одновременно я и дядя Миша.

– Тогда пусть переодевается.

Полковник коротким жестом указал на штабной автомобиль, возле которого пожилой лесхозовский тракторист натягивал на ватник брезентовую огнезащитную робу.

– Одного тракториста пускать не хочу, – пояснил МЧСовец вслед нашему старшему прапорщику, который, не теряя времени, уже потащил из багажника противопожарный костюм. – Мало ли, сознание в дыму потеряет…

В громоздких робах, сделанных как будто из жести, дядя Миша и тракторист из лесхоза стали похожи как братья близнецы. Только у старшего прапорщика внизу торчали вполне современные ботинки, а старик был обут в кирзовые сапоги, словно бы уцелевшие со времен Великой Отечественной.

– А разве не проще было?.. – дрожащим голосом начала Ленка, глядя на то, с каким убийственным спокойствием люди готовятся идти в огонь.

– Не проще что?

– Ну, сбросить на этот пожар несколько тонн воды с вертолета…

– Ага. И чтобы сам президент прилетел на этом вертолете лично…

– А что, это фантастика?

– У нас нет вертолета, – коротко ответил полковник и отвернулся.

Трактор с прицепленным тяжелым широкозахватным плугом медленно уполз в сплошную пелену дыма, и некоторое время мы могли следить за его упорным перемещением только по надрывному рыку двигателя.

Со времени нашего прибытия в поселок прошло не более десяти минут. Но за это время пожар приблизился настолько, что за его ревом голоса метавшихся с узлами жителей поселка стали уже не слышны.

Седой полковник, чутко отслеживающий перемещения трактора, дал короткую команду.

Его подчиненные, давно стоявшие на боевых позициях, двинулись вперед и пустили встречный пал.

Две огненные стихии взметнулись навстречу друг другу и, словно два огненных зверя, сшиблись грудью, рассыпая снопы искр и застилая все вокруг клубами черного дыма.

Ни тот, ни другой зверь не смогли пересилить, и пожар с гулом упал на землю.

– Вперед! – крикнул полковник, вскидывая руку, как политрук Клочков, поднимающий войска на защиту Москвы.

И свершилось!

Вперед ринулись все: пожарные, гражданские… Извивающееся на земле чадящее чудовище поливали водой из брандспойтов, добивали лопатами, били ветками, топтали ногами…

Уже потом, когда мы, победив, сидели все вперемешку на чем попало и просто дышали, привыкая к мысли, что будем жить, полковник признался. Оказывается, мировая статистика гласит, что тушение пожаров встречным палом приводит к успеху только в 50% случаев.

– Но у нас не было другого шанса, – сказал он.

– Повезло, – тихо произнес кто-то, неразличимый в толпе.

– Бог спас, – убежденно сказала старушка в платочке и перекрестилась.

А пожилой тракторист ничего не сказал. Только бросил на землю сигарету без фильтра, докуренную до самых пальцев, и тщательно раздавил ее каблуком.

Глава 10.
Под кровом императорского музея

Прежде я всегда считал, что литературоведение – занятие сугубо мирное, безмятежное, предназначенное для сутулых ботаников и ветхих седых старушек, чье спокойствие нарушается только шелестом переворачиваемых библиотечных страниц.

Но за два дня поисков пушкинского наследия, я второй раз возвратился домой, одетый как бомж: грязный, рваный, а сегодня еще и закопченный и с прожженными дырами на штанах. Хорошо еще, что костюмы, сшитые в Лондоне, не являются моей повседневной одеждой, иначе литературоведческие экзерциции66
  Экзерциции (от лат. exercitium – упражнение) (устар.), упражнения (напр., военные экзерциции).


[Закрыть] уже влетели бы мне в копеечку.

Одежда сестрицы Елены, героически сражавшейся с огнем в первых рядах нашего небольшого отряда, выглядела не лучше. Отправлять ее в таком обгорелом виде к месту постоянного проживания (то есть к бабушке) мне даже в голову не пришло, так что на эту ночь пришлось предоставить ей убежище в моей квартире.

Мы вполне мирно поужинали, посмотрели телевизор… А где-то в половине одиннадцатого, когда я, зевая, принялся извлекать из шифоньера дополнительные простыни для девичьей постели, зазвонил телефон.

В силу профессии, я не люблю звонки, раздающиеся во внеурочное время. С раздражающим однообразием они означают, что надежды на отдых пошли прахом, что придется немедленно собираться и выскакивать из дома с перспективой провести ночь (а возможно, и не одну) на ногах, и вообще, что «покой нам только снится»… Но ничего не поделаешь – работа есть работа.

Чертыхнувшись про себя, я снял трубку и услышал совершенно незнакомый интеллигентный голос, который назвал меня по имени.

– Дмитрий Евгеньевич?

– Совершенно верно. Чем могу быть полезен?

– К сожалению, объяснить что-либо заочно довольно сложно. Не телефонный, как говорится, разговор. Не могли бы вы сейчас приехать в музей изобразительных искусств имени Пушкина?

– Сейчас? – уточнил я, взглянув на часы.

– Да, именно сейчас. Дело в том, что утром я уезжаю во Францию и буду отсутствовать как минимум полгода…

– Но где вас искать в музее? Это, помнится, довольно большое здание…

– Подъезжайте со стороны, противоположной парадному входу. Там есть дверь, возле которой я вас встречу.

* * *

Ночные путешествия по Москве я люблю за то, что в это время даже в центре практически отсутствуют пробки.

Ночь была светла, наполнена сиянием реклам, витрин и подсвеченных специальными фонарями стен исторических зданий. Над всем этим великолепием бледно и даже как-то смущенно светила полная луна.

– Сегодня кусаться нельзя, – заметила Елена, когда мы выбрались из такси и отправились в обход огромного здания в поисках потайного входа.

– Откуда такие странные мысли?

– Так полнолуние же. Оборотни оживают, вампиры поднимаются из могил…

– Понятно. Напомни мне, чтобы я проинспектировал книги, которые ты читаешь.

– При чем тут книги? – надулась сестрица. – Это фильмы.

– Хорошо, напомни про фильмы…

Если фасад музея был пафосно освещен, дабы публика даже ночью могла оценить сходство здания с античным храмом, то обратная сторона выглядела куда скромнее. Тут стену ограждал непрезентабельный металлический забор, украшенный, впрочем, угрожающими надписями и усиленный склоненными головками видеокамер.

Преодолев забор, калитка в котором по какой-то причине оказалась открытой, мы едва ли не ощупью нашли малоприметную стальную дверь, имевшую такой вид, словно ее последний раз отпирали еще при царе-батюшке. Ни ручки, ни каких-либо признаков звонка обнаружить не удалось, так что я попросту постучал по железу кулаком.

Тишина была мне ответом.

– Кстати, – поинтересовалась сестрица, растирая коленку, зашибленную в процессе поисков двери, – а почему этот музей носит имя Александра Сергеевича? Пушкин же вроде не занимался «изящными искусствами»…

– Это революционное название, могла бы догадаться.

– Да?

– Естественно. На момент открытия в 1912 году музей числился под именем государя-императора Александра III.

– А-а, понятно. Наверное, когда переименовывали, решили одного Александра поменять на другого. Иначе вообще записали бы под именем какого-нибудь Щорса или Баумана.

– Не, Бауман уже занят в хорошем месте.

– А у Щорса инициалы не подошли, – хихикнула девица.

В этот момент за дверью кто-то заскребся, отпирая древний замок, и наш высокоумный разговор сам собой прекратился.

После довольно продолжительных усилий таинственному обитателю музея удалось, наконец, приоткрыть дверь, и на нас упал луч бледного фонарика.

– Дмитрий Евгеньевич? – поинтересовался из темноты бестелесный голос.

– Так точно.

– Проходите.

Мы последовали за нашим невидимым проводником и, едва переступив порог, тут же споткнулись о какие-то ящики.

– Тут довольно тесно, – извинился голос, – постарайтесь держаться середины прохода.

– А свет включить нельзя? – довольно сердито вопросила Елена.

– Увы, – ответствовала бредущая впереди тень, – при проектировании здания искусственное освещение не предусматривалось. Поскольку скульптуры и картины лучше всего рассматривать при дневном свете, крышу второго этажа сделали стеклянной. А здесь, на первом этаже, увы, приходится испытывать определенные неудобства.

Наш проводник, похоже, лукавил. Трудно представить, что второй по величине и значению (после Эрмитажа!) российский музей в стране победившего плана ГОЭЛРО до сих пор не обзавелся электричеством и, соответственно, освещением и сигнализацией. Но спорить было бессмысленно, поэтому я расслабился и стал представлять себя поэтом Данте, которого тень Вергилия влечет в глубины неведомого.

Антураж, надо признать, соответствовал. Сначала мы миновали зал с разверстыми древнеегипетскими гробами и статуями забытых богов. Затем в Вавилоно-Ассирийском зале над нами нависли бородатые головы громадных человеко-быков, стоявших с распростертыми крыльями. Потом слабый свет ведущего нас фонарика проскользил по барельефам из дворца Ашшурнацирпала, испещренным клинописными знаками, прославляющими деяния древних царей.

Завершилось же наше торжественное шествие довольно неожиданно. Завернув куда-то за угол, мы переступили порог и внезапно из покоев ассирийского владыки шагнули в какой-то весьма обыденный коридор с кафельным полом, а из него – в комнатушку с обшарпанной колченогой мебелью, закупленной, похоже, в год, когда императорский музей был передан в ведение рабоче-крестьянского Совнархоза. К более раннему историческому периоду относился лишь громадный сейф, занимающий половину видимого пространства. Очевидно, революционные матросы не сумели извлечь из каморки этот предмет интерьера, украшенный царскими орлами и внушающий благоговение своими поистине чудовищными размерами.

В комнатушке горела настольная лампа под абажуром, и мы, наконец, смогли рассмотреть нашего проводника. Перестав прикидываться тенью отца Гамлета, он оказался сухоньким энергичным старичком академического вида с живыми глазками и бородкой в стиле наркома Луначарского.

– Присаживайтесь, – распорядился старичок, щедрым жестом указывая на жесткую деревянную кушетку, помнящую, наверное, еще декреты Ленина.

– Имени своего я называть не стану, – сообщил хозяин комнатушки, несколько картинно опершись на старинный фолиант, – тем более что при желании ваша организация легко его выяснит.

– Угу, – сказал я, пытаясь понять логику конспирации.

– Я согласился встретиться с вами, – напористо продолжил старичок, – по двум причинам. Во-первых, меня настоятельно просил об этом мой давний знакомый Андрей Иванович Старицкий.

– ?

– Это отец Семена, – шепнула мне на ухо Ленка. – Ну, того, очкастенького…

– А-а.

– И во-вторых, уже утром я уезжаю из страны с выставкой экспонатов нашего музея, так что в ближайшие полгода связать мое имя с вашими изысканиями будет затруднительно.

– Даже так?

– Именно.

– А вы нас ни с кем не перепутали? Мы, слава Богу, не физики-ядерщики и не компьютерщики, отвечающие за работу ядерного чемоданчика… Мирные литературоведы… К чему такой уровень секретности?

– Ну да, ну да… Но разве в последнее время с вами не случилось ничего необычайного?

– Необычайного? Если вы имеете в виду нечто типа высадки инопланетян, то нет, не случилось.

– О, разумеется, – академический старичок смущенно улыбнулся и потер лоб ладошкой. – Я не учел, что специфика вашей работы несколько отличается от привычного… Но все же. Не произошло ли с вами за последние дни чего-либо опасного и серьезно угрожающего жизни и здоровью?

– Вообще-то произошло, – вынужден был согласиться я. – Но какое отношение…

– Самое прямое, батенька, самое прямое!

– Вы хотите сказать, что…

– Уж поверьте специалисту! Рукопись, которую вы ищете, была сокрыта от людских глаз вовсе не случайно. Я могу назвать имена по меньшей мере трех выдающихся, талантливейших людей, чья насильственная смерть напрямую связана с тайной, содержащейся в этой рукописи.

– Помилуйте! Вы так об этом говорите, словно речь идет о каком-то манускрипте, способном вызвать демонов ада. Какое отношение может иметь к этому скромный литературный труд пусть даже и выдающегося поэта?

– Уверяю вас – самые жуткие демоны обитают вовсе не в аду. Во всяком случае, мне ни разу не довелось видеть человека, пострадавшего из-за адских созданий.

Но мы отклонились от темы.

Итак, сегодня я попросил вас прийти, чтобы сообщить две новости.

Первая: рукопись Пушкина, которую вы ищете, действительно существует, и это неоспоримый факт.

Вторая: тайна, которую эта рукопись содержит, способна и поныне произвести серьезные потрясения в умах. Так что вам придется соблюдать сугубую осторожность.

– Кхм, – кашлянул я довольно недоверчиво.

– Не перебивайте, – строго потребовал старичок. – Я занимаюсь исследованием творчества Пушкина уже более 20 лет и знаю, о чем говорю.

Итак, рукопись.

Факты свидетельствуют, что летом 1917 года внук поэта Григорий Александрович находился в своем имении в Лопасне (ныне это подмосковный город Чехов). Собираясь вернуться в Москву, Григорий Александрович попросил собрать ему кое-какие припасы. Маслице там, творожок, домашняя ветчинка и прочее в таком роде.

Перебирая затем продукты, он заметил, что все они завернуты в листы пожелтевшей бумаги, сплошь исписанной убористым почерком. Присмотревшись, внук опознал в надписях почерк деда и немедленно заинтересовался: откуда взялись листы?

Оказалось, что на чердаке находится несколько больших ящиков с тетрадями. Поскольку ящики стояли там давно, прислуга использовала бумагу для хозяйственных целей.

Немедленное изучение оставшихся неповрежденными листов показало, что они представляют собой подготовительные материалы А. С. Пушкина для «Истории Петра I». Всего сохранилось 22 тетради большого формата.

Музейный старичок гордо откашлялся и продолжил:

– Но как ящики попали на чердак, и почему о них все забыли?

Домашнее расследование скоро выяснило, что пушкинские тетради входили в состав библиотеки поэта. Наталья Николаевна, даже выйдя второй раз замуж, бережно хранила наследие первого мужа и при каждом переезде следила, чтобы ящики с записями не потерялись. Более того, когда в имении Ивановском, куда семья приезжала на лето, начался пожар, библиотеку выносили из огня прежде другого имущества. Вместе с книгами были спасены и ящики с тетрадями Пушкина. Позднее их перевезли в Лопасню. Но после смерти Натальи Николаевны они были забыты и оставались на чердаке вплоть до 1917 года.

– Выходит, что рукопись уже найдена? – не утерпела с вопросом Елена.

Старичок поднял указательный палец, призывая к тишине.

– Найдены были, – он покачал пальцем, добирая наше внимание, – подготовительные материалы. То есть черновики. Причем, судя по количеству тетрадей, весьма обширные. Литературоведы сообщают, что некоторые ключевые моменты истории Петра записаны у Александра Сергеевича подённо. То есть с указанием событий каждого дня.

– Эти черновики опубликованы?

– В настоящее время – да. Опубликованы и изучены.

Однако известно, что еще в 1836 году Пушкин искал издателя для своей «Истории Петра Великого». Стало быть, у него были не только черновики, но и чистовой вариант. Завершенный и готовый к печати…

– Куда же он делся?

– Вот здесь начинается самое интересное.