Текст книги "Тайна потерянной рукописи"

Глава 24.
Откровения врага

Задержанный Змицер находился в больнице следственного изолятора ФСБ и занимал там отдельную палату. Не такую приветливую, как у пострадавшего профессора Крестовского, но вполне достойно оборудованную.

– Мы бы не позволили допрашивать его в таком состоянии, – сказал строгий пожилой врач, посчитавший необходимым проинструктировать меня перед посещением. – Но больной сам настаивает. Тем не менее, постарайтесь максимально ограничить время общения и учтите, Змицер испытывает сильную боль.

– А обезболивающие? Не помогают?

– Видите ли, – врач вздохнул и снял очки. – Задержанный попросил не колоть ему сегодня морфийсодержащие препараты. Заявил, что при встрече с вами хочет иметь ясное сознание.

– Даже так…

– Именно. Так что поспешите.

В больничной койке, закованный в жесткий корсет, обеспечивающий неподвижность поврежденного позвоночника, задержанный отнюдь не выглядел злодеем. Сухощавый, бледный… Губы изогнуты, как от сильного страдания, виски запали, на лбу проступила обильная испарина… Я ощутил невольный укол жалости.

Хотя, если вспомнить с каким небрежением этот гражданин относился к жизням других людей… Причем, совершенно случайных, ни в чем не замешанных, просто оказавшихся вблизи зоны его действия…

Долго предаваться размышлениям мне не пришлось. Больной открыл глаза и посмотрел на меня с некоторым лихорадочным оживлением.

– Как я понимаю, – произнес он с заметным усилием, – искать рукопись вы не бросили.

– Нет.

– Так и думал.

– Вы хотели сообщить что-то по существу?

Змицер нашел в себе силы усмехнуться.

– Воспринимаете меня, как законченного негодяя… А я ведь хотел, как лучше. Пытался оградить… уберечь…

– Хороши попытки. На литературоведа Сикорина, который пришел к нам с идеей поиска рукописи, покушались трижды. Профессор Крестовский, к которому вы приезжали, представившись исследователем творчества Пушкина, в реанимации…

– Литературовед… Он же спецназовец, упертый как баран! Другому одного раза хватило бы… Профессору тоже сделали предложение, от которого не стоило отказываться. Но гордость… самомнение…

Дыхание больного сбилось, он замолчал, облизывая сухие губы.

– Дать вам воды? – спросил я.

Змицер взглянул искоса.

– Лучше возьмите меня за руку.

– Зачем?

– Это безопасно, я слишком слаб.

– Просто хочу понять зачем?

– А, так вы не знаете…

Он снова замолчал. Видно было, как на виске у него билась тонкая жилка.

Я взглянул на часы. Прошло уже три минуты, полезной информации получено – ноль.

– Вы знаете, как погиб Пушкин? – произнес Змицер, приоткрывая глаза.

– Да, на дуэли.

– Ему предложили умереть. Дали выбор: или он, или его жена и дети. В такой ситуации мужчина не колеблется. Дуэль была внешним оформлением его решения.

– Что же такого он написал в своей рукописи?

– То, что накопал в архивах. Ему предлагали остановиться, писать что-нибудь нейтральное… Любовь, цветочки… Но вы же русские все…

Он мучительно сморщился от терзавшей его боли и почти крикнул:

– Да возьмите же меня за руку!

Я поспешил протянуть ему ладонь, и он жадно стиснул ее влажными пальцами.

Минуты две прошли в тишине. Змицер молчал, но от моего прикосновения ему явно становилось легче. Непонятно почему.

Потом он заговорил снова:

– Пушкин выбрал смерть, но сумел спрятать рукопись. Поэтому с Гоголем ошибки не повторили. На этот раз писателю ничего не стали предлагать, а просто продемонстрировали к чему приводит упрямство.

– То есть Гоголя ЗАСТАВИЛИ сжечь 2-й том «Мертвых душ»?

– О нет, он сделал все добровольно. Сразу после того, как умерла женщина, бывшая его близким задушевным другом.

– Гоголь не был женат, – произнес я, мучительно напрягая память, чтобы вспомнить хоть что-нибудь из биографии писателя.

– Он был влюблен.

Змицер замолчал, борясь с болью. Потом продолжил:

– Сначала он пытался прятать рукопись. Предлагал ее то одному надежному другу, то другому… А потом внезапно, в три дня умерла Екатерина Хомякова, никогда прежде не болевшая. И вот тогда Николай Васильевич осознал цену своего наивного героизма.

– То есть, если бы Гоголь не сжег второй том «Мертвых душ», в его окружении продолжали бы умирать люди?

– Конечно. А разве бумага, с какими бы благими намерениями она ни была исписана, стоит человеческой жизни?

– Что-то невероятное вы говорите. Пушкин, Гоголь… В конце концов, они же не «Манифест Коммунистической партии» писали. Не призывали к немедленному свержению царизма и национализации собственности… Почему такая неадекватная реакция властей?

– Об этом лучше не знать. Никому.

Я был поражен. То, что утверждал Змицер, не укладывалось в рамки здравого смысла. Выходит, из-за какого-то литературного произведения (пусть гениального и достойного включения в программу школьного курса литературы) Николай I отдал приказ убивать ни в чем не повинных людей. Не страшась ни огласки, ни публичных обвинений в беззаконии? Странно. Противоестественно.

То есть царь, конечно, мог. Но зачем?!

Тут новая мысль посетила меня.

– А кстати, Змицер, если вы так сильно заинтересованы в том, чтобы рукопись Пушкина никогда не была найдена, зачем дали нам подсказку?

Больной сильнее сжал мою ладонь, за которую все время держался, как утопающий за спасательный круг и сказал:

– Я вам обязан.

– Чем?

Он отвел взгляд и прошептал что-то неразборчивое.

– Что?

Змицер застонал, отвернул голову к окну и забормотал.

Я наклонился почти к самому его лицу и сумел разобрать, что он лихорадочно и с запинками произносит текст на старославянском:

– И приносоша к нему всея болящия… И моляху Его… токмо прикоснуться вскрилию ризы Его… и елицы прикоснушася… спасены быша.

Я осторожно высвободил руку и вышел из палаты.

– Поговорили? – спросил врач, ожидающий за дверью.

– Он бредит.

Глава 25.
Часы, указывающие на клад

Пока я навещал задержанного злодея, мои соратники успели вдрызг разругаться. Ни по каким домам они не поехали, а втянулись в обсуждение и ныне пребывали в состоянии непримиримой вражды. Елена (девица опять прогуливала школу) категорически настаивала, что нам необходимо любым путем забраться в подвалы Сухаревской башни. И даже предлагала план, согласно которому мы ночью, гуманно обезвредив сторожа, приникаем в церковь и оттуда…

Ваня Зайкин считал, что это дико и безответственно, и настаивал на изучении часов, перемещенных в Коломенское.

Житейски опытный дядя Миша, пытаясь избежать ссоры, демонстративно извлек свои листы с материалами о Ломоносове и сделал вид, что погружен в чтение. Увы, попытка не удалась. Старший прапорщик был обвинен в уклонении от исполнения долга и получил плюхи с обеих сторон.

К моменту моего прибытия все трое сидели в кафе, пили остывший кофе и выглядели обиженными.

Но я не был расположен вникать в глубины психологии и всех подряд мирить-утешать. После посещения злодея Змицера, я сам находился в некотором смятении чувств и чувствовал себя не в своей тарелке. Поэтому просто сел и строго распорядился.

– Выслушиваю всех по очереди. Эмоции оставьте себе, мне нужны строгие факты и аргументация. Елена, ты первая.

Девица сосредоточилась.

– Так, первый аргумент: из всех уцелевших частей башни, подвалы – самые обширные. Поэтому вероятность найти что-то нужное именно там максимальна.

Теперь давайте вспомним, что именно мы ищем. В записке, Василия Смирнова, которую мы нашли в книге Вольтера в Болдино, значилось:

«Только человек русской культуры может знать.

Только он достоин знать.

Чтобы узнать, догадайся:

1. Кулибин. Баржа, идущая против течения за счет силы самого течения.

2. Ломоносов. Обнаружить атмосферу на Венере.

3. Нартов. Полушка Петра I.

4. Сухарева башня».

Рассмотрим по порядку: в башне действовала навигацкая школа, где преподавал Леонтий Магницкий, автор первого русского учебника математики. Именно этот учебник юноша Ломоносов изучил вдоль и поперек, после чего принял решение идти в Москву для продолжения учебы.

Таким образом у нас прослеживается связь между Сухаревой башней и Ломоносовым – Строчки 2 и 4 в записке.

Далее. В Сухаревой башне какое-то время находились мастерские Нартова99
  Нартов Андрей Константинович (1693—1756), российский механик и изобретатель. Построил оригинальные станки различных конструкций, в т. ч. токарно-копировальный и винторезный с механизированным суппортом и набором сменных зубчатых колес. Предложил новые способы отливки пушек. Изобрел скорострельную батарею из 44 трехфунтовых мортирок, оптический прицел.


[Закрыть], который изобрел гуртильный станок. Именно этот станок позволил изготавливать монеты привычного нам сейчас вида. Первой такой монетой стала полушка Петра I.

Именно такую монету профессор Крестовский нашел в ящиках с рукописями Пушкина. И это опять же хорошо перекликается с текстом записки. Связывает строки 4 и 3. По-моему, сказанного достаточно.

– Понятно, – подвел я итог. – Аргументация впечатляющая, но к сожалению, все это относится к башне, которая ныне не существует. Возможно, пробившись в уцелевшие подвалы, мы действительно найдем много интересного. Но не факт, что это будет связано с нашим делом. Теперь слушаем вас, Иван.

Зайкин при таком обращении расправил плечи и гордо поднял голову.

– Я считаю, что надо ехать в Коломенское и обследовать часы, – заявил он.

– Обоснуй.

– Во-первых, это самый доступный вариант. Во-вторых, я слышал легенду о Якове Брюсе и волшебных часах. Якобы он, чернокнижник и колдун, умел что-то делать с часовым механизмом, наделяя его необычными свойствами. И одни такие часы были изготовлены специально по заказу Мусина-Пушкина, отца того знаменитого Мусина-Пушкина, который обнаружил «Слово о полку Игореве».

– А он родственник Александра Сергеевича?

– Дальний.

– И какие же волшебные свойства часы обретали после переделки Брюса?

– Утверждают, что они начинали показывать места захоронения кладов.

Надо ли говорить, что последний довод стал решающим?

* * *

Итак, наш путь лежал в Коломенское. Туда, где хранились часы, некогда побывавшие в руках «волшебника» Якова Брюса и, по легенде, приобретшие способность указывать тайные клады.

Вообще говоря, кладоискательство – опасная профессия. Несть числа историям о том, что неосторожный исследователь потревожил заговоренное место и поплатился за то жизнью.

Или о том, что нечистая сила, охранявшая клад, прицепилась к удачливому копателю и отравила ему всю дальнейшую жизнь.

Мы уже имели некоторый опыт в обнаружении древних тайников, так что относились к подобного рода рассказам без насмешки. Было в этом нечто-то такое…

Но даже если полностью оставаться на рельсах материалистического реализма и не верить в сверхъестественное, следовало соблюдать осторожность. Злодей Змицер находился в больнице под присмотром врачей и охраны из ФСБ, но кто знает, сколько еще нанятых им подельников гуляют на свободе?

Кстати, мысль о подельниках стала одной из причин, по которым я не стал ругать сестрицу за школьные прогулы. Наоборот, я порадовался, что девочка с нами, под нашей охраной.

Итак, мы прибыли в Коломенское. Предполагаемая опасность слегка будоражила кровь, и на территорию дворцового комплекса царя Алексея Михайловича мы вступили, как мушкетеры. Отважные и готовые к любым неожиданностям.

Между тем, вокруг было мирно, солнечно и по-европейски чисто, как всегда бывает в местах, предназначенных для частого посещения иностранными туристами.

Мы сознательно не брали с собой лишних предметов, чтобы в случае каких-либо эксцессов руки были свободны.

Но непринужденной прогулки не получилось. Зайкин жаловался на простуду и потому в теплый день брел, нахохлившись и подняв воротник своего куцего пиджачка. А дядя Миша сразу при входе в дворцовый комплекс притормозил у лотка с сувенирами. И прежде чем я успел возмутиться, приобрел жуткого вида дубину с шипами, которую две бойкие продавщицы рекламировали, как истинно русское народное творчество.

– Ты хоть понимаешь, как мы будем выглядеть, когда с этакой дубиной вломимся в официальное учреждение? – вразумлял я.

– Племянник просил, – ответил дядя Миша так, словно это все объясняло.

– Чему учишь ребенка?

– А что? Народное изделие. В русских традициях.

– Ты бы еще ему автомат Калашникова купил. В русских традициях!

– У него есть.

– Прекрасно. Но пока мы на работе ты можешь, по крайней мере, не слишком размахивать этой штукой?

– Хорошо-хорошо, – не стал спорить старший прапорщик, и постарался взять свое приобретение таким образом, чтобы оно не выглядело угрозой для жизни окружающих.

Оторвавшись от сувениров, мы двинулись по дорожке, проложенной между ухоженных цветников, и метров через двести она вывела нас к архитектурной достопримечательности, явно относящейся к прошлым векам. После некоторого колебания мы идентифицировали сооружение, как «ворота». Это было каменное, прямоугольное в плане кирпичное строение с двумя арками. Арка побольше, предназначалась, видимо, для проезда гужевого транспорта, а та, что пониже и поуже – для прохода пешего люда. Наверху громоздилась крыша в том сказочно-луковичном виде, который у архитекторов имеет сложное и практически незапоминаемое название.

– И где здесь часы? – разочарованно вопросила Елена.

– Они на Передних воротах, – пояснил шмыгающий носом Зайкин.

– А это какие?

– Задние.

– Что-то как-то все шиворот-навыворот.

– Во времена Алексея Михайловича, Коломенское еще не было частью Москвы. Это было отдельное поселение. И знатные гости прибывали обычно водным транспортом. Поэтому главные ворота расположены на пути от реки. А эти предназначались для прислуги, доставлявшей во дворец продукты, веники, ведра и прочие скобяные товары.

– Тогда не будем здесь задерживаться.

Территория усадьбы была просторна. Но сразу за воротами к нам прицепился некий молодец, жаждавший подработки и потому предложивший нам услуги гида и путеводителя. Выглядел он как типичный младший научный сотрудник: худой, длинноволосый и слегка недокормленный. Поэтому мы не стали отказываться и осведомились о плате. Она оказалась приемлемой.

Получив из наших рук скромное вознаграждение, молодой человек тут же затараторил с частотой магнитофона, включенного на ускоренное воспроизведение:

– Новый дворец, строительство которого началось в 1666 году, соединил в себе все лучшее, чего достигла в те времена русская деревянная архитектура. Вероятно, это было самое прекрасное деревянное гражданское здание, построенное на Руси.

– А правда, что здесь был водопровод? – вклинился Зайкин, поймав момент, когда добровольному гиду потребовалось вдохнуть.

– Да. Любопытно отметить, что Версальский дворец, построенный примерно в то же время для короля-солнце Людовика XIV, водопровода не имел. Так же как и канализации. Поэтому просвещенный король никогда не оставался в Версале дольше пары месяцев. Он переезжал в другой дворец, чтобы дать придворным возможность очистить углы комнат и садовые аллеи от продуктов жизнедеятельности огромной дворцовой свиты и иностранных гостей.

– Как мило, – отметила Елена.

– Но в Коломенском водопровод был сделан из свинцовых труб, – продолжил экскурсовод с прежним задором. – Возможно, именно поэтому, царские дети рождались хилыми и имели признаки свинцового отравления. Федор Алексеевич, например, страдал от распухших ног и выпадающих зубов и потому процарствовал недолго. А следующий за ним Иван Алексеевич вообще с трудом держал головку даже в те моменты, когда на нее не давила шапка Мономаха.

– А как же Петр I Алексеевич?

– Сын второй жены Алексея Михайловича не жил здесь в детстве. Его мать, Наталья Кирилловна, став царицей, не стала отнимать прекрасный дворец у семьи своей предшественницы Марии Милославской, а скромно ютилась в Преображенском. Вот Петенька и вырос богатырем.

– Какая, однако, у царей веселая жизнь…

– И не говорите.

Без задержки пройдя мимо царского дворца, чем-то неуловимо напоминавшего декорации к историческому фильму (экскурсовод на короткое время просто онемел от такого пренебрежения к достопримечательности), мы увидели, наконец, высокий шатер Передних ворот. Под ним четко выделялся циферблат башенных часов.

– Вот! – заявила Елена с детской непосредственностью указывая пальцем на вожделенный предмет. – Вот то, что нам нужно.

– Часы? – уточнил экскурсовод, еще не справившийся с разочарованием по поводу нашего равнодушия к царским чертогам. Впрочем, он тут же взял себя в руки и затараторил с прежним энтузиазмом:

– Передние ворота были украшены огромными фигурами деревянных львов. Точное количество их неизвестно, так как до наших дней дошли только основания скульптур, найденные при раскопках. Но в воспоминаниях иностранных послов сохранились записи, что эти львы, обтянутые натуральными шкурами, могли поднимать головы, вращать глазами, а главное – время от времени издавали оглушающий рев.

Это удивительное произведение искусства было сконструировано мастером Петром Высоцким. Он придумал всю механику, а на втором этаже в помещении ворот соорудил специальную «Палату львиного рыка». Принцип звучания был тот же, что в музыкальном органе. Только здесь воздух проходил не через трубы, а через специальные вертикальные каналы, проложенные в недрах кирпичной кладки.

– Стоп! – сказала Елена, складывая руки крестом перед лицом энтузиаста. – Нас интересуют часы. Верно ли, что их привезли с Сухаревской башни?

– Ну да.

– А правда ли, что Яков Брюс в свое время что-то с ними сделал?

– Это вряд ли.

– Уверены?

– Абсолютно. Яков Брюс – современник Петра I. А эти часы изготовлены в XIX веке, то есть примерно на сто лет позднее. Но вообще, здесь, в помещениях Передних ворот есть выставка более ранних часов.

– Так, с этого места подробнее…

Экскурсовод тут же закатил глаза, набрал полную грудь воздуха и затараторил:

– Большой интерес вызывает единственная в России коллекция башенных часовых механизмов ХVI-ХIХ веков. Уникален механизм 1539 года, выкованный вручную мастером Семеном Часовиком. Это самый ранний датированный башенный часовой механизм русской работы.

– Погодите, – вмешался сумрачный Зайкин, придерживая у лица поднятый воротник. – Первый механизм… выкованный вручную… Это, конечно, очень интересно. Но у нас конкретная тема. Что-нибудь из здешней коллекции можно отнести к Сухаревой башне, к Якову Брюсу или хотя бы к Андрею Нартову, который в той башне тоже работал?

– Хм, – сказал экскурсовод и крепко взял себя ладонью за подбородок. – Вообще-то, во времена Нартова было принято любой механизм делать красиво. Станки Нартова имеют такое большое количество завитушек, фигурных прорезей и прочих декоративных элементов, что их можно считать художественными композициями на индустриальную тему.

– То есть нечто вроде металлической вазы, на которой можно еще и вытачивать болты.

– Примерно так. Хотя станки Нартова позволяли выполнять более тонкие работы, нежели нарезка банальных болтов. Один из станков, например, предназначался для вытачивания сложнейших рисунков («роз») на выпуклых поверхностях. Президент Парижской академии аббат Жан-Поль Биньон писал об этом: «Невозможно ничего видеть дивнейшего!»

– Ближе к теме, – потребовал Зайкин, строго постучав пальцем по тому месту на руке, где прежде носили часы. Видимо, хотел показать, что наше время ограничено.

– Собственно, если вам нужны творения Нартова, так они в Эрмитаже.

– Нет, – вмешался я. – Давайте вернемся к часам. Тем, которые привезены с Сухаревской башни. Имеется ли в них нечто необычное?

– Необычное? – задумался наш добровольный помощник. – Необычное… Хм…

Мы терпеливо ждали.

– Вообще-то…

– Ну!

– Вообще-то там был некий элемент, который сложно назвать декоративным, и уж совсем невозможно причислить к функциональным.

– Элемент невыясненного назначения?

– Именно. Сейчас, когда вы навели меня на мысль о Нартове…

Зайкин нетерпеливо запереступал на месте.

– Давай, давай, родной, не тяни…

– В общем, Нартов помимо прочего работал еще и оружейником. В частности, он изобрел оптический прицел.

– И?

– К часам с Сухаревой башни была прикреплена какая-то трубка. Наши сотрудники обнаружили место крепления.

– Что значит «место»? И почему они решили, что была прикреплена именно трубка?

– Ну, обнаружив отверстия для крепления какого-то приспособления, наши сотрудники… – в этом месте наш экскурсовод смутился и приятно порозовел. – Если честно, именно я заинтересовался отсутствующим устройством.

– И?

– В архиве удалось найти чертежи середины прошлого века. На них отчетливо просматривается некая трубка, ныне отсутствующая. Никто не мог понять зачем она тут. К часам эта деталь явно не имела никакого отношения… Но сейчас, когда я подумал… В общем, эта штука напоминает оптический прицел.

– Во как. И где она может быть в настоящее время?

Увы, наш экскурсовод смог только беспомощно развести руками. Чего вы хотите, полтора столетия прошло. Где теперь искать следы – неизвестно.