Текст книги "Тайна потерянной рукописи"

* * *

Первая градская больница, основанная еще при жизни Пушкина, по архитектуре удивительно напоминала музей или картинную галерею европейского типа. Возможно, потому, что деньги на нее выделил князь Д. М. Голицын, первым из российских высокопоставленных особ увлекшийся собирательством старинной живописи. Кстати, наследники князя содержали данное богоугодное заведение до 1917 года, то есть до поры, когда им срочно пришлось распродавать родовую коллекцию картин.

В общем, связь с искусством просматривалась. Но только для стороннего наблюдателя. Внутри же, как и в момент основания 200 лет назад, все были заняты сугубо утилитарными делами: больные коротали время, ожидая процедур и обеда, врачи и медсестры с деловито-озабоченным видом сновали взад и вперед.

Поскитавшись по длинным коридорам, я нашел нужную палату и наткнулся на непреклонный взгляд дежурного врача, который довольно категорично заявил, что мне следовало бы выбрать для визитов более подходящее время.

ФСБ-шное удостоверение не поколебало его решимости. Но для особо настырных медработник пояснил, что сейчас беседовать с больным невозможно, так как сознание у того спутанное, он никого не узнает и вообще бредит.

– Вот как? – заинтересовался я. – И на какую же тему он бредит?

Врач одарил меня еще одним неприязненным взглядом и сообщил, что возле больного неотлучно находится его дочь, которая на всякий случай фиксирует в блокнот все слова, которые удается разобрать.

– Очень разумно, – одобрил я. – А с ней можно пообщаться?

К этому никаких противопоказаний не оказалось, врач пожал плечами и позволил мне войти в палату.

С первого взгляда стало ясно, что профессор плох, но палата хороша. По карточке стандартного медицинского страхования такое оборудование не предоставляют.

Возле импортной кровати, обеспечивающей больному максимальный комфорт, на скромном табурете сидела дама в наброшенном на плечи белом халате и что-то записывала в миниатюрную записную книжку.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался я. – Лейтенант ФСБ Дмитрий Соболев. Мне поручено в кратчайшие сроки найти преступников и похищенные ценности. Если вы можете сообщить что-нибудь полезное для розыска…

Дама подняла голову. Профессия «искусствовед» (аристократичная, но скудно оплачиваемая) была просто-таки начертана на всем ее облике. Глаза выглядели покрасневшими. Либо не спала ночь, либо только что плакала, или, возможно, то и другое вместе.

– Простите, не запомнила вашего имени, – прошептала она.

– Дмитрий Соболев. Я…

– Ах да, разумеется.

Она отложила свои записи, покопалась в сумочке, извлекла носовой платок, и осторожно промокнула уголки глаз.

– Какой предмет из похищенного можно считать наиболее ценным? – несколько бестактно поторопил я.

– Вы знаете, коллекция миниатюр, которая была в том пропавшем ящике, важна именно своей полнотой. Для выставки собрали 150 гемм из фондов трех отделов музея: Отдела искусства и археологии Древнего мира, Отдела Древнего Востока и Отдела нумизматики. По этой коллекции можно проследить историю развития искусства резьбы по камню на протяжении почти шести тысячелетий. И если пропажу не вернуть, это будет невосполнимая утрата. Для всей мировой культуры.

– Ясно. А по размеру, как я понимаю, все экспонаты невелики? Можно спрятать в карман и вынести, верно?

– Варварство! Миниатюры нашего собрания требуют особых условий хранения и транспортировки.

– Да это понятно, – пробормотал я, размышляя.

В это время профессор беспокойно задвигался, приподнялся над подушкой и отчетливо произнес:

– Как зверка!

Дочь, как заботливая наседка, оберегающая цыпленка, мгновенно кинулась к нему на грудь и, неразборчиво приговаривая что-то ласковое, бережно уложила обратно.

– Что он сказал?

– Да он все время бормочет строки из Пушкина, – ответила «аристократка», продолжая осторожно придерживать обмякшего на подушках больного.

– У Пушкина есть что-то про зверька?

– Ну конечно! – на меня взглянули, как на умственно отсталого. – Это весьма известное стихотворение «Не дай мне Бог сойти с ума». Там в четвертой строфе есть строки:

«Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку как зверка

Дразнить тебя придут».

– Угу, – пробормотал я в некоторой растерянности. Ранее я как-то не подозревал, что в жизнерадостном творчестве Александра Сергеевича имеются подобные откровения. – А раньше профессор тоже Пушкина цитировал?

– Да. В основном, стихотворение «Странник», которое исследователи считают автобиографическим.

– Вы записывали?

– Да, вот можете посмотреть.

И дама бестрепетно вручила мне блокнот, исписанный довольно хаотично отдельными, бессвязными строчками. Рядом приводилась расшифровка. Видимо, заботливая дочь по памяти восстанавливала текст фрагментов, упомянутых бредящим профессором. Вот что я прочел:

 
«Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит».
 
 
«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —
Сказал я, – ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня».
 
 
«Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»
«Я вижу некий свет», – сказал я наконец.
«Иди ж, – он продолжал, – держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета»
 

– Ничего себе… – пробормотал я. – Вы уверены, что это действительно АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ стихотворение?

– Исследователи уверены. Не ожидали?

– Да, признаться… Но, собственно, я хотел спросить о другом. В последнее время возле вашего отца не появлялись какие-нибудь посторонние граждане? Дело в том, что в Париж собирали несколько ящиков с экспонатами. А грабители, похоже, знали какой из них самый ценный.

– Собственно, экспонаты отбирал не только мой отец. Я уже говорила, что миниатюры, например, хранились в фондах трех отделов…

– И все-таки?

Дама задумалась.

– Вы знаете, – сказала она довольно нерешительно. – Недели две назад с отцом действительно связывался некий исследователь. Ранее незнакомый. Но он не имел никакого отношения к сбору экспонатов для выставки.

– Продолжайте.

– Он прислал сообщение по электронной почте и просил о встрече.

– Профессор встретился с ним?

– Да. Я помню, он был очень оживлен и радовался, что появился новый энтузиаст, причем иностранец, изучающий творчество Пушкина.

– Вот как?

– Да. Но встреча оказалась неудачной. Отец не рассказывал, что произошло, но сделался очень расстроен. Кажется, он даже собирался звонить в милицию или полицию.

– Он позвонил нам. В ФСБ.

– Тогда вы, вероятно, знаете больше чем я.

– Не факт.

Мы помолчали.

– А сообщение в почтовом ящике не сохранилось?

Дама не успела ответить.

За дверью палаты я уловил какой-то неясный звук, как будто кто-то сдавленно всхлипнул, а потом что-то тяжелое сползло на пол.

– Тихо, – одними губами прошептал я встрепенувшейся женщине. И извлек из кобуры пистолет.

Глава 17.
Я становлюсь рецидивистом

Дверь приоткрылась, и незваный гость, на долю секунды застывший у входа, уперся взглядом в черное отверстие пистолетного ствола.

– Стоять! – приказал я.

Но было уже поздно. Демонстрируя великолепную реакцию, незнакомец, не завершив шага через порог, мгновенно развернулся и бросился прочь. Я кинулся следом.

Судя по всему, дерзким посетителем, пытавшимся ворваться в палату, был как раз тот владелец темно-синей «вольво», которого описывали, как человека неприметного и среднего по всем параметрам. Но убегал он вовсе не усредненно! Напротив, лавируя среди людей, стоящих и бродящих по коридору, незнакомец демонстрировал ловкость, достойную циркового акробата.

Я же не мог припустить за ним в полную силу, так как растревоженные его бегством граждане то и дело оказывались у меня на пути, и при этом растерянно озирались, недоуменно восклицали и размахивали руками, создавая одну помеху за другой.

Незваный гость, между тем, стремился уйти из больницы кратчайшим путем и напористо продвигался к большому окну в конце коридора. Наличие стеклянной преграды и тот факт, что мы находились на третьем этаже, его ничуть не смущали. Вооружившись попавшимся под руку стулом, он высадил стекло и рыбкой, в красивом стиле, нырнул в образовавшееся отверстие.

Не раздумывая, я проделал тот же маневр. Но уже в полете выяснилось, что мне повезло больше чем моему предшественнику. Он, рассчитав высоту этажа, сделал красивый кульбит, раскручиваясь в воздухе, чтобы коснуться асфальта вращаясь, перекатиться и тем самым погасить энергию падения. Но кто мог знать, что именно в этот роковой момент, притаившийся под стеной фургон «скорой помощи» начнет отъезжать от здания и подставит падающему жесткий задний сгиб своего прямоугольного кузова?

Я успел среагировать и выполнил трюк чисто. А беглец, не имевший времени для маневра, с размаху врезался в железный угол всей спиной. Так, что только позвоночник хрустнул.

Далее неудачливый прыгун, как часы на картине Сальвадора Дали, бесформенной массой сполз на землю. Когда я подскочил, он был в сознании, но взгляд стекленел, как у человека, испытывающего жесточайшую боль.

Я упал на колени и бережно взял умирающего за плечи:

– Где вещи из музея?

Он несомненно узнал меня и попытался что-то сказать.

– Давай, родной, скажи. Тебе они уже не понадобятся.

Беглец заметно напрягся, губы его дрогнули.

Я наклонился, практически прижав ухо к самым его губам.

– Не ищи, – тихо, как выдох, прошелестел слабый голос. – Не ищи рукопись.

– Понимаю. Где вещи из музея?

Неизвестный чуть заметно качнул головой. Было видно, что он собирает последние силы.

– Скажи, – убеждал я, не отнимая руки от его плеч. Казалось, что так между нами возникла ниточка, удерживающая его на краю жизни и сознания. – Внимательно слушаю.

– Цветок в руке.

– Что?

– Ашшур…

– Что?

– Насир… пала…

– Ашшурнасирпала?

Неудачливый беглец опустил веки в знак согласия. Дыхание его расслабилось и, кажется, он потерял сознание.

Я стоял на коленях, склонившись над ним в полном недоумении. И тут почувствовал, что кто-то крепкой рукой взял меня за плечо.

– Гражданин…

Я поднял голову и встретился взглядом с полицейским. Как, однако, быстро они прибыли на место происшествия!

– Он еще жив. Нужна помощь.

– Мы займемся этим.

Я встал и сделав два шага в сторону, принялся отряхиваться. Можно, конечно, спрыгнуть с третьего этажа на асфальт и не переломать ноги, но на одежду соприкосновение с жесткими поверхностями производит самое удручающее впечатление. Я был изрядно грязен, сквозь дыры на штанах светилась поцарапанная кожа, а лопнувший по боковому шву пиджак обнажил лямку плечевой кобуры.

– Пойдемте, – сказал полицейский, придерживая меня за локоть. – Вам нужно привести себя в порядок.

– Неплохо бы.

И тут второй страж порядка, который стоял чуть в отдалении, зафиксировал взгляд на моем лице.

– Слышь, Дубов, – сказал он, обращаясь к напарнику. – А не его ли фоторобот нам показывали сегодня на разводе?

Тот, кто держал меня за локоть, развернулся, чтобы взглянуть в упор.

– Оп-па!

– Смотри, у него оружие!

– А ну!

И вполне дружелюбное прикосновение стража правопорядка мгновенно перешло в болевой захват.

Кажется, становлюсь рецидивистом…

* * *

Высвобождать меня из узилища прибыло все мое подразделение, включая срочно поднятого по тревоге дядю Мишу и заполошно примчавшегося Зайкина. Прибыла также сестрица Елена, которой позвонили с просьбой привезти мне свежие штаны и рубашку.

Но, как ни спешили соратники, минут сорок мне пришлось пробыть в положении преступника, задержанного с оружием в руках. ФСБ-шное удостоверение не смягчило моей участи, так как его сочли за искусную подделку.

Тем не менее, время проведенное в полицейском участке, не было потрачено напрасно. Я сообщил, что прибыл к месту преступления на темно-синей «вольво», припаркованной в соседних дворах. Усиленный наряд полиции немедленно двинулся на розыски, и машину нашли. Это было приятно.

По водительскому удостоверению, спрятанному в бардачке, удалось установить личность гражданина, получившего в столкновении со мной тяжкие телесные повреждения. Им оказался подданный Польши Збигнев Змицер, у которого в Москве имелась съемная квартира, а так же зарегистрированный на его имя гараж… В общем, к моменту моей реабилитации и выхода на свободу с чистой совестью, в распоряжении полиции был уже целый список мест, где можно было искать похищенные в музее ценности.

– Я всегда чувствовал, что в тебе есть что-то криминальное, – оправдывался Ваня Зайкин в момент, когда я переодевал штаны в освобожденном для нас кабинете.

Виноватый тон эксперта-криминалиста объяснялся просто. Это же он требовал, чтобы в больницы к жертвам нашего расследования приставили полицейскую охрану. И если возле литературоведа в Склифе пост удалось установить мирно и обыденно, то в Первой градской больнице подъехавший наряд поспел как раз к моменту наших эффектных прыжков из окон. Последствия известны.

Когда, уладив все формальности, мы вышли из отделения полиции, Елена, сидевшая в запертой дяде-Мишиной машине, принялась махать нам ручкой. Девчонка истомилась. Сидеть взаперти ей было скучно, а выйти на простор московских улиц страшно. Как-никак она все еще числилась в розыске, как сообщница грабителя музеев.

– Куда теперь? – поинтересовался Зайкин, когда мы всей бригадой втиснулись в потертые недра битых жизнью «жигулей» и возились там, пристегивая ремни.

– В музей.

– Опять?!

– А где еще в Москве можно найти древнего Ашшурнасирпала, держащего в руке цветок?

– Хм… А ты уверен, что прыжок из окна прошел бесследно для твоего психического здоровья?

Глава 18.
Цветок в руке Ашшурнацирпала

В музей изобразительных искусств имени Пушкина тянулась агроменная очередь, хвост которой змеился едва ли не до выхода из станции метро Кропоткинская.

Выбравшись из машины, мы приняли праздный вид и пошли вдоль очереди, делая вид, что просто гуляем.

– Никогда не замечал в нашем народе, – проворчал Зайкин, – столь острой тяги к возвышенному.

– А как вы думаете, – вставила Елена, – в этой интеллигентской среде нас станут бить, если мы полезем без очереди?

Догуляв до входа в учреждение культуры, мы с облегчением обнаружили, что народ, оказывается, стремится не в музей, как таковой, а всего лишь в некоторые залы, где буквально накануне открылась выставка картин из Лувра. В рамках, так сказать, обмена духовными ценностями.

Поскольку мы на духовное не претендовали, нам беспрепятственно позволили протолкаться сквозь забитые людьми двери и, буквально через пару минут мы оказались в практически пустом зале Древних цивилизаций.

Здесь было возвышенно и прохладно.

Гигантские человеко-быки с распростертыми крыльями, которых накануне ночью мы едва могли различить во мраке, предстали теперь перед нами во всей красе.

– Ё-моё! – выразил общее мнение Зайкин.

Левая от входа стена была сверху донизу покрыта рельефами из дворца ассирийских царей.

Не знаю, какое впечатление производили на публику живописные полотна из Лувра, но здесь перед нами предстало искусство, чье воздействие на посетителей проверялось тысячелетиями. Глядя на эти изображения царя, каждый подданный мог воочию убедиться, что его владыка велик (значительно выше человеческого роста), могуч (мускулы бугрились, как бильярдные шары) и благороден (практически повсеместно его сопровождали крылатые гении-покровители).

Чтобы полнее охватить эти величественные рельефы, мы решили разделиться с тем, чтобы каждый мог сосредоточиться на своем участке стены. И тут нас подстерегла проблема. Боясь пропустить какую-либо важную деталь, мы подошли слишком близко и практически уперлись носами в обширную клинописную надпись, широким потоком проходящую через все изображения.

– Ё-моё, – простонал Зайкин, представив на миг, что его заставят читать и расшифровывать все эти значки, похожие на отпечатки лапок какого-то вымершего насекомого. – Неужели кто-то в состоянии понять этот текст?

– Да, – неожиданно раздался голос со стороны.

Мы обернулись и увидели простую русскую женщину, одетую в блеклую форму смотрительницы зала.

– Был у нас исследователь, – спокойно продолжила сотрудница музея, – который двадцать лет жизни посвятил изучению этих знаков. Он их все распознал, составил словарь и прочел все, что здесь написано.

– Что было потом?

– Он отправил все материалы в Лондон. В Британский национальный музей. Там ведь самые лучшие специалисты, верно?

– И что?

– Ему никто не ответил. Компьютеров тогда не было, все материалы писали от руки… В общем, из Англии ничего не вернулось, а повторить результат профессор не смог, потому что за двадцать лет, в течение которых он разбирал эти знаки, он практически ослеп. В общем, бедняга так и умер, непризнанный и никому не известный… А его работы пропали.

– Почему же он не сделал копии? – сочувственно произнесла Елена.

– Каким образом? Ксероксов и принтеров тогда не было, а вся копировальная техника находилась под контролем КГБ.

– Какой ужас! А на машинке перепечатать?

– Невозможно. Там почти половина текста состояла из иероглифов.

– А не подскажете ли, – вмешался я, не желая терять время на посторонние разговоры, – что означает фраза «Цветок в руке Ашшурнацирпала»?

– Цветок? – задумалась женщина. – Вообще-то, цветок есть. Только не в руке, а НА руке.

– Ну-ка, ну-ка, – оживился дядя Миша, который до сих пор казался сонным и малоактивным. – С этого места подробнее.

Скромная женщина сделала приглашающий жест и тем самым предложила нам обратить взоры на центральный, самый большой рельеф композиции.

– Церемониальная сцена, представленная здесь, – сказала она, – у специалистов числится под названием «Царь Ашшурнацирпал с чашей в руке в окружении гениев и придворных».

– Похоже, в гениях тогда недостатка не было, – отметил Зайкин. – Не то, что сейчас.

– Все фигуры представлены в едином стиле, но, посмотрев внимательнее, мы заметим, что на запястьях царя имеются характерные изображения в виде цветка. Точно такие же цветы украшают запястья божественных крылатых существ – гениев. Возможно, это символ божественного происхождения владыки Ассирии.

Фигуры людей, находящихся в непосредственной близости от царя, таких знаков не имеют. Но в удалении, справа, мы видим вооруженного юношу, который держит жезл. И на нем – точно такой же цветок, как у царя.

– Действительно, – радостно воскликнула Елена. – А что это означает?

– Можно предположить, что таким образом художник отметил наследника престола. Он не принадлежал к ближайшему окружению монарха, но на роль наследника царь выбрал именно его.

– Ага! А цветок, значит, символ передачи наследства?

– Вероятно.

– Очень интересно, – восхищенно поблагодарила Елена, озаряя скромную служительницу сияющим взором.

Зайкин наоборот сделал пресное выражение лица.

– Что-то я не пойму, – проскрипел он неприятным голосом, – какое отношение это имеет к нашему делу?

– Ну как же… цветок – означает наследство. А мы ведь как раз и ищем наследие нашего великого поэта. Разве нет?

– Могу сказать так: музей этот открылся 1912 году, то есть даже не в том веке, когда погиб Пушкин. Стало быть, видеть эти барельефы в Москве поэт никак не мог. Кроме того, на пояснительных табличках здесь значится, что это не подлинные скульптуры из дворца царя, а тщательно сработанные копии. Это означает, что в них ничего спрятано быть не может. И вообще я не понимаю, какое отношение может иметь этот царь с язык-сломаешь-каким именем, живший бог знает когда, к Александру Сергеевичу, который практически наш современник. Откуда вообще эта информация про цветок, про руку?

– Ну, – пожал я плечами, – мне об этом сказал наш преследователь. Тот, который ездил на темно-синей «вольво».

– По-моему, он хотел ввести тебя в заблуждение. Или просто посмеялся над тобой.

– Вообще-то ему было не до смеха.

– Ну не знаю, – сказал Зайкин и с гордо-неприступным видом скрестил руки на груди.

Дядя Миша кашлянул.

– А я, кажется, припоминаю, – сказал он, – что видел где-то похожий цветок. Точнее рельефное изображение такой формы.

– Да?

– Э-э… вроде бы, если не ошибаюсь…

– Ну не тяни, родной!

– Да! Это было в музее Востока. Там я видел деревянную скульптуру Будды, сидевшего в позе лотоса.

– Теперь еще и Будда! – возмутился Зайкин.

– Так вот, у Будды в центре ступней, – хладнокровно продолжил дядя Миша, – красовались точно такие же ромашки.

– И что это значит?

– Центр ступни – это вход энергетического канала.

– Точно! – возликовала сестрица Елена. – Суммируя все, что мы здесь узнали, получается, что цветок отмечает вход, за которым спрятано наследство.

Ваня Зайкин закатил глаза.

– Действительно, это довольно спорно, – признал я. – Пушкин, конечно, путешествовал по России, но дальше Урала на восток не ездил. Так что Будда…

– При чем здесь Будда! – закричала девчонка, вызвав неодобрение служительницы зала. – Я видела точно такой цветок, когда мы ходили в музей-квартиру Пушкина на Арбате.

– Где?! – разом воскликнули мы.

– В месте, которое вполне может оказаться замаскированной шкатулкой с секретом.