Текст книги "Тайна потерянной рукописи"

Глава 14.
Гражданин с необычным акцентом

Для допроса задержанных требовалось доставить в то отделение полиции, которое завело на них уголовное дело. То есть конкретно в то, откуда я несколько часов назад злодейски бежал. Понятно, что идти туда не хотелось. Просто из скромности. Поэтому я поручил все заботы укоризненно вздыхавшему старшему прапорщику, а сам на такси поехал домой спать.

Наутро, когда мы все собрались в нашем конторском закутке, Зайкин выглядел до неприличия бодрым, я время от времени зевал, а дядя Миша, который даже не успел переодеться после бессонной ночи в казенном заведении, был мрачен и хмур, как ноябрьская непогода.

Желая подольститься, я заварил в общественной кофеварке хороший домашний кофе и поставил бодрящую чашечку перед пасмурным ликом старшего прапорщика. Тот молча выпил, жестом потребовал добавки, глотнул еще из свежей порции… И, о чудо, сурово сведенные брови его разошлись, черты лица смягчились. Родной наш дядя Миша глубоко вздохнул и сказал:

– Ну что же, давайте начинать.

– Папку удалось вернуть? – бестактно поторопил я.

– Удалось, – коротко ответил старший прапорщик и снова приник к чашке с кофе.

– Дядь Миш, ну не томи…

– Какую папку? – завертел головой проспавший все события Зайкин. – О чем вы говорите?

– Нате вот, – старший прапорщик выложил на стол диктофон.

– А что тут?

– Запись допроса двух гавриков с откушенным ухом.

– Ребята! – заверещал вконец заинтригованный Зайкин. – Да объясните же!

– А нечего по ночам дрыхнуть!

Дядя Миша, не отвлекаясь на пустяки, порылся в своей объемистой сумке, извлек фотоаппарат и, весомо положив его передо мной, сообщил:

– Папка осталась в полиции как вещественное доказательство. Но все ее материалы я переснял. Так что смотрите, читайте… А мне полагается отгул. Так?

– Да-да, конечно, отдыхайте, товарищ, – охотно согласился я, торопя эксперта-криминалиста развернуть аппаратуру. – Спасибо за службу!

* * *

Допрос укушенных правонарушителей был долгим и, по большей части, бестолковым. Задержанные отнекивались, препирались, но против мастеров полицейского дела оказались бессильны и, в конце концов, раскололись. Вкратце их показания сводились к следующим пунктам:

1. Некий гражданин среднего роста, возраста и телосложения, приехавший на темно-синей «вольво» (!), нанял их для того, чтобы следить за нами. (То есть за мной, дядей Мишей и Ваней Зайкиным). Во избежание путаницы, неизвестный вольвовладелец выдал наши фото в нескольких ракурсах. Фотографии были сделаны в то время, когда мы оказывали помощь пострадавшим в ДТП на автобусной остановке. (То есть этот гад следил за нами с самого начала).

2. Усредненный гражданин распорядился, что если в процессе слежки обнаружится, что у нас в руках имеются какие-либо папки, портфели и другие предметы, похожие на вместилища документов, их необходимо отнять и доставить вольвовладельцу. За вознаграждение.

3. Из особых примет гражданина, разъезжавшего на темно-синей иномарке, задержанные смогли указать только одну. Оказывается, этот автолюбитель, внешне неотличимый от среднестатистического москвича, имел небольшой, едва уловимый акцент.

Укушенные правонарушители долго пытались сформулировать, в чем именно заключалась неправильность речи их нанимателя. Слова он не коверкал, падежи и окончания использовал правильно, фразы строил естественно. Но было что-то такое, что все-таки свидетельствовало о нерусскости гражданина, разъезжавшего на «вольво».

После долгих наводящих вопросов и мучительных попыток обозначить словами трудноуловимую особенность странной речи, нарушителям все-таки удалось сообщить, что именно привело их к мысли об акценте. Оказывается, дело было в мелодике. Чисто и безошибочно выстраивая фразы, вольвовладелец повышал и понижал интонацию не в тех местах, где это сделал бы коренной русак.

В совершенстве освоить русскую речь, и при этом делать ошибки в интонации… Это могло означать только одно: неизвестный гражданин изучал наш язык очень тщательно и у хороших учителей. Но не в России.

Крайне интересные выводы следовали из этого наблюдения.

Глава 15.
Что содержалось в папке?

Пока я слушал сбивчивую и довольно беспорядочную запись допроса задержанных, эксперт Ваня сбегал в лабораторию и на листах А4 распечатал переснятые дядей Мишей документы из папки музейного Вергилия. Получилась довольно объемная кипа бумаг, которые мы и принялись изучать.

Текст был оформлен в форме диалога двух пушкиноведов-любителей, имена которых первоначально никак не были обозначены. Первый собеседник отличался более глубоким изучением предмета, второй восполнял недостаток знаний энтузиазмом и большой любовью к творчеству Александра Сергеевича. Вероятно, они беседовали под диктофон либо в присутствии третьего лица, которое потом скрупулезно фиксировало эти страстные речи при помощи печатной машинки. Причем рвение третьего лица, никак не проявившего себя в диалоге, было столь велико, что оно сочло нужным отмечать кое-где эмоциональное состояние говоривших.

Тексты выглядели так:

«Первый собеседник:

В результате заступничества Карамзина, бывшего официальным царским историографом и к заступничеству вообще говоря не склонного, Пушкина после написания «Руслана и Людмилы» не сослали в Сибирь, а отправили в распоряжение наместника Бессарабии. Энциклопедия сообщает, что перед высылкой он обещал не писать «против правительства» и слово свое сдержал.

Второй:

То есть предполагается, что «Руслан и Людмила» – это нечто, направленное «против правительства»?

Первый:

Похоже что так. Как ни парадоксально. Далее литературная карьера Александра Сергеевича развивается успешно, однако к 1823—1824 годам Пушкин приходит к кризису. «Мотивы разочарования, близкого к отчаянию», – указывает энциклопедия Кирилла и Мефодия. Опала не соответствовала характеру нашего «солнечного гения». Он привык к другой жизни. Каков же выход? Вы, конечно, помните, что это время – фактически канун восстания декабристов. Пушкин был своим в их среде. И в то же время, опять-таки по сведениям из энциклопедии, «склонялся к примирению с действительностью» и «надеялся на монаршее прощение». Каким образом? Этот вопрос остается у литературоведов без ответа.

Вообще говоря, вариантов изменения ситуации у Пушкина было три: первый – примкнуть к восстанию и стремиться улучшить жизнь не только свою, но и всей страны. Второй – бегство за границу (есть сведения, что Пушкин готовился к этому). И третий – сделать нечто такое, за что царь всемилостивийше простил бы его.

Второй собеседник (заметно разгорячившись):

Вы не можете обвинять его в этом! Да, Пушкин не был на Сенатской площади. Но на допросе он гордо отвечал царю, что если бы был 25 декабря в Петербурге, то присоединился бы к восстанию.

Первый:

Отвечал гордо… Но вы ведь знаете, что Александр Сергеевич готовился нелегально прибыть в Петербург, и лишь в последний момент переменил планы. Тут какая-то неувязка, вам не кажется?

Нет.

А давайте рассмотрим это подробно. Итак, тайные общества передового дворянства («декабристами» их назовут позднее) жаждут изменить уклад жизни в стране к лучшему. Изменить путем введения конституции, смягчения нравов, провозглашения идеалов Великой французской революции и так далее. Изначально ни о каком выходе на Сенатскую площадь речь не идет. Царю Александру в 1825 году исполнилось 48 лет – он был еще вполне крепок, бодр, никто и предположить не мог, что с ним случиться что-то печальное…

О, мне известна версия, что Александр вовсе не умер в Таганроге, а просто…

Да-да, но сейчас мы говорим не об этом. Не будем отвлекаться от темы.

Словом, царь бодр, подданные полагают, что ему еще править и править. И Пушкин из своей деревенской ссылки собирается ехать в столицу. Спрашивается, зачем?

Второй собеседник (несколько неуверенно):

– Чтобы примкнуть к восстанию?

Ни о каком восстании речи пока нет. В тайных обществах все лишь на уровне разговоров и намерений. События на Сенатской площади произошли внезапно. Когда один император умер, а второй – Константин, которому и армия, и чиновники уже спешно присягнули, неожиданно отрекся от престола в пользу Николая. То есть создалась ситуация междуцарствия, когда один наследник уже отрекся, а второй еще не успел принять власть.

Все историки в один голос подчеркивают, что восстание было плохо подготовлено, так как произошло внезапно. Потому что так сложились обстоятельства, и заранее этого никто предвидеть не мог.

Значит, сборы Александра Сергеевича в Санкт-Петербург в декабре 1825-го имели какую-то другую цель. Какую?

И ведь он поехал, но уже с дороги внезапно вернулся. Почему? Не потому ли, что достоверно узнал о смерти царя, аудиенции у которого хотел добиться?

Это инсинуации! Андрей Иванович, только наша давняя дружба…»

Оп-па, – отметил я про себя. Выходит, одним из беседующих является некий Андрей Иванович. Уж не Старицкий ли? Не отец ли нашего очкастенького Семена? Возьмем на заметку.

Между тем диалог продолжался:

«Первый собеседник:

Вы правы. Судить о мыслях и намерениях кого бы то ни было некорректно. Однако, абсолютно точно известно, что в конце концов аудиенция у царя состоялась. Пусть не с Александром, но с Николаем Пушкин все-таки встретился. Каковы же были последствия?

Второй (оскорбленно):

Пушкина привезли к Николаю из ссылки! И не на встречу, а на допрос, под конвоем. И ставить эту аудиенцию в вину Александру Сергеевичу…

Хорошо-хорошо. Так каковы были последствия? Оказывается, результатом стало «взаимное признание».

Царь взял на себя цензуру пушкинских стихов!

Да. И давайте посмотрим, что нам дальше сообщает энциклопедия (зачитывает вслух): «Отдавая должное преобразованиям Николая, Пушкин сохранил верность друзьям. Это было не двурушничество, но стремление занять государственную позицию: свободные, доверительные отношения с царем давали возможность творить добро, в частности, бороться за амнистию декабристов».

Второй голос (почти кричит):

Но это не было двурушничеством!

Верно. Это были свободные, доверительные отношения с царем. Не странно ли? Опальный поэт (Пушкина привезли на аудиенцию из ссылки), чьи «возмутительные стихи знала вся грамотная Россия», после встречи с царем, который, не дрогнув повесил пятерых лидеров восстания, получает не только освобождение, но и особые отношения с государем. Он становится царским эмиссаром.

Ну вы скажете…

Он ездит по разным городам, изучает архивные документы… Некоторые из них были секретны, но Пушкин обладал особыми полномочиями. Не случайно в Нижнем Новгороде его приняли за секретного правительственного ревизора. (Потом он подарил этот сюжет Гоголю.) За казенный счет ездил он и на Урал собирать сведения о Пугачевском бунте. С чего вдруг такое доверие? Тема-то весьма засекреченная – Пушкин сам пишет, что «дело о Емельяне Пугачеве считалось важной государственной тайной».

Второй голос (беспомощно):

А в Нижнем Новгороде он тоже материалы по Пугачеву собирал?

Вполне возможно. Пугачев ведь шел на Москву. И лишь регулярные войска под личным командованием Суворова смогли остановить его.

О Боже».

На этом первый текст заканчивался. Впрочем, второй был явным его продолжением. Вот что я прочел дальше:

«Первый собеседник:

– Итак, мы остановились на том, что царь, жестоко расправившись с восставшими, в то же самое время необъяснимым образом меняет гнев на милость по отношению к Пушкину. Не только не ссылает в Сибирь, как было сделано с декабристами, но, напротив, приближает к себе, устанавливая особые доверительные отношения.

Второй собеседник:

Николай был не глуп. Он понимал, что одними репрессиями свободолюбивого движения дворянства не подавить. Он хотел привлечь на свою сторону духовного лидера передовой молодежи.

Верно. Хотел и привлек. Летом 1826 года, вскоре после аудиенции у царя, Пушкин пишет в стихотворении «Стансы»:

«В надежде славы и добра/Гляжу вперед я без боязни:/Начало славных дел Петра мрачили мятежи и казни».

То есть, Петр, мол, тоже начинал с крови, но был, тем не менее, просвещенным правителем. И заканчивается это стихотворение пожеланием Николаю:

«Семейным сходством будь же горд/Во всем будь пращуру подобен: как он, неутомим и тверд,/И памятью, как он, незлобен».

История эта мне напоминает посвящение макиавеллиевского «Государя» очередному правителю дома Медичи. И там и тут, вслед за литературным произведением следует прощение, возвращение из ссылки и получение должности при дворе. Единственное отличие: Макиавелли ко времени прощения был стар, а Пушкин – молод.

Да. И Макиавелли получил аудиенцию и прощение после того, как преподнес «Государя», а Пушкин написал цитированные вами «Стансы» после встречи с Николаем, после прощения.

Первый собеседник (после некоторой паузы):

Я не о «Стансах». Мы не рассмотрели вопрос: а зачем, собственно, Пушкин нелегально собирался в Петербург в декабре 1825-го?

Ну, вероятно, в революционной среде… какие-то предчувствия надвигающегося…

Сомнительно, но предположим. В таком случае нелегальная поездка ссыльного поэта, по существу побег, была довольно рискованным предприятием, вы согласны? Тем более в период революционного брожения, в предчувствии надвигающегося… и так далее… Я правильно излагаю?

Ну, в общем, да.

Итак, опасность. Речь могла даже идти о жизни и смерти.

Вполне могла. Но Пушкин не побоялся!

О да. И вот в этом высоком духовном накале, готовясь, так сказать, положить жизнь на алтарь Отечества, Пушкин за два дня, 13 и 14 декабря 1825 года, пишет «Графа Нулина». Никаких там «Любви, надежды, тихой славы, недолго тешил нас обман…». Нет! «Смеялся Лидин – их сосед, помещик двадцати трех лет». С такими прибаутками на смерть не идут. Разумно предположить, что причина была другая. Например, Пушкин собирался преподнести царю только что законченного «Бориса Годунова».

При чем здесь?..

При том, что в этой драме царь Борис – ярый враг и гонитель рода Романовых – предстает как узурпатор и мучимый совестью детоубийца. «И мальчики кровавые в глазах» – это вам каждый школьник процитирует.

Пушкин создавал литературное произведение, а не диссертацию по истории. Его интересовала внутренняя драма человека.

– Ну да, ну да… Он ее исследовал, после чего назвал себя сукиным сыном. Довольно необычное выражение восторга, не так ли?»

* * *

– Что скажешь? – спросил я, дождавшись, когда эксперт Ваня дочитает свой экземпляр этого же текста.

– М-м… Такое впечатление, что их слушал и писал кто-то из нашей службы.

– Я не об этом. Что ты думаешь по поводу содержания?

– Ну, э-э… Похоже, первый из собеседников не слишком любил Александра Сергеевича.

– Обоснуй.

– Фактически, он обвиняет его в предательстве. То есть пока декабристы писали Конституцию, думали, как изменить систему управления страной, а «Якушкин… молча обнажал цареубийственный кинжал», Пушкин решил «пойти другим путем». Не революция с неизбежными кровавыми жертвами и неизвестным результатом, а переориентация уже существующей власти в сторону большей человечности.

– Понятно. Царизм с человеческим лицом.

– О, конечно. Царизм с человеческим лицом в твоем понимании нонсенс. А революция? Она достаточно гуманна?

– Ну-у…

– Кстати, о героях-декабристах, положивших жизни на алтарь Отечества. Как известно, пятерых лидеров восстания повесили, 121 дворянин был предан суду, причем далеко не все из них в итоге отправились на каторгу. Но их память мы чтим, перед подвигом преклоняемся…

А известно ли что-нибудь о судьбе солдат, которых декабристы вывели на Сенатскую площадь? Несколько полков были уничтожены там поголовно, залпами картечи в упор. И что мы о них знаем? Кто-нибудь может назвать хоть одно имя рядового, из которых ни один, даже перед лицом неминуемой смерти, не пытался бежать? Может, кто-нибудь помнит хотя бы их точное количество?

– М-м-м… помнится, счет шел на тысячи.

– Ага. А теперь вернемся к Александру Сергеевичу.

– Ну-ну-ну-ну…

– Итак, летом 1826 года его под конвоем привозят к новому царю. Что предлагает ему Николай?

Он говорит: ты хочешь улучшить жизнь в России? Сделать ее великой державой? Я хочу того же самого. Я хочу передать детям не третьеразрядную страну с окраины Европы, а могучее передовое государство. Наши цели совпадают. Почему же мы должны драться друг с другом? Не разумнее ли действовать заодно?

Ты хочешь служить Отечеству своим пером? Отлично. Открываю тебе доступ в архивы. Готов оплачивать командировки для сбора материалов для твоих трудов по русской истории. Действуй!

– Ну да, – согласился я. – А Пушкину только-только исполнилось 27 лет. Он молод, полон надежд, желаний. И открывающиеся перспективы: близость к трону, возможность советовать царю! Кто бы устоял?

Ответить Ваня не успел. Под потолком ожил динамик селекторного вызова и повелел:

– Все на совещание к генералу. Срочно!

На совещании мы узнали, что в Москве, оказывается, появился опаснейший грабитель-профессионал. Который работает на каких-то иностранцев и, обладая выдающимися уголовными навыками, вскрывает музеи, как консервные банки. А будучи задержан, уходит из отделов полиции, как из собственной спальни.

Последнее совершенное им преступление является дерзким, вызывающим и наносит серьезный урон международному престижу страны. Согласно только что поступившей оперативной информации, накануне ночью похищена часть ценнейших экспонатов, которые музей изобразительных искусств имени Пушкина планировал вывезти на выставку в Париж. Руководитель делегации музейных работников профессор Крестовский, узнав о происшествии, получил сильнейший сердечный приступ и в настоящее время находится в Первой градской больнице.

Сотрудники уголовного розыска, оперативно задержавшие двоих негодяев, но не сумевшие удержать их главаря, прислали, тем не менее, ориентировку, содержащую подробнейшее описание беглого преступника и его фоторобот.

Надо ли объяснять, что присланные приметы в точности соответствовали данным моей скромной персоны?

– Бандит должен быть пойман, музейные ценности – возвращены, – заявил генерал, глядя на меня и на ориентировку с отвращением. – Срок вам на это – сутки!

Глава 16.
След ведет за границу

– Подрабатываешь по ночам? – поинтересовался Зайкин, когда мы вернулись в нашу каморку, и он разложил на столе бумаги, полученные от руководства.

Трудно было что-либо отрицать в момент, когда с распечатанных во весь лист фотороботов на меня смотрела собственная физиономия.

– Но хоть дело-то выгодное? – не унимался Ваня.

– Заткнись.

– Понял. Что делать будем?

– Во-первых, сядь и давай составлять план.

– Ну, ты прям растешь над собой.

– Сказал же заткнись. Времени в обрез.

– Весь внимание…

Зайкин уселся на свой стул и воззрился на меня, как древнеегипетский писец на обожествленного фараона. Я тоже сел и раскрыл свежий блокнот. Компьютеры компьютерами, но мне лучше всего думается, когда я могу почиркать ручкой по бумаге.

– Итак, для того, чтобы вернуть музейные ценности, мы должны найти организатора похищения. То есть владельца темно-синей «вольво», говорящего с иностранным акцентом.

– Откуда информация?

– От полиции, вестимо. Не отвлекайся.

– Ты думаешь, это та самая «вольво», которая преследует нас повсюду?

– Да. И надо проверить, не зарегистрирована ли она на иностранца.

– Что, след ведет за границу? – озаботился Зайкин.

– Ведет. В любом случае надо звонить в ГАИ.

Зайкин пожал плечами и сделал пометку в ноутбуке. В отличие от меня, он предпочитал электронные носители информации.

– Дальше?

– Теперь давай попробуем составить полную картину происходящего.

Итак, в первый день, когда мы только-только узнали, что существует некая потерянная рукопись Александра Сергеевича Пушкина, нашего друга-литературоведа попытались убить. Причем довольно зверски и, потенциально, с большим количеством жертв. К счастью, мы смогли несколько смягчить последствия.

Во второй день, когда мы отправились в Болдино, дядя Миша заметил, что за нами следит некая темно-синяя «вольво». Мы не приняли его слов всерьез, но на обратном пути попали в зону лесного пожара.

– Думаешь поджог?

– В любом случае снова могло быть множество жертв, вплоть до того, что поселок стерли бы с лица земли.

– Слушай, это прям монстры какие-то получаются. Тебе не кажется?

– На третий день… точнее, в ночь накануне третьего дня, – я не отвлекаясь продолжал рассуждения, – мне домой звонит профессор Крестовский и, не называя своего имени, приглашает придти в музей, где тайно вручает папку с документами о Пушкине. На выходе из музея на нас нападают и похищают папку.

– Выходит и здесь следили?

– Выходит. Но не лично. Как и в первом случае, неизвестный организатор нанял двух отморозков, которые знали только то, что им поручено напасть и отнять.

– Но они хотя бы видели нанимателя?

– Видели и пытались описать. И хотя приметы крайне усредненные, этого устроителя вселенских пакостей мы должны отыскать в первую очередь.

– Понял, – четко ответил Зайкин, сделал в компьютере вторую пометку и заметно задумался.

– Искать будем через машину, – намекнул я. – Звони в ГАИ, чего ждешь?

– Да сделаю, – вяло отреагировал наш эксперт, пребывая в своих мыслях. И добавил: – Думаю, ты упускаешь важный аспект.

– Да?

– Если наш неизвестный похититель действительно такой монстр, каким ты его рисуешь, то в больницы к литературоведу и к профессору нужно немедленно ставить охрану. Парень не производит впечатление человека, останавливающегося на полпути.

– Черт, верно. Давай звони, а я прямо сейчас еду к профессору. Похоже у него уже было столкновение с неизвестным. Не случайно же он звонил мне ночью и приглашал на встречу, шифруясь, как Штирлиц в коридорах имперской канцелярии.

– Езжай, все сделаю. Кстати, не забудь взять оружие.

– Да, противник наш крови не боится, – пробормотал я, вытаскивая связку ключей от оружейного сейфа.

– И действует не в одиночку. Так что теперь предлагаю носить пистолет постоянно.