Текст книги "Тетя Маша Крокодил"

Семейная традиция

Семья Бородкиных к встрече Нового года подготовилась по сложившейся традиции основательно. Закупили загодя они все, что, по их мнению, полагалось иметь на праздничном новогоднем столе: три бутылки хорошей водки, две жирные крупные селедки, увесистый пакет куриных американских окорочков, пельмени в изобилии, с расчетом на застолье с гостями и на предполагаемое похмелье. Заготовки на салаты томились в холодильнике в ожидании праздника. Заветная бутылка шампанского отливала зеленью в углу под лавкой. Ей места с непривычки как-то не нашлось, гостья она непостоянная, посещала дом Бородкиных лишь на Новый год, поэтому хозяйка Ольга Александровна, помыкавшись с большой бутылью, определила ее в столь, казалось бы, неприглядное место.

Гостей предвиделось немного. Праздник как никак семейный, пригласили лишь самых близких: дочь Марину с зятем Евгением и пятилетней внучкой, да двоюродную сестру хозяина Николая Алексеевича Наталью, оказавшуюся проездом в их городе. Первостепенной гостьей ожидалась теща – Марья Петровна. Она длительное время не переступала порога дома Бородкиных, мир их не брал с зятем ее Николаем, не то чтобы там дрались они или ругались, нет, этого не было. Только как-то, вроде даже против их воли, оказывались теща с зятем в несовместимых позициях, перпендикулярно друг друга. Как Ольга не доглядит, хватится, а ее ближайшие родственники уже глазами сверкают, противоборствуют. Обещал еще со своего милицейского дежурства подъехать к бою курантов и сын их Алексей, с условием, конечно, если событий никаких чрезвычайных не произойдет на его участке.

Теща Марья Петровна даже прическу мудреную сварганила себе, всю ночь на бигудях проворочалась, так хотелось ей за столом у дочки в гостях достойно выглядеть. Она частенько Новый год все одна встречала, не то опасались, не то забывали родственники за праздничной суетой пригласить ее, а она навязываться страсть как не любила. В этот раз все было по-другому. Несколько раз звала в гости ее Ольга, Алеша внук тоже забегал два дня назад, напоминал, помирить хотели они тещу с зятем окончательно, не дело это, когда родня близкая годами друг от дружки нос воротит. Марья Петровна покочевряжилась немного для вида, а в душе сразу охотно согласилась, кому же понравится незаслуженно в ссылке жить.

Последний раз званой была она на день рожденье Николая Алексеевича два с лишним года назад, и хорошо начали праздновать, да с подарком закавыка случилась. Купила теща зятю рубашку, расцветки хорошей, дорогую. А без затей, по-простому, как зять ее любил, подарить не захотела. В три обертки ради веселья и почтения подарок свой завертела, не взяв во внимание непростой характер именинника. А Коля первую обертку спокойно снял, вторую уже в сердцах срывал, а как третью увидел – у печки дверцу открыл, да сверток в огонь и зашвырнул, причем молча. А Марья Петровна тогда оскорбилась, что намерения ее уважительные поняты не были, с гордо поднятой головой немедля дом неблагодарного зятя покинула. Слыла она особой интеллигентной, всю жизнь в гардеробе в библиотеке проработала, а потому и разобиделась. В этот раз Ольга персонально предупредила Марью Петровну, чтоб без подарков та приходила, очень уж всем хотелось по-тихому семейный праздник справить, как у нормальных людей.

Опасались напрасно. Старый год проводили очень хорошо, песни даже попели, – не спьяну, а так, ради настроения. Ольга Александровна к основному празднованию наварила пельменей, вволю. Кто как хотел, с маслом, с бульоном или со сметаной, так и подала их Ольга каждому гостю. Марья Петровна чуток осмелела и попросила себе пельмешек в чашке и безо всяких добавлений. С превеликой охотой хозяйка дома и ее желание уважила. Подъехал на казенной машине и сын Алексей, как и обещал, почти что к самому бою курантов, – служба, что поделаешь.

Ольга салатов натащила из холодильника всяких, глаза разбегаются от изобилия. Шампанское водворили из-под лавки на почетное место за столом, бокалы приготовили. Стали гости дорогие остатние минутки ждать да втихомолку желания придумывать, чтоб в Новом году те исполнились все без промедления. Кто богатства, кто здоровья, кто деткам счастья загадал. Хозяин Николай Алексеевич бутылку шампанского ухватил, стал проволочку с золотой бутылочной головы скручивать. Гости с пустыми бокалами хрустальными к нему потянулись, а теща уши зажала руками, – женщина нервная, с непривычки выстрела напитка игристого убоялась, да понапрасну. Уж бой курантов московских начался, а Коля все с бутылкой возится, пробка будто прилипла к горлышку, не выкручивается никак. Алексей в творческий процесс влился, но по-прежнему результат ожидаемый не выходил. Минутная стрелка на часах явно за двенадцать переползла, все молчат за столом, ждут с пониманием, один Николай пыхтит, красный от натуги, а пробку с места и на чуток сдвинуть не может.

– Брат, оставь ты ее, так обойдемся, – просит жалостливо сестра Наталья.

– Семейная традиция, никак не могу отступить, – не соглашается Коля. – Лешка, неси сюда из сенок шило, пробку им протыкать буду. Не могу без шампанского Новый год встречать, привык, да и боюсь, еще какой-нибудь год нехороший выпадет, – суеверно замечает хозяин.

Зять Женя с дочкой Мариной по второму разу к стопкам с водкой приложились, проводили и встретили они разом оба года, молодые, невтерпёж им. Сын Алексей рядом с отцом хлопочет, шилом по очереди они пробку от шампанского продолбить норовят. Ольга затаилась, как бабочка перед грозой, мнится ей, что канитель с шампанским к добру не приведет, только шутить она вовсю силится, вида перед гостями не подает, что не по нутру ей это копошение затянувшееся. Одна теща Марья Петровна безгласно и безо всяких движений лишних застыла в ожидании, почтение зятю молчанием своим оказывает, полную солидарность и разумение может Коля при малейшем желании со своей стороны прочесть в выражении ее лица.

Так проходит четверть часа, потом полчаса.

– Коля, хватит, – наконец, не вытерпев, говорит жена. – Сколько можно ждать, пельмени уже остыли.

Хозяин цыкает недовольно на возникшую голосовую помеху, смеющую отрывать его от столь увлекательного творческого процесса. Бутылка шампанского в его руках вздрагивает, раздается оглушительный хлопок, искалеченная уродливая пробка со свистом выуживается из горлышка, ударяется об косяк и приземляется где-то уже в районе прихожей. Пенистое содержимое бутылки неукротимым потоком вырывается вслед за пробкой на долгожданную волю и выливается на прическу и праздничное одеяние Марьи Петровны, впрочем, часть напитка попадает и в ее чашку с пельменями.

Присутствующие пораженно молчат. Но уже ровно через минуту, словно сговорившись, встают неловко из-за стола и разбредаются по дому. Сын Алексей вспоминает о служебном долге и уезжает второпях на работу, мокрая теща выскальзывает в ночь вместе с внуком, шепча, что теперь уж ноги ее точно в этом доме не будет. До вульгарного крика, как интеллигентная женщина, она не снисходит. Ее никто не останавливает ввиду полной и очевидной безуспешности подобных действий. Марина начинает укладывать дочку спать, Евгений курит папиросу на крыльце. Наталья засыпает, угревшись под кофтой хозяйки в свободной комнате Алексея. Ольга Александровна, обхватив голову руками, сидит, крепко задумавшись, в спальне. А Николай Алексеевич, враз покинутый домочадцами, одиноко хлебает деревянной ложкой шампанское из тещиной чашки с пельменями. Дать объективную оценку происшедшему он пока не в состоянии, хотя в глубине души Коля все-таки рад, что семейная традиция не нарушена, – Новый год полноценно вошел и в его дом тоже.

Екулькины забавы

Первая треть школьного моего детства протопала интересно и насыщенно по огромному яблоневому саду, где на одной из аллей скромно притулилось старенькое учебное зданьице бывшей церковной сторожки. Школьная библиотека за стенкой, да нас два десятка учеников населяли школьный филиал. Там на отшибе от людской суеты на воле мы постигали азы грамоты. Где-то примерно в четвертом классе к нам прибилась новая ученица – Валька Казанцева, по прозвищу Екулька.

С нами попервоначалу училась ее младшая сестра Катя, неприглядная, малорослая, тихая и застенчивая, малозаметная девочка, которая все время будто чего-то стыдилась. Валька была ее полной противоположностью. Буйный характер новенькой проявился с первых секунд знакомства. Она отвесила полновесный подзатыльник прямо на торжественной линейке за ехидное хихиканье нашему классному хулигану-двоечнику Саньке Куропаткину. От могутного удара Санька не удержался на ногах, юзом проехал метра два-три до щелястых ступенек крыльца, а потом пораженно вытаращился на Вальку. Молоденькая учительница, как и все мы, в не меньшем изумлении воззрилась на новенькую, только младшая сестренка ее отнеслась к происшедшему, как к рядовому событию.

Заслуживал внимания не только вздорный Валькин нрав, но и потрясная ее внешность. Маленькая, несоразмерная туловищу, черноглазая головка ее, всегда находилась в работе. Валька Екулька крутила ею направо и налево, выискивая потенциальных насмешников неустанно. Короткая мальчишеская стрижка не прикрывала оттопыренных безобразных ушей. Орлиный с горбинкой нос грозно возвышался среди круглых с четким румянцем щек. Тонкая ниточка губ едва прикрывала здоровые белые зубы, а верхняя губа, кое-как стянутая до ноздрей синеватым послеоперационным шрамом, окончательно уродовала её лицо. Смышленые, пронзительные, черные глаза Вальки Екульки положения уже не спасали. Всяк, впервые ее увидевший, долго не мог оторвать от нее ошеломленного взгляда.

Прозвище Екулька прилипло к девчонке с раннего возраста. Когда-то несколько поколений назад жила в деревне дурочка Акулина Стульникова. Память людская ничего не сохранила о ней, кроме имени. Давно уж на деревенском кладбище истлели ее косточки, а некоторые сельчане по глупости и по въевшейся привычке иногда прозывали в гневе или в припадке язвительного высокомерия представительниц женского пола за оплошность или какой-то физический недостаток Акульками. Так вышло и с Валентиной. Акулька в процессе тысячекратного использования трансформировалось в Екульку, так и повисло обидное прозвание на неординарной девочке гнетущей ношей пожизненно.

Валька, несмотря на всевозможные сопровождающие ее денно и нощно катаклизмы, старалась не унывать. Она каждую весну умудрялась внедриться в число второгодников. Нас она года на два-три превосходила по возрасту и по немалой доле бесшабашной храбрости, а потому уже через неделю весь класс крепенько держала в своем маленьком железном кулачке. Даже опытные учителя не могли с ней справиться, когда им в виде переходящего вымпела она доставалась. Про нашу зеленую учительницу Галину Васильевну, едва окончившую педучилище, и говорить было нечего: плакала от Валькиных проказ каждый день.

Сказать честно, сбагрить хулиганистую Екульку из школы намучившиеся учителя пытались многократно. Но все их попытки были безуспешными, Валька гранит знаний грызть не жаждала, но ходить в школу она почему-то сильно любила. Администрация школы не раз направляла Валентину Александровну Казанцеву на комиссию в район на предмет проверки ее предполагаемой дебильности, благо, что внешность ее для незнакомых людей на первый взгляд предполагала подобный расклад в отношении Валькиных умственных способностей. Но Валентина Александровна щелкала мгновенно задачки про березы с яблоками и в расставляемые комиссией ловушки ни разу не попалась, наоборот, она располагала весь ее состав к концу испытаний настолько к своей особе, так рьяно проявляла свое желание учиться, что члены комиссии единодушно делали вывод: это учителя не хотят заниматься с девочкой, они даже признавали Валентину весьма способной ученицей.

Так и страдали учителя неповинно из года в год от Валькиного баловства. А наш класс к концу сентября не изучил ни одной новой темы, уроки непременно заканчивались разборками Галины Васильевны с супротивной ученицей. Через месяц, по правде, и мы втянулись в веселый просмотр даровых потех, уже занятно было ожидать клоунские Валькины показы. Когда вмешались в учебный процесс некоторые бдительные родители, то школьный директор, не сумевший и на этот раз отлучить Вальку от школы, заменил тогда желторотую учительницу тертой, бывалой Федосьей Григорьевной, уже год-два бывшей в контрах с Валькой. А сама Екулька от данных смен лишь слегка присмирела, как хищник от хлыста знакомого дрессировщика, только лишь. Шумные забавы периодически продолжались, но Валентина иногда терпела поражения: Федосья Григорьевна умела побеждать, на педагогическом поприще ее опыт явно чувствовался. Иногда за шиворот вместе с партой она вытаскивала набившую оскомину ученицу в коридор или прямо с охватом через пять крылечных ступенек на улицу, где Екулька с превеликой охотой кормила птичек украденным из школьной столовки хлебом или играла до конца уроков с бездомным псом Куцым, приблудившимся со щенячьего возраста к школе, где тот и кормился от ученических щедрот многие лета.

– Куцый, обижают тебя человеки? – вопрошала Валька ласково псину.

В отличие от людей, животные Вальку крепко любили. Куцый начинал радостно повизгивать и вилять обрубком хвоста считай за километр до подхода к школе Екульки. Завидев ее, он мчался навстречу своей подружке, мгновенно проглатывал принесенный Валькой гостинец, а потом неотступно следовал за ней повсюду. Когда мальчишки и Валька играли на поляне в футбол, Куцый неизменно шнырял между их ног, хотя ему доставалось под запал и от самой футболистки. Разгоряченная игрой Екулька порой промазывала и крепко припечатывала пса сапогом вместо мяча. По утрам при Валькином появлении дикие голуби, как по чьей-то команде, вспархивали с чердачного выступа и кружили над уродливой непокрытой зимой и летом головки Екульки, провожая ее до самого крыльца.

Еще Валька боготворила лошадей. Такая, прямо сказать, не девчоночья страсть совхозных конюхов умиляла, они Вальку за это уважали, а потому изредка давали ей прокатиться на каком-нибудь заезженном старом коньке. А иногда Екульке сказочно везло, ее на лошади направляли с поручением на другой конец села на ферму или на зерносклад, то-то было девчонке радости. Но животных Валя берегла, и никогда не позволяла себе в минуты фарта показывать форс перед сельчанами: ехала чинно-благородно, как взрослый степенный мужик, не понукая лошадь понапрасну.

Подвижные игры на свежем воздухе были любимыми развлечениями Вальки. На уроках физкультуры учителя за все годы учебы никогда не стесняли нас рамками дисциплины, мы с неподдельным желанием играли не только в волейбол и баскетбол, но и лаптой не брезговали. Валька же Казанцева, если намечался пробег на лыжах, приходила вместе со школьным инвентарем только утром следующего дня, каталась с горки до одури с присущим ей размахом. А Федосья Григорьевна, используя короткое затишье, старалась впихнуть в наши головы как можно больше нового материала, поэтому мы Валькины физкультурные отлучки не любили и всячески препятствовали ее исчезновению из класса. А по болезни она ни дня не пропустила, ни простуда, ни прочая лихая зараза к ней никогда не приставала.

Ранней весной, когда шел ледоход, Валька пропадала на неделю кряду. Девочка любила кататься на льдинах. Что привлекало ее к этому смертельно опасному занятию, сказать трудно. Просто, я думаю, она относилась к породе альпинистов. По моему разумению, обычная жизнь для подобного духовного склада людей была слишком унылой и безвкусной, как несоленая еда. Человек из породы альпинистов не может существовать без экстремальных ситуаций, как не может жить жаворонок без неба, незабудка без солнца, а ребенок без игрушки. Душа у них стынет от серой повседневности, не приемлет будней, надо им неустанно лезть в горы, покорять снежные вершины, и все тут. Хотят они дышать с природой в унисон, уродились такими. Вот и Вальку тянуло в ледоход проехать на льдине. Уговоры смаявшихся родителей давным-давно не помогали, а запоры не удерживали Валентину взаперти дома, она в ледоход дни и ночи напролет проводила у грозно ревущей и стонущей от напора грязных льдин речки. Даже когда сваливалась в ледяную воду, то просушивала свой серый в едва заметную от истертости полоску пиджак с отцовского плеча и отогревалась у костра.

Нагоровку, где жила Валька, с селом соединял подвесной мост, встроенный с незапамятных времен меж крутых речных берегов. Он закреплялся стальными тросами за могучие просмоленные бревна, вкопанные в отдалении. Непомерно длинный мост раскачивался от дуновения ветра, отзывался скрипом и визгом на каждый неосторожный шажок, трос вырывался из рук, а тоненькие досочки увиливали из-под ног. Без опаски ни один даже зрелый человек не проходил по нему, кроме Вальки Екульки. Та с гиком форсировала мосток, цепляясь за него с льдины. Пробегала по хнычущему подвесному дощатому настилу второпях, возвращалась на свой родной берег на исходную позицию, приловчившись, дожидалась льдину поядреней, запрыгивала, седлала ее, а затем каталась на ней, если не свергалась со скользкого льда в гремящую от злобы мутную круговерть.

В ту нашу школьную весну после окончания ледохода возвратилась умиротворенная Валька вновь к обычной жизни. И сразу же занялась следствием: куда-то пропал Куцый. К ночи нашла Екулька мертвого пса за огородами. Не побрезговала идущим от останков запахом, закопала его, а на утро следующего дня устроила в школе разборку. Еще до занятий, задолго до прихода учительницы в класс, под пыткой вездесущий Санька Куропаткин выдал виновных. Ими оказались четверо семиклассников, они затравили, закидали Куцего камнями, а потом добили его палками.

Валька Екулька про месть с холодным разумом ничего не слыхивала, откладывать столь важное дело в долгий ящик не стала, а потому уже на большой перемене всех четверых выловила в главном здании школы и отдубасила по мере своих сил и возможностей. Рассказывали, что била Екулька мальчишек со слепой яростью с не меньшим усердием, чем они Куцего: один уполз под крыльцо, двое смогли убежать через окно, выпрыгнув со второго этажа, а четвертый со свернутой челюстью оказался в больнице. Валентину за инцидент с дракой с огромной радостью исключили единодушно на педсовете из школы в тот же день. Никому из учителей и в голову не пришло доискиваться до причины столь жестокого Валькиного поступка. Никто не удосужился спросить ее, а как удалось девчонке одолеть четверых не слабых мальчишек, что спровоцировало ее на столь отчаянное нападение, не слишком ли крепко перепало в драке и ей? Екулькины кровоподтеки и гематомы подсчитывать никто не собирался, зализала она сама свои раны, зажили ее синяки и ссадины по-привычке быстро, как на молодой собаке.

У нас в классе Вальку откровенно жалели, понимали всю степень беспощадности и справедливости ее первобытного возмездия. Больше таких учеников в школе на всем протяжении нашего обучения нам не встречалось. Валька была наподобие сурового природного явления, вроде смерча или урагана, мощного, порой немилосердного, но неотвратимого своей земной принадлежностью. Она дралась за восстановление правды, защищала допотопно и жестко законы справедливости с позиции собственного восприятия. Во всяком случае, уж копейки у малышей, выданные им родителями на завтраки, никогда не отнимала, не водилось за ней подобного.

Екулька, промаявшись без дела год в деревне, другой весной уехала куда-то к родне в западную часть страны. Спустя месяц по селу прошла молва, что Вальку посадили в тюрьму. Доподлинно никто не знал причину ее заключения, на суде из семьи никого не было, поэтому существующие гипотезы распались достаточно быстро. Она вернулась домой через три года. Но это была уже другая Валька: со злобным блеском в глазах, с пригнутой бритой головой, в черном мужском костюме. Словно в насмешку из-под пиджака упрямо выпирала ее роскошная тугая грудь, словно природа спохватилась, решила загладить собственную невнимательность и наградить нелюбимое свое дитя этим подарком. Появление Валентины в деревне семья Казанцевых расценила как позор, и Екульку живо сбагрили обратно в неизвестность, где и пропала она как-то безгласно в неравной борьбе с «человеками».

Бабкино наследство

Николай Алексеевич уже больше недели находился в состоянии крайней задумчивости. Он не высыпался. Его жене Ольге всегда страстно хотелось, чтобы все у них в доме было, как у добрых людей. Задумала она по этой причине заменить старые подушки из птичьего пуха, доставшиеся им в наследство еще от Колиной бабушки Авдотьи, на новые, поролоновые. И довод привела глупее некуда, дескать, птичий грипп ходит по планете, заразимся от куриного пуха, который в подушках пролежал, почитай, два с лишком десятка лет. Коля попервоначалу упорно не соглашался:

– Не заразные никакие они, хорошие у нас подушки, большие, мягкие, голове прикоснуться к ним приятно, когда спать укладываешься на ночь. Бабка толк знала в хозяйственных делах, там внутри куриный-то пух вперемешку с гусиным идет, самые легкие пушинки она выбирала, на свадьбу мне в подарок готовила, сам я наблюдал это дело. Сны даже приятные снятся на наших подушках, все говорят, а я как поеду куда, дак уснуть совсем не могу, по подушке своей скучаю, привык.

– Саботажник ты, каждое мое желание саботируешь, осуществить не даешь, от детей и родни всегда мне за твой упертый характер стыдно, хоть бы один раз по-моему сделал, – упрашивала Ольга ежедневно Николая.

Полгода уговаривала. Наконец Коля сдался. Может, и взаправду излишне строг он в домашнем общении, кто знает. Не будет же жена просто так без причины все время точить его за неласковость и неповоротливость, есть за что, вот и плачется постоянно.

Зря согласился. Пожалел сразу, в первую же ночь до света проворочался, а там уж и спать некогда, вставать пора. На вторую ночь стало еще хуже прежнего, психовать он начал. На себя злился, что уговорился, на жену, что дура она, и на тещу тоже, подозревать стал Коля крепко, предположение имел, что не обошлось здесь без ее советов, опять руку приложила к их спокойствию семейному, зловредная старая пакостница.

Ворочался он долгими ночами беспрестанно. Иногда навязчивыми периодами старался подушке облик нормальный придать, кулаком сбивал поролон в кучу, но он все равно чуть позже расплывался, расползался по наволочке. Подушка в сплющенный блинчик опять превращалась. Внутренность поролоновая комкообразной сделалась примерно дня через четыре. Выпуклости упирались то в ухо, то в висок, то голова между комками совсем в ямку проваливалась. Но Коля продолжал терпеть. Слово свое мужское он дал жене, что постарается привыкнуть к цивилизованной поролоновой новизне. Глава семьи он как никак, пример твердости должен подавать зятю и сыну, а иначе совсем нельзя, порядок мужского главенства в природе нарушаться не должен, считал он.

Постепенно ночами мыслить он начал, прошлое вспоминать, времени стало бессонного у него, хоть отбавляй, девать некуда, да и не спится совсем. Творческий мыслительный процесс начался с бабки Авдотьи, первоначальной хозяйки пуховых подушек. Как ни силился, не мог Николай припомнить ни одного даже самого заваляшенького раза, чтобы бабушка его хоть когда-нибудь обидела. Слова лихого от нее он не слышал никогда, а ведь всяко жили, на пенсию дедову да бабкино пособие за убитого на войне сына, а ссор-то вот и не было промеж них. Вот сколько раз теща Николая обижала ни за что, ни про что, так если попытаться считать, то пальцев на руках и ногах не хватит. Жена бессчетно его обижала, дети тоже частенько не шибко обходительными были, а вот бабушка – ни разу, словечка скверного не обронила бездумно. Что же это получается, ворочался в раздумьях Николай Алексеевич, люди раньше терпеливее друг к дружке были, родством больше дорожили, так выходило.

На одиннадцатые полубессонные сутки вспомнил Николай впервые за двадцать с лишком прожитых совместно лет, как познакомились они с Ольгой на майские праздники на молодежной вечеринке в его родном селе. И даже засмеялся от прожитых заново впечатлений. История смешная произошла тогда. Для сугрева и поднятия настроения приносили на вечерку парни горячительных напитков, кто что мог, кто самогонки, кто бражчонки. А Коля водкой расстарался, бутылка початая в подполе у бабки с рождества стояла, пробкой газетной заткнутая. И невдалеке на той же полке покоилась бабушкина драгоценность – святая вода, принесенная ею с богомолья, по святым местам она регулярно пешком хаживала со старухами. Коля в потемках бутылки перепутал, тогда не было моды нынешней в подполе свет проводить, и со святой водицей на вечерку и приперся. В тот вечер с двоюродным братом Геннадием, другом Коли, пришла и Ольга, да с опозданием приличным. Им штрафные чарки и налили. Оля содержимое граненой стопки понюхала, да и махнула ее одним глотком, губы ладошкой вытерла, да еще и говорит:

– Не ожидали, что смогу так ваше угощение дернуть, учитесь у городских, как пить надо! За столом все ахнули: «Вот это девушка, вот это пропойца», но потом разобрались, что она святую водицу вместо спиртного выпила, ох и посмеялись же они все тогда от души. Раньше умели смеяться, отметил опять мысленно Коля мимоходом. Выходит, ненароком додумался к утру Николай, что их союз с Ольгой бабушка вначале святой водой своей благословила, это она ему, оказывается, нареченную указала, а он все годы думал, что сам себе невесту выбрал. Набожная бабка Авдотья все счастье внуку молила. Обижаться ему не надо, молитвы бабушкины дошли до небес, все хорошо у Николая Алексеевича в жизни, все удалось, и дети, и работа, и дом имеется, и жена заботливая, вот новой подушкой осчастливила, все хорошо, кроме тещи, заразы, конечно. Да и она не вместе живет с ними, раздельно, встречаются редко, теперь со встречи Нового года и совсем притихла, даже в гости больше не просится, как шампанским он в нее невзначай выстрелил.

Недосып через две недели проявляться стал, у Коли глаза по утрам слезились и голова побаливала. А тут напасть новая объявилась, в подушке что-то поскрипывать стало промеж комков поролоновых. Как голову он ночью ненароком повернет, то в подушке сразу отзывается: «скрип-скрип-скрип». Николай Алексеевич насторожился сразу, может, думал он, так люди с ума от недосыпания сходят, жене сказал. А та в ответ с обидой:

– Это у тебя в дурной голове упрямство скрипит, тебе его унять надо, сразу и спать нормально станешь, лучше прежнего.

На семнадцатые сутки ночных мытарств любопытно Коле стало, что в поролоне скрипеть может. Возможно, химические превращения какие происходят на манер птичьего гриппа, или как, к примеру, компьютерный вирус. Заведется чебурашка какая-нибудь вредительная, вот спать трудящемуся человеку и не дает. Пошел он с подушкой на кухню, вытащил из ящика кухонного стола ножницы, скоренько распорол родимую свою бессонницу по шву, потом запустил мозолистую ручищу вовнутрь и принялся в подушке тщательно шуровать. Долго искал, хотел уж поролонистые комочки на пол высыпать, но поостерегся, ежели застанет благоверная его за этим занятием, крику на месяц будет. Наконец услышал в уголке вроде знакомое поскрипывание, принялся внимательнее этот район исследовать, пока не наткнулся на ссохшийся кусочек целлофана, извлек шелестящий клочок на свет божий и вздохнул с облегчением, что в диагнозе с приближением собственного помешательства ошибся он. Постепенно и вторая мысль осенила его просветлевший разум, а стоит ли подушку зашивать обратно, не пора ли ему и другое решение принять, выбросить ее подальше. Он же не обещал жене пожизненно на поролоне ночами ерзать – хотел привыкнуть, но не смог. Кто в доме хозяин, спрашивается. Совсем радостно Коле стало. Связал он крепким узлом распоротые концы подушки, хотел в кладовке ее за старый комод спрятать, да уж больно сильно осерчал он на первопричину мук своих ночных, на помойку за огород отнес, не поленился. Там никто уж злосчастную подушку не найдет, не вернет на место в изголовье кровати его родимой. Собаки бродячие ее разорвут, всегда по утрянке дерутся там, сам не раз он слышал грызню их голодную.

Рассудив и исполнив задуманное, на обратном пути влез Николай Алексеевич на антресоли, снял с радостным дрожанием в руках пуховую старую подушку, наследство бабкино, принес ее в спальню на кровать, прилег, вдохнул полновесно всей грудью знакомый родной запах, а потом крепко и быстро заснул. Успев напоследок подумать, что вот оно в чем состоит, оказывается, настоящее человеческое счастье – в привычном семейном укладе.