Текст книги "Природа зверя"

Глава 12

В своем предостережении охотник оказался прав – к тому времени, когда был готов завтрак, в желудке мало-помалу, сперва незаметно, скопилась острая горечь, при каждом глотке серебряной воды норовившая выскользнуть наружу. Весьма умело зашитые порезы дергало под повязкой болью, едва ли менее сильной, чем прежде, отдающейся в мозгу и взрывающей перед глазами сотни цветных осколков; звон снова водворился в голове, трещавшей, словно перегревшийся глиняный жбан, и сходство еще более усиливал постепенно, но все более явно разгорающийся жар.

Напротив Ван Алена и Бруно, за обе щеки уплетающих поданную им снедь, Курт сидел понуро, подперев голову рукой и стараясь без нужды не шевелиться – по каждой мышце тела расползалась глухая ломота, точно вчерашний день целиком был проведен на плацу под надзором неумолимого истязателя-инструктора.

– Когда я буду в состоянии жить? – уточнил Курт и поморщился от звука собственного голоса, ударившего в виски и лоб; охотник передернул плечами:

– Сложно сказать. По опыту – должен бы через полдня. Хотя ты, я смотрю, парень крепкий – обыкновенно всех выворачивает наизнанку, да и лежат в лежку… Ты, быть может, очувствуешься часа через три. Останешься здесь. Твой помощник пусть будет при тебе – если сейчас кто-то захочет сделать так, чтобы тебя не стало, ты активно возразить будешь попросту неспособен. К телеге этого проповедника пойдем мы с бродячим воякой в охране и Карл с Феликсом носильщиками.

– Спорить не стану, – согласился Курт, отпивая очередной глоток мерзко теплой воды, и сжал губы, пережидая новый приступ тошноты. – Толку с меня чуть.

– Я бы взял и маменькиного сынка – все ж лишние руки… – проговорил Ван Ален неспешно, пристально глядя на то, как Хагнер, в две минуты изничтоживший принесенное ему кушанье, поднимается вслед за матерью по лестнице. – Сегодня (вам не кажется?) он как-то разом выздоровел. Не потеет, со стула, как прежде, не падает, грудь не хрипит…

– Тоже крепкий парень, – отозвался Бруно. – В его возрасте болезни или валят всерьез, или проходят быстро. Кроме того, я оплатил Альфреду печь, и сегодня он впервые спал в теплой комнате.

– Может быть, может быть, – отстраненно согласился охотник, отодвигая от себя опустошенную тарелку, и неспешно поднялся.

– Что-то не так? – не слишком удачно скрывая настороженность, уточнил Бруно, и Ван Ален неопределенно качнул головой:

– Не знаю… Прежде чем оставлять вас одних в этой теплой компании, хочу разрешить пару возникших у меня вопросов. Не скажу сейчас, каких; не желаю понапрасну мутить воду, сперва кое-что проверю.

– Что?

– Так скажем – у меня появились некоторые нехорошие подозрения… Скажи вскипятить еще воды. Пускай он пьет, пока назад не полезет, и смени ему повязку.

– Повязка подождет, – возразил Курт, когда охотник покинул трапезный зал, и, опершись подрагивающей рукой о стол, тяжело поднялся, прислушиваясь к себе и пытаясь понять, насколько он способен держать вертикаль. – Понимаю, что тебе приглянулась Амалия, что парнишка тебе по сердцу, но – постарайся не хвататься за оружие без крайней нужды. У меня тоже появилось одно неприятное подозрение.

– Неужто он догадался? – напряженно пробормотал помощник, глядя вслед ушедшему. – Но как?

– Я на его месте догадался бы тоже, а с чего бы нам полагать Яна настолько тупей меня?

– С того, что ты понял, что к чему, еще вчера, а у него пока лишь только подозрения.

– Я обязательно продолжу принимать от тебя лавровые венки, – вздохнул Курт, осторожно двигаясь к лестнице. – Только после – если сейчас Ян не поднимет шума, и вся эта братия, собравшись кучей, не закончит то, что начал наш мохнатый приятель.

– Думаешь, поднимут руку на инквизитора?

– И опустят, – серьезно согласился он, понизив голос, когда на них обернулся Карл Штефан. – Посему – будем надеяться, что меня хотя бы не срубит в беспамятство; если не отбиться, так, быть может, сумею хотя бы отбрехаться… Идем.

Ступени лестницы, когда Курт двинулся вперед, показались вдвое выше, стена, о которую он опирался, словно уплывала из-под ладони в сторону; горечь в желудке подобралась к самому горлу, и от любого движения по всему телу в голову словно простреливала молния. Лестница все тянулась и тянулась, кажется, становясь все длинней и длинней, и заставить себя поднять ногу для следующего шага было все труднее с каждым мгновением. Ступени кончились, когда из-за поворота коридора донесся испуганный голос Амалии и громко хлопнула дверь. Зажмурившись, чтобы хоть немного изгнать из головы боль и цветных мошек, Курт приостановился, переводя дыхание, и снова пошел вперед, пытаясь ускорить шаг.

– Ну, Бруно, самое время начать молиться, – выговорил он тихо, толкнув створку двери в комнату Хагнеров.

Макс застыл у дальней стены, напрягшись, точно перед прыжком, Амалия, бледная, словно снег за окном, неотрывно смотрела на руку Ван Алена, стоящего у порога – ладонь охотника лежала на рукояти железного меча, висящего у пояса.

– Какого черта ты тут забыл? – не оборачиваясь, поинтересовался тот, когда помощник, войдя следом, закрыл за спиною дверь. – Ты вообще должен лежать в постели.

– Не думаю, что сейчас самое подходящее для этого время, – возразил Курт, медленно обходя его стороной и шаг за шагом приближаясь к Хагнеру. – Что тут происходит?

Амалия молча сжала губы, пытаясь не заплакать, подняв на него дрожащий взгляд, и Ван Ален вздохнул:

– Впрочем, может, и хорошо, что ты здесь. Это по твоей части.

– Что именно? – царапая горло каждым звуком, уточнил Курт; охотник кивнул:

– Сейчас все поймешь… Этой ночью, когда все сбежались на шум, эти двое продолжали спать, как убитые. Никто не появился – ни она, ни мальчишка. Потом я решил – проснулись, но не стали выходить, испугались. Но позже, ближе к утру, Мария кое-что мне рассказала. Когда мы выгнали ее снизу, она, понятное дело, тоже испуганная, решила постучаться в комнату к ним – ей было страшно оставаться одной. И – знаешь, что? Они не открыли. Не «не впустили к себе» – за дверью просто-напросто была тишина. Если бы они проснулись на стук и не захотели открывать, хоть что-нибудь, да сказали бы, верно? Так что ж – спали? Никто не сможет продолжать дрыхнуть, когда к тебе в дверь ломится испуганная девица, жаждущая общения.

– Бывает всякое.

– Да? – усмехнулся Ван Ален. – Однако сегодня утром, когда мы повстречались с вервольфом снаружи, когда вернулись – они оба явились уже через минуту. Примчались, как на пожар, хотя шума и криков, скажу, было куда меньше. И последнее. Я надеялся постоять под дверью и послушать, о чем будут говорить – после завтрака они ушли как-то уж больно поспешно… Я даже не успел как следует пристроиться и в первые же мгновения услышал главное. Знаешь, что они стали обсуждать тотчас, как только вошли? То, что нельзя навесить на него столько железа незаметно для всех нас.

– Вот как, – отметил Курт неопределенно, сделав еще два шага и оказавшись между ним и Хагнером; охотник нахмурился:

– И все? И это все, что может сказать инквизитор при исполнении, узнав, что в соседней с ним комнате обосновался оборотень?! Это я слышу от знаменитого Молота Ведьм?! Мальчишка – вервольф, доходит это до тебя?!

– И что же, по-твоему, он делал этой ночью?

– Откуда мне знать! Бегал под стенами, пытаясь вместе со своими приятелями вломиться внутрь!

– И для этого, уже будучи внутри, вышел наружу?

– Что-то я тебя не совсем понимаю, – раздраженно бросил Ван Ален. – Ты сомневаешься в моих выводах или…

Он вдруг запнулся, оборвав самого себя на полуслове, и замер, переводя все более мрачнеющий взгляд с Курта на по-прежнему молча стоящего поодаль Хагнера.

– Ах, черт… – выговорил охотник, наконец, отступив на полшага назад. – Поверить не могу… И давно ты знаешь?

– Этой ночью, – не ответив, сообщил Курт, – Макс был в дальней комнате – той самой, из окна которой мы с Бруно обороняли запасную дверь. Он провел там все время с вечера до утра и никакого отношения к происходившему не имел.

– Давно ты знаешь? – повысил голос Ван Ален; он вздохнул.

– Со вчерашнего дня.

– Невероятно, – засмеялся охотник нервно. – Просто невероятно… Ты знал, что среди нас зверь, и молчал? Да что здесь – все скопом с ума посходили?

– Присядь, – предложил Курт, кивнув на табурет у стола, отчего комната перед глазами едва не опрокинулась вниз потолком.

– К черту! – отрезал Ван Ален, сжав лежащую на рукояти ладонь в кулак. – А ты – лучше отойди. Не знаю, что сейчас творится в твоих мозгах, но, боюсь, в твоей неспокойной жизни по голове тебе доставалось слишком часто.

– Майстер Гессе…

– Все будет хорошо, Амалия, – успокаивающе отозвался Курт.

– Ян, не пори горячку… – начал помощник, и Ван Ален рявкнул, не оборачиваясь:

– А ты заглохни!

– Помолчи, Бруно, – согласился Курт, продолжая стоять на месте. – А ты не пори горячку.

– Он тварь, – произнес охотник с расстановкой, словно втолковывая некую прописную истину неразумному ребенку. – Зверь.

– Я вижу человека.

– Однако этой ночью, как я понимаю, не видел.

– Спорить не стану.

– Тогда почему ты… Какого черта!

– Присядь, – повторил он, и Ван Ален снова потребовал, не убирая ладони с рукояти:

– Отойди.

– Я стою между ним и тобой, – заметил Курт, стараясь не кривиться от режущей боли в голове и тошноты, подступающей к горлу все назойливей. – Как полагаешь, это потому, что по первой же твоей просьбе я скажу «ах, да, конечно» и уйду?

– Уйдешь, – подтвердил охотник и, когда Бруно, стоящий у двери, сделал шаг вперед, прикрикнул: – Стоять и не рыпаться, или не посмотрю, что монах!.. Отойди, Молот Ведьм.

– Нет, – возразил он коротко.

– Я все равно пущу зверенышу кровь.

– Значит, для этого тебе придется пройти сквозь меня.

– Готов сдохнуть, спасая твари жизнь?

– Проверь, – предложил Курт, и тот вздохнул.

– Да я тебя сейчас плевком перешибу, – почти с состраданием произнес Ван Ален. – Ты же на ногах еле стоишь. По-хорошему прошу: уйди с дороги.

– И что тогда будет? – уточнил Курт, по-прежнему не двигаясь. – Убьешь его? Мать поднимет крик; придется упокоить и ее. Я не позволю тебе этого сделать, а значит, надо будет отправить на тот свет и меня, а поскольку в живых останется свидетель твоих славных дел – и моего помощника тоже. Женщина, ребенок, инквизитор и монах; хороший набор подвигов для истребителя человекоубийц.

– Пусть кричит, – согласился охотник. – Чай не оглохну. Ты? Тебе сейчас будет довольно одного тычка, чтоб свалиться и еще долго не подняться. Это даже не засчитают как покушение на инквизитора, когда узнают, в чем было дело. Ну, и помощник твой мне в этом случае не помеха и не преграда. Отойди. Больше просить не буду.

– Так не проси.

Ван Ален двинулся вперед, и он шагнул навстречу, пытаясь собрать себя в кулак и впрямь не завалиться от первой же оплеухи.

– Да ты шутишь, – усмехнулся охотник снисходительно, попытавшись отодвинуть его в сторону.

Руку со своего плеча Курт сбросил рывком и толкнул противника в грудь, вынуждая отступить. Памятуя о собственной слабости, в этот толчок он попытался вложить как можно больше силы и понял, что недооценил себя, лишь когда тот, пошатнувшись, едва не упал, сделав два шага назад.

– Значит, вот как, – констатировал Ван Ален тихо и метнулся вперед.

Бруно, попытавшегося напасть со спины, он ударил локтем в ребра, с силой толкнув, помощник отлетел назад, не успев развернуться в тесной комнатушке и с грохотом врезавшись спиною в дверь, и Амалия взвизгнула, вжавшись в стену. От удара в голову Курт увернулся, на миг позабыв о дурноте и боли, и лишь вновь взорвавшиеся разноцветные созвездия, затмившие взор, помешали ударить в ответ с должной точностью. Правая рука вслепую наткнулась на вязку свитера, он стиснул пальцы в кулак, ухватившись за толстую шерсть, рванул влево и поддал ладонью вслед, опрокинув охотника на пол. Покачнувшись и едва не повалившись следом, Курт шагнул в сторону, опершись о столешницу дрожащей рукой, плохо видя сквозь цветной туман, как Ван Ален поднимается, глядя на него свирепо и явно готовясь броситься снова.

– Хватит, Ян, – выговорил он тяжело. – Уж кому-кому, а нам с тобою драться глупо. Может, мы, наконец, поговорим?

– Надо же, – усмехнулся охотник недобро, прижав ладонь к ссаженной о доски пола щеке. – И впрямь двужильный… «Поговорим»? О чем, черт возьми? О чем здесь можно говорить?!

– Хороший вопрос, – согласился Курт, стараясь не показать того, что ноги готовы вот-вот подогнуться, а перед глазами, мешая видеть, по-прежнему висит радужная пелена. – Тебе не кажется странным или интересным тот факт, что я с моей репутацией – и вдруг прикрываю его? Не интересно узнать, что происходит? Любопытство хотя бы не одолевает?

– Еще как; и ты, несомненно, все это расскажешь – после, когда я закончу, а сейчас – отойди. В следующий раз буду бить всерьез.

– Положим, я отойду, – предположил он, – и что дальше? Вот так просто подойдешь и перережешь ему глотку? Вот так, на глазах у его матери, убьешь безоружного мальчишку, который не оказывает тебе никакого сопротивления?.. Брось, Ян. Я бы смог. Ты – нет.

– Проверим? – криво улыбнулся Ван Ален.

– Если у тебя таки поднимется рука, – продолжил Курт уверенно, – ты знаешь: уснуть спокойно ты больше не сможешь. Через год, через десять лет ты будешь это видеть всякий раз, как закроешь глаза. Думать будешь о том, что стал на шаг ближе к истребляемым тобою тварям. Готов стать таким же, как они, Ян? Оно того стоит?

Дверь позади него распахнулась от удара, едва не отбросив снова на пол стоящего рядом Бруно, и на пороге возник фон Зайденберг с обнаженным оружием в руке.

– Почему крики и шум? – спросил он и запнулся, увидев оцарапанное лицо охотника. – Что происходит?

– Как вовремя, – заметил Ван Ален с неуверенной усмешкой. – Быть может, скажешь им?

– Скажет – что? – уточнил рыцарь, когда Курт не ответил, и охотник подбодрил:

– Давай, Молот Ведьм, гордость Конгрегации. Скажи.

– Вложить камень в чужие руки – это хороший выход, Ян, – отозвался он, наконец. – Вот только последствия будут те же самые.

– Что тут происходит? – повторил фон Зайденберг уже настойчивей.

Ван Ален, помедлив, перевел взгляд на Амалию, на Хагнера, по-прежнему молча и недвижимо стоящего у стены, и, вздохнув, расслабил сжатую в кулак ладонь.

– Пусть скажет, – произнес он с подчеркнутой издевкой, – пусть при всех, в открытую признается в том, что без охотников Инквизиция погрязла бы во всевозможной нечисти, и что сами они ни хрена не способны сделать.

– Не стану спорить, что ваша помощь весьма существенна, – в том же тоне отозвался Курт.

– «Существенна»? Да вы нам в подметки…

– Господи, вы что – спятили оба? – зло оборвал его фон Зайденберг, толчком загнав меч обратно в ножны, и развернулся, бросив уже за дверью: – Мальчишки! Нашли время!

– Спасибо, – шепотом вымолвила Амалия, когда дверь за уходящим закрылась, и охотник вскинул руку:

– Молчи. Благодарить рано – я еще ничего не решил.

– Полно тебе, Ян, – с облегчением опустившись на табурет, вздохнул Курт. – Когда ты ворвался сюда, в аффекте и на взводе – быть может, и сделал бы то, о чем после пожалел бы; но не теперь.

– То, о чем после явно буду жалеть, я сделал сейчас, – буркнул Ван Ален, медленно пройдя к столу и усевшись напротив. – Сядьте, – кивнул он Хагнерам и махнул рукой Бруно: – И ты сядь, не маячь у меня за спиной. Как показала практика, это небезопасно.

За тем, как оппоненты рассаживаются, он следил, хмуро сдвинув брови, и заговорил снова, выждав несколько мгновений тишины:

– Итак; я слушаю. Почему инквизитор не просто попустил существование твари по соседству, но и защищает ее?

– N. e. i. corpus delicti[34]34
  Non est invеntus – «не найден» состав преступления (лат.).


[Закрыть], — пояснил Курт, опираясь о стол локтем и прижимая ладонь к трещащему лбу. – Убивать же за слишком высокий рост, прыщ на носу или излишнюю мохнатость не в правилах Конгрегации.

– Он никого еще не тронул, – начала Амалия, и Ван Ален снова воспрещающе поднял руку, оборвав:

– Ты лучше молчи; просто сиди и молчи, пока не спросят, не провоцируй. А тебе, Молот Ведьм, я замечу, что основное слово здесь «еще». Для начала, это не доказано, но даже если допустить, что парень до сих пор не запустил ни в кого зубы, это не означает, что он не сделает этого впредь. Да о чем я вообще! он это просто сделает. Сегодня или завтра или через год – но это будет.

– Почему ты так уверен? – пожал плечами Курт. – До сих пор слабыми силами одной женщины этого удавалось избегать; по-твоему, силами Конгрегации это будет сделать сложнее?

– Та-ак, – протянул охотник, бросив короткий взгляд на Хагнера. – А я-то намеревался спросить, что ты с ним собираешься делать… То есть, я правильно тебя понял? Ты намерен вытащить его из этого трактира живым и невредимым, чтобы передать своему начальству? И – что? Надеешься приручить?

– Довольно говорить о нем, точно о бродячем щенке, – тихо потребовал Бруно, и он с готовностью кивнул:

– Ты прав, он не бродячий щенок. Он волчонок – который уже через пяток лет вырастет во взрослую тварь. И, хочет он того или нет, начнет убивать.

– Кто-нибудь пытался опровергнуть эту теорию? Сомневаюсь. А то, что не отразило предъявленного опровержения, полагать бесспорным нельзя.

– Зверь внутри будет требовать этого; и он станет слушать своего зверя, а не людей вокруг себя. Парень взрослеет, и в его возрасте даже обычные, простые смертные подростки начинают вытворять невесть что, а такие, как он, сдерживать собственную злобу не умеют и не считают нужным – несознательно, инстинктом чувствуют, что это их сущность, а к чему спорить с сущностью? И спорить он не будет.

– Остается поблагодарить Бога за то, – заметил Курт, – что Он одарил парня столь впечатлительной, незлобивой и крайне добросердечной матушкой, под чьей опекой вырасти задиристой лютой бестией было крайне проблематично.

– И ты полагаешь, этого довольно?.. Послушай, – вздохнул Ван Ален, помедлив, – ну, подумай. Простая statistica: не может быть, чтобы ни разу за всю свою жизнь он не сделал ничего подобного, как за ним ни следи. Сколько живут, такие, как он? Знаешь?

– И сколько?

– Переваливают далеко за век, если не попадаются и если ведут правильный образ жизни. А знаешь, что есть для такой твари правильный образ жизни? В том числе и правильное питание. А теперь, Молот Ведьм, догадайся, что это означает. Без этого радости жизни не столь долговечны – лет восемьдесят, быть может, или девяносто… Посмотри, какой задумчивый вдруг стал взгляд, – усмехнулся он, кивнув на Хагнера, по-прежнему не произнесшего ни слова. – Наверняка уже начал продумывать, что ему важнее – лишние лет тридцать пять бытия или чистая совесть.

– Это достоверно?

– И еще как, – неприязненно произнес Ван Ален. – Попадались вам когда-нибудь члены тайных сообществ, промышляющих поеданием человечины – только настоящие, а не те, что сознавались в ваших теплых объятьях от безысходности? Они сохраняют здоровье и силу вплоть до преклонных лет, да и наступают эти преклонные года у них очень и очень нескоро – надо объяснять, почему?.. И эти твари, как настоящему хищнику и положено, печенкой чуют, что за пища им требуется для тех же целей. Стриги, заметь, тоже не пробавляются животной кровью – цедят человеческую, только тогда они набираются достаточно сил.

– Интересно, – задумчиво произнес Курт, бросив взгляд на застывшую в ужасе Амалию и мрачного, как ночь, Хагнера. – Упомянутые тобою члены каннибальских тайных сект упоминали на допросах, что человеческое мясо по вкусу весьма близко к постной свинине. Наверняка и состав схожий, а стало быть, это вещи относительно взаимозаменяемые.

– Ты впрямь намерен держать его на поводке, подкармливая свиными отбивными? И ты думаешь, он на этом успокоится? Его сорвет – рано или поздно. Когда-нибудь (хоть когда-нибудь!) он сделает это, а остановиться после уже не сможет и не захочет.

– Стало быть, хорошо, что он будет под нашим надзором, если это и впрямь произойдет.

– Да ты что – серьезно? – оторопело понизил голос охотник. – Ты намерен позволить ему спокойно людей жрать во имя Господне?

– Я, – терпеливо пояснил Курт, – намерен сделать так, чтобы парень не стал чудовищем, которым ты его мнишь. Намерен сделать все для того, чтобы нуждающийся в помощи ее получил. Чтобы, в конце концов, человек, никакого преступления в своей жизни не совершивший, не расплачивался за злодеяния других.

– Ну, предположим, так. Предположим, у вас это получится. Или вам покажется, что получилось – что вы намерены с ним делать тогда? Отпустить на волю, точно излечившегося душевнобольного?

– Воли ему не видеть, – согласился Курт и, уловив взгляд охотника, брошенный на молчаливого Хагнера, кивнул: – Он это понимает, Ян. И сам знает, что без надзора ему долго не протянуть. Разумеется, когда он войдет в пору полной сознательности, некоторая свобода действий ему будет предоставлена, однако без присмотра вовсе оставаться он не будет. Как, собственно, и любой в Конгрегации.

– «Любой в Конгрегации»… – повторил Ван Ален медленно. – Я не брежу, у меня нет проблем со слухом? То есть, ты хочешь сказать, что взял его на службу? Вот так запросто, точно метельщика нанял?

– Оцени, – заметил Курт серьезно. – Сейчас ты узнал информацию, которая будет ведома, кроме здесь присутствующих, еще дай Бог троим-четверым в Конгрегации.

– Я в восторге от оказанного мне доверия, – согласился охотник мрачно. – Особенно учитывая тот факт, что у тебя нет выбора, и именно от меня сейчас зависит, что будет с твоим новоявленным подопечным. Мне стоит всего лишь крикнуть погромче, чтобы твои грандиозные планы пошли прахом. Или не следить за языком в будущем.

– Припомни наш разговор, Ян, – попросил Курт настойчиво. – Припомни волка, о котором ты мне рассказал. Я лишь хочу сделать то же самое. Согласись: убить парня просто за то, что он уникален – несправедливо; отпустить его на все четыре стороны – немилосердно, по отношению к нему же самому в первую очередь. Что, по-твоему, я должен сделать еще, кроме как попытаться примирить его с окружающей действительностью, а действительность – с ним?

– У вас не получится, уясни ты это… Ну, а ты-то сам понимаешь, что выхода у тебя нет? – вдруг обратясь к Хагнеру, осведомился охотник. – Ты осознаёшь, что тебе одна дорога – к тебе подобным? Не смотри на него, – одернул он строго, когда тот скосился на Курта. – Говори сам за себя. Ты в самом деле полагаешь, что сможешь стать человеком?

– Я хочу этого, – не сразу ответил парнишка. – Я не хочу той дороги.

– Однако понимаешь, что это неисполнимо?

– Кто так сказал? – возразил Хагнер уверенней, подняв к нему глаза и уже не отводя взгляда. – Никто не пытался это опровергнуть. Никто до сих пор не пытался что-то изменить. Я – попытаюсь. И я буду не один, а значит, шансы на успех больше.

– Ты думаешь, что тебя станут носить на руках, нянчиться и беречь, как зеницу ока? – вкрадчиво уточнил Ван Ален и наклонился ближе, упершись в столешницу локтями. – Хочешь, я расскажу тебе, что будет с тобой, если все это закончится, и ты доберешься живым до его начальства? Тебя заточбт в каком-нибудь далеком монастыре в глухом подвале, раз в месяц запирая в клетке. Ты будешь единственной живой и здоровой тварью в руках Инквизиции, и уж они-то такого шанса не упустят. Тебя будут колоть, резать, бить, испытывать сталью, серебром, железом, огнем, ядом, черт знает чем еще, дабы проверить, что на тебя воздействует и как. И, смотри-ка – Молот Ведьм мне не возражает, не обвиняет меня в том, что я пытаюсь переврать его благие намерения, очернить такую милосердную и благочестивую Конгрегацию. Что это значит? Что я прав. Ну, как тебе такое будущее, парень?

– Лучше, – отозвался Хагнер, – чем, проснувшись поутру, обнаружить подле себя обглоданный скелет девицы, с которой уснул накануне.

– Говоришь то, что Молот Ведьм хотел бы услышать, – констатировал охотник, распрямившись. – Строишь из себя саму невинность.

– И чего же я, по-вашему, хочу этим добиться? Расположить к себе следователя, чтобы натравить его на вас и тем спасти себе жизнь? Просто отбрыкаться от смертной казни? Или получить от Конгрегации в будущем лицензию на то, чтобы блюсти правильное питание? Таков мой тайный план – прикидываться безобидным простачком, пока не соберусь с силами и не пущусь во все тяжкие?.. А чего вы хотите от меня добиться? Желаете убедить меня в том, что моя будущая жизнь хуже смерти? Желаете, чтобы я сам захотел эту жизнь оборвать? Желаете очистить совесть, взгрузив смертный грех на меня самого?.. Не дождетесь.

– Не советовал бы мне дерзить, – предупредил Ван Ален неприязненно, и парнишка пожал плечами, все так же не отводя взгляда:

– Не хотите честных ответов – не задавайте мне вопросов.

– Палец в рот не клади, – отметил охотник. – Отхватит вместе с рукой. Остальное доест на завтрак.

– В том, что касается моего случая, вы в довольно выгодном положении, – согласился Хагнер. – Есть множество всевозможных острот, которыми можно меня изводить. К примеру, пять ночей в месяц я из кожи вон лезу. А также выворачиваюсь наизнанку. Время от времени теряю человеческий облик, а порою даже готов волком выть.

– А также меняешь шкуру, но не нрав, – жестко оборвал охотник, кивнув Курту: – Ну, как тебе? Что скажешь? Само благонравие и кротость.

– Две минуты назад я был готов своротить тебе нос, – возразил он с усмешкой. – И своротил бы, имей ты глупость продолжить эту бессмысленную потасовку… Ты напустился на него с обвинениями; чего ты ждал? Парень умеет за себя постоять; слава Богу. Отличный настрой для конструктивной работы над собою в будущем. Плакальщики над собственной тяжкой долей мне, говоря правдиво, несколько наскучили.

– Поглядишь, что будет в этом самом будущем. Только плакать тогда, боюсь, придется не тебе, – вновь обратясь к Хагнеру, сообщил Ван Ален. – Это кроме того, что до тех весьма умозрительных дней еще надо дожить; причем, опять же, не тебе, – уточнил он, ткнув пальцем в Курта, – ему. Без его защиты ты лишь еще один зверь на пути любого другого инквизитора с менее развитой фантазией или первого встречного охотника. «Первый встречный охотник», замечу, уже здесь; и если ты выкинешь что-то, что мне не понравится, парень (хоть что-то!) – убью на месте. Переступлю через себя и сверну к чертям собачьим шею; умрешь быстро.

– Эти слова, – подытожил Курт, – я воспринимаю как довольно своеобразное уведомление о том, что ты все же решил примкнуть к нашему маленькому заговору. Id est, ты не намерен разражаться криками, созывать общее собрание или хвататься за оружие незамедлительно.

– И, как уже сказал, наверняка об этом пожалею.

– Спасибо, – снова едва слышно выдавила Амалия; охотник поморщился.

– Отец меня не видит сейчас, – тоскливо проронил Ван Ален. – Ни за что в жизни ему в этом не признаюсь, даже на смертном одре. Я (я!) намерен прятать тварь от людей и ограждать от неприятностей. Не верю сам себе.

– Быть может, – снова вмешался Бруно, – для начала стоило бы употреблять иное слово, хотя бы в его присутствии? Не думаю, что твое поведение – самый лучший способ пробудить в Максе любовь к роду людскому. Даже у меня все более крепнет желание по меньшей мере тебя облаять.

– Волки лаять не умеют, – отмахнулся охотник. – А вот такие твари – так и рычать толком.

– А вот здесь, – возразил Курт уже нешуточно, – мы перейдем-таки к серьезному разговору, Ян. Первое, что я хочу заметить: Макс не из тех.

Усмешка, кривящая губы Ван Алена, исчезла вмиг; мгновение он сидел недвижно и безмолвно и, наконец, медленно выговорил:

– Так…

– Я это видел, как ты понимаешь, собственными глазами, – продолжил Курт в наступившем молчании. – Макс относится к той разновидности, что повыше полетом – полноценный волк.

– Все занятнее и занятнее, – все так же неспешно произнес охотник, переведя взгляд с Хагнера на его мать, и снова обернулся к Курту. – Не думаю, что ошибусь, если предположу следующее: когда этой ночью ты обсуждал со мною причины всего происходящего, ты уже начал понимать, что к чему.

– Боюсь, да, – согласился Курт, и Амалия несмело спросила:

– О чем вы?

– Думаю, парню с матерью лучше выйти, – снова умолкнув на миг, вздохнул Ван Ален. – Не для их это ушей.

– Они все равно все узнают, – возразил Курт. – И пусть лучше узнают от нас.

– Быть может, ты и прав, – нехотя согласился тот. – Хотя… ставить парня перед таким выбором – не рановато ли?

– Думаю, Макс вполне взросл и рассудителен для этого.

– О чем вы говорите? – повторила Амалия нервно, и охотник кивнул на Хагнера:

– Он внебрачный ребенок, ты сказала. Кто его отец и где он теперь?

– Он… он погиб до рождения Максимилиана; но при чем здесь…

– Как погиб?

– Позволь мне, – оборвал Курт, не дав Амалии начать долгое повествование. – Он работал на мельнице ее отца несколько месяцев. У них случилось. Парень был любителем поплавать – ночами в основном – и однажды, уйдя к реке, не вернулся. Спустя время она узнала, что в положении.

– Тело нашли? – спросил Ван Ален и, дождавшись кивка, уточнил: – Узнаваемым?

– Что вы всем этим хотите сказать? – растерянно пробормотала Амалия. – Не понимаю…

– Нет, – ответил за нее Курт. – Труп был обглодан хищником… Судя по всему, типичная схема, описанная тобою. Не дождался всего пары месяцев, чтобы узнать, что у него получилось. Признаюсь, поначалу я подозревал деда – уж больно он терпимо отнесся к несовершеннолетней беременной дочери, больно холил внебрачного внука; однако, подумав…

– Да, – согласился охотник, когда он многозначительно умолк. – Я уже говорил это не раз за время пребывания здесь, однако повторю: вот это вляпались.

– Что происходит? – требовательно спросил Хагнер, переводя хмурый взгляд с одного на другого. – О чем идет речь и при чем здесь история моего происхождения?

– Ты не задавал себе вопроса, почему ты такой? – отозвался Ван Ален. – Откуда в тебе зверь?

– Каждый день последние два с лишним года. А вы знаете ответ?

– Такой сущностью наделяются лишь одним путем, парень: получают по наследству. И ты свою обрел по той же линии. Так они поступают, – продолжил он под возникшее вокруг молчание. – Находят себе подходящую девицу – крепкого здоровья, выносливую, учитывают еще какие-то им одним ведомые признаки, быть может, нюхом определяют, этого не знаю… Живут с ней некоторое время и, если результата нет, бросают или исчезают без объяснений… или умирают вдруг, оставляя слабоузнаваемый труп… и ищут следующую, пока не наткнутся на ту, что сумеет переломить человеческую натуру, забеременеть от твари и родить такую же тварь.

– То есть, – медленно заговорил Хагнер спустя мгновение тишины, – вы хотите сказать, что… он жив? Что мать он просто использовал? Этому есть доказательства, кроме ваших предположений?