Текст книги "Природа зверя"

Глава 6

Альфред Велле с сыном, с опаской ступая, спустились в трапезный зал через минуту. Убитого крестьянина, завернув во множество слоев мешковины, втащили на чердак, оставив там подле небольшого сквозящего окошка, где холод был наиболее ощутим и позволял сохранить останки до утра, когда можно будет избавить постояльцев от столь неприятного соседства – все же чердачного холода недоставало для должного сохранения тела, и можно было поручиться за то, что спустя некоторое время оно начнет подтекать и распространять по трактиру ни с чем не сравнимые ароматы. Владелец, притихший и содрогающийся, с бледно-зелеными щеками, был отпущен восвояси, и кровавые пятна, разбавленные содержимым внутренностей, замывал Вольф, не пожелавший свалить на родителей сию неприятную миссию. Когда израсходовалось более половины запасов воды, Курт повелел прекратить чистку, и в небольшом зальчике после ухода хозяйского сына стойко водворился мерзостный запах, витающий над темно-коричневыми пятнами, въевшимися в потертые камни пола.

К стенам тем временем подступило утро, не заметное, впрочем, за бушующим с прежней силой бураном и поздней зимней мглой. Помощник, еще молчаливее, чем обычно, застыл в отдалении, отстраненно глядя на темные кляксы, Ван Ален все так же сидел у стола, подперев голову, и поминал утраченный рыцарем арбалет, перемежая свою панихиду срамными словами, от которых Бруно поминутно выныривал из задумчивости и болезненно морщился.

– Выкрутимся, Ян, – дождавшись затишья в речи охотника, попытался остановить его речь Курт, и тот покривился:

– Оптимист.

– Или не выкрутимся, – согласился он легко. – C’est la vie.

– Это по-каковски?

– Такова жизнь, – перевел Курт. – Выкручиваешься – или погибаешь; и не всегда все упирается в вооружение. Уж ты-то при своем роде занятий давно уж должен был это усвоить. Утерянный арбалет – не повод отчаиваться.

– Не в том дело, – неохотно возразил Ван Ален. – Его мне отец подарил. Этот арбалет и Импалу.

– Просчитался, – вздохнул он удрученно. – Я вывел из твоих слов, что брат и отец у тебя добрые горожане, недовольные твоей профессией.

– Он и был добрым горожанином, в ранней молодости, но однажды вляпался в историю с потусторонней подосновой, когда свалил с родины сюда, в Германию… Здесь женился, завел детей, но ступил на кривую охотничью дорожку, и – так на ней и остался.

– Да, – согласился помощник, все так же не отрывая задумчивого взгляда от подсыхающих пятен замытой крови. – Эта работа затягивает.

– Ну, у отца были другие мотивы, – пожал плечами Ван Ален. – Он рассуждал так: попав в переделку, он сумел выкрутиться, но на белом свете множество людей, которые выкрутиться не могут. У него довольно сил, способностей и смекалки, чтобы справиться с другой подобной же проблемой, но есть те, у кого сил, способностей и должной смекалки не хватает. Ну, и из этого он сделал вывод о том, что тем, у кого этих способностей нет, должен помогать тот, кто ими обладает.

– Хм, мне нравится твой старик… А что по этому поводу сказала твоя матушка?

– Сложно говорить из-под крышки гроба, – отозвался охотник спустя мгновенную заминку. – Слышно плохо.

– Она умерла? – уточнил помощник.

– Погибла, – вместо Ван Алена уверенно предположил Курт. – И наверняка в связи с его охотничьими забавами; верно?

– Мой отец, в отличие от меня, со стригами встречался. И мать тоже. Только вот он – может рассказать о том, как все было, а она – уже нет.

– Так стало быть, вот откуда в тебе столь неизбывное рвение к охотничьему делу. Месть…

– Снова промашка, Молот Ведьм, – косо усмехнулся Ван Ален. – Вот отца – да, можно обвинить в этом; думаю, невзирая на его благородные выкладки, все же это чувство в нем пересиливает, и, не погибни мать, он бы повернул жизнь по-другому… Со мной иначе. К делу меня приставил отец, не особенно интересуясь моим мнением, просто натаскивая с малолетства; вон как наш хозяин с пеленок обучил Вольфа драить пол и чесать лошадей. Придет время, и Велле-младший сам станет трактирщиком… Так было со мной – и со мной, и с братом. Это, можно сказать, наше семейное дело.

– Знакомая история. До боли в спине, я б сказал.

– То есть, это правда? – усомнился Ван Ален. – Теперешние инквизиторы взращены Конгрегацией с пеленок?

– Ну, не с пеленок, хотя теперь, сдается мне, дело к тому и идет – кое-какие малообеспеченные мамаши начали подкидывать своих чад к дверям наших отделений. В последнее время этой малышни скопилось столько, что пришлось создать нарочитую службу для их воспитания; ну и, надо думать, не в метельщики мы их потом отдадим.

– И все-таки – с тобой-то как? «Академия святого Макария». Сейчас у всякого инквизитора на Знаке стоит ее эмблема; значит, каждый вышел из ее стен?

– Академия рекомендует (либо нет) к продолжению службы следователей старой гвардии и – да, все молодые дознаватели это ее выпускники. Я, к примеру. И – да, мы взращены Конгрегацией; только не с пеленок, что было б, думаю, легче, а с отроческих лет. Нас собирали по улицам, подвалам и тюрьмам, предлагая обучение вместо такой жизни или вовсе смерти. Охоты чему-то учиться тогда особенной не было, однако, когда с одной стороны маячит чернильница, а с другой – петля, выбор кажется очевидным.

– Не слишком стоящий стимул.

– Не скажи, – усмехнулся Курт. – Мне его хватило – на первые пару лет; а после… Бруно верно сказал: затягивает. Кого не затянуло, тот обучения и не продолжил.

– Жесткий отбор.

– Работа такая.

– А не особенно много инквизиторов по Германии, я посмотрю; я видал города, даже немалые, где их и вовсе не было. С чего, если вас вот так, как кур, разводят?

– А курьеры? – возразил Курт наставительно. – А помощники? А попросту священнослужители? А бойцы?

– А палачи, – докончил охотник; он пожал плечами.

– И это тоже. А писцы, а служители архивов, а эксперты, а медики et cetera… Не каждый станет следователем; к примеру сказать, среди моих сокурсников, кроме меня самого, Знак получили лишь шестеро.

– И ты доволен тем, что из тебя сделали?

– Я похож на человека, не удовлетворенного собственной жизнью? Или ты спрашиваешь, потому что сам не слишком рад тому, что тебе уготовил отец?

– Не знаю, – неуверенно передернул плечами Ван Ален. – Попервоначалу я об этом просто не задумывался; мне нравилось то, что мы делали. Понятно, не всегда – что ж приятного, когда какая-нибудь старая карга, узнав, что я под нее копаю, накладывает на меня порчу в виде поносных мук вкупе с сонливостью и периодическими потерями сознания… Но в целом – да. Повзрослел – и задумался. Хотя, нет, не так, – сам себя оборвал Ван Ален. – Это из-за брата. Он задумался раньше меня, и ему, надо сказать, эта жизнь с детства не нравилась. Ну, знаешь, неизменные переезды, друзей нет, вместо игр – тренировки, вместо деревянных мечей – железные ножи… Какое-то время он варился во всем этом, а не так давно плюнул и послал нас с отцом куда подальше. Не так чтоб рассорился, но охотничье дело оставил. Поступил в университет. На юридический.

– Это даже неплохо. Прикрытие в миру.

– Так себе прикрытие, – поморщился Ван Ален. – Вот если б он подался в инквизиторы – тогда это имело бы смысл… Он просто порвал всяческие отношения. Ни единой весточки за два года. Знаешь, я ведь сказал правду – я действительно тут случайно, и ехал я к нему. Просто эта история с вервольфами подвернулась под руку, один из них двигался в ту же сторону, что и я, вот наши и попросили принять участие. Вроде как попутно. Когда мы разобрались бы с тварями, я б поехал дальше.

– Едешь примиряться?

– Еду вбить в него толику совести, – буркнул охотник. – Отец пропал – более полугода от него ни слуху ни духу. Понимаю, такая работа, но… Вдруг. Вдруг он где-то, и ему нужна помощь?.. По крайней мере, хочу узнать, где и как он погиб, если так. Уж в этом-то деле он просто не может не помочь, не хватит же у него наглости просто отвернуться в таких-то обстоятельствах… Я надеюсь.

– А ты надеешься? – тихо уточнил Бруно, отвернувшись, наконец, от кровавых пятен. – Отыскать его – надеешься? Германия большая, и куда может забросить человека такого рода занятий…

– Есть зацепки, – вздохнул Ван Ален, потемнев лицом. – Судя по его поведению перед тем, как исчезнуть, он начал копать старую историю со смертью матери. Те стриги, что убили ее – ведь он упустил их тогда; в те дни он был не особенно-то обучен всему тому, что умеет теперь… Я успел побывать в родном городе – его там видели; думаю, я не ошибся. Он нашел что-то, какой-то след, и пытается их вычислить, вот только меня отчего-то в свои дела на сей раз не посвятил.

– Он пытается тебя защитить, – невесело, вскользь улыбнулся помощник. – И без того отец одарил тебя жизнью, которой не позавидуешь, полной опасностей и угроз, от такой жизни и сбежал его сын… Потерять второго – это удар из ударов.

– Значит, защищал он не меня, а себя. Мне двадцать шесть лет, я могу решать за самого себя хотя бы, рисковать ли мне собственной жизнью!.. Ерунда все это, – с усталой злостью отмахнулся охотник. – Просто у него нелады с совестью. Хотите, расскажу, почему он тот, кто есть, почему мать там, где есть, почему все так, а не иначе?

– Если хочешь; никто не принуждает, – возразил Курт, и Ван Ален раздраженно покривился:

– Ай, брось, Молот Ведьм, не полощи мне мозги. Ведь не досужее любопытство тебя одолевает? Ты ж от нетерпения сгоришь, если не узнаешь о каждом здесь все, что можешь. Эта одинокая краля с приплодом вчера с тобою беседовала – и, судя по ее лицу, выложила все, вплоть до подробностей потери девства. Не знаю, как ты это делаешь, может, в вашей академии этому учат – но с тобой, гад, тянет пооткровенничать.

– Не всех, – возразил он коротко, и Ван Ален понимающе хмыкнул:

– Ну, на то при тебе есть другие, кого тоже учат в вашей академии, да? а я расколюсь без палачей… Собственно, скрывать-то смысла нет, – посерьезнев, продолжил охотник. – Одно ведь дело делаем, так? Быть может, эти твари тебе когда попадутся, или… Не знаю. Может, просто я сам хочу кому-нибудь выговориться; согласись – инквизитор для этой роли самое оно. То есть, конечно, все наши уже давно в курсе и моей жизни, и отцовой, и наших семейных дрязг, и кое-кого из них порою тянет поиграть в исповедника, только, знаешь, все эти пересуды всегда кончаются одинаково: вижу, что осточертеваю им до синих ежиков, что слушают меня, а сами не чают потрепаться о погоде, о девках, о колбасе – о чем угодно, кроме работы и прочих гадостей. У самих проблем не перечесть, а тут я. Один я, что ли, такой. А это потребность души – перелить дерьмо куда-нибудь на сторону, из собственного кармана в чужой. У наших они и своего дерьма полны, так что чужое уже не лезет, посему время от времени ищешь пустой карман и вываливаешь все накопившееся туда. Правда, по этой логике выходит, что твои карманы набиты под завязку.

– У меня их не перечесть. Так скроили.

– Навряд ли, – усомнился Ван Ален. – Это должно быть изначально, заключено в натуре, не думаю, что способность переваривать скелеты из чужих и собственных шкафов можно воспитать. Я так и не научился… да и отец вот тоже. И бережет он не меня, как я уж сказал, а собственную совесть – боится, как бы карман не треснул, не то он в выплеснувшемся дерьме потонет. Я это не к тому, чтоб проявить непочтительность, просто знаю, что думает обо всей этой истории он сам. Если б он в свое время не сглупил, мать, быть может, осталась бы жива… А дело было так, – после мгновенного молчания пояснил охотник. – Обитая еще на родине, отец пробавлялся делами, я б так сказал, не совсем законными; а еще вернее – совсем не законными. В том смысле, что прибирал к рукам то, что плохо лежало, и выходило у него это так хорошо, что ради таких дел его нанимали те, у кого выходило плохо.

– Над этим можно призадуматься, – все так же тихо произнес Бруно. – Один бывший душегуб и тать стал инквизитором, другой законопреступник – охотником… Следует подать идею нашим исследователям душ человеческих – быть может, это такое предрасположение по природе? Тогда надо плюнуть на академическую выучку и направить вербовщика в преступные шайки.

– Знаешь, почему я не смеюсь? – возразил Ван Ален и впрямь серьезно. – Потому что в твоей шутке самой шутки-то немного. Я не инквизиторский душевед, а посему безо всяких раздумий скажу сразу, отчего так. Все просто: а кто еще станет заниматься тем, чем вы и чем я? Только тот, у кого не все в порядке с головой – нормальный человек по доброй воле не станет искать на свою шею неприятностей, и рисковать за ради интереса не будет. В преступные круги тоже идут те, кому не сидится: если кто-то скажет, что его жизнь вынудила, можно плюнуть ему в очи. Жизнь дает кучу возможностей: иди грузить мешки, если мозгом не вышел, или учиться на писца, если в голове что-то есть. А не идешь – признайся честно, что попросту в заднице зудит поискать на эту самую задницу приключений, и в выборе меж тяжелым трудом и риском выбираешь риск потому, что риска хочется. Ну, а среди любителей риска есть два типа: гады и добрые малые. Гады режут младенцев в ограбленном доме – а ну как на суде опознает…

– А добрые малые идут в инквизиторы?

– Добрые малые идут в охотники, – мрачно возразил Ван Ален. – В инквизиторы идут полные психи.

– Надо почаще выбираться в глушь, – отметил Курт благодушно. – Вдалеке от наших отделений со стражами собеседники смелеют, и сколько откровенностей можно о себе услышать; сколько нового и, главное, интересного… Если не возражаешь, возвратимся к рассказу о вполне конкретном добром малом. Как я понял из вступления, твой отец при очередном заказе попросту не с теми связался. Потому и свалил в Германию?

– Нет, – отмахнулся Ван Ален с усмешкой. – Из Лимбурга мое семейство перебралось еще лет так сто назад, и та история с охотничьими делами никак не связана. Когда кельнский архиепископ накостылял герцогу Брабантскому в воррингенской резне, мой пращур был предводителем ополчения от своего городка. Хален; ты, думаю, о нем и не слышал даже… И вот в той войне он хорошо отличился. Так-то бы можно было и наплевать; архиепископ особенно не жаждал проходить огнем и мечом по покоренной земле, но так вышло, что мой предок завалил сынка какого-то страшно благородного господина рыцаря. Ну, и шепнули ему, что отец убитого где-то обмолвился – мол, найду этого гада и ему со всем семейством кишки выпущу. Словом, вся выжившая часть семьи подхватила баб и девок и рванула от Халена подальше. Осели в итоге аж в Бретани… Там, к слову, из нас «Ван Аленов» и сделали – ну, не выговаривали тамошние жители «Хален», а еще и местный святой покровитель – святой Алан… Так и пошло.

– Так стало быть, «не на тех заказчиков» твоей отец нарвался в Бретани.

– В некотором роде, – полусогласно кивнул Ван Ален. – В тот раз его попросили украсть ценную вещь – книгу. Цену назначили неплохую, я б даже сказал – сильно неплохую; но тогда он не удивился. Сам знаешь – книги такая штука, дорогостоящая и редкая, а ведь к цене прикладывается не только обложка с камнями, но и то, что в книге этой написано; похождения за Святым Граалем – одна цена, апокрифическая проповедь апостола – совсем другая.

– Ага, – уточнил Курт многозначительно; охотник усмехнулся:

– Нет, Молот Ведьм, совсем не «ага». Существенно хуже, чем просто «ага». Я б так сказал – «ого-го»… Ну, чтоб коротко, дело было так: сама кража прошла легко, добыть книжку отец добыл, однако нарушил главное условие профессионала – решил заглянуть в нее и узнать, что ж это такое оказалось в его руках. Половина была написана вовсе на каком-то непонятном языке, а половина – на кошмарной, какой-то перековерканной латыни, но достаточно внятной для того, чтоб понять ее хотя б приближенно.

– Не томи, – повелел Курт, когда охотник выдержал выразительную паузу.

– Книга была фактически пособием по магии.

– Ох, – показательно схватившись за сердце, проговорил Бруно. – Ты нас сразил. И кто бы мог такое подумать.

– Хохмач, – покривился Ван Ален ядовито. – Не по колдовству, майстер помощник инквизитора, а по магии. Уж наверное вы оба должны понимать разницу… Не о том, как правильно завязать узел на березе, чтобы сдохла соседская корова, а как и какое движение собственного духа надо совершить, чтобы, к примеру, человеческое сердце остановилось или кровь закипела прямо в венах. Но и это еще не все.

– Одной драматичной паузы довольно, – подстегнул Курт, когда собеседник снова приумолк. – Кроме того, поверь, вряд ли я смогу услышать что-то сногсшибательное – больно опыт в таких делах немал; посему на особенно яркую реакцию с моей стороны я б на твоем месте не надеялся.

– Пособие предназначалось к использованию стригами, – сообщил охотник; Бруно нахмурился, но промолчал. – Стригами, и только ими. В книге это называлось…

– …«магией крови», – докончил Курт и, повстречавшись взглядом с Ван Аленом, пожал плечами: – Я ведь говорил. Я в этом смысле слушатель неблагодарный. Хотя, должен сказать, что существование учебника на сию безрадостную тему для меня новость – не неожиданная, однако новость. Или, точнее, новостью для меня является существование человека, видевшего подобный труд въяве.

– Должен сделать основное признание сразу, – предупредил охотник. – Я – не видел. В том, собственно, и была основная проблема, из-за этого все и случилось… За несколько встреч со своими нанимателями отец понял, что с ними что-то не так, а когда заглянул в книжку – понял, что именно…

– Его наняли стриги.

– Да. Его наняли стриги. Не сказать, чтоб он был особенно благочестивым добрым христианином, однако тут его взяло за живое. Отдать таким существам такую вещь, собственными руками преподнести тварям…

– Что он сделал с книгой?

– Он хотел ее уничтожить, – вздохнул Ван Ален. – Сжечь. Но любопытство, знаешь… Хотелось сперва дочитать. Когда еще такое увидишь?

– Да, доводилось подобные слова слышать не раз, – кивнул Курт. – После ареста.

– Воспользоваться советами из этого пособия ни один человек не смог бы при всем желании, если б таковое и возникло. А сведения, которые отец оттуда вычитал, много лет спустя пригодились нашим. Правда, в те дни он и не предполагал, что так сложится; он тогда просто собрал вещички и рванул, куда глаза глядят. Так сложилось, что глаза поглядели в сторону Германии. Слежки за собой он не заметил, никто к нему не приходил, не грозил, не намекал, он уж и позабыл обо всем…

– …и о своем благом намерении сжечь опасный труд.

– Какой дотошный, аж противно, – поморщился охотник. – Нет, не забыл. Просто отложил в тайник, с тем чтобы рано или поздно выяснить, что это за язык, на котором была написана другая ее часть. Но не станешь же бегать по университетам и монастырям с подобными вопросами – особенно когда Инквизиция блюдет чистоту веры и помыслов. А инквизиторы в те времена были не чета сегодняшним; хотя, должен сказать, и теперь ваш брат местами зарывается.

– Знаю, – согласился Курт, – и снова не буду спорить… Так значит, по университетам он не бегал, по монастырям тоже… и где ж тогда он искал ответы?

– Да нигде, – вынужденно отозвался Ван Ален. – Со временем – ты прав, он попросту о книге забыл. То есть, помнил, что есть она, что лежит в тайном месте, но поиски перевода забросил – к тому времени отец женился, появился я, кормить ребенка и жену и вместе с тем копаться в тайных языках – согласись, вещи сложно совместные.

– При таких умениях – и испытывать трудности с деньгами?

– Отец, женившись, свое крамольное прошлое забросил. Решил, что рисковать собственной головой – одно, но репутацией и судьбой молодой жены, а после и ребенка – другое. Открыл свое дело, переложил, так сказать, прежние умения в законное русло… Наладка и создание уникальных запоров, ключей, механизмов, починка… Словом, устроился. Мы, конечно, не жировали, но и не сосали лапу. Но, сам посуди, куда тут играть в профессора? Ни времени, ни сил. А потом, знаешь, бюргерская жизнь затянула – оказалось, это не так уж и плохо, когда не надо оглядываться на всякого встречного и шарахаться от городской стражи, норовя удрать в подворотню. И он в своем роде даже прославился – на его замки приходили заказы даже из окрестных городов. В один из вечеров он засиделся в лавке допоздна, а после решил домой на ночь не приходить – каково шататься по ночному городу, знал на собственном опыте. Решил, что просто заглянет к матери утром пораньше – показаться, и снова в мастерскую… А когда пришел, то застал у дверей стражу. Кто-то из ранних прохожих увидел, что дверь распахнута, заглянул… Мать убили стриги. Страже он ничего не сказал, само собой, но сам – сам понял, что именно это были за твари. В совпадения в таких случаях верить сложно.

– А что книга?

– Книга была в тайнике, – напомнил Ван Ален. – Весь дом был кверху дном, стало быть, именно ее они и искали… И пропали мы с братом. Мне тогда было года три, а он месяца два как родился; поначалу думали, что я убежал, прихватив младенца, но нас нигде так и не нашли, а следующей ночью к отцу явился один из стригов и сказал, что с нами на самом деле.

– Заложники, – уверенно предположил Бруно; охотник кивнул:

– Плата за книгу.

– А говорил, что стригов никогда не видел.

– Мне было три года, – напомнил Ван Ален. – Я ни черта не помню. Обрывки лишь какие-то, намеки. Детальности после рассказывал отец: похищение, обмен, книга эта…

– И они не убили всех троих, получив ее? – усомнился Курт. – Не похоже на них.

– Отец был не дурак, – пояснил охотник. – И городская жизнь мозг не заела – он и сам осознавал, что никому из нас было б не жить, выполни он их условия. Был вариант – обратиться к местному инквизитору и на встречу явиться в окружении стражи; но где гарантии того, что мы с братом еще живы, что на встречу стриги придут с нами? Да и в любом случае – даже если б удалось нас отбить, все равно дорога на костер за изучение запретных трудов. О том, что отбить не вышло бы, отец тогда не подозревал; он ведь понятия не имел, каковы эти гады в бою…

– И как ему удалось выкрутиться?

– Он узнал, каковы они в бою.

– Я тоже это знаю, – возразил Курт, – и начинаю с трудом верить в то, что слышу.

– Он работал по металлу, – с видимой гордостью пояснил Ван Ален. – И заказчики у него появлялись обеспеченные, посему – платили они полновесным серебром, и порой – много.

– И все же.

– Отец провел в мастерской весь день до вечера, когда был назначен обмен. Кроме того, именно в мастерской он и должен был проходить – твари сами настояли на этом; судя по всему, они решили, что встреча в разгромленном доме привлечет внимание, на улице можно попасться на глаза нежеланным свидетелям, а светить свое лежбище не хотели…

– Так чем он сумел их одолеть?

– Он их не одолел, – помрачнев, нехотя отозвался Ван Ален. – И даже отдал треклятую книгу; точнее, сказал, где она спрятана – когда получил нас лично в руки живыми и почти здоровыми. Тварей было всего двое, и когда один из них ушел за книгой, другой остался стеречь нас. С ним одним отцу и удалось управиться. Тогда, готовясь к встрече, он подумал, что – как знать, быть может, в рассказах о стригах полно выдумки? И не действует на них либо святая вода, либо чеснок, либо серебро… И запасся всем подряд. Мастерская – сам понимаешь, что такое: навалено вокруг всякого барахла, и поди разбери, что есть что, особенно, когда в этом деле ни черта не рубишь. Стриг, что остался с нами, надо думать, не рубил, посему, когда отец уловил удачный момент, гад получил по полной – и ведро освященной воды на голову, и истолченный чеснок в лицо, и – то, что отец придумал и изобрел в тот день, накануне. Серебряные монеты, перетертые в песок. Кстати сказать, сейчас наши взяли это в работу, его задумку. Заверни серебряную пыль лучше всего в бумагу; можно использовать и кожаный мешочек, однако тогда приходится кроить его особым образом, чтобы рвался от удара и разбрасывал содержимое как можно дальше. Брось такую штуку стригу под ноги или в лицо, если повезет – и он будет плеваться кровью уже через мгновение. Они ведь, вопреки расхожему мнению, не ходячие трупы и дышат, гады.

– Остроумно, – признал Курт заинтересованно. – Если выйду из этого трактира живым – знаю, о чем буду говорить с шарфюрером нашей зондергруппы.

– Дарю идею безвозмездно, – вскользь усмехнулся охотник. – Как идейному соратнику. Штука и впрямь оказалась убойная; хотя много лет спустя стало понятно, что отцу еще и повезло. Судя по рассказам наших, по тому, что удалось собрать из всевозможных источников, да и по его собственному опыту – все так легко прошло, потому что твари были молодые, еще не достигшие силы. Наверняка всего лишь птенцы, которые были посланы добыть книгу для своего мастера. А когда на тебя, облитого водой, сыплется толченый чеснок и забивается в дыхалку металлическая пыль – тут и человеку станет хреново… Словом, как бы там ни было, в тот вечер отец сумел убить тварь и спасти нас. Он много раз говорил потом, особенно после пятого стакана, что, не будь нас при нем тогда – он остался бы и попытался б уничтожить того, другого. Я его даже понимаю.

– Поэтому такие, как мы, должны быть одинокими, – уверенно приговорил Курт. – Жена, дети, братья и матери – это лазейка в безопасности, которая, как бы ни была крепка, может рухнуть в один миг. С родителями и братьями ничего не поделаешь, но не заводить семьи самому – это в твоих силах.

– А твой помощник, я вижу, с тобой не согласен, – усмехнулся охотник, кивнув на Бруно. – Семейный?

– Я монах, – напомнил тот; Ван Ален отмахнулся:

– Монахами не рождаются. Не сказал «нет» напрямую; стало быть, есть семья?

– Уже нет.

– Убиты?

– Умерли от простуды, – неохотно возразил Бруно. – Задолго до моей службы в Конгрегации. Просто у меня свое мнение на этот счет – быть может, именно поэтому. Я не был инквизитором, не был охотником, никто не хотел подобраться ко мне или чего-то добиться от меня, отомстить мне или запугать – и все же я потерял близких. Это может произойти с кем угодно. Жены умирают в родах, матери – от старости, дети – от болезней, братья от увечий… Ты не убережешь себя от потерь, замыкаясь в одиночестве.

– Да, – согласился Курт язвительно. – Поэтому ты пошел в монахи.

– Этот выбор – история долгая и непростая, и тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было. Кроме того, и это тебе тоже известно лучше, чем многим, и без наличия сородичей есть точки, на которые можно надавить – даже на тебя. Есть друзья, приятели… сослуживцы.

– Если встанет такой выбор, на них можно закрыть глаза, – хмуро отозвался Курт. – Тоже непросто, но проще, чем это было бы с сыном, дочерью, братьями-отцами… разумеется, если с ними нормальные отношения, и ты не мечтаешь с раннего детства увидеть их в геенне огненной. В случае с приятелями дело лишь в привычке, а когда речь идет о близком родстве – тут говорит кровь, против нее переть сложно. А кроме того, все прочие – посторонние тебе люди, которые ничего не должны тебе и которым ничего не должен ты. Заводя же детей, ты обрекаешь себя на вечную перед ними ответственность. «Почитай отца и мать, ибо они произвели тебя на свет»; чушь.

– Опа, – усмехнулся охотник. – Сильно.

– Если б они тебя не породили, – пояснил Курт доброжелательно, – тебе не стало бы ни хуже, ни лучше. Тебя не было бы. Ты просто не обрел бы жизни, ты ее не потерял бы. В этом смысле незнакомый попутчик, спасший тебя от нападения разбойников, заслуживает благодарности куда больше: он не дал тебе утратить уже полученную жизнь. Потерять то, что ты уже смог оценить. Твое рождение есть лишь потакание желаниям твоих родителей размножиться, а чувствовать себя обязанным за подобное – глупо.

– Циник.

– Реалист. Они привели тебя в мир грязи, злобы, болезней, войн и смерти, в конце концов, просто потому, что им так захотелось; и всего этого не было бы, если б ты так и не проявился бы в бытии. И коли уж так случилось – их долг хоть чуть сгладить то, что они с тобой сделали. Аргумент «мы тебя выкормили» на деле есть тот minimum, который является их священной обязанностью. Благодарности достойно лишь то, что сверх этого: они просто должны оградить тебя от всей той пакости, что сопровождает их бытие.

– И научить меня самому ограждаться от всего враждебного.

– Разумеется, – не стал спорить Курт, – однако когда твой сын десяти лет дергает за хвост жеребца и получает копытом в лоб – в этом виноват он сам: ты говорил ему, что этого делать нельзя. А вот если его похищают стриги, дабы выторговать у тебя магический артефакт – в этом повинен ты. Никто его не тронул бы, не будь он твоим сыном.

– В этом повинны стриги.

– Несомненно. В первую очередь. И ты – во вторую.

– Это наезд на отца? – уточнил охотник ревниво; Курт пожал плечами:

– Это пример. Только лишь. И вот вторая причина, по которой подобным личностям лучше блюсти одиночество: угрожай эти существа смертью лишь ему – как бы он поступил? Кто знает, быть может, решил бы принести себя в жертву и, рискуя жизнью, уничтожить вещь, могущую дать им такую власть и силу. Приносить в жертву ваши жизни он не стал – и пострадало дело. Они получили книгу. И, убив одного стрига, он не остался, дабы попытаться убить второго – потому что на нем висели вы. Но он был обывателем, он, в общем, был не обязан рисковать хоть чем-то; если же говорить обо мне подобных… Не думаю, что кто-то должен обрекать себя на выбор. Пострадает либо дело, либо собственная душа, и при обоих раскладах конец скверный: в первом случае последствия могут быть сколь угодно тяжкими, во втором человек может просто сломаться. Осознание верности выбора не препятствует душевным мукам.

– Говоришь по собственному опыту?

– Мне делать выбор приходилось.

– И как поступил ты?

– Правильно, – отозвался Курт коротко; охотник болезненно сморщился:

– Ясно. И как спалось потом?

– Тогда дело касалось всего лишь сослуживца, но и это было… неприятно. Выбросить на помойку старую куртку, к которой притерпелся – и то бывает жаль, что говорить о людях, с которыми долго и невраждебно общаешься.

– Сравнить приятеля с поношенной шмоткой – это круто завернуто, – оценил Ван Ален. – А моего отца – с предателем идей человеческого единства.

– Он поступил как отец, – возразил Курт. – Спас потомство. Даже будучи охотником, он не принял на себя никаких иных обязательств, это его желание, его способ проводить время, скажем так, от которого он может отказаться в любой момент. Для меня – это служба и обязанность, но и я однажды смогу при желании уйти с должности. Дети же – навечно, пока жив. С этой работы не рассчитаешься.

– По твоей логике выходит, – угрюмо подвел итог Ван Ален, – что делать охотников из нас он тоже был не должен, ибо это ввергло нас в тот самый мир злобы и смерти, а значит, он нарушил отцовский долг и рискнул нашими жизнями.