Текст книги "Я вернулась, Господи! (сборник)"

Глава 15

После новогодних праздников Павел вернулся в благодушном расположении духа, часто выходил из своего кабинета, шутил с коллегами, иногда за спиной Валентины Игоревны лукаво подмигивал Ирочке. Вместе они несколько раз сходили в кино. Иногда вечерами Павел забегал к ней домой. Правда, задерживался ненадолго, но был, как обычно, ласков, нежен, и Ирочка была счастлива, не предполагая, какие тучи сгущаются над ее головой.

Телефонный звонок раздался вечером во вторник. Ирочка кинулась к аппарату, в это время ей обычно звонила мама. Она подняла трубку, собираясь весело поприветствовать родителей, но в уши ей хлестнул совсем другой голос, злой и грубый.

– Ну что, надеешься замуж за Павла выйти? – От этого голоса с ледяными интонациями Ирина мгновенно замерзла, руки похолодели, по спине побежала мелкая дрожь.

Обмирая от нехорошей догадки, кому мог принадлежать этот низкий, колючий голос, Ирочка едва не рухнула на пол.

– Только знай, – женщина на том конце провода немного задыхалась, сдерживая ярость, – ничего у тебя не получится, дрянь ты этакая. К таким, как ты, не уходят. Потаскуха продажная! – и она бросила трубку.

Двигаясь как сомнамбула, Ирочка пошла на кухню, вытащила из-за шкафа заветную бутылку. Она стояла здесь с тех самых времен, когда Ирина напилась в кафе. Купила по дороге домой, но так к ней и не притронулась. А сейчас не могла сдержать непреодолимое желание выпить. «Стой, – кричал ей мозг, – это слабость, ты сильная. Не начинай сначала». Ирочка опустилась на стул. В ушах зазвучали слова Лиды: «Бери себя в тиски и держи».

Бледная, полуживая от обиды и растерянности, Ирочка начала мысленный диалог. Как же, держи! А если не держится, если сердце сейчас разорвется от обиды и унижения. Если хочется лечь сейчас и умереть или выпить и хоть на мгновение забыть этот кошмар.

Ирина налила себе полную рюмку водки, однако, подумав, наполнила до краев чайную чашку. Сейчас, вот сейчас она все забудет, ей станет легко, она сможет по-другому посмотреть на все происходящее. Ей хватит всего две рюмки. Нет, три. Нет…

Ей казалось, что она попала в страшный водоворот. Ирочку крутило, как щепку, било о крутые берега, выбрасывало на острые скалы. Она пила, пока не повалилась с ног. Спала урывками по полчаса. Проснувшись, шла, нет – ползла на кухню, наливала себе водку в чашку, выпивала и шла опять в кровать. Засыпала, будто проваливаясь куда-то, чтобы через полчаса опять встать и идти на кухню за очередной дозой. Потом перестала вставать, поставив бутылку и чашку себе в изголовье. Мыслей никаких не возникало.

Словно через плотную ткань, пробились до воспаленного сознания слова Лиды: «И ты верь в Него».

До иконки было не дотянуться, даже посмотреть на лик Господа Ирина не могла. Только произнесла заплетающим языком:

– Я хочу верить в Тебя. Очень хочу. Не знаю как. Помоги.

Неожиданно Ирина провалилась в глубокий сон. Проспала весь оставшийся день и ночь. Это и спасло ее от дальнейшего саморазрушения.

Во сне она брела по пустыне, тщетно пытаясь отыскать хотя бы глоток воды. От сильнейшей жажды и очнулась. Голова болела так, что казалось, нет никакой возможности оторвать ее от подушки. Руки мелко подрагивали, Ирину бросало то в жар, то в холод. Она с трудом встала. Ни большущая кружка ледяной воды, ни душ облегчения не принесли. Ужасно хотелось водки. Казалось, что небольшая доза сможет притупить физическую и душевную боль.

«Нет», – сказала она сама себе, но голос прозвучал слабо и неуверенно. Взгляд наткнулся на почти полную бутылку, стоящую под столом. Ирина не выдержала, плеснула себе на дно чашки. Недопитую бутылку сунула в сумку и поехала на работу. По дороге на автобусную остановку купила в ларьке жевательную резинку, кинула в рот сразу несколько пластинок.

Вздохнула с облегчением, увидев, что Валентины Игоревны сегодня не было – проводила семинар в одном из районов. Лида еще не пришла. Павел Григорьевич тоже не показывался из своего кабинета. Ирочка отрешенно сидела за своим столом, снова и снова вспоминая вчерашний разговор. «Потаскуха продажная» – вновь и вновь будто кнутом хлестали Ирину слова, сказанные женой Павла. Но ведь это не так! Она любит его, любит всей душой, как давно никого не любила. Она всего-навсего хочет простого человеческого счастья. Разве не достойна Ирина этого после перенесенных страданий? Слезы жгли глаза. Заколыхалась, поплыла перед глазами череда видений: Васильев, Лида, образ Христа, стоящий на полке. И сразу чувство стыда и вины всколыхнулось в душе. Ирина увидела, что любовь ее украдена у другой, и то, что ей запальчиво и грубо крикнула вчера эта женщина, является правдой. Увидела, поняла, знала. Но как объяснить это растревоженному сердцу, как принять и вытерпеть? Ирочка осторожно, чтобы не было слышно бульканья, налила водки, выпила, развернула пластинку ароматной резинки. Из кабинета выглянул Павел, кивнул:

– Зайди.

Первым желанием Ирочки было встать и уйти домой, но потом, махнув рукой, она встала и нетвердой походкой направилась к двери. Ее страшно развезло. Она пьянела на глазах. Ирина остановилась на пороге, надеясь, что Павел не заметит ее состояния. Павел, не отводя от нее внимательного взгляда, сказал:

– Я хотел сказать тебе, что нам надо временно уйти в подполье. Я имею в виду – прекратить пока наши отношения.

Заметив, что Ирочкины глаза медленно наполняются слезами, быстро добавил:

– Я же сказал – временно.

Он подошел к Ирочке, хотел обнять. Затем удивленно поднял брови, взял ее за подбородок, внимательно рассматривая ее лицо.

– Ты что, пила?

Ирочка кивнула, не в силах говорить. Ноги не держали ее, и она вынуждена была прислониться к двери.

– Быстро домой, пока тебя никто не видел. Я сейчас вызову такси. Ты, наверное, совсем не отдаешь себе отчет в том, что делаешь. У нас же полно посетителей. Все сразу разнесут по школам: методист пьяна. Ты с ума сошла! А если дойдет до министерства?

– Я только первый раз, мне звонила твоя жена, – с трудом ворочая языком, жалобно проговорила Ирина.

– А там, – Павел ткнул палец в потолок, – разбираться не будут, первый раз или двадцать первый. Слетишь с работы в один момент. И учти, я тебе помочь не смогу. Как что быстро домой, отсыпайся, приводи себя в порядок. Завтра на работе должна быть в норме.

Развернув Ирочку, Павел легонько подтолкнул ее в спину. Ирочка пошатнулась. Он помог ей одеться, проводил до такси.

Заходя в подъезд, Ирочка столкнулась с Костиком. Лекций в институте у него сегодня не было, но он собирался поработать в библиотеке, решив по пути заглянуть к Ирочке. Оказывается, звонил ей вчера весь вечер, но Ирина так и не взяла трубку, а сегодня на работе мужчина, по всей видимости, ее начальник, сообщил Костику, что Ирина Васильевна отпросилась домой. Заболела.

Увидев Ирочку, выходящую из такси, Костик остолбенел. Волосы растрепались и некрасиво торчали из-под шапочки, пальто распахнуто, лицо опухшее и красное.

– Что случилось? – дрожащим голосом спросил Костик.

Ничего не отвечая, глядя мимо него застывшим, каким-то неживым взглядом, Ирочка открыла дверь подъезда и, спотыкаясь, начала подниматься по лестнице. Костик догнал ее, подхватил под локоть, бережно поддерживая.

Ирина долго трясущимися руками искала в сумке ключи, потом долго пыталась открыть дверь.

– Что это за замок? – крикнула она, зло пнув дверь ногой. Потом добавила еще несколько слов.

Костик остолбенел. Каких грубостей от Ирочки он никогда не слышал. Даже в юности, когда было особым шиком ругнуться при всех, Ирочка только улыбалась, когда слышала брань, но себе не позволяла материться.

В квартире Костя помог ей раздеться и проводил в комнату.

– Ко-о-с-тя! – растягивая слова, с надрывом, с дрожью в голосе проговорила Ирина. – Я пьяная.

– Тебя выгнали с работы? – Костя боялся даже предположить такое.

Ирочка мотнула головой. Села в кресло, прижимая к груди сумку.

– Я согрею тебе чаю, – Костя заспешил на кухню.

– Принеси рюмку, – крикнула вдогонку Ирочка, – я купила по дороге. – Она засмеялась пьяно и довольно.

Костик поставил чайник на плиту, оглядел стол. Кроме пустых бутылок, там ничего не было. «Господи, она же ничего не ела», – вздохнул Костик.

– Я приготовлю тебе сейчас бульон. У тебя есть бульонный кубик? Сейчас, сейчас, Ирочка, – он разговаривал с ней как с маленьким ребенком, – тебе надо обязательно покушать, чего-нибудь горячего. И все пройдет, вот увидишь.

Когда он вернулся в комнату с бульонной чашкой в руках, Ирина спала в кресле. Рядом валялась полупустая бутылка из-под водки.

Костик присел рядом на диван и заплакал. Бедная! Как же ему помочь ей? Как вырвать из лап этой отвратительной болезни? И почему это случилось именно с Ирочкой? Откуда у нее эта тяга к спиртному? Ведь в ее семье никто не пил. Интеллигентные, воспитанные люди, они и Ирочку так воспитывали. И вот, пожалуйста.

Успокоившись, Костик немного прибрал в комнате, вынес бутылки, открыл форточку. Он несколько раз подогревал чайник, пока наконец Ирочка не проснулась. Больше всего он боялся, что Ирочка опять попросит выпить, а он не сможет ей отказать. Но Ирина только стонала, откинувшись на спинку кресла.

Костик возился с ней весь вечер. Отпаивал горячим бульоном, мочил лоб мокрым полотенцем, подносил воду с лимонным соком.

Когда Ирочке стало немного легче, она слабым голосом попросила:

– Маме не говори.

Только поздно ночью, убедившись, что Ирина хотя и не спит, но чувствует себя сносно, Костик ушел домой. Закрыв за ним дверь, Ирочка еще полночи боролась с непреодолимым желанием опять напиться. Лежала без сна, мысленно повторяя про себя: «Помоги, помоги, помоги». Ей очень хотелось, чтобы Господь услышал ее.

Глава 16

Вся последующая неделя на работе прошла безрадостно. Павел Григорьевич безвылазно сидел в своем кабинете, Валентина Игоревна, разговаривая с Ириной, уничтожающе окидывала взглядом. Лида уехала в командировку, а ни с кем из работающих в районо женщин Ирина так и не сошлась близко, поэтому ей было особенно одиноко. Кроме того, приходилось постоянно бороться с желанием выпить.

После работы она не спешила сразу домой, старалась подольше гулять. Часто допоздна сидела в кафе, смотрела на людей, заходивших сюда, на счастливые парочки, весело переговаривающиеся за столиками. Ирина старалась не думать о Павле, об их странных отношениях и о своей жизни. Несколько раз недалеко от своего дома она встречала Вадима. Он коротко здоровался с ней и проходил мимо, словно убегая. Однажды Ирина затащила его к себе. Не могла больше выносить одиночества, и коротать очередной вечер в пустой квартире уж очень не хотелось. Не раз она даже намеревалась пригласить Костика, но его глаза, любящие, всепонимающие, неотрывно следящие за каждым ее движением, вызывали у Ирочки странное чувство. Чувство раздражения, вины, благодарности и еще чего-то такого, чего она не могла объяснить даже самой себе. Ирина все чаще ощущала, что ее накрывало теплой уютной волной, когда она видела Костика.

Художник просидел у нее долго, пил чай, рассказывал о себе, о своем детстве, о том, как стал художником. Рассказчиком он оказался удивительным, и Ирочка не замечала времени, подперев щеку рукой, слушала его с нескрываемым интересом.

Вадим рано остался без отца. Матери приходилось работать на трех работах, чтобы прокормить его и еще двух братьев. С самого раннего детства Вадим был предоставлен самому себе. После школы, наскоро перекусив, убегал на улицу. Там у них с ребятами была своя жизнь. Они курили в подворотне, пели песни под гитару, гоняли мяч на пустыре за домом. Его некому было воспитывать, ругать за проступки или просто приласкать. Матери почти никогда не было дома. Учился Вадим плохо. Единственным предметом, который он любил, было рисование. Он рисовал мелом на доске и асфальте, кусочком уголька на стенах дома, карандашом на уголках газеты. Учитель рисования Всеволод Петрович даже ходил к матери домой, уговаривал ее отдать Вадима в художественную школу.

– Да разве ж я потяну, – раздраженно отзывалась мать, – у него одежи-то приличной нет. Да вон еще двое ртов, какая уж тут школа. Пусть хоть среднюю нормально закончит.

Как бы и слонялся Вадим по улицам, разрисовывая стены домов углем и мелом, если бы однажды не набрел на стайку художников. Они работали прямо на улице, и он замер, глядя, как тут же на холсте проступают багровые краски заходящего солнца, а лопоухий парнишка, появляющийся из-под руки художника, удивительно похож на него самого. Вадиму страстно захотелось научиться так же уверенно смешивать краски, касаться кистью полотна, наблюдая рождение увиденного или задуманного сюжета.

Он стал бегать к художникам каждый день. Те привыкли к мальчишке, гоняли его за сигаретами, иногда угощали мороженым. Однажды один из них, дядя Ваня, пригласил парнишку к себе. Жил дядя Ваня один, в однокомнатной квартире, неподалеку от Вадима. На кухне готовил еду, ел, спал тут же на раскладушке, а комнату приспособил под мастерскую.

– Вижу, интересуешься ты больно нашим ремеслом, – ставя сковородку с жареной картошкой на стол, проговорил дядя Ваня, – а сам-то что-нибудь умеешь?

Вадим молча нарисовал на обрывке листа пруд с белыми лебедями, маленький уютный дом, желтые окошки которого светились мягким светом, сад, сгибающийся под тяжестью яблок. Дядя Ваня только крякнул.

Он-то и стал для Вадима первым учителем. Дядя Ваня учил Вадима рисовать с натуры, знакомил с закономерностью перспективы и светотени, пропорциями предметов. Он показывал, как смешивать краски, как правильно строить композицию, как расположить мольберт, чтобы поймать свет. Вадим впитывал все как губка. Он пропадал у дяди Вани все дни напролет, показываясь дома, чтобы забрать малышей из детского сада да помочь матери убрать подъезд, за который она получала гроши.

Мать умерла скоропостижно. Пришла с работы, прилегла на диван, да так и не встала. Ее похоронили за счет государства, родных у них не было. Двух братьев определили в детдом, а его забрал к себе дядя Ваня. Вадиму тогда уже исполнилось пятнадцать лет. Он многое умел и теперь работал самостоятельно наравне со взрослыми художниками. Школу по-прежнему не любил, с трудом закончил девять классов, пропадая на «натуре». Иногда картины продавались, и они устраивали с дядей Ваней праздник. Покупали бутылку портвейна, банку килек в томате, буханку хлеба и кулечек конфет. Несколько лет назад дядя Ваня умер, оставив Вадиму свою квартиру в Химках. А в маминой живут братья.

Необычная судьба художника тронула Ирочку, она завалила Вадима вопросами. Что стало с его братьями? Почему он ничего не говорит о личной жизни? Какие темы ему наиболее близки в живописи? Вадим отвечал обстоятельно, сдержанно улыбаясь. Братья уже взрослые, работают, один из них собирается жениться. Ну а он, Вадим, живет только своими картинами и о личной жизни не думает. Да и не встретил пока свою единственную. Он бросил многозначительный взгляд на Ирочку, но промолчал.

Ирине нравилось, что Вадим не пытался приставать к ней, мирно потягивал чай, сидя на диване, смотрел телевизор, изредка выходил на кухню покурить. Ушел он поздно. Новой встречи не назначал, видно, постеснялся. Просто попрощался, и все. И это тоже понравилось Ирине. Вадим оказался неплохим парнем, но сердце Ирочки молчало.

Дни тянулись безрадостные, на работе без Павла было тоскливо, дома еще тяжелее. Хоть волком вой. Иногда приходил Костик, несколько раз Ирочка ездила к маме. Ка была рада дочери, хотя и беспокоилась за нее.

– Ты чего такая грустная, Ирочка? – допытывалась мама. – На работе все в порядке?

– Да все хорошо, не волнуйся. Просто устала. Научи-ка лучше меня печь твои вкусные пироги, – Ирочка пыталась отвлечь маму, да и незачем ей знать о ее неприятностях. Мама и так Павла недолюбливала, а тут опять начнет Ирочку воспитывать.

Однажды вечером раздался долгожданный звонок.

– Жди, скоро буду, – коротко бросил Павел в трубку.

Ирочка разволновалась необыкновенно. Она бессмысленно переходила из комнаты в комнату, то хваталась за пылесос, то убегала на кухню. В конце концов махнула рукой и уселась в прихожей на стул. Минут через сорок громко запел вожделенный звонок в дверь. Ирочка за это время вся извелась. Она кинулась к двери и, едва ее открыв, обхватила Павла за шею, прижавшись к его груди.

– Ну, что ты на пороге-то, – засмеялся тот, – давай хоть войдем.

Ирочка, держась за него двумя руками, словно боясь, что он исчезнет, провела его в комнату. Усадила на диван, присела перед Павлом на колени.

– Ирина, ты как ребенок, честное слово, – Павел нежно поцеловал ее в губы. – Ты уж прости, вот только сегодня сумел вырваться. Нина как с цепи сорвалась, мне кажется, теперь она будет со мной и в туалет ходить, – он хохотнул.

Ирина продолжала молча смотреть на него восхищенными глазами. Она простила ему и то, что он не замечал ее на работе, и его холодные глаза во время их встреч на планерке, и тоскливые вечера без него, и то, что он даже не звонил ей. Ирина крепко держала его за шею, не пытаясь скрыть свою радость. Она забыла и свое обращение к Богу, и надежды на Его помощь, и выводы о неправильности своих поступков.

Взлохматив Ирине волосы, Павел прошел на кухню, по-хозяйски загремел посудой.

– Возьми в прихожей пакет, я по пути зашел в магазин, – крикнул он Ирине.

– Выпить я не брал, – сказал Павел, когда она начала выкладывать продукты на стол. По тому, как он это сказал, стараясь не глядеть на Ирину, она поняла: тому случаю, когда он увидел ее пьяной на работе, Митрофанов придает слишком большое значение. Мало того, Ирочка была почти уверена, что он догадывается о ее тайном пристрастии, а скорее всего, просто навел справки.

Слова Павла неприятно резанули Ирину, она внутренне замерла, как-то вся съежилась, но решила не подавать вида. Нарезая сыр, хлеб, расставляя чайные чашки, Ирочка оживленно начала рассказывать Павлу о только что прочитанной книге. Она быстро отварила макароны, соорудила соус из поджаренного баклажана, луковицы и помидора. Получился довольно сносный ужин.

Павел торопился, без конца поглядывал на часы, и, видимо, оттого, что он нервничал, близости у них не получилось. Оба чувствовали себя неловко и не знали, как сгладить эту неприятность.

– Не переживай. Будем считать, что сегодня не наш день, – запахивая на груди халат, сказала Ирина расхожую фразу. Хотя ей была неприятна и эта торопливость Павла, и его непонятная холодность и зажатость.

– Все будет хорошо, – бормотал Павел, быстро одеваясь, – нервы ни к черту.

Ирина молчала, потом так же молча закрыла за ним дверь, легла в постель и заплакала горько, навзрыд, не вытирая слез. Обида поднималась из глубины души и отдавалась болезненными толчками в сердце. «Неужели это начало конца? – думала она. – Неужели я стала ему неинтересна? Неужели мне так и не суждено стать счастливой?» Этих «неужели» набралось целый десяток. Слезы текли и текли из глаз, оставляя на Ирочкиных щеках горячие мокрые дорожки. Она так и заснула, продолжая всхлипывать.

С полочки на нее скорбно смотрел Спаситель.

* * *

И вновь тот же сон посетил Ирину ночью. В кромешной темноте ее звал Костик, а она, продираясь сквозь чащу колючих зарослей, упрямо шла вперед, подальше от друга. Ирочкины руки были расцарапаны в кровь, упругие ветки больно хлестали по щекам, огромные птицы зловеще кричали над головой.

– Ирина, Ирина, – доносился до нее голос Костика, но Ирочка упрямо двигалась дальше, раздвигая кусты окровавленными руками. И вдруг теплый, ласковый голос откуда-то сверху произнес:

– Кебе не туда. Вернись.

Споткнувшись, Ирина подняла голову. Кто это? Разве может кто-то знать, куда ей идти, кроме нее самой? Наверху раскинулось бескрайнее небо, такое яркое, густо-синее, колыхающее ажурные облака, что Ирина поразилась контрасту между темной, зловещей чащей и ослепительным, словно живым океаном поднебесья.

– Вернись, – тот же голос мягко, настойчиво разнесся с вышины.

Вглядываясь в череду плывущих пушистых облаков, Ирина вдруг увидела глаза, внимательно наблюдающие за ней. Где она видела это взгляд? И почему ее душа сразу растревожилась? Словно яркая молния блеснула у Ирины в мозгу. Она узнала этот взгляд. Как смотрит с простенькой бумажной иконки Спаситель.

Чувствуя, как сердце падает куда-то вниз, Ирина проснулась.

Едва позавтракав, Ирина вытащила из-за занавески в углу свою картину, которую написала в счастливые дни своей жизни. Она бережно поставила ее на стул посреди комнаты и долго любовалась своей работой. Это был автопортрет. С холста на нее смотрела молодая женщина. Широко раскрытые глаза искрились неподдельным весельем. Ирине удалось передать в облике, улыбке, выражении лица страсть, нежность, искренность. Женщина на портрете светилась таким счастьем, что казалось, от картины исходил свет. Чуть заметная улыбка, высокие скулы, кокетливые завитки волос у висков. Она притягивала взгляд, завораживала, волновала.

– Неужели это была я? Какая счастливая и беззаботная. – Ирочка, полуобернувшись, взглянула на себя в зеркало. Потухший взгляд, сероватый цвет лица, опущенные уголки рта, что придавало выражению ее лица грустный и унылый вид. Коска сквозила во всем ее облике. Разве это она? Какое поразительное расхождение с женщиной на портрете. Как будто два разных человека.

– Нет, это никуда не годится, – громко и вслух сказала Ирочка, – до такой степени зависеть от обстоятельств! Как нельзя. Когда это случилось со мной? Почему я просмотрела тот момент? Ведь что-то надломилось во мне. Что-то важное ушло из души, и я не знаю, как это вернуть.

Ирочка громко произносила эти слова, не отрывая глаз от портрета. Господи, да как же она жила эти годы? Проходила мимо важных и нужных событий и дат. Не радовалась встречам с родными, отвергала ухаживания Костика, жила, как на необитаемом острове, без друзей и просто хороших людей. Все чего-то ждала, а оно не приходило. И даже ее любовь к Павлу оказалась миражом, а счастье было таким мимолетным, что, сколько Ирочка ни пыталась его остановить, удержать его, видимо, не удастся.

Ирина решительно убрала портрет на антресоли. Пусть побудет там до лучших времен. Сейчас она не могла смотреть в эти лучистые глаза. Эта загадочная полуулыбка вызывала у нее необъяснимую тоску. В который раз она давала себе обещания, не зная, сможет ли выполнить их.