Текст книги "Журнал «Рассказы». Колодец историй"

Было

В конце концов ты вспомнишь не слова врагов, а молчание друзей.

Четвертое Слово я сказал за год до своего сорокалетия.

Тогда – двенадцать лет назад – Кнуд быстро остудил пыл, охладил эмоции, потушил чувства. Он был мудрый правитель. Он понимал: Безмолвный в заточении – удар по его безукоризненной репутации. Он отпустил меня почти сразу же.

– Мы защитимся своими силами. Попробуем. Но теперь я должен взять с тебя клятву.

Я смотрел в его сверкающие молниями синие глаза и внимательно слушал.

– По первому требованию. Когда я скажу. Ты должен будешь произнести нужное Слово.

Я покачал головой. Я был не готов на такие условия.

– У меня будет три попытки. – Кнуд знал, что я могу лучше прочувствовать важность Слова. – Я не обращусь к тебе просто так ни разу. Но ты выполнишь третью просьбу в любом случае.

Я снова отказался.

– Хорошо. Скажешь, когда посчитаешь нужным. – Он протянул мне руку. – Но! Мы должны объединить все народы островов. Чтобы не было больше вражды. Чтобы больше не было войн. Чтобы все были счастливы. Чтобы память о нас и наших отцах не канула во времени, а запечатлелась в веках. Поклянись, что больше не скажешь ни одного Слова для себя.

Он многого не понимал. Лишь первое Слово было моим. Остальные два – несмотря ни на что – принадлежали каждому человеку Бальлейва.

Я не стал ничего объяснять. Записками не сказать всего. Просто пожал протянутую руку.

Самое главное – я поклялся себе, что последние два Слова станут по-настоящему значимыми. Что они будут направлены во благо людей. И я больше никогда не дам волю эмоциям или чувствам.

Даже если они когда-то появятся.

Мне еще не было и десяти лет, я не произнес ни единого Слова, я не познал горечи потерь и трагичности ошибок, когда старый звездочет Бернард вдалбливал в мою голову день за днем:

– Всего пять. – Его морщинистая ладонь пятерней раскрывалась у меня перед лицом.

– У тебя только пять Слов. – Бернард указывал в книге на строки пророчества.

– Шестого не дано, мальчик! – грозно шептал он, когда видел мою записку. Там я предлагал использовать одно из Слов для того, чтобы отменить предсказание и дать возможность себе говорить еще пять Слов. – Это предрешено. И этого не изменить.

– Сказав пятое Слово, ты умрешь. – Старый звездочет покачивал головой, глядя за окно, только что дочитав мое предложение использовать пятое Слово, чтобы оживить самого себя. – Твой путь закончится. Продолжение невозможно.

– Никто из Безмолвных не избежал этой участи. – Учитель выписывал в отдельные строки все произнесенные Безмолвными Слова. Мы учились выделять среди них по-настоящему важные.

– Пять. – Он брал мою руку в свою и касался каждого из пальцев. – Пять. Слов.

В те счастливые дни бесконечной учебы старый звездочет Бернард передавал мне мудрость. Я старался, хотя впитывал далеко не все.

Но некоторые моменты я помню до сих пор.

– Слова как звезды. Они бездушны, но могущественны. Я не могу спросить у звезд, где счастье. Но могу узнать у них, какой дорогой идти. Ты не можешь желать всем добра, сказав: «Добро». Но можешь одним единственным Словом привести к добру людей.

Он долго молчал, всматриваясь в мои глаза, словно решаясь – говорить или промолчать.

– Даже Слово «Смерть», произнесенное в нужном месте и в нужное время может принести больше добра и счастья твоему народу, чем Слово «Любовь», произнесенное не к месту.

И он снова – в десятый, в сотый, в тысячный ли раз – поведал мне историю первого Безмолвного, который пожелал любви, стоя на крыше сторожевой башни, – перед тысячами людей, собравшимися в центре поселения. Безмолвный умер, люди любили друг друга, потакали друг другу во всем, защищали друг друга, пока не пришли враги. Враги, которые просто пленили людей, не способных на защиту, не способных сопротивляться и дать отпор.

Он погубил свой народ. Хоть до этого и совершил много великих дел.

Ни «Смерть», ни «Любовь» я так никогда и не скажу. Но пример запомнится мне на всю жизнь.

Мы отбили нападение агрессивных викингов с больших островов, потеряв много людей. Но Кнуд справился. Его полководческий талант был на самом деле велик – люди не сочиняют легенд на пустом месте. Чаще всего им предшествуют истинные дарования.

Он не пришел ко мне ни разу за время двухлетней войны.

Я жил затворником. Изучал книги Бернарда, учился читать по звездам, собирал самую большую библиотеку на всех островах. Вся моя жизнь обратилась в бесконечное чтение и учебу. Чтобы сказать нужное. Чтобы не сказать лишнее.

Я впитывал мудрость времен, стирал пыль с древних скрижалей, высчитывал дни гроз и дождей, бурь и циклонов, штормов и штилей. Я предупреждал, когда в море лучше не выходить, сообщал, когда наступало подходящее время для большой охоты, подсказывал через советников, в какой именно день начать сбор урожая.

Я делал все для своего народа. Без Слов. И это было важнее всяких Слов.

Кнуд обратился ко мне лишь дважды. В самые тяжелые для Бальлейва времена. Когда казалось, что выхода почти что нет.

Но он не просил Слов. Он просил совета.

Впервые – во время пятилетней зимы. Зимы, которая изматывала людей, лишала крова, оставляла без работы, без пищи, без возможностей для нормального проживания. Мы использовали все средства – звезды, руны, древнюю магию. Мы использовали все военные резервы, чтобы прокормить народ. И справились. Снова с потерями. Снова с горем в тысячах семей. Снова с огромными сложностями. Но всё преодолели.

Во второй раз – во время страшного мятежа, поднятого покоренными племенами. Они на самом деле могли захватить власть в Бальлейве. У них было все: вера, великая цель и остервенение. Мы с Кнудом переписывались больше месяца, выстраивая планы, рисуя графики и схемы, составляя список будущих улучшений для народа, подготавливая дизертиров. И вновь справились своими силами – глава мятежников погиб во время плавания. Это было результатом долгой работы – наши люди внедрились в ряды мятежников и убедили, что лучше всего отправиться в путь водой. В конкретный день. Мы подчинили себе природу, чтобы победить. И в Бальлейв пришло спокойствие с умиротворением.

В годовщину смерти Бернарда, когда я по сложившейся традиции весь день не делал ничего, вспоминая о былых временах и наслаждаясь тишиной, – в памятный день смерти Бернарда Кнуд пришел ко мне в третий раз. За год до моего сорокалетия.

– Мы проиграем. – Кнуд сбросил наручи на пол и сел за стол Бернарда в старой библиотеке, которую до сих пор освещали десять свечей. – Они снова плывут сюда. За порабощением.

Кнуд хлопнул книгой рун, которую я изучал последние месяцы. Хлопнул с такой силой, что свечи пошатнулись, на секунду погрузив библиотеку в темноту.

Луну за окном заволокло тучами.

– Мы проиграем, – повторил он. – На этот раз их войско в десятки раз больше. Мне донесли, что их корабли заполняют весь горизонт. Не десятки, не сотни – тысячи кораблей с великолепно подготовленными воинами. Они будут беспощадны. И победят.

Кнуд всматривался в меня, и блики света перешептывались в его глазах абсолютной уверенностью в каждом слове.

– Послушай, Рунольв. – Кнуд отодвинул книгу в сторону и раскрыл передо мной ладони. – Если мы победим, мы сможем сразу же выдвинуться на них. Они будут бессильны против нас. И мы сделаем то, о чем мечтал твой учитель Бернард. О чем мечтал мой отец. Мы сделаем то, ради чего ты молчал эти годы, храня Слова. Народы всех островов объединятся.

Кнуд сжал кулаки. Его мужественное лицо было полно воодушевления, злости и отчаяния. Он был сейчас похож на своего отца, как никогда раньше.

– Если мы победим – останется совсем немного. Все прочее я беру на себя. Клянусь! – Он поднял руку вверх. И жест этот был полон непримиримой решимости. – Бальлейву нужно лишь одно Слово. Твое Слово, Безмолвный.

Я услышал его.

И Слово было произнесено.

Я стоял на самом высоком мысе Бальлейва.

Отсюда открывался идеальный вид. Великолепный. Захватывающий дух.

За спиной моей покоились величественные скалы. Их обрывы забрали десятки жизней. Хранили в себе знания веков. Камни в их основаниях были острее самых искусных мечей.

Справа вставало солнце. Лучи скользили по водной глади. По таким идеальным светящимся тропам и прогуливались боги из древних легенд.

Ветер здесь был резок и свиреп. Он тянул на север все, что подобрал на своем пути.

Впереди расстилалось море. Зеркало неба, зеркало судеб и человеческой души. Необъятные просторы стихии, которая и даровала жизнь, и забирала ее с одинаковой легкостью. Море было великолепно.

Тысячи кораблей шли клином. Словно чудовище поднялось из самой бездны, огромным черным пятном застилая взор. Чудовище было огромно, ужасающе и жестоко.

И красиво.

Мне не потребовалось копаться в памяти, ворошить прошлое, искать чувство. Я знал, что совершаю великое благо для своего народа. Как завещал учитель. Как требовало от меня само предназначение Безмолвного.

Я протянул руку вперед с вершины мыса и произнес:

– Свирепствуй.

Слово громом ушло в небо, эхо его сотни раз повторялось все выше и выше, уходя к богам.

Я стоял на краю мыса, держал руку над бездной, и Слово грохотало над морями.

Поднялся ветер. Такой силы, что я едва устоял на ногах.

Небо почернело. Грозовые облака дрожали, готовясь выпустить молнии. Море вспенилось. Забурлило, словно боги вскипятили его гигантским огнем.

И начался великий шторм.

Корабли врага один за другим забирала стихия. Словно игрушечные, они покачивались секунду, чтобы в следующее мгновение сгинуть в бездне. Гигантские волны сотрясали великолепные судна и проглатывали, затягивая под воду.

Зрелище было по-настоящему величественное. Я чувствовал, как частичка силы покидала меня и обращалась в стихию. Душа невесомым призраком сочилась из груди и уничтожала врага.

Я опустил руку, когда все было кончено.

Так я сказал четвертое Слово. Оставалось последнее.

«Свирепствуй» – самое громкое из всех моих Слов. Из-за него завыли ветра, потемнели небеса и содрогнулись моря. Именно оно принесло мне имя объединителя племен, спасителя народов, повелителя стихий.

Слава обо мне, о победе Кнуда, о величии Бальлейва обогнула волной земной шар.

Не было больше на свете человека, способного оспорить величие наше. Нас уважали больше, чем духов предков. Нас восхваляли больше, чем самый прекрасный солнечный день на островах. Нас боялись больше богов.

Бернард бы мною гордился.

Бог

Одна из самых трудных в жизни вещей – хранить в сердце слова, которые нельзя произносить.

Озеро Леа Шун на острове Стронсей было выбрано мною не просто так.

Нам принадлежали целые архипелаги, нам подчинились большие острова, под нами дрогнул материк. Но из десятков тысяч вариантов я выбрал именно озеро Леа Шун для обращения к звездам.

О нем поведал мне когда-то учитель Бернард.

Он говорил, что в древней книге написано: лучше места для чтения по звездам не существует. Идеальная видимость, чистейший воздух, подходящее расположение – старый звездочет Бернард мечтал когда-нибудь добраться сюда, чтобы насладиться любимым делом. Но место это было далеко, труднодоступно и принадлежало другим племенам.

Меня это не остановило. Теперь остров принадлежал мне. В полном смысле этого слова.

Озеро было покрыто идеально ровным льдом – большое зеркало, потерянное одним из богов и брошенное на нашу землю.

На берегу стояла моя охрана, сотни прекрасно вооруженных воинов, готовых защищать звездочета. Большая власть требует большой предусмотрительности.

Они стояли здесь уже больше двенадцати часов – наблюдали, как я сижу посреди зеркальной глади ледяного озера и, раскрыв перед собой книги и свитки, всматриваюсь в ярко горящие звезды. Ни один из них за двенадцать часов не произнес ни слова. Они знали, как я ценил тишину. А непогрешимая слава на все острова вселяла им трепетный ужас.

Я искал у звезд ответов.

В первую очередь хотел знать ответ на вопрос: «Зачем?».

Ради чего теперь мне жить? Ничего не осталось, родные мертвы. Учитель – тоже. Любовь принесет лишь страдания. Обоим. Предназначение выполнено. Острова объединены. Мы будем жить под руководством одного вождя – вождя, чья слава опережает даже славу Безмолвного, – мудрого Кнуда.

Зачем мне хранить Слово? Может, сказать хоть что-то, чтобы избавить себя от страданий? Что угодно. Ведь нет больше смысла.

Сказать и отправиться туда – к братьям, к маме, отцу, к учителю Бернарду и всем, кого погубил жестокий Безмолвный Рунольв?

Звезды, как всегда, дали ответ лишь под утро.

Я шел по поверхности замерзшего озера навстречу войску, и воины были готовы поклясться, что видели собственными глазами: Великий Безмолвный не касался стопами льда – он парил.

Кнуд после объединения с большими островами женился, и у него родилось двое прекрасных мальчишек. Свадьбу отмечали во всех уголках Бальлейва – невестой была дочь одного из старых правителей. Смешение крови, смешение народов, смешение историй – истинным объединителем племен был Кнуд, а вовсе не Безмолвный.

Даже я позволил себе выйти из новой хижины на острове Стронсей, чтобы явиться в столицу Бальлейва.

– Ты будешь их учителем? – Кнуд привел меня в свою спальню и указал на двух малышей, ворочавшихся в люльках.

Захмелевший, упоенный победой, беззаботный в новой любви Кнуд положил мне ладонь на плечо – совсем как отец когда-то.

– Плевать. – Он предвосхищал возможные вопросы. – Сначала обучим их грамоте, а потом уж ты будешь с ними работать письменно. И впрямь, – усмехнулся он, – зачем говорить?

Он указал на луну.

– Мы прошли через многое, – сказал Кнуд. – Светила всё видят. Всё помнят. Знаешь… Спасибо. – Он сказал это впервые за пятьдесят лет с того момента, когда мы родились в один день. Только сейчас он смог простить меня окончательно.

– Ну что? Будешь их учителем?

Я кивнул. И пожал ему руку.

Я соврал. Просто не хотел расстраивать единственного друга.

Странно, единственный человек, который был мне дорог сейчас на белом свете, – Кнуд. Тот самый Кнуд, что издевался надо мной в детстве. Тот самый Кнуд, что заточал меня в тюрьму. Тот самый Кнуд, что клялся отомстить.

Я соврал, потому что знал, что скоро умру, сказав последнее Слово.

Я не вернулся на свой остров. Остался рядом с вождем и его семьей.

И стал ждать.

Мальчики быстро росли, но я знал – они не успеют показать мне, чему научились.

Могущество Кнуда росло еще быстрее: неугодные сдавались, опасаясь нашей мощи, союзники шли на уступки, зная о силе нерушимого союза великого полководца и Безмолвного.

Кнуд возвращался из плавания на материк. Он принес с собой болезнь. Болезнь смертельную – ему суждено было умереть в течение суток. Я знал об этом, потому что мне сказали об этом звезды.

Еще звезды сказали, что я не смогу предотвратить важное для Кнуда плавание. Поэтому я ждал.

Кнуда внесли в покои вождя шесть солдат.

Его измученное, побледневшее лицо уже начинало синеть. Губы его были испещрены кровавыми шрамами. Тело его было тяжело – мышцы ослабли окончательно, он не мог пошевелить даже пальцем. Сердце его билось тихо, словно опасаясь, что кто-то услышит его стук и отключит навсегда.

Я знал, что так произойдет. На это я потратил двенадцать часов, изучая звезды с поверхности озера на острове Стронсей.

Знал я, что произойдет еще и в том случае, если болезнь вдруг чудесным образом отступит, исчезнет, растворится в небытии.

Если вождь выживет, он проживет тридцать долгих лет. И принесет еще больше счастливых лет народам Бальлейва.

Если вождь выживет, он успеет куда больше, чем Безмолвный на его месте. Кнуд подарит процветающую жизнь целым поколениям.

Если вождь выживет – он сможет воспитать более достойных преемников, чем воспитал бы Безмолвный. Они станут вождями еще более мудрыми, чем отец. Они будут править веками.

Оставалась одна проблема: болезнь Кнуда была неизлечима.

И уже тогда – идя по зеркальной ледяной глади озера Леа Шун, – уже тогда я знал, как поступлю.

Скажу Слово. Последнее Слово перед смертью.

Никто не знает, куда исчез последний Безмолвный.

Говорят, что я так и не сказал последнего Слова. Мол, уединился где-то на северных островах и наслаждаюсь бессмертием.

Говорят, что, сказав последнее Слово, я стал богом. И теперь по ночам катаюсь верхом на Фенрире, готовым вот-вот проглотить луну.

Говорят, что меня положили в могилу и утопили. И проснусь я только в день Рагнарека, чтобы произнести последнее Слово и спасти все народы морей.

Многое говорят. Как всегда – людям лишь бы поболтать.

Откуда же им знать, что последнее Слово Безмолвный произнес над телом умирающего вождя Кнуда? И Слово то было:

– Живи.

Вождь похоронил меня тайно, как я и завещал.

Чтобы не иссякала людская вера в Великого Безмолвного. Чтобы у них был свой собственный бог во плоти. Чтобы слава обо мне продолжала жить.

– Живи, – сказал я и умер.

Этим Словом я горжусь больше всего.

* * *

Слово исходит из меня вместе с последней частичкой жизни. Слово невесомой молнией оживляет Кнуда, когда Смерть касается моего затылка костлявым пальцем.

Я с радостью оборачиваюсь и иду за ней.

Мы отправляемся к звездам.

Мама, братья и отец сидят на луне. Они машут руками. Кричат одновременно:

– Привет, Рун! Привет, малыш!

Рядом появляется друг Кнуда – мальчишка, которого я когда-то убил Словом:

– Мы еще сыграем в снежки! И я снова тебя уделаю!

Его лицо выглядит счастливым.

Вдалеке на слепяще яркой звезде сидит Трин. Волны ее волос скользят по острым коленям.

– Почитаешь мне? Потом!

Я киваю ей.

На одной из самых крупных звезд я наконец вижу старого звездочета Бернарда.

Он, поматывая ногами, зовет:

– Сюда, Рун. Сюда, болтун! – Он обнимает меня и притягивает к себе. – Ну, рассказывай!

И я долго рассказываю ему о храбрецах, которые пожертвовали собой ради всеобщего блага. Пересказываю сказку, которую десятки лет назад читал мне отец.

Я рассказываю и не могу остановиться.

Здесь я могу говорить.

Татьяна Верман
Послание Науке

Я часто забываю про эту штуку, забываю делать записи. Из-за этого Джейн на меня ворчит. Хотя нет, это неправда. Джейн добрая, пусть и очень страшненькая, и никогда не ругается, а только смотрит так, что аж брюшко сводит. Она говорит, мои мысли важны для Науки и помогут в исследованиях. А я до сих пор не могу понять, что это за Наука такая? Почему она не придет вместе с Джейн и остальными и не спросит сама, раз уж ей так важны мои мысли?

Ну и ладно. Если надо записывать свой голос каждый цикл, то буду, мне нетрудно.

Так вот, сегодня я водила Джейн и ее племя в горы, к у́рбусу. Какие же они неуклюжие, эти люди! Слишком мало лап, да еще и слабые – там, где я легко забираюсь наверх, они всё возятся и копошатся, как только что вылупившиеся дети. В этот раз они взяли с собой какие-то новые штуки, но даже с ними у людей не получалось карабкаться быстро. Я устала ждать и по очереди перенесла их на своей спине. Джейн очень смешно визжала от страха. Я так смеялась, что чуть не уронила ее.

В нашем племени не все любят чужаков, а я не понимаю почему. Да, когда-то давно они пришли к нам в поселение с большими блестящими штуками, которые плевались чем-то болючим, но теперь-то они всегда приходят без них. Человеки смешные и никому не вредят. Да и не смогли бы – уж слишком маленькие и хрупкие. Я помню, как однажды один из них упал со скалы: хоть и приземлился на лапы, подняться уже не смог. Так чего их бояться?

Другие скажут, что я зря привела людей к урбусу, но мне все равно. Зачем много циклов учить языки друг друга, если потом не общаться? Кроме того, что́ там можно испортить, если праздник уже закончился? Я сама предложила Джейн подняться к урбусу, и она так обрадовалась! Спросила только, можно ли ей взять с собой Ольгу и других людей. Я знаю, что ей давно хотелось побывать там и все зафиксировать. Я еще до конца не понимаю, что значит это слово, но Джейн часто его повторяет. И всегда улыбается, когда получается зафиксировать что-то новое.

В общем, когда мы добрались до урбуса, я думала, что Джейн будет рада. Но она почему-то испугалась. Спросила, не напал ли кто на племя во время праздника. Какая же глупая! Я объяснила, что после спаривания всегда остаются тела. Кто не может справиться со страстной и сильной самкой – расстается с жизнью. Зачем племени слабаки?

Пока Джейн и ее племя всё фиксировали, я обглодала тушку Уу́са – он так и остался лежать там после праздника. Я теперь всегда хочу есть, поэтому не сдержалась, хотя Джейн просила не питаться при них. И почему человеков пугает то, как мы едим? Наверно, потому, что они едят как-то по-другому: у них совсем маленькие рты и они не умеют выпускать хоботки, чтобы высасывать из тушки все соки. Я просила Джейн показать, как они питаются, но она сказала, что не может есть с этой раздутой штукой на голове. Попыталась показать «понарошку», но я так и не поняла – ни что это значит, ни что она делает.

Со вчерашнего дня тело Ууса забродило и стало приятно хрустким. Да еще и так одуряюще сладко пахло… Даже сейчас, когда я думаю об этом, у меня из пасти текут соки и проступают хоботки. Все, хватит записей, пойду на охоту. Аж брюшко сводит, как хочется есть.

* * *

Сегодня Джейн пытался утащить фрол. Вцепился в нее когтями, будто она мелкая клоша, и попытался поднять. Хорошо, что я была рядом, – он еще толком взлететь не успел, а я уже вгрызлась ему в крыло. Вот крику было! Тут же бросил Джейн и слинял.

Я думала, что ничего страшного не случилось, ведь голова и лапки Джейн остались на месте – люди почему-то очень переживают за то, чтобы сохранить все свои лапки. Но оказалось, что фрол проколол ей вторую кожу. Джейн тут же закричала, что если не успеет вернуться к себе, то умрет. Голос у нее сразу изменился, стал хриплым, чужим. Я не поняла, из-за чего столько шума, но все-таки закинула Джейн себе на спину и быстро донесла до ее блестящего дома.

Она долго не выходила – я уже начала скрестись и просить, чтобы меня пустили к ней. Люди внутри почему-то испугались, и ко мне даже вышла Ольга, пыталась успокоить. Она мне не нравится: хоть и похожа на Джейн – так же мало глаз, такой же маленький рот, – но какая-то другая. Не такая добрая, и с ней скучно. Говорит мало и больше таращится по сторонам. А еще она большая – больше Джейн. Не люблю таких – крупные самки всегда борются за лучших самцов.

Когда Джейн наконец вышла, на ней была новая кожа другого цвета. Какие же люди слабые, раз так пугаются даже из-за незаметной раны! Я все никак не могу разобраться, как они выживают, если им никак не обойтись без второй кожи и этой большой поблескивающей раздутой штуки, что защищает их головы.

Джейн сказала, что без меня бы пропала и что я – настоящий друг, хоть я и не знаю, что это такое. Джейн пыталась объяснить, но я ничего не поняла. В человеческом языке слишком много лишних слов. Но мне все равно было приятно, что она считает меня частью своего племени.

Еще Джейн сказала, что скоро они улетят домой, но она обязательно вернется через десяток циклов. Я ответила, что тогда ей нужно будет найти нового проводника, потому что у меня к тому моменту уже появятся дети. Джейн удивилась – она не знала, что я скоро стану мамой. И почему-то сильно расстроилась. Наверное, боится, что без меня ее слопают фролы.

* * *

Мое брюшко уже раздуло от яиц, так что скоро кладка. У меня больше нет времени возиться с Джейн, потому что я занята плетением укуто́на. Но она не стала искать другого проводника и вместо этого попросила разрешения быть рядом и все фиксировать. Сначала с ней пришли другие люди, но Уту́н быстро их прогнал. Он бы и Джейн прогнал, но я не позволила. Пришлось даже повалить его и прикусить за брюшко, и только тогда Утун ушел.

Теперь Джейн каждый цикл приходит одна, крутится поблизости и отвлекает вопросами. Как же много у нее вопросов! Обычно они очень глупые – например, почему мы не откладываем детей в наших жилищах, а уходим делать укутоны. Еще она хотела знать, что я чувствую, когда исторгаю ху́кус.

Я вижу, что ей не нравится то, что она видит: когда я отхаркиваю очередную длинную нить, лицо Джейн кривится и морщится и становится еще более уродливым. Но она не уходит. И еще почему-то выглядит грустной, совсем перестала улыбаться, и даже смотрит на меня как-то по-другому. Однажды она спросила, не страшно ли мне и точно ли я этого хочу. Я не очень поняла, чего же я должна бояться.

Неподалеку от моего укутона находится укутон Ууа́ти. Он большой, красивый, с ажурными стенками. Ее яйца уже успели вылупиться, и когда свет небесных шаров падает на укутон, я вижу копошащиеся тени ее деток. Джейн тоже все время смотрит туда и постоянно просит отвести ее к Ууати, чтобы понаблюдать за ней. Говорит, если мы разрешим ей взять какие-то «материалы для исследования», она сможет всем нам помочь. С чем помочь, зачем помочь? Иногда я думаю, что хорошо выучила язык людей, но бывают циклы, когда я совсем не понимаю, о чем говорит Джейн.

* * *

Джейн теперь куда реже возвращается в свой блестящий дом. Уходит только, чтобы «взять немного кислорода». Иногда даже остается ночевать в нашем селении. Она смешно спит: укладывается набок, складывает лапки, вся скукоживается и становится даже меньше, чем обычно. Иногда немного подергивается во сне и издает смешные звуки. Люди – ужасно нелепые создания.

Кажется, Ольге не нравится, что Джейн не возвращается домой к другим человекам, так что сегодня она отважилась явиться в поселение. Пришла одна, с большой блестящей штукой в лапах, но болючками все-таки не плевалась – люди выучили прошлый урок. Я сразу отняла у нее эту штуку, пока не увидел Утун: забросила себе в пасть и пережевала. Хрустко, но невкусно – пришлось даже выплюнуть эту царапучую гадость и спрятать обломки в высокой траве. Если беда случится с этой противной Ольгой, то и Джейн тоже может попасть.

Они ужасно кричали. Ольга все махала своими лапами и говорила странные вещи – я ничегошеньки не поняла. Было что-то вроде «Нельзя нарушать естественный порядок вещей!» и «Ты всего лишь стажерка и должна делать свою работу!». Интересно, «стажерка» – это название их людского клана? Или ее место в племени? Было еще что-то про «идиотизм» и «опасно».

Никак не пойму, про какую опасность говорила эта Ольга. Она же знает, что Джейн под моей защитой. Я сильная – куда сильнее многих в моем племени! – и уже не раз это показала. Кто вырвал Джейн из когтей фрола? Кто отогнал от нее разъяренного Утуна? А он страшный на вид – так щелкает пастью, что распугивает всех молоденьких самочек. Но я умею прикусить ему брюшко так, чтобы прогнать! Что еще этой Ольге нужно, чтобы поверить, что Джейн ничего не угрожает?

Я устала слушать их крики: Ууати уже начала волноваться, а ей нельзя отвлекаться от кормления. Она завозилась, зарычала: я видела, как заметались внутри укутона маленькие тени – это перепугались ее крошки. Я собиралась прогнать Ольгу, но тут пришел Утун с другими самцами, и она сама замолчала и убралась подальше.

Так лучше. Я хочу плести свой укутон в тишине.

* * *

Джейн все-таки пробралась к Ууати. Я была слишком занята и не сразу заметила, что она больше не вертится рядом. Слышу – крик. Смотрю – а это Джейн стоит у укутона Ууати и прикрывает лапами лицо. Я уж подумала, что Ууати напала на нее, но оказалось, что Джейн просто испугалась. Непонятно только, чего именно? Никто ведь даже не рычал и не щелкал, и уж точно ничем не питался.

Я заглянула внутрь укутона и сразу поняла, что Ууати нас даже не заметила. Думаю, она бы не обратила внимания, даже если бы фролы начали спариваться с клошами прямо у нее на голове. И понятно почему – у нее там выводок самых красивых деточек, которых я когда-либо видела. Ууати была занята кормлением – она без конца срыгивала пищу для своих малюток и размазывала красную жижицу по их прелестным маленьким мордашкам.

Джейн спросила меня, что случилось с Ууати. Голос у нее вдруг сделался таким тихим и писклявым, что я не сразу ее поняла. «Я ее не узнаю́», – говорит. Я и забыла, что они когда-то виделись.

Да, Ууати теперь стала мамой и выглядит совсем по-другому. Я объяснила, что после кладки у самки вырабатывается особый сок, который размягчает все, что есть внутри нас. Мы всё срыгиваем и кормим своих крошек. Вот и у Ууати до кладки было большое, раздутое брюшко, а теперь она вся ссохлась, стала маленькой и хрупкой, размером почти что с Джейн. Скоро она не сможет кормить их сама, но к тому моменту малыши уже достаточно окрепнут и начнут самостоятельно поедать ее. А когда подрастут, то выберутся из укутона и станут частью племени.

Когда я рассказывала об этом, то вся дрожала от нетерпения – как же я хочу скорее оказаться на месте Ууати! Надеюсь, детки начнут глодать меня с лапок и брюшка, а не с головы, чтобы я успела ими налюбоваться.

Мечта любой матери видеть, как растут и крепнут ее малыши! Но Джейн выглядела такой напуганной, словно фрол опять попытался утащить ее к себе в логово. Глаза сделались гигантскими, а потом она вдруг сама начала что-то отрыгивать, заплевав всю прозрачную штуку, что защищала ее голову. Может, она тоже ждет детишек и ей уже не терпится заняться кормлением? Как я ее понимаю!

Я собиралась увести Джейн – на ее крик как раз прибежал Утун и опять начал рычать, что чужакам не место рядом с нами. В этот раз Джейн его почти не испугалась: она снова начала твердить что-то про «материалы для исследования». Оказалось, она хотела забрать немного еды у детей Ууати. Мне это не понравилось, но она очень просила. Сказала, что это очень важно для Науки и может помочь ей спасти нас всех. И все пищала и пищала без остановки, так что даже Ууати отвлеклась от кормления и сама согласилась дать немного, лишь бы Джейн оставила их в покое.

Джейн собрала красную жижицу в какую-то прозрачную штуку – слишком много, я уж заволновалась, что крошкам будет нечего есть! Ей повезло – Ууати не возражала. Может, слишком устала, чтобы спорить, не знаю. Но я опечалена: думала, Ууати будет лучше заботиться о своих детках.

После этого Джейн сразу убежала. Только прижалась ко мне на прощание, обхватив своими нелепыми лапками – я все никак не могу привыкнуть к этому странному людскому обычаю. И сказала: «Держись».

За что я должна держаться? Глупая, глупая Джейн.

* * *

Укутон Ууати опустел – ее выводок носится по селению, шустро перебирая лапками. Молодые, шумные и полные сил, они с криками гоняют клош и уже не пугаются пролетающих над ними фролов. У самочек такие же красивые полоски на брюшках, как у Ууати. Совсем скоро и мои детишки будут бегать вместе с ними.

Джейн спросила меня, что будет с Ууати. Она опять зачем-то полезла в заброшенный укутон – видимо, хотела что-то зафиксировать. Долго рассматривала лапки, которые остались от Ууати. Я не поняла, что она имела ввиду, и тогда Джейн объяснила мне, что в их мире они прячут останки под землю. Какой глупый обычай! Зачем прятать то, что еще можно съесть?