Текст книги "Бова-королевич и другие забытые русские сказки"

– Не ладно ты придумал, боярин, – говорит Дюк, – ведь ты-то здесь у себя дома, у тебя кладовые под платьем ломятся, а моё дело заезжее, дорожное, платье-то у меня кое-какое, завозное. Hy, да уж так и быть, ударю с тобой о велик заклад.

Пошёл тогда Дюк к себе, написал своей матушке письмо скоро-наскоро, положил в сумку дорожную и вышел на широкий двор, где стоял его Бахмат-бурушко. Припал Дюк к своему бурушке и говорит ему:

– Выручай, мой верный товарищ, своего хозяина, ты скачи, лети стрелою к государыне-матушке, ты неси ей моё письмецо-известьице.

Положил Дюк сумочку под седло и выпустил коня в поле; поскакал конь домой через горы и долы, через реки, озера перескакивал, броду не спрашивал, прибежал на широкий двор к Афимье Александровне.

Как увидели Бахмата конюхи, побежали к своей боярыне:

– Государыня-матушка, конь-то Дюков один прибежал, – видно, нет в живых твоего дитятка!

Растужилась Афимья Александровна, расплакалась, подошла к коню, велела его расседлать; как стали бурушку рассёдлывать, то увидели под седлом сумочку с Дюковым письмом. Как прочла мать письмо и обрадовалась, что жив её сын, велела коня напоить, накормить, a сама взяла золотые ключи, сошла в погреба глубокие со своими ключниками и оценщиками – составили они смету на три года, чтобы хватило Дюку дорогого цветного платья носить каждый день ново-наново. Написала ему мать ответ, положила под седло, a одежду всю привязала к седлу черкасскому. Поскакал конь назад, не замешкался, прибежал ко Владимиру на княжеский двор. Отвязал Дюк платье, прочёл письмо матушкино, и стали они с Чурилой заклад держать.

Текут дни за днями, недели за неделями, прошли три года, как три дня, и настал последний денёк, воскресенье.

Одевался Чурило в сапожки зелёного сафьяна с серебряными пряжками, с позолочёнными гвоздочками; надевал он шубу дорогую, заморских соболей, пуговки на шубе с петельками, в каждой пуговке вплетено по красной девице, а в петельках по добру молодцу; поведёт по пуговицам – красные девицы наливают молодцам зелена вина, a по петелькам поведёт – добрые молодцы заиграют в гусельки.

Дюк Степанович нарядился ещё лучше того: лапотки на нём были вышиты семью шелками, в пятах вделаны камни самоцветные, днём блестят как красное солнце, a ночью светят светлым месяцем. Шапочка на Дюке с висячими камешками, от камешков печёт как от солнца красного, a всего-то затейливее пуговицы у шубы его бархатной: в пуговицы влито по зверю лютому, в петли вплетено по лютой змее. Накинул Дюк сверху старую одежонку, поношенную, идёт по Киеву, все и говорят:

– Чурило сегодня одет лучше заезжего гостя, переспорит он Дюка, не сдобровать Дюку.

Пришли в церковь, Чурило встал на правом клиросе, а Дюк на левом. Посмотрел Владимир на Чурилины пуговицы, послушал их игру звончатую, говорит:

– Переспорил Чурило гостя заезжего.

A Дюк сбросил свою одежонку держаную: спереди у Дюка в шапочке красное солнце как жар горит, сзади светел месяц лучами переливается. Как повёл Дюк плёточкой по пуговкам, звери лютые зарычали громким голосом; как повел по петелькам – зашипели змеи лютые, пещерные. От этого крику звериного, шипу змеиного весь народ в церкви попадал замертво, сам князь co княгинею еле живы стоят, говорят Дюку:

– Уйми, боярин, свои пуговицы диковинные.

Выиграл Дюк один заклад, a Чурило уж новый придумывает, хочется ему во что бы ни стало заезжего гостя извести.

– Это еще не мудрость, что у тебя много платья цветного, – говорит он Дюку, – а вот попытаем-ка мы наших добрых коней: который конь перескочит через Днепр-реку; будем держать заклад о буйных головах – кто не сдержит заклада, тому голову долой.

Отвечает ему Дюк:

– Не ладно ты задумал, твой-то конь богатырский стоит в холе да в неге, у твоих любимых конюхов, a мой конь дорожный, заезженный.

Вышел Дюк на широкий двор, обнял своего кавурушку, приговаривал:

– Ох, ты, конь мой ретивый, богатырский! Не смею я биться с Чурилой о великий заклад, чтобы перескочить вам, коням, через широкую Днепр-реку!

Посмотрел на него конь, проговорил человеческим языком:

– He бойся ничего, Дюк Степанович, бейся об заклад, перенесу я тебя через Днепр, не уступлю я и большему своему братцу, не то что меньшему. Больший-то мой брат у Ильи Муромца, средний у Добрыни Никитича, а я третий брат, у Чурилы же четвертый наш, меньший брат.

Пошёл тогда Дюк назад, в гридню, и ударил с Чурилой о заклад. Стали коней седлать: Чурилиного коня седлают конюхи, а Бахмата Дюк сам своими руками засёдлывает.

Прискакали к реке – целых три версты в ширину. Ha берегу много стоит народу всякого, что пришли посмотреть на молодцев. Закрутилась пыль в чистом поле, заслышался богатырский топот, прискакал из чистого поля старый богатырь, Илья Муромец.

– Что это у вас тут, крестовый брат, делается? – спрашивает он у Дюка.

– Да вот, заспорил co мною Чурило о моей буйной голове, чтобы перескочить нам через Днепр-реку, – отвечал Дюк.

Оглянул Илья князей-бояр:

– Это что же вы делаете? Извести хотите молодого витязя? Да хоть бы и не перескочил он через реку, разве дам я вам отсечь голову моему брату крестовому?.. Скачи, Дюк, не бойся, не дам я тебя в обиду!..

Замерло сердце у Чурилы, говорит:

– Скачи ты, Дюк, первый!..

А Дюк ему отвечает:

– Твой задор, твой и черед, моя вторая очередь.

Нечего делать, разъехался Чурило, вскочил да на половине реки и плавает…

Пристегнул Дюк Бахмата, взвился конь под облака, перемахнул через реку как нипочем, ещё версту на берегу прихватил. Повернул его Дюк назад, вскочил снова, на лету Чурилу за его кудри русые прихватил, коня его ногою придержал и высадил их обоих с конём на берег.

– Ну, теперь тебе надо голову рубить! – говорит Дюк Чуриле.

Взмолились тут и князь, и все бояре:

– He губи нам Чурилы, такого другого стольника-рассыльника не сыскать!

– Оставь его, – сказал Илья, – пускай по Киеву слоняется.

Бросил тогда Чурило с Дюком спорить, а Владимир Красное Солнышко и говорит на пиру:

– Видно, и впрямь Дюк Степанович богаче всех нас в Киеве. He послать ли нам к нему Алёшу Поповича, чтобы описал он его богатство-именьице: посмотреть, правду ли он про свои палаты рассказывает?

– Нет, князь, – отвечает Дюк, – не посылай Алёши Поповича, у него глаза завидливые, разбегутся, не переписать ему и одного моего погреба с золотом, а пошли ты лучше Илью Муромца с Добрыней Никитичем.

Согласился князь. Снарядили богатырей, и отправились они к Дюковой матушке. Приезжают в Волынь-Галич богатый и видят: всё там так, как Дюк описывал, – улицы широкие, чистые, жёлтым песком усыпаны, мосточки калиновые всюду настланы, на церквах, на теремах маковки что жар горят.

Показали им Дюковы палаты белокаменные, оставили они коней на дворе, вошли в первую горницу. Видят, сидит старая женщина в богатой одежде, около неё пять служанок ухаживают. Поклонились они ей:

– Здравствуй, Дюкова матушка!

А женщина и говорит:

– Я не Дюкова матушка, я только прачка Дюкова, идите дальше!

Вошли они в другую комнату, там сидит старуха вся в серебре, a ей прислуживают десять девушек. Опять поклонились богатыри:

– Здравствуй, Дюкова матушка!

– Я только Дюкова рукомойница, – ответила им старуха.

Пошли они дальше. В третьей комнате сидит старуха вся в золоте, прислуживают ей двадцать девушек. Говорят богатыри:

– Здравствуй, Дюкова… матушка!

– Я не Дюкова матушка, я Дюкова стольница! Дюкова матушка в церковь к обедне ушла, идите ей навстречу…

Пошли богатыри, а народ уж от обедни идёт, впереди бегут слуги, устилают сукна по мосточкам, идёт Дюкова матушка, ведут её тридцать девушек под одну руку, тридцать под другую; над нею несут подсолнечник, чтобы солнцем не запекло её лица белого; платье на ней цветное, на платье луна поднебесная, красное солнышко, зори алые, частые звёздочки рассыпались.

Поздоровалась Афимья Александровна с богатырями, спросила, зачем их послал Красное Солнышко.

– Послал нас князь Дюково именье описывать, чтобы узнать, правду ли Дюк хвастает.

Усмехнулась вдова:

– He лёгкую вам князь задачу задал. He описать вам нашего именья сиротского. Закусите-ка сперва с дороги, подкрепитесь, a тогда уж и приметесь за дело.

Сделала она им такой пир, какого они в Киев и не видывали, таких яств, таких напитков у князя никогда и не бывало: съешь кусок – другой сам в рот просится, выпьешь чарку – по другой душа горит. Как повела их Афимья Александровна по своим погребам глубоким, показала им всё своё богатство-имущество, закружилась у них голова молодецкая: одной сбруи лошадиной в три года не описать, одного платья цветного-драгоценного, что навешано, золота, серебра, жемчуга – бочки целые.

– Не описать вам Дюкова имущества, не хватит у вас бумаги и чернил, – сказала им вдова. – Поезжайте ко Владимиру, скажите ему, чтобы продал он на бумагу свой Киев-град, a на чернила Чернигов-град, тогда и посылал бы вас наше именьице сиротское описывать.

Приехали тогда богатыри к ласковому князю Владимиру, рассказали ему про свою неудачу великую. Тут все подивились Дюкову богатству, стали его славить, чествовать.

Поехал Дюк назад к своей родимой матушке в славный Волынь-Галич богатый, проводил его князь с великою почестью, с большою милостью.

Шарк-великан

Ha широком раздолье Шарк-великан похаживает, вокруг себя посматривает: что ему не любо, то мечом булатным крошит, ногами железными вытаптывает. Проложил Шарк-великан дорожку ко Святой Руси: жгучим огнём он дорожку ту уравнивает, христианскими телами речки, озера запруживает, над русским православным людом насыщается. Разбежались люди в леса дикие, опустели села, города: все, кто куда мог, попрятались.

Проведал про эту невзгоду храбрый богатырь Дюк Степанович. Понахмурилось чело богатырское, три дня и три ночи думает он думу крепкую, на четвёртый день встаёт ранёшенько, идёт в храм Божий, молит на коленях Богородицу, слёзно просит Николая Угодника, припадает к самому Христу Царю Небесному. Просит он об удаче не малой: задумал он освободить Русь-матушку от страшного Шарка-великана.

Пошёл Дюк к своей матери, честной вдове Афимье Александровне, выпросил у неё благословенья родительского и стал снаряжаться в путь-дороженьку. Оделся Дюк в наряд самый праздничный, накинул на плечи блестящий плащ, в руки взял сорокапудовый меч, a другой, ещё тяжелее, повесил за пояс. Оседлал богатырь Бурушку косматого, что ночь чёрного, махнул плёткой, только его и видели.

Чует Шарк-великан беду неминучую, чует его чёрное сердце гостя нежданного, пуще прежнего он ногами топает, пуще прежнего мечом булатным помахивает. Видит он, по полю чистому пыль столбом крутится, что метель метёт, – летит на него богатырь Дюк Степанович.

Как увидел богатырь Шарка-великана престрашного, сжалось его ретивое сердце, Бурушко его, добрый конь, попятился. Закричал Дюк Степанович громким голосом:

– Гей ты, сильный злодей, Шарк-великан! Завтра на заре с тобою биться начнём, а сегодня уж дело к вечеру, надо нам с тобою поприготовиться.

Пошёл богатырь в тёмную пещеру, всю ночь промолился, Господа Бога слёзно упрашивал, помощи-заступничества небесного вымаливал.

Стала заря заниматься, облака на небе зарумянились, выехал Дюк Степанович на зелёный луг на своём Бурушке косматом. Как увидел Шарка-великана, опять ретивое сердце его сжалось, опять Бурушко попятился, не хватило силы y богатыря с великаном биться, закричал он ему:

– Гей ты, сильный злодей, Шарк-великан! Завтра на заре биться будем, a сегодня ещё приготовимся.

Опять Дюк весь день, всю ночь в пещере Богу молится. Выезжает на заре в чистое поле, смотрит на Шарка-великана и чувствует, что богатырское сердце его разгорается. Попятился Бурушко, слез с него богатырь, вынул свой булатный меч в сорок пудов, отрубил коню голову, a сам пошёл пешим на великана.

Встречает его Шарк-великан, насупившись, что ночь тёмная, говорит с великой гордостью:

– Гой еси, добрый молодец, Дюк Степанович, изменил тебе твой добрый конь, убоялся он моего меча булатного, моего роста богатырского!

Вытянул великан свой громадный меч, стал им помахивать, только свист стоит в воздухе. Ударил он мечом о сорокапудовый меч Дюка Степановича: раз ударил – искры посыпались, другой раз ударил – словно стон прошёл; оба меча в черепки рассыпались, под облака те черепки разлетелись.

Осерчал великан, понатужился, упёрся своими руками могучими Дюку в грудь белую, даже косточки у богатыря захрустели. Вздохнул Дюк, схватился с великаном в рукопашную; переплелись руки богатырские, коленами они друг в друга упираются, ручьем течёт кровь горячая из глубоких ран, надрываются силы богатырские.

Вспомнил тут Дюк про запасной меч, изловчился, вынул его из-за пояса, отступил на целую сажень, с одного размаху отрубил, отсёк великану голову.

Так прославил себя молодой витязь Дюк Степанович, освободил Русь великую от лютого врага.

Булат-молодец

Был-жил царь по имени Фёдор, и у него был только один сын Иван Царевич. И когда пришли отроческие лета его, Фёдор отдал Ивана Царевича разным учителям для обучения великим рыцарским наукам, а как Иван Царевич возрос, то начал у батюшки своего царя Фёдора проситься в иные государства погулять, людей посмотреть и себя показать. Царь Фёдор его отпустил и ему наказал, чтобы он показывал свои науки в иных государствах и тем бы прославил себя и царя.

Тогда Иван Царевич пошёл по конюшням, выбирал себе доброго коня: на которого руку наложил – падёт на колени, тот для него не годится. Ходил он по всем стойлам, а не мог выбрать коня, и пошёл с великой кручиною; взял свой тугой лук и калёные стрелы и пошёл в чистые поля грусть-тоску размыкать.

Пришел в чистое поле, увидел на воздухе лебедя, натянул свой тугой лук и выстрелил по тому лебедю, не попал в него, и стрела улетела из глаз. Тогда Иван Царевич весьма закручинился, что потерял любимую свою стрелу, искал её по всему полю со слезами. И пришёл к одной маленькой горе и услышал человеческий голос, который кричал: «Поди сюда!» Иван Царевич удивился тому немало, что слышит голос, а никого не видать. Тот опять то же кричал; пошёл в ту сторону и увидал в горе окно с железною решёткой, в окне увидал человека; манил к себе своею рукою Иван Царевич, подошёл к нему человек, сказал:

– О чём ты, Иван Царевич, кручинишься?

– Как мне не кручиниться, – сказал ему Иван Царевич, – потерял свою любимую стрелу и не знаю, где найти её, да есть кручина моя великая – не найду себе по мысли доброго коня богатырского.

– О, эта беда не велика, – сказал ему тот человек, – я тебе добуду доброго коня и отдам калёну стрелу, потому что она залетела ко мне. Что мне за то дашь, если я тебе отдам?

– И что ты ни попросишь, – сказал ему Иван Царевич, – ежели ты достанешь доброго коня и отдашь калёну стрелу.

– Я ничего от тебя не хочу, – сказать тот человек, – только выпусти меня отсюда.

– А кем сюда засажен? – спросил его Иван Царевич.

– Засадил меня твой батюшка; я был славный разбойник и зовут меня Булат-молодец; он на меня прогневался и велел меня поймать и засадить в эту темницу, и сижу тут ровно тридцать три года.

– Слушай, Булат-молодец, – сказал ему Иван Царевич, – я без батюшкина приказания не смею выпустить, он на меня прогневается.

– Того ты не бойся, – отвечал Булат-молодец, – твой батюшка в том не прогневается, и как скоро ты отсюда меня выпустишь – уйду в иные государства, a здесь не буду жить.

Ему Иван Царевич:

– Выпущу, только отдай мою калёну стрелу. Где мне достать коня богатырского?

– Поди ты в чистое поле, – сказал ему Булат-молодец, – увидишь три дуба и железную дверь с кольцом, и под тою дверью конюшня; в ней стоит добрый конь богатырский, заперт двенадцатью дверьми и двенадцатью замками стальными. Подыми дверь и отбей замки, и отвори двери, и доброго коня себе получишь. После на том приезжай ко мне, я тебе отдам твою калёну стрелу, и тогда ты меня отсюда выпусти.

Иван Царевич выслушал такие слова, пошёл в чистое поле и увидел три дуба, и нашёл дверь железную, и взял он за то кольцо и поднял дверь, сбил двенадцать замков и отворил двенадцать дверей – и вошёл, и увидал доброго коня и всю сбрую богатырскую. Наложил Иван Царевич свою руку коню на спину – конь не падает, а только погнулся, и услышал конь по себе седока, начал ржать, на колена пред Иваном Царевичем падает. Он оседлал доброго коня, и взял палицу боевую и меч, и сел в седелечко черкасское, и взял шёлковый повод в руку белую. Захотелось доброго коня испытать; он бил его по крутым бёдрам, и конь осержается, от земли отделяется выше леса стоячего, пониже облака ходячего, горы и долы меж ног пущает, мелкие реки хвостом устилает, глубокие переплывает.

И приехал Иван Царевич к Булат-молодцу, возговорил громким голосом:

– Отдай же мне Булат мою калёну стрелу, и тогда я тебя, молодца, из темницы выпущу.

Булат-молодец отдал ему калёну стрелу, а Иван Царевич из темницы его выпустил.

– Спасибо тебе, Иван Царевич, – сказал Булат-молодец, – что ты меня из темницы выпустил, и за то я тебе сослужу ещё три службы в те поры, когда тебе будет нужда и когда я тебе буду надобен; молви только: «Где мой Булат-молодец?» – тогда к тебе явлюсь, в твоей нужде буду слугою.

Вымолвил слово, крикнул громким голосом: «Гой, сивка-бурка, стань предо мной, как лист перед травой!» Откуда ни взялся добрый конь, стал перед Булатом-молодцом, влез в ушко, напился, наелся, в другое вылез, и стал такой молодчик, что ни вздумать ни взгадать, ни пером написать ни в сказке сказать. Сел Булат-молодец на своего коня: «Ну, прощай теперь». Иван Царевич сел на своего коня и поехал к своему батюшке. Приехав, начал прощаться со слезами, взял с собою своего дядьку и поехал в иные государства.

Ехали они несколько времени и приехали в лес. День тогда был жаркий, захотелось Ивану Царевичу пить. Ездя по лесу, искали воды и нашли глубокий колодец.

– Вода ключевая, – сказал Иван Царевич дядьке, – полезай ты в колодец, достань мне воды; я тебя привяжу и буду держать, чтобы не утонуть.

– Нет, Иван Царевич, – сказал ему дядька, – я тебя тяжелее, меня не удержишь, а лучше опустись сам ты – я тебя сдержу.

Иван Царевич послушался дядьки, опустился в колодец. Когда Иван Царевич напился воды, то сказал дядьке, чтобы он его вытащил из колодца, но дядька ему сказал:

– Нет, теперь я тебя до тех пор не вытащу, покуда не дашь ты мне своей руки письмо, чтоб ты был мой слуга, а я твой господин, и чтоб называл ты меня Иваном Царевичем. Если ты на это не согласишься, так я тебя в колодце утоплю.

– Любезный дядька, – вскричал Иван Царевич, – не топи меня, но вытащи; тебе письмо дам, чтобы ты был моим государём, а я твоим слугою.

– Нет, этому не верю, – сказал ему дядька, – дай присягу.

– Клянусь Богом, – сказал Иван Царевич, – дам тебе письмо.

Тогда дядька вытащил его. Иван Царевич взял бумагу и написал письмо дядьке, а после скинул с себя платье и отдал дядьке, а его на себя надел, и поехали в путь и через несколько дней приехали они в Пантуево государство.

Царь Пантуй услышал о приезде Ивана Царевича, вышел навстречу, принимал дядьку вместо Ивана Царевича, вводил в палаты белокаменные, сажал за столы дубовые, пили, ели и веселились, и начал царь Пантуй спрашивать:

– Зачем ты в моё государство пожаловал?

Тот на то ему отвечал:

– Милостивый государь, я приехал к тебе свататься на дочери твоей, прекрасной царевне.

– С великой радостью отдаю тебе в супружницы, – молвил царь Пантуй.

Потом между разговорами сказал ложный Иван Царевич царю Пантую:

– Прикажи моего слугу отдать на кухню в чёрную работу за то, что он мне дорогою досадил.

Царь велел Ивана Царевича определить на кухню, а дядька его веселился с царём.

После того подступило войско под Пантуево царство – хотят его разорить и царя Пантуя в полон взять. Тогда царь Пантуй призвал к себе ложного царевича и сказал:

– Любезный мой наречённый зять, подступило войско неприятеля; ежели ты его прогонишь от государства моего, я за тебя дочь отдам, а без того не могу отдать.

Тот отвечал:

– Хорошо, но то сделаю только ночью, а не днём, потому что мне днём воевать счастья нет.

Наступила ночь, ложный царевич вышел на широкий двор, кликнул настоящего Ивана Царевича и ему говорил:

– Не прогневайся на меня, что я заступил твоё место; позабудь всё и сослужи мне: отгони прочь войско неприятеля.

Иван Царевич сказал:

– Поди ложись спать: будет готово.

Дядька пошёл спать, Иван Царевич крикнул голосом:

– Ах, где Булат-молодец?

В ту минуту он к нему явился.

– Какая нужда, сказывай скоро.

Сказал Иван Царевич о своей нужде, а Булат-молодец велел оседлать своего коня и надеть на себя латы, а сам крикнул громким голосом: «Гой, сивка-бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» Конь прибежал, остановился, и Булат-молодец сел на него. Иван Царевич сел на своего коня, и поехали они с широкого двора.

В то время царевна Церия не спала, сидела под окном и слышала всё, что Иван Царевич с дядькою и с Булатом-молодцом говорил.

Как скоро они приехали к неприятельскому войску, то Булат-молодец сказал Ивану Царевичу:

– Начинай бить войско с правого крыла, а я с левого.

И напали они на ту рать-силу неприятельскую, и начали рубить мечами, и конями топтать, и побили они в один час сто тысяч человек, a неприятель-король насилу ушёл с малым числом войска.

Иван Царевич возвратился во дворец царя Пантуя. И так Иван Царевич расседлал своего коня, поставил в стойло и дал ему белоярой пшеницы, простился с Булатом-молодцом; пошёл на кухню и лёг спать.

Поутру рано царь Пантуй вышел на терем и посмотрел в ту сторону, где было неприятельское войско, и увидел, что оное было побито. Приказал призвать к себе ложного Ивана Царевича, и как скоро он к нему пришёл, то царь Пантуй благодарил его за сохранение государства, a после одарил его дорогим подарком и сказал ему: «Скоро отдам дочь свою за тебя».

По прошествии двух недель опять тот же король подступил с другим войском. Царь Пантуй испугался и призвал к себе опять мнимого Ивана Царевича, сказал ему:

– Друг мой, Иван Царевич, избавь от неприятеля меня, отгони прочь войско его от моего государства, и ежели ты исполнишь, то я немедленно выдам дочь за тебя.

На то он ему сказал:

– Это всё сделаю, но только ночью, а не днём, потому что мне днём воевать счастья нет.

Как скоро наступила ночь, тогда дядька вышел на широкий двор, кликнул к себе Ивана Царевича и говорил сии слова:

– Иван Царевич, не попомни зла, которое я с тобою сделал, что заступил твоё место. Сослужи мне ещё службу: отгони войско неприятельское от государства сего.

Иван Царевич:

– Поди спать, утро вечера мудренее, всё готово будет.

Дядька пошёл спать, а Иван Царевич крикнул своим голосом:

– Ах, где мой Булат-молодец?

Тот к нему явился.

– Какая нужда, сказывай скоро.

Когда Иван Царевич сказал о своей нужде, то велел Ивану Царевичу оседлать своего коня и надеть на себя латы, сам же крикнул богатырским голосом: «Гой, ты, сивка-бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой!»

Конь бежит, земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. И, прибежав к Булату-молодцу, остановился; тот сел на своего коня, Иван Царевич – на своего коня и поехали со двора.

В то самое время царевна Церия не спала, слышала всё, что Иван Царевич с дядькою и Булатом-молодцом говорил.

Как скоро приехали они к неприятелю, Булат-молодец сказал Ивану Царевичу:

– Начинай же ты рубить войско с правого крыла, а я начну с левого.

И напали они на ту рать-силу неприятельскую, и начали мечами рубить, и конями топтать, и побили они в два часа двести тысяч человек, a неприятельский король насилу ушёл с малым числом войска. А Иван Царевич с Булатом-молодцом возвратились назад. И, расседлав доброго коня, поставил в конюшню, простился с Булатом-молодцом и пошёл на кухню спать.

Поутру рано царь Пантуй вышел на терем, посмотрел в ту сторону, где было неприятельское войско, и увидел, что всё побито, и подивился такой храбрости Ивана Царевича; велел призвать к себе, и как скоро он пришёл, то царь Пантуй благодарил его за сохранение государства и одарил его драгоценными подарками.

По прошествии трёх недель опять неприятельский король подступил под град. Царь Пантуй весьма испугался и, призвав к себе зятя, сказал ему:

– Друг мой, возлюбленный Иван Царевич, избавь меня ещё от неприятеля. Отгони прочь войско от моего государства, и я в ту ж минуту дочь мою за тебя отдам.

На то ему сказал мнимый Иван Царевич:

– Я это всё сделаю.

Как скоро наступила ночь и все полегли спать, тогда дядька вышел на двор, кликнул к себе Ивана Царевича и сказал ему:

– Не попомни зла, которое я с тобою сделал, сослужи мне ещё службу и отгони войско прочь.

Иван Царевич на то ему сказал:

– Поди ложись спать.

Иван Царевич крикнул своим голосом:

– Ах, где мой Булат-молодец?

Тотчас он явился к нему и сказал:

– Какая тебе нужда, сказывай скоро.

Иван Царевич сказал о своей нужде, и Булат-молодец велел ему оседлать своего коня. И как скоро приехали они к неприятельскому войску, начали рубить и конями топтать, и побили войска, что сметы нет, а самого короля убили до смерти, а сами поехали в царство и расседлали своих коней. Тогда Булат-молодец распростился с Царевичем и сказал: «Теперь ты меня более никогда не увидишь», сел на своего коня и уехал, а Иван Царевич пошёл на кухню и лег спать.

Поутру рано царь вышел на терем, посмотрел на неприятельское войско и видит, что всё побито; послал за наречённым зятем и сказал ему:

– Ну, любезный зять, теперь отдаю тебе в супружницы.

Тогда начали делать приготовления, и через несколько дней обвенчался дядька с прекрасной царевной Церией. И когда, после венца, они сидели за столом, тогда Иван Царевич отпросился у повара посмотреть, как барин его сидит с невестою. Повар отпустил и дал ему своё платье, и тогда Иван Царевич пришёл в царские палаты, стал из-за людей смотреть на своего дядьку и на прекрасную царевну Церию.

Тогда и царевна Церия узнала Ивана Царевича, выскочила из-за стола, взяла Ивана Царевича за руку и сказала:

– Вот мой жених, а не тот, который со мной венчался.

Тогда царь Пантуй вскочил из-за стола и спросил дочь свою о том, чтоб она ему рассказала. И когда царевна Церия обо всём ему пересказала подробно, тогда Ивана Царевича посадили за стол с царевной Церией. А дядьку его за такой лживый поступок наказать более не знали, как расстреляли на воротах.

И так Иван Царевич, женясь на прекрасной царевне Церии, отправился в своё государство к отцу своему, где царь Фёдор возложил на его главу венец свой. Иван Царевич, взошед на престол отца своего, начал управлять государством.