Текст книги "Дух Времени"

VII

Она проснулась потому, что стучали в дверь. Афимья просунула голову и со страхом глядела на кушетку.

– Живы вы али нет, Лизавета Филипповна? Уже двенадцатый час…

Лиза села, оглянулась, и краска залила её щеки… Но ни тени раскаяния не почувствовала она. Только безмерное удивление и радость оттого, что миновала долгая, глухая ночь одиночества.

Как живое встало перед нею лицо Андрея. И она спокойно глянула в эти серые глаза, наполнявшие её жизнь такой знойной тревогой, такой мучительной жаждой счастья… «Я все-таки люблю его и не могу разлюбить, – вдруг поняла она. – Но теперь и любить его, и жить без него мне будет легче…» Она вспомнила ту блаженную минуту в передней…. Минуту невыразимой тишины после стольких месяцев тоски и страданий. Вспомнила не столько лицо Потапова, сколько прикосновение к его груди и теплоту его объятий… «Я его тоже люблю… Не знаю как? Не знаю, много ли, мало ли?.. Но мне хорошо…»

Она встала и радостно засмеялась…

Началась жизнь!.. Новая, интересная, жуткая жизнь!..

Одевшись, Лиза поехала на другой конец города. В переулке она отпустила извозчика и, никого не спрашивая, отыскала сама дом. Одноэтажный, деревянный, с зелеными ставнями, с цветущей геранью на подоконниках и молодыми березками перед окнами, он показался Лизе очаровательным. Да и вся улица понравилась ей, с этими заборами и огородами, с курами, спокойно купавшимися в пыли, с босоногими ребятишками, игравшими в бабки. Она вошла во двор.

– Кого вам? – спросила совсем «обалдевшая» от восторга чумазая девочка. – Феклу Андреевну?.. Вот тутотка…

Лиза вошла в темные сени и постучалась.

Комната в два окна, разделенная занавеской, была чиста, несмотря на явную бедность. На керосинке что-то кипело. На полу босоногая девочка, в подвернутой рубашонке, сосала баранку. В люльке, подвешенной к потолку, спал младенец.

Лиза остановилась на пороге. Стройная женщина с бледным лицом так и впилась в гостью огромными глазами.

– Вы – Фекла Андреевна?

– Я… Что вам угодно? – сухо спросила хозяйка.

– Я к вам от Николая Федоровича…

– Ага!.. Садитесь, пожалуйста!.. Давно вас жду… – Она быстро заперла окно, смахнула фартуком со стула и подвинула его гостье. – Извините за беспорядок, – улыбнулась она, вытирая о фартук руки. – Обед готовлю. И одеться не успела.

Лиза с волнением глядела на её лицо и находила его удивительно интересным. Особенно хороши были лоб, брови, глаза и волосы,’ черными, пышными волнами подымавшиеся над упрямым, большим лбом. Нельзя было пройти равнодушно мимо такого лица!

И с таким лицом – Лиза это чувствовала – нельзя было прожить мирную и обычную жизнь. «Будь она крестьянка и замужем за постылым человеком, она отравила бы мужа, – думала Лиза. – Она не снесла бы гнета… такая… И рука у неё не дрогнула бы пред преступлением. А мы, видя её на скамье подсудимых, говорили бы: „Какое у неё необыкновенное лицо! Сейчас видна преступница!.." Но ей посчастливилось встретиться с Потаповым. И вот сила не погибла, натура расцвела…»

Не прошло десяти минут, как уже обе женщины приветливо улыбались друг другу. Фекла Андреевна была в душе эстетом, и Лиза пленила её сразу.

– Не откажетесь выпить чайку? – ласково, с какой-то покровительственной ноткой спросила она. – Живо самовар вздую в сенях…

– Ах, с большой радостью! – Лизе не хотелось обидеть отказом первого товарища в её новой жизни.

Пока хозяйка хлопотала, Лиза взяла на руки девочку. Малютка в немом благоговении перебирала цепочку барыни.

– Своих-то у вас нет? – спросила Фекла Андреевна, разрезая лимон. Лиза покраснела и качнула головой.

– Это большое счастье, – серьезно продолжала хозяйка, отгрызая кусок сахару и с наслаждением потягивая воду с блюдца. – Обуза эти дети в нашем положении, кому работать приходится всурьез! Хорошо, у меня мать есть… Коли арестуют, на неё оставлю… Вот эта девочка у меня в тюрьме родилась.

– Вы были в тюрьме??

– А нешто Степан… то бишь Николай Федорыч, вам не говорил? – Она покраснела, потом глаза её стали светлыми… Ей было смешно, что она проболталась.

Но Лиза поняла, что замечать ей этого не надо.

– Как же? Из-за него тогда и я влетела… Только его-то в Якутскую сослали. А я отделалась шестимесячным заключением. Потому на меня улик серьезных не было…

– А вы давно его знаете? – Лиза не могла устоять перед желанием поговорить о Потапове.

– Николая Федорыча-то? – нараспев спросила Фекла Андреевна. – Это мой учитель. Как его не знать? Семь лет знакомы. Он моего жениха и подругу мою одну учил сначала, а потом и меня любопытство взяло. Хорошо он объясняет, заслушаться можно… А уж как о будущем строе говорить начнет, так и загорится весь! Нельзя, знаете ли, равнодушной остаться… Мне, бывало, после беседы этой и петь хочется, и плакать… Так лихорадка и трясет всю! Раза три этак я после его речей в демонстрации участвовала, в Нижнем, в Ростове-на-Дону, в Одессе тоже… Раз красное знамя несла, рядом с женихом Наташиным. Стреляли-то в меня, а убили его.

Лиза всплеснула руками^

– Убили??

– А как же? Нешто вы думаете, манифестации нам задаром сходят? На то и идешь… Но зато и минуты же какие! Ни страха, то есть вот ни настолечко!.. И словно бы пьяная…

– Вы сказали – Наташа?.. Ну, а она как?.. Очень плакала?

– И-и… Вот убивалась! Они только что обручились тогда. И Наташа веселая да беспечная была. И ничем, кроме нарядов да любви своей, не занималась… «Наш век короток, – бывало, скажет. – Зевать нечего…» На всей фабрике первой красавицей была. Ну, а тут, как убили Сашу, жениха ее… ему всего двадцатый год шел, и красавчик какой!.. Тут уж она сменилась разом. Приходит ко мне, помню: «Достань, – говорит, левольвер!..» – «А на что тебе?» – спрашиваю. – «Хочу, – говорит, – убить кого-нибудь… Жить не могу без этого!..» Так и горит вся… А я ей на это: «Зря ты всё это затеяла… Только себя погубишь, – говорю… – Разве в этом настоящая работа?.,» – Свела я её к Николаю Федорычу. «Вот вам, – говорю, – работница! Теперь из неё веревки вейте!.. А назад ей дороги нет!..»

Лиза слушала, широко открыв глаза.

– Она на фабрике?

– Да, агитирует теперь. Ах, какая это девушка!

Огонь… И ничего-таки не боится… «Дайте мне, – говорит, – самое опасное, чего никто не возьмется делать! Пошлите меня хоть в пекло!..» Понимаете? Это ей тоску залить хочется. И ненависти этой в ней столько теперь! На десятерых хватит…

Оттопырив бледные губы, она дула на блюдечко.

– А плохо вам было в тюрьме?

– Как сказать?.. Всего было, и хорошего, и плохого. Вот как родила я в лазарете, очень мне с дитем туго приходилось. Ну, а потом обошлось… Нас в камере человек двадцать сидело. Пять манифестанток, остальные уголовные. И, Боже мой! Что это за свары были спервоначалу-то между нас… Там воровки, убийцы, проститутки… И все они против нас… Вот тут уж мы агитировали всласть! Ха!.. Ха!.. «Дуры вы, – говорим, бывало, – дуры неповитые, за кого стоите? Вас по закону в тюрьму бросили. От нужды вы крали, от нужды на бульвар пошли, от темноты своей убийцами сделались… А почему вы темны да голодны?.. Ну-ка?.. А вот мы за вас всех, обиженных, дурех неповитых, жизнью да свободой жертвуем, в Сибирь идем… А вы чем бы нас поддержать, да ещё ругаетесь? А кто вас скверной болезнью заразил да на улицу собой торговать погнал?» Ну, и так день, другой, неделю… Что ж вы думаете? Все они нам подчинились. Плачут, бывало… Жалкие такие!.. «Ничего, – говорят, – мы не знаем, и научить нас некому. В темноте ходим… И вся-то наша жизнь пропала…»

Лиза протянула свою чашку. Ей не хотелось уходить. Все казалось ей сказкой.

– Вы тоже на фабрике, Фекла Андреевна?

– Нет, где ж? После тюрьмы-то на нашего брата и глядеть-то никто не хочет. Хоть подыхай с голоду!

Я вот белье шью. Муж зарабатывает, тянем кое-как… Иногда от партии получаю помощь. Нечасто… Тяжело уж очень обязываться, хоть бы и своим. Потому что мало денег у нас…

– Вы, значит, придете ко мне за деньгами, Фекла Андреевна?

– Лучше вот вы сами приезжайте к Марье Львовне.

– Кто это – Марья Львовна?

– А вам нешто не говорил Николай Федорыч? Мне он, по крайности, поручает в последнем письме из Нижнего познакомить вас, как нового члена партии, с нашим кружком…

Лиза покраснела.

– Скажите мне её адрес.

– Она живет на * бульваре; у неё вывеска: «Портниха Майская»… Еврейка… По четвертной за фасон берет. Мы у неё по воскресеньям собираемся…

– Неужели она!.. Так она тоже в партии?

Фекла Андреевна засмеялась.

– За Николая Федорыча в гроб лечь готова! Видите ли? У неё сестра есть на высших курсах. А у неё жених – студент. Вот через сестру и знакомство с Николаем Федорычем у Майской состоялось. Там ещё одного товарища встретите. Фельдшерица Бессонова… Обратите внимание. Дорого такой человек стоит!

– И вы часто собираетесь?

– А как же? Дела много… Движение большое пошло по заводам. Нужны работники. Майской квартира чем хороша? В доме жильцов пропасть… Дворнику не уследить, куда идут люди, примерно. Швейцара нет. А и спросит кто Майскую, всем известно, что по делу… Потому портниха. До сих пор никаких подозрениев не было… А квартира на самом что ни на есть виду стоит! – Она опять весело рассмеялась…

Лиза встала очарованная. «Чего я стою перед ними? Как мог он пройти мимо таких и полюбить меня? Какая загадка!..»

– А вы сами здесь в безопасности живете? – спросила она, надевая шляпу перед кривым, засиженным мухами зеркалом.

Глаза хозяйки блеснули.

– Я здесь все равно что в своем царстве! За стеной хозяева, башмачник с женою… Они за меня всякому горло перервут. А ребята у них – работники – в глаза глядят мне. Да и вся улица за меня. Нет! Мне тут не пропасть, разве ночью нагрянут. Конечно, у себя стараюсь ничего не держать… Потому что все-таки я поднадзорная…

На прощание они крепко пожали друг другу руки, и Фекла Андреевна, стоя за калиткой и закрывая глаза от солнца ладонью, следила за Лизой, пока та не скрылась за утлом.

Лиза вернулась ночевать на дачу. Она объяснила дома причину своего исчезновения очень просто: «Устаю смертельно, не хочется ночью возвращаться…» Она сама дивилась спокойствию, овладевшему её душой. Как будто пауза настала в её жизни, и она не жила, а грезила. И грезы её были странно прекрасны… Ей было любопытно смотреть за ужином в осовелое лицо Николая. «Могла ли бы я это выносить, если бы вместо Стёпушки…» Дрожь отвращения пробегала по её телу. «Любовь… Только любовь… Без неё ничего невозможно!»

– Чего ты на меня уставилась? – спросил Николай. Он струхнул, поймав на себе острый взгляд жены.

Она усмехнулась.

– Так… Просто… Могу и не смотреть.

– Подумаешь, вавилоны какие на мне разглядывает!

ещё постом, вернувшись с богомолья, мать имела с ним разговор наедине. Лиза дала ему клятву сойтись с ним и быть ему верной женой. «Образумилась… Слава те Господи!» – сорвалось у него тогда. И он в душе решил непременно избить Лизу, как только она с ним сойдется. «Первым долгом оттаскаю хорошенько за волосья!.. По крайности, уважать будет… Дурь-то эту с неё спущу…» Но время шло, а Лиза не только не выражала ни малейшего интереса к супругу, а прямо-таки игнорировала его. У неё даже тон новый по отношению к нему появился: тон обидного снисхождения, что ехидно заметил даже и Капитон. Николай стал волноваться не на шутку. Нельзя сказать, чтобы Лиза нравилась ему. Она казалась ему жуткой, и желаний в нем не будила. Тем более что он привык к «дебошу», как укоризненно замечал ему Капитон, и давно уже имел регулярную связь с одной хорошенькой мастерицей. Он нанял ей комнату и приезжал туда напиваться. Если б Лиза сошлась с ним, он первый стал бы тяготиться этими отношениями и Фанничку не покинул бы. Но недоступность жены озлобляла его необычайно. «Чертова кукла! – думал он. – Уж постой ужо! Дай до тебя добраться!..»

– А я завтра ночевать не вернусь, – сказала Лиза за ужином, ни к кому особенно не обращаясь. В сущности, это очень устраивало Николая, который обещал Фанничке свезти её на Лосиный остров. Но злоба ослепила его. После ужина он вошел в комнату жены. Она лежала на новой кушетке style moderne[169]169
  В стиле модерн (фр.).


[Закрыть].

– Зачем тебе в Москву?

– Сам знаешь, что по маменькиным поручениям… А тебе что?

Николай так и запылал весь.

– Что? Что?.. Дурища полосатая!.. Муж я тебе аль нет?

Улыбка скользнула по лицу Лизы.

– Слывешь за такого, – бросила она с нескрываемым презрением.

Николай задохнулся от негодования.

– Транжирка проклятая! Денег что затратила! А?! Скажите пожалуйста! Тут война, неприятности всякие по торговле… А она… Скажите пожалуйста!!

– Деньги мои, – резко перебила Лиза, не глядя на него и не меняя позы. – Хочу – Москву куплю. Хочу – в реку их кину… Ты-то при чем?

– Я-то?.. Я при чем?.. А вот я тебе покажу, как за косу тебя схвачу… Сволочь!..

Под Лизой словно пружину дернули. Вмиг она села на кушетке.

– Пошел вон! – глухо, но твердо сказала она, и на бледном лице её загорелись глаза и дрогнули ноздри…

Николай опешил. Она встала, и он попятился невольно. Столько дикой ненависти увидел он в этом исказившемся лице!

– Вон! – повторила Лиза, делая к нему шаг. – И входить не смей ко мне никогда без спросу!.. А то… это видел?

Она опустила руку в карман, и перед глазами Николая что-то блеснуло, не то нож, не то револьвер. Со страху он даже не разобрал. Он кинулся к двери.

– Погоди ужо!.. Я тебя в желтый дом запрячу… Опеку на тебя наложу! – выкрикивал он из оранжереи. Лиза громко, отрывисто засмеялась. – Подлюга! – кинул он с жутким чувством и поспешно отворил дверь в столовую. Там он почувствовал себя в безопасности.

Вдруг послышались легкие шаги, и Лиза появилась на пороге. её веселое лицо ободрило Николая, хотя он заторопился пройти на террасу.

– Любовника завела? Шашни?

– А если и впрямь завела? – вдруг засмеялась она. – Сколько возьмешь за это отступного? Пять тысяч? Десять? Пятнадцать?

Он молчал с отвисшей нижней губой, моргая глазами…

– Пойди к своей Фанничке и спроси ее, сколько надо, коли сам не знаешь. – И Лиза скрылась, заперев за собой дверь.

У Николая было необычайно глупое лицо.

– Ах, стерва эта Фимка!!! – крикнул он и хлопнул себя по бедрам.

В прошлом году Фимочка встретила Николая с Фанничкой на богородском балу. Николай униженно молил её тогда не доводить этой «пустяковины» до сведения матери и Капитона, а главное, жены. «Продала, проклятая!..» Теперь Лиза была потеряна. А главное, ускользала надежда на её деньги. «Ну, погоди ужо… Погоди!» – бормотал он, показывая кулак запертой двери.

Когда Фимочка сообщила Лизе об «измене» супруга, её поразило хладнокровие, с которым та приняла эту новость.

– А хорошенькая? – спросила только Лиза и высоко подняла брови. А когда Фимочка не выдержала и с хохотом начала в лицах представлять, как растерялся Николай, как молил не «продать» его жене, – у Лизы в немой усмешке задрожало все лицо. Тогда у Фимочки явились подозрения, о которых она, однако, деликатно молчала. Да и не привыкла она чем-либо делиться с Капитоном. В сущности, они, как и Николай с Лизой, никогда не разговаривали. «А ребят прижили, да ещё троих!..» – вдруг поняла тогда Фимочка с безграничным изумлением перед тем, что «полезло ей в голову»…

VIII

В субботу Лиза взяла из банка семь тысяч. И пять из них она привезла с собой в квартиру Майской.

Пока Лиза ехала из Таганки, в квартире Майской шло районное заседание.

Майская, красивая и дивно сложенная женщина, никогда не знавшая корсетов, носила исключительно грациозные платья empire и reforme[170]170
  Платье в стиле empire – фасон, воскрешающий стиль костюма периода Французской империи (1804–1814 гг.). Характеризуется свободным, повторяющим формы тела силуэтом с завышенной талией. Носилось без корсета, что было новаторством. Вошло в моду в 1905 г. Платье в стиле reforme – свободное платье без обозначения талии с мягкими складками, падающими от плеч до низа. Носилось без корсета. Дополнялось украшениями в стиле модерн.


[Закрыть], тогда только что входившие в моду. Прозрачная ткань-вуаль мягкими складками драпировала её высокую фигуру. Под этим верхним платьем блестел шелковый чехол цвета абрикоса. И в первую минуту казалось, что Майская – голая. Это было красиво и пикантно. Причесана она была также необыкновенно. Волосы были разделены пробором на два гладких бандо. Но ушей, маленьких и розовых, прическа не закрывала. Вокруг головы лежали толстые косы венком, как их носили в 70-х годах. Всякое другое лицо казалось бы старообразным от такой прически, но она шла удивительно к круглому и румяному, как персик, личику с наивными огромными глазами. В типе лица не было ничего еврейского. Майская скорее походила на хохлушку. Говорила она также без акцента, низким грудным голосом.

В красивой гостиной, запертой со всех сторон, за самоваром сидели: Фекла Андреевна и Наташа, высокая брюнетка, с растрепанными черными кудрями и тревожным взглядом серых глаз, полных огня. Подле Наташи – сестра Майской, Софья Львовна, а рядом – её жених. Насколько красива была Марья Львовна, настолько сестра её была антипатична. Горбоносая, с острым подбородком и запавшими губами, она к тридцати годам обещала быть типичной «ведьмой». Лицо у неё было длинное, нежное и бледное. Хороши были только смело раскинутые черные брови, серые, как сталь, сверкавшие глаза и тень расниц, падавшая на щеки. Что-то жуткое, что-то непреклонное было в её взгляде и в линиях рта. Жених, техник Зейдеман, был тоже еврей, красавец-брюнет, румяный, с темной бородкой, с ласковыми смеющимися глазами. И портили его только толстые чувственные губы. Перед этими яркими лицами Бессонова казалась совершенно незначительной. Маленькая, хрупкая, белокурая, молчаливая и скромно одетая.

«Супруги Кувшиновы», как шутливо называли их, повенчались недавно и в тюрьме, что вызвало сенсацию. Катя Кувшинова, с высших курсов, попалась из-за жениха своего, студента-медика. Он просидел семь месяцев в одиночном заключении, был выпущен за недостатком улик, но в университет его уже не приняли. Год он учился за границей. Они обвенчались, чтоб иметь «на будущее время» свидание в тюрьме и чтобы ссылка, вообще, не разлучила их. Юные, счастливые, они, с их открытыми лицами, на всех, с кем сталкивались, производили бодрящее впечатление… Пропагандисты они были прекрасные. Он – к тому же очень начитанный человек. Она же, с своей юностью и мягкостью, имела большой успех среди рабочих, особенно среди женщин.

Заседание подходило к концу.

Потапов, обращаясь к Бессоновой, мягко и с заметным оттенком почтительности, спросил:

– Товарищ, что можете вы нам сообщить о вашей работе на заводе? (Он назвал одну из крупнейших фирм.)

Бессонова отделилась от спинки стула, и два пятна загорелись на скулах её нежного, как у девочки, лица. Заговорила она ровно и отчетливо, каким-то детски звонким голоском. По её мнению, почва на фабрике подготовлена. Пропаганда велась без перерыва. Восемьдесят человек – вполне сознательных, готовых примкнуть к движению. Весь курс прочтен. Большая нужда в литературе.

– Неужели восемьдесят? – усомнилась Софья Львовна.

– Восемьдесят два человека…

– Да знаете ли? Для такого чертова болота, как этот завод, это удивительно! – подхватил Зейдеман. – Я пробовал год назад там агитировать. Провалился. Насилу ноги унес… Помилуйте! У большинства там земля, домики. Дочки в гимназии учатся, жены в шляпах ходят. Буржуи!.. Им есть что терять, и нам трудновато рассчитывать на их поддержку.

– Видите ли, в чем дело, – перебила его Бессонова. – Война, разоряя другие заводы и выбрасывая на улицу сотни рабочих, здесь, напротив, усилила производство. Для беспрепятственного выполнения заказов администрации пришлось пригласить безработных с брянских и с сормовских заводов…

– Тэ… тэ… тэ… – пропел Потапов, покраснел от удовольствия и задергал бородку.

– Ваши, – кинула Майская Потапову с яркой улыбкой. Тот с комической важностью, дурачась, кивнул головой.

– Это был горючий материал, зажечь который ничего не стоило. Я только этим и объясняю свой успех…

– Вот она всегда так! Всегда она в стороне, а все делается само собой, – шепнула Наташе Фекла Андреевна.

В это время раздался звонок. Хозяйка прошла в переднюю.

– Фекла Андреевна здесь? – растерянно спросила Лиза.

– Вы – Лизавета Филипповна? – певуче протянула Майская. – Пожалуйте, пожалуйте!.. Мы вас давно поджидаем…

Выглянувшая Фекла Андреевна радостно пожала руку гостьи.

– Возьмите, – сконфуженно прошептала Лиза, передавая ей толстый пакет.

Майская знакомила Лизу с гостями, и она чувствовала, с каким любопытством глядят на нее.

– Свои, Николай Федорович!.. Идите! – крикнула хозяйка.

Лиза чуть не упала, когда поднялась портьера и из соседней комнаты вышел Потапов. Она надеялась видеть его у себя вечером. Но здесь, сейчас, при всех?!!

Смущение Потапова было тоже так велико, что всё это заметили. И тотчас десятки глаз с новым выражением устремились на Лизу. Они подали друг другу руки, но как во сне, и даже не подняли ресниц. Странная тишина, томительная пауза, как бы удивление перед неожиданно обнаруженной тайной вдруг сменили оживленный говор. Понадобилась вся находчивость Майской, чтоб вернуть прежнее настроение.

– Мы сейчас кончим, Лизавета Филипповна, – мягко сказал Потапов, – будьте добры переждать… Ну, хоть вот тут, рядом… Вы позволите, Марья Львовна? Одну минуту, Лизавета Филипповна… Мы, кажется, кончили, господа? Или нет?

– Да, – раздался звонкий голосок Бессоновой, – я сделаю одно только заявление… И тогда можно кончить…

Майская приподняла портьеру, и обе они с Лизой очутились в её спальне. От гостиной отделял только тяжелый штофный занавес. Но каждое сказанное слово отчетливо долетало туда. Бессонова говорила:

– Ввиду того, что есть уже тревожные признаки… что меня подозревают в пропаганде на заводе, я просила бы присутствующего здесь члена комитета поручить мне работу в другом месте… И возможно скорее… пока я ещё на свободе…

– Где же? – быстро спросил Потапов.

– Я хотела бы перейти в военную организацию… Тем более что прошлый год, живя на даче, я уже агитировала в этой среде… Без полномочий, на собственный страх и риск… Но комитету это известно.

В гостиной настала тишина. Лицо Потапова было задумчиво.

– Браво! – горячим шепотом сорвалось у Майской. – Вы слышали?.. Вы понимаете, на что она идет? Теперь, во время войны? – экспансивно спросила она, склоняясь над Лизой.

– Товарищ, – раздался мягкий голос Потапова. – Я передам вашу просьбу. Уверен, что она будет уважена.

«Такая маленькая, хрупкая, незаметная!..» Жгучая боль волной влилась в сердце Лизы и наполнила его до краев. Казалось, ещё минута, и это сердце не выдержит… её чувство к Тобольцеву, Катя… «братцы», весь уклад их жизни… Эта новая мебель, о которой она столько грезила… До чего всё это показалось ей бледным, диким, далеким!.. Она сильно побледнела.

– Вам дурно? Хотите воды? Снимите шляпу!

– В первый раз в жизни я слышу и вижу таких людей, – глухо сказала Лиза. – Не удивляйтесь, что я… так взволнована.

– О, в нашей партии их много! – убежденно воскликнула хозяйка. – Но, конечно, я не хочу умалять заслуг Бессоновой.

– Она – девушка?

– Нет, замужем. Он был ссыльный. Партия наша очень ценит его. Сейчас он заведует одним книжным складом.

– И дети есть у нее?

– Двое…

Лиза задумалась. Она до сих пор не могла понять психологии этих женщин. Сидеть в тюрьме, не знать, здоровы ли дети, живы ли? Не изменяет ли муж?.. «Другие души, другие!..»

– Пожалуйте чай пить, мы кончили, – сказала Софья Львовна резким горловым голосом, подымая портьеру и с порога любезно улыбаясь Лизе.

Среди разом вспыхнувшей товарищеской беседы Лиза молча делала свои наблюдения… «Наташа похожа на Захарет. Какие огненные глаза!.. А Софья Львовна некрасива. Но зато страшная сила в её лице!.. Кувшиновы очаровательны, особенно она… Оба ещё дети, а видно, что ничего не боятся…» Но от лица Бессоновой она буквально не могла оторвать глаз.

Зейдеман говорил о каких-то суммах, о концерте, прошедшем весной в Историческом музее.

– Мало! – перебила Софья Львовна. – На это не р-разъедешься!

– Я сейчас получила пять тысяч… Вот они! – Фекла Андреевна положила на стол толстый пакет.

Все поняли, но на Лизу не глядели. Потапов опять покраснел.

Лиза встала. У неё голова кружилась от массы впечатлений. Когда она прощалась с Потаповым, он шепнул ей:

– Я увижу вас вечером? – Она безмолвно опустила ресницы.

– Не отпущу вас, пока не стемнеет, – сказала ему Майская, когда Лиза уехала. – Нельзя так рисковать!.. Я и то дивлюсь, как вы сюда добрались?

– Теперь всю ночь светло, – засмеялся Кувшинов. – Плохое дело для вашего брата-нелегального… Хотите, обрею вас?

– Ни за что! – вдруг крикнул Потапов. – Ни за что!

Все расхохотались. Он тоже засмеялся.

– Каково кокетртво! – удивлялась Майская. – Знает, что бородка идет к нему…

Потапов чувствовал, что краснеет. Ему было досадно.

– Неужели вы согласитесь попасться из-за какого-то вздора? – враждебно спросила Софья Львовна, и её «р» так и раскатилось.

– Это дело мое, – угрюмо оборвал Потапов.

Все притихли и смутились. Но Потапов, заметив, что настроение «понизилось», добродушно стал рассказывать за поданным обедом о подробностях своего бегства из ссылки.

– Знаете, как брили меня тогда?.. Топором..

– Ну, полно вам! – расхохотался Зейдеман.

– Ей-Богу, не лгу! Прибежал я в одно село. А там мужичок нам симпатизировал. Многим оказывал услуги, сначала за деньги, а потом и так. «Ну, барин, – говорит, – нечем тебя обрить, окромя как топором. А не брить нельзя, попадешься!» – «Валяй, – говорю, – коли умеешь! Один черт!» Три часа возился со мной… Чуть не заболел от самолюбия, а все-таки сбрил усы и бороду. Только благодаря этому маскараду я и утёк…

– Там-то было безопаснее, чем здесь, – с упреком заметила хозяйка.

– Чему быть, того не миновать!… Я в свою звезду верю, – с удалью сорвалось у Потапова.

– У всех свой Ватер-рлоо когда-нибудь да настанет![171]171
  …У всех свой Ватер-рлоо когда-нибудь да настанет! – 18 июня 1815 г. в битве при Ватерлоо была разгромлена английскими и прусскими войсками армия Наполеона I и потерпела окончательное крушение созданная им империя.


[Закрыть] – зловещё кинула Софья Львовна.

Он засмеялся.

– Тьфу! Типун вам на язык!..