Текст книги "Предательство страсти"

Успокойтесь, дорогой барон, – Салтыков усмехнулся. Теперь понятно, кто вчера шарил в его вещах. Раз уж приехал один из масонских магистров, значит, дело, ради которого Александр уже месяц торчит в Пруссии, действительно очень и очень серьезно. Теперь остается только узнать, почему приехал именно Сен-Мартен. Вслух же, Салтыков произнес: – Конечно, вы расстроены всем произошедшим. Смерть вашей тещи в результате действий этой сумасшедшей, последовавшие за этим болезнь виконта и недомогание вашей жены… Все это тяжелое испытание, но поверьте, мой приезд не более чем случайность. Не знаю, как господин Сен-Мартен, но я впервые имел честь встретиться с вами и баронессой, и должен сказать, что случайность эта очень приятна. Вы совершили мужественный поступок, защитив жену от нападения этой ненормальной. Я присутствовал при этой сцене, господин префект, и даю вам слово дворянина, что барон фон Штерн защищал свою семью от нападения сумасшедшей, проявив при этом подлинное геройство.

– Что ж… У меня нет оснований не верить вашим словам, господа. Считаю дело ясным. Думаю, нужно похоронить несчастную фройляйн Риппельштайн и забыть обо всех ужасах вчерашнего вечера.

– Очень хорошо! – поспешно воскликнул барон, не дав префекту до конца произнести «оправдательный приговор». – Приглашаю вас, дорогой Патрик, присоединиться к нам за завтраком.

Префект облегченно вздохнул. На счастье, неприятная часть визита быстро закончилась, можно будет утолить голод и насладиться изысканными винами из погребов барона.

Салтыков тем временем подумал, что было бы желательно нанести «ответный визит» в комнату Сен-Мартена, чтобы учинить ответный досмотр вещам магистра. Затем нужно навестить Мари, Салтыков за нее очень переживал.

Мари приходила в себя медленно. Вначале она ощутила собственное тело, затем пошевелила пальцами рук, и только потом медленно, с трудом подняла веки. Солнце светило очень ярко, и вдруг исчезло. Над баронессой фон Штерн склонился граф Салтыков.

– Мне приснился кошмар, – чуть слышно произнесла она.

– Вы пролежали без сознания почти сутки, ваш отец же пришел в себя и, похоже, окреп.

– Мой отец…

Мари вскочила. Глаза ее лихорадочно блуждали.

– Так это был не сон?! Это был не сон… Боже! Бедная моя мама! Бедная моя мама! Рихард!..

И она снова потеряла сознание.

Александр Салтыков некоторое время пристально смотрел на нее, затем аккуратно приподнял ее за плечи и положил на подушки. Затем склонился над бледным и сильно осунувшимся за эти сутки лицом и прижался к губам Мари. Затем рука его скользнула вниз, он провел ладонью по ее груди и животу. Мари тихонько застонала. Салтыков улыбнулся.

– Не бойся, моя королева, – прошептал он ей в самое ухо. – Я на твоей стороне. Я с тобой. Я твой союзник. Знаю, что ты меня слышишь и все понимаешь. Я на твоей стороне. Я с тобой. Я твой союзник. Ты можешь мне довериться. Можешь довериться. Довериться. Доверяй мне…

Александр запечатлел еще один долгий поцелуй на губах Мари, а затем вышел из ее спальни и направился в кабинет к барону.

Мари открыла глаза. Сердце ее забилось так, что ей казалось, будто внутри появилась небольшая стенобитная машина.

– Яне должна…

Но теперь, когда Рихард признался в своей неверности, что же ее останавливает? Мари подумала о том, что сказал Салтыков, о его губах, нежных сильных руках… И внезапно в ее сердце черной ядовитой змейкой вполз страх. Страх, что когда-нибудь Александр предаст Мари так же, как и ее муж.

– Он ведь тоже был ее любовником, – прошептала баронесса. По ее лицу покатились слезы. Она ненавидела Лизхен Риппельштайн, даже мертвой Мари ненавидела эту женщину. Не столько за связь с Рихардом, сколько за убитую Лизхен надежду на счастье, на другую любовь, на искреннее чувство…

Однако больше чем Лизхен Мари ненавидела себя саму. Она плакала от обиды, от ощущения собственной ненужности, от чудовищной тоски, охватившей все сердце – все до единого мужчины в ее жизни предпочли Лизхен! Неужели мужчинам так мало нужно от женщины? Неужели все ее чувства и мысли не имеют для них никакого значения?

В это утро баронесса фон Штерн выплакала больше слез, чем за всю свою жизнь. Если бы Мари могла, то плакала бы кровью.

Завтрак проходил в гробовом молчании. Рихарду кусок в горло не лез, но, глядя, как префект с аппетитом уписывает блинчики с джемом, барон заставил себя проглотить несколько жирных кусочков теста. Рихард изо всех сил старался вести себя как обычно, поэтому его движения утратили всякую естественность. Барон поворачивался только всем корпусом, чашку держал так, будто его локтевой сустав утратил подвижность, а шею держал настолько напряженной, что периодически она сама непроизвольно дергалась.

Граф Салтыков спокойно положил себе в тарелку кипу блинов и потребовал икры. Грета подала маленькую хрустальную вазочку, которую гость счел порционной, придвинул к себе и спокойно выложил половину содержимого на верхний блин.

– Быть может, господин префект тоже желает попробовать блинов с икрой? – обернулся Салтыков к замершей в изумлении служанке. – Принесите порцию и ему тоже!

– Слушаюсь, – кивнула та и побежала обратно на кухню.

В России существуют десятки рецептов приготовления блинов, – сообщил присутствующим Салтыков.

– Это правда! – поспешно вставил Рихард.

Префект изобразил внимание и уставился на русского графа, который почти час увлекательно повествовал о блинах. Уезжая из замка фон Штернов, префект уже знал, что блины бывают сладкие и соленые, пресные и дрожжевые. Что сей продукт в России, как и многое другое, принято потреблять под водку, но с маринованной сельдью и огурцами блины не сочетаемы. Что жарят блины на сливочном масле, а мясные и рыбные на растительном. Что начинки для блинов готовят с вечера, чтобы сок ингредиентов перемешался… На фоне обилия такой полезной информации, которую префект собирался сегодня же подробно пересказать своей жене, чтобы та потом пересказала кухарке, а кухарка в свою очередь сделала бы те самые блинчики с мясом, которые, якобы, обожает Ее Величество императрица Екатерина II, – убийство Лизхен Риппельштайн стало казаться чем-то незначительным и не заслуживающим большого внимания. Кто будет преследовать благородного человека за то, что тот защищал свою честь?

– Итак, может быть, вы расскажете, почему свернули шею несчастной, прежде чем она успела договорить? Я оказал вам услугу, дав префекту слово дворянина, что девица была интриганкой и косвенно повинна в смерти старой графини дер Вильгельмсхафен, вашей тещи, и намеревалась причинить вред и вашей жене. Только поэтому вас и не арестовали по обвинению в преднамеренном убийстве. Вы мой должник, барон. – Салтыков положил ногу на ногу и откинулся назад в большом удобном кресле. – Не говоря уже о том, что у нас при дворе вовсе бы не хотели иметь дела с убийцей. Поверьте, если я и спрашиваю вас о причинах вашего поступка, то только потому, что хочу вас понять. У вас должны были быть очень веские причины для того, чтобы в присутствии троих свидетелей свернуть этой авантюристке шею. Расскажите о них. Вам станет легче, а я, в свою очередь, клянусь, что все сказанное вами, не выйдет за пределы этой комнаты.

Барон фон Штерн переставлял предметы на своем столе. Руки его чуть заметно дрожали, а лицо окончательно превратилось в череп, обтянутый кожей.

– Ну что ж… По всей видимости, у меня нет выбора… Я полагаюсь на ваше слово и вашу честь. Расскажу вам всю правду, потому как чувствую, что скрывать что-либо от вас бесполезно… Я, кажется, вспомнил, где и когда слышал о вас, – Рихард взглянул на собеседника. Странно, но барону вдруг показалось, что этот русский сыграет какую-то очень важную роль в их судьбе. Необъяснимо, но Рихард внезапно действительно почувствовал необходимость рассказать кому-нибудь о своих намерениях. Человеческая природа устроена таким образом, что даже самыми ужасными и отвратительными своими планами, люди хотят поделиться, чтобы другие могли оценить пусть чудовищное, но все же величие мысли. – Господи, дай мне силы!

Рихард сильно сжал голову руками, затем сложил их перед собой и начал медленно говорить.

– Я расскажу вам, граф. История моя может быть обычна, ибо я уверен, что многие из дворян, как в нашей стране, так и в других, совершали поступки и более ужасные. Может быть, даже найдутся те, кто сочтет мое преступление совершенно безобидным и в какой-то мере, страшно сказать, правильным. С чего начать? Пожалуй, с того, что я был очень богат, от моих родителей осталось огромное состояние, накопленное годами жестоких поборов с принадлежавших нам земель. Когда крестьяне начали протестовать, мой отец продал им свои земли и на вырученные деньги основал весьма выгодное предприятие – банк. Знаю, что у вас в России дворяне стыдятся заниматься чем-то кроме военной, дипломатической и государственной службы, но у нас…

– Да я знаю, ваши бароны и герцоги – первейшие ростовщики-процентщики! – на губах Салтыкова играла неясная усмешка. Сам он придерживался весьма крамольных для России взглядов. Александр считал, что лучше быть ростовщиком или фабрикантом, как многие из европейских дворян, чем казнокрадом, как это заведено у русских вельмож.

Да, в ваших словах есть правда, – Рихард, как ни странно, подумал то же, что и его собеседник: «лучше быть ростовщиком-процентщиком, чем казнокрадом!». – В общем, в результате я унаследовал от отца моего богатства, которые было очень легко тратить. Золото, серебро и драгоценности. Мать моя скончалась через неделю после смерти мужа. Оставшись один, я, не задумываясь, начал проматывать полученное наследство, ибо был молод и не загадывал каким будет завтрашний день. Постепенно я погрузился в порок и расточительство. Жил в Париже, Вене, бывал в Риме. Моими постоянными спутниками были актеры, легкомысленные и развратные кокетки, утонченно порочные дворяне. Мне льстило, что нас называли «либертинами». Теперь, из-за процесса маркиза де Сада, я этого стыжусь. Конечно, наши забавы было трудно назвать хоть сколько-нибудь приличными, но все же, они ни в какое сравнение не идут с тем, что творил маркиз.

Однако, сладостны только те пороки, что неизведанны. К тридцати годам я познал все, и мой образ жизни мне опротивел. Но когда наступило отрезвление, я понял, что издержал, практически, полученные мною средства, и мне грозит вскорости стать нищим. Собрав все душевные силы, чтобы не впасть в отчаянье, я начал искать пути восстановления моих богатств. Как раз в это время началась слава немецкого виноделия, и я обратил внимание, что это очень прибыльное дело. Как вы понимаете, собственных средств на покупку виноградников у меня уже не было. Обдумав все возможные варианты, я, наконец, пришел к выводу, что единственный путь для меня – это женитьба. Тогда я встретил Мари. Покорить ее не составило никакого труда. Ремесло развратника – прельщать женщин. Она была чудесна, прекрасна душой и телом… Но я старше и познал такие глубины порока, что ее любовь уже не могла тронуть мое огрубевшее сердце. Шаг за шагом я приближался к своей цели – ее приданому. Двум огромным виноградникам и винокурне. Мари, такая молодая и наивная, полюбила меня. Ее родители, добрые люди, любящие свою дочь, согласились на наш брак, хоть я и был на четырнадцать лет старше невесты.

Судьба оказалась ко мне благосклонна. Уже в первый год я продал вина на огромную сумму. Ваш двор приобрел у меня только четверть получившегося вина, можете себе представить, сколько его было всего? Дела мои поправились и пошли в гору. Конечно и торговая служба его величеству Фридриху, тоже помогала. Поставки для армии и двора всегда были выгодным занятием. В общем, я вложил довольно значительные средства в усовершенствование процесса винокурения, обучение рабочих, мелиорацию земель. Перестав бояться нищеты и поняв, что обеспечил себя, я стал думать о наследниках, и тут выяснилось, что Мари не способна зачать ребенка. Это стало для меня настоящим ударом. У меня даже случился приступ меланхолии. Кому же я оставлю хорошо отлаженное дело, приносящее бешеный доход? Вы еще молоды и возможно вас никогда не посещали мысли о бессмертии. Да-да. Истинном бессмертии, которое мы обретаем в своих детях. Ну да ладно… Не буду утомлять вас философскими измышлениями. По нашим законам, я могу развестись с Мари, по причине бесплодия, но тогда, по этим же законам, я должен буду вернуть ее отцу и приданое! А я уже вложил в него огромные средства, да и признаться, виноделие мой единственный источник дохода. При таких обстоятельствах, как вы понимаете, я не мог пойти на развод.

– Ситуацию изменил случай. Я давно уже… – барон замялся, – еще до свадьбы…

– Спали с Лизхен Риппельштайн, – закончил фразу Салтыков. – Не стесняйтесь, барон. Связь хозяина со служанкой нынче подразумевается, даже если на самом деле и никогда не имела места.

Да, но не в этом случае. Лизхен Риппельштайн выросла вместе с Мари, та считала ее сестрой. Они получили практически одинаковое воспитание, – хоть Рихард и произносил эти слова с самоосуждением, в глазах его мелькнул похотливый огонек.

– И, тем не менее, вы не устояли, это ведь так заманчиво, спать с двумя сестрами одновременно, – на губах Салтыкова заиграла тонкая насмешка, – некоторые находят в этом что-то кровосмесительное…

– Нет. Насколько мне известно, вы тоже, – вернул колкость гостю барон, намекая на то, что в первую же ночь Салтыков оказался в спальне экономки.

– Но я не знал, что Лизхен и Мари вместе выросли, и что они как сестры, – ответил граф.

– И, тем не менее, тоже не устояли перед фройляйн Риппельштайн, – барон не удержался от колкости.

– Так что же произошло? – вернул разговор к прежней теме Александр, подумав, что, пожалуй, не стоит заострять внимание на интимных подробностях его пребывания в замке.

Однажды Лизхен прибежала ко мне в кабинет в состоянии явно не нормальном. Она вся покраснела, бормотала что-то непонятное, и размахивала листком почтовой бумаги. Отчаявшись, что-либо понять с ее слов, я выхватил письмо и увидел, что она от матери фройляйн Риппельштайн. Я прочел его. Честно говоря, известие меня удивило не сильно. Якобы, виконт де Грийе – отец Лизхен. Я об этом много раз думал, иначе с чего бы старому пройдохе воспитывать дочку гувернантки как свою собственную? Меня привлекло другое. Гертруда сообщала, что имеет средство заставить виконта признать незаконную дочь наравне с Мари.

– Шантаж? – Салтыков чуть подался вперед. Несмотря на общую расслабленность его позы, барону стало ясно, что эта часть рассказа особенно заинтересовала Александра.

– Разумеется.

– Но чем же?

– О предмете шантажа ничего конкретного. Сказано было только, что у некоего нотариуса Батистена находятся некие бумаги, о тайне существования которых очень заботится старый маркиз.

– Так, и что дальше? – Салтыков весь превратился в слух.

А дальше вот что. При помощи опытных адвокатов, я отыскал в наших кодексах старый закон, который существовал еще во времена Оттона I, и его никто не отменял – о замене жены. Там говорилось, что если женщина оказалась бесплодной, то муж вправе потребовать от ее отца, предоставить ему сестру его жены, взамен бесплодной. Естественно, что приданое при этом не возвращалось. Я тут же принял решение жениться на Лизхен. Честно говоря, мне постоянно казалось, что каждый раз, когда она ложится со мной в постель – это ее месть моей жене. Лизхен хороша собой, образована, честолюбива, конечно, ее не устраивало положение служанки. Мы условились, что Лизхен поедет к этому Батистену, но тут появились вы… Лизхен испугалась, что моя жена может вами увлечься…. Ну, вы понимаете. Ведь для этого порою достаточно и нескольких минут. Где гарантия, что она не зачнет вдруг ребенка от вас? Вы извините мою прямоту, но вы сами настаивали на правде. Я слышал о подобных случаях, когда женщина, бывшая бесплодной долгие годы со своим мужем, потом вдруг внезапно беременела от другого мужчины. Но по закону – ребенок Мари, мой ребенок. Значит, у меня пропали бы официальные основания для развода, разве что баронессу бы уличили в прелюбодеянии, на что при ее набожности и благочестии рассчитывать не приходится. Лизхен понимала, что для меня главное не потерять виноградники и получить наследника. Фройляйн Риппельштайн же, видимо, не терпелось занять место Мари, стать баронессой. Поэтому она и бросилась, очертя голову, к старому виконту, требовать, чтобы тот признал ее.

Поведение Лизхен мне понятно. Она столько лет прожила в тени Мари и тут получила шанс отыграться за все. Ей не терпелось бросить в лицо своей «старшей подруге», что они равны. Злоба Риппельштайн не знала границ. Ей хотелось не просто добиться признания своего происхождения, но и лишить мою жену всего – мужа, приданого, возможно, и отца.

– Женская зависть – сильнейшее оружие, – вполголоса заметил Салтыков. Ему неоднократно удавалось использовать это. К примеру, когда ему поручили устранить авантюристку Рене Берти, которая шпионила в пользу короля Людовика XV при дворе императрицы Екатерины, он привел в салон Рене Инесс Полански, красивую польку, прелести которой расхваливал весь вечер в присутствии гостей. Особо граф тогда отметил «очарование юности», которое «не затмить ничем». Двадцативосьмилетняя Рене не могла противопоставить восемнадцатилетней Инесс ничего, кроме специфического опыта, который, к несчастью, наложил неизгладимый след на внешность мадмуазель Берти. Рене потеряла голову от черной зависти, и полностью погрузилась в интригу против Полански, забыв о цели своего приезда в Россию. Все кончилось тем, что Берти попыталась отравить соперницу, за что и была посажена в крепость. Шпионка была удалена от двора, и дипломатического скандала удалось избежать. Таким образом, граф Салтыков хорошо понимал, как далеко могла зайти Лизхен в своей войне против Мари.

– Не пойму только одного, – продолжал Рихард. – Она так и не посетила нотариуса Батистена.

– Все просто. Это заняло бы, как минимум, день. У Лизхен была вполне определенная цель – она должна была спровоцировать скандал, и сделать известным то, что содержалось в письме. Ваши отношения с женой стали бы невозможными, и тогда у Лизхен было бы достаточно времени, чтобы найти Батистена и забрать у него те самые бумаги, о которых писала ее мать. Я был с ней все это время…

Салтыков замолчал. Рихарду показалось, что граф чуть было не проговорился о чем-то важном, но настаивать на раскрытии тайны не стал. Барону сейчас было не до чужих интриг.

– Что произошло дальше, я не понимаю.

Судя по вашему рассказу, старая Вильгельмсхафен, моя теща, знала, что Лизхен дочь ее мужа, следовательно, она встревожилась из-за чего-то другого. Чувствую, что здесь есть еще какая-то тайна. В конце концов, чем-то же Лизхен собиралась припереть папашу, чтобы тот ее признал, черт побери!

– Да, но зачем вы тогда свернули ей шею?!

– Потому, что если бы старый виконт умер, не успев признать Лизхен, а та бы уже выболтала все в присутствии Мари, та могла бы уйти от меня и потребовать королевского суда! Получается ведь, что я действовал с Лизхен заодно. Король вполне мог бы дать Мари право на развод со мной и тогда я потерял бы все. Понимаю, вы разочарованы во мне…

– Отнюдь, дорогой барон. Вы обычный человек. Как же вас можно за это осуждать? Ваша страна не похожа на Россию. Дворянам нужно работать, нужно быть купцами или ростовщиками, у нас же требуется только высочайшая милость, но даже и без таковой, русский дворянин будет жить легче, чем ваш, пусть даже самый приближенный к королю. И после этого, вы еще смеете критиковать наш уклад! Да если бы в Пруссии было крепостное право…

– Но оно тормозит прогресс! Это… Это не достойно культурной страны!

– А свернуть девице шею из-за доходов с винокурни – достойное ли дело? – лицо Александра стала жестким.

– Но она интриговала, она хотела погубить собственную сестру!

– Только потому, что ваша ханжеская мораль не признает внебрачных связей. По крови она имела право на все то же, что и ваша жена – титул, наследство, деньги, а вынуждена была жить служанкой.

– Не будем спорить, – примирительно ответил Рихард. – Однако я хотел бы знать, кто прислал мне это письмо…

– В этом я берусь вам помочь, – неожиданно заявил гость.

– Вы?!

– Да, а что в этом странного? Я столько раз уже вас спасал, что это может войти в привычку.

– Но позвольте… Какая вам с этого выгода?

– Ах, немцы! – Салтыков вздохнул. – Представьте себе, никакой! Просто мне так хочется.

– Да, но…

– Ну, есть еще одно обстоятельство, Рихард, – граф лукаво посмотрел на своего собеседника.

– Какое же? – тон голоса барона стал привычно деловым.

– Полагаю, что после всех тех откровений, которыми вы со мною поделились, я тоже в определенной мере обязан быть с вами откровенным. После всего произошедшего, ваши отношения с женой…. Одним словом, я считаю, что вы больше не имеете права требовать от нее супружеской верности.

– Но моя честь!

– Ох, барон, оставьте. Ваша честь разлита по бутылкам и продается по всей Европе. И хорошо продается, – Салтыков посмотрел на Рихарда одним глазом.

– Да что вы хотите? – натянутая улыбка барона больше походила на оскал.

– Я хочу получить от вас полный карт-бланш в отношениях с вашей женой, – Салтыков поудобнее устроился в кресле.

– Что?! Это оскорбление! – Рихард вскочил, но тут же сел обратно, столкнувшись с ледяным взглядом графа.

– Дорогой барон, возможно, вы были бы правы, если бы не одно обстоятельство. Даже два, – Александр буравил фон Штерна взглядом.

– Извольте объяснить, – барон сидел спокойно, хотя голос его все еще вибрировал от гнева.

– Начну с практического. Если мы хотим найти того, кто послал вам это анонимное письмо, нам надо выведать у старого виконта, чем именно его шантажировала Лизхен, а сделать это можно только с помощью вашей жены, у которой к вам, барон, доверия, я думаю, осталось немного. Это первое, – граф подпер голову кулаком.

– А второе? – Рихард изумленно смотрел на своего русского гостя, но не мог не согласиться с разумностью его доводов.

– Второе… А второе обстоятельство, собственно в том, что я люблю вашу жену, вот и все.

Барон фон Штерн несколько секунд не мог вымолвить ни слова, а Александр Салтыков смотрел на него спокойными и ясными глазами.

– Как только я ее увидел – то сразу понял, что именно о ней были все мои мечты и грезы. Вы не поверите, но именно ее я видел в странных снах, будто пророческих. Я полюбил Мари давно, задолго до встречи, и теперь ни за что от нее не откажусь.

– Что ж… – Рихард чувствовал себя полным ослом. – Полагаю, что препятствовать вам глупо с любой точки зрения. Я бы только попросил… Как бы это сказать… Я бы только попросил… О соблюдении внешних приличий.

– О! Можете не беспокоиться. Ваше доброе имя останется незапятнанным в глазах света и на винных этикетках. А сейчас позвольте откланяться, у меня есть некоторые дела.

Александр Салтыков вышел от барона фон Штерна в настроении не только приподнятом, но, можно сказать, веселом. Возможно, скоро он сможет вернуться в Россию, поскольку дело его, несомненно, сдвинулось с мертвой точки.

– Ну что ж, матушка, Гертруда, берегись, – сказал он, сев в седло своего великолепного вороного коня. Путь его лежал в мастерскую Готфрида Люмбека.

Дорогой граф Салтыков постоянно думал о том, как странно иногда в жизни перемешано самое низкое и самое возвышенное, самое уродливое и самое прекрасное. Мари фон Штерн, несчастная со своим мужем, женившимся на ней по расчету, самая удивительная и совершенная из всех женщин, с которыми Александру приходилось сталкиваться, через пару лет может превратиться в одну из тех старых ханжей, которые одним своим видом вызывают смертную скуку. Женщина как вино, если она не растратит себя, одурманивая мужские головы, то превратится в уксус, годный лишь для консервирования.

В России у Александра Салтыкова было несколько относительно постоянных любовниц. Одна из них, княгиня Дашкова, как-то сказала графу:

– Однажды, мой друг, вы полюбите по-настоящему и забудете обо мне и других женщинах.

Салтыков тогда рассмеялся и ответил:

– Я никогда не смогу забыть ваши чудные родинки, Полина! К тому же, я уже слишком стар для восторженной любви, слишком много видел женщин, и они давным-давно утратили в моих глазах таинственность.

– Не зарекайтесь, мой друг, не зарекайтесь, – княгиня Дашкова была в тот день очень бледна.

Эта первая петербургская красавица, покорявшая и разбивавшая сердца десятков мужчин, первый раз влюбилась в тридцать. Ее избранником стал один молодой юноша, лейтенант лейб-гвардии, которому едва исполнилось девятнадцать. И впервые красота и могущество княгини не тронули мужское сердце. Юноша страшился внезапно вспыхнувшей к нему страсти со стороны стареющей могущественной камер-фрейлины и предпочел отбыть в действующую армию. Салтыков тогда подумал, что Полина возненавидит человека, нанесшего такой сокрушительный удар по ее самолюбию, но ошибся. Камер-фрейлина каждый день молилась за Николеньку и умоляла Екатерину прекратить войну с Турцией. Если бы не воля князя Потемкина, то, возможно, сердобольная Екатерина и выполнила бы просьбу ближайшей подруги. Тогда Россия могла бы на долгие годы лишиться Крыма и выхода в Черное море.

Странно, как человеческие судьбы порой влияют на историю целых государств!