Текст книги "Психика и психические процессы. Система понятий общей психологии"

Если согласиться с классическим определением сознания как знания человеком того, что происходит в его собственном уме, а шире – в его собственной психике, то нельзя не признать справедливость понятия интроспекции в его буквальном значении как «смотрения внутрь». Чтобы сознательно произвольно сообщить другим людям о содержании своей психики, человек действительно должен заглянуть «внутрь» самого себя. Можно говорить о специфических процессах, обеспечивающих возможность такого «заглядывания». В психологической терминологии это процессы рефлексии, а психофизиологической и нейрофизиологической – процессы обратного прихода возбуждений со стороны знаково-речевой второй сигнальной системы к мозговым проекциям определенных объектов. Эти процессы на выходе заканчиваются вербализацией воспринятых впечатлений.

Поскольку феноменальный мир человека, будь то мир воспринимаемых ситуаций, образов воображения, чувств, мыслей, интенций, внутренних усилий и т. д. и т. п., бесконечно богат, то вербализированные сообщения о нем всегда носят только выборочный характер. В реальной жизни всегда вербально описывается только какой-то фрагмент, какая-то часть этого мира. Часто это определяется прямым запросом людей к определенным содержаниям психики друг друга. В этой связи совершенно закономерным является тот факт, что при использовании в классической психологии метода интроспекции испытуемые описывали именно то, о чем им предписывалось сообщать в предварительных инструкциях и в ответах на задаваемые вопросы – будь то ощущения и их качества, интенции, процессы умственной деятельности и содержания мыслительных образов, целостный поток сознания и т. п. Иначе и не могло быть, поскольку конкретное направление процессов рефлексии, а говоря физиологическим языком – конкретное направление нервных процессов «повторного входа», четко задавалось словесной инструкцией и вопросами экзаменатора. Центральные процессы испытуемых всегда выборочно и избирательно направлялись именно к тем содержаниям феноменального мира, которые интересовали экспериментатора. Своими инструкциями и вопросами он «посылал запрос» к вполне определенным содержаниям психики испытуемых. Поэтому метод интроспекции при всех его ограничениях следует признать вполне законным методом психологии. Вместе с тем справедливо и то, что интроспекция изменяет характер непосредственных сенсорно-перцептивных впечатлений и эмоционально-потребностных состояний. Это обстоятельство серьезно обсуждалось в классической интроспективной психологии. Действительно, именно интроспекция (центральные процессы «обратного прихода возбуждений») придает сенсорно-перцептивным впечатлениям, а также эмоциям и потребностям ту высокую степень расчлененности и упорядоченности, которой они не могли обладать, пока не стали ее предметом.

Литература

Бехтерев В. М. Сознание и его границы // Психология сознания / Сост. и общ. ред. П. В. Куликова. СПб.: Питер, 2001. С. 19–31.

Иваницкий А. М. Психофизиология сознания // Психофизиология: Учебник для вузов / Под ред. Ю. И. Александрова. СПб.: Питер, 2001. С. 200–217.

Костандов Э. А. Психофизиология бессознательного // Психофизиология: Учебник для вузов / Под ред. Ю. И. Александрова. СПб.: Питер, 2001. С. 218–240.

Крик Ф. Мысли о мозге // Мозг: Сб. статей / Под ред. П. В. Симонова. М.: Мир, 1982. С. 257–275.

Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Политиздат, 1975.

Млодинов Л. (Нео)сознанное. Как бессознательный ум управляет нашим поведением. М.: Livebook, 2012.

Соколов А. Н. Внутренняя речь и мышление. М.: Просвещение, 1968.

Чуприкова Н. И. Сознание как высшая расчлененная и системно-упорядоченная форма отражения и его мозговые механизмы // Психологический журнал. № 6. 1981. С. 16–27.

Чуприкова Н. И. Психика и сознание как функция мозга. М.: Наука, 1985.

Эделмен Дж., Маунткасл В. Разумный мозг / Пер. с англ. М.: Мир, 1981.

Ярошевский М. Г. История психологии. М.: Мысль, 1976.

Часть третья
Психика и деятельность мозга. Объект и предмет психологии

Глава 9
Психика и деятельность мозга. На пути к монистическому решению психофизиологической проблемы. От дуализма Декарта к монизму Спинозы

Развитие представлений о соотношении психики (души, духа, сознания) и деятельности мозга как телесного органа, наиболее близко связанного с психическими (сознательными) явлениями, начиналось в теоретической мысли Нового времени с их резкого дуалистического противопоставления в философии Декарта. Психика (сознание) и материя, включая деятельность нервной системы и мозга, были признаны двумя разными мирами, разными субстанциями, абсолютно отличными друг от друга. Главное отличие мыслилось в том, что психические процессы и явления, хотя и протекают во времени, лишены пространственной протяженности и недоступны объективному наблюдению, т. к. существуют только в интроспекции субъекта как его сугубо субъективные состояния, не данные никому другому, кроме него самого.

Декартовское противопоставление души и телесной деятельности мозга на века получило господствующее положение в интеллектуальной атмосфере Европы и Америки. По словам одного из основоположников современной нейрофизиологии Е. Эдриана, сказанным им в 1966 г. на открытии симпозиума «Мозг и сознательный опыт», вплоть до начала XX в. мало было вещей более незыблемых в популярной философии и сознании огромного большинства образованных людей, чем принципиальное различие, пропасть между духом и телом. И это не случайно.

С одной стороны, выделение явлений сознания как особых уникальных субъективных состояний отвечало вековому эмпирическому опыту людей, которым ничего не было и не могло быть известно на основе непосредственного чувственного познания об их порождении деятельностью нервной системы и мозга. Такое выделение явлений сознания было парадигмально закреплено, когда новая, нарождающаяся наука психология объявила их своим предметом и приступила не без определенных успехов к их изучению экспериментальным методом и методом интроспекции. С другой стороны, введенное Декартом понятие рефлекса имело огромное историческое и философско-методологическое научное значение. Оно безоговорочно выводило механизмы поведения живых существ за пределы влияния каких-либо нематериальных факторов, избавляло ученых от необходимости обращаться к непространственным понятиям души и сознания при изучении функций нервной системы и мозга. Победное шествие естественно-научного, чисто объективного изучения функций нервной системы и мозга, которое прекрасно обходилось без привлечения к их объяснению каких-либо нематериальных духовных сил, казалось, полностью подкрепляло позицию Декарта, отделившего материальную деятельность мозга от какой-либо души.

Однако в высшей степени знаменательно, что развитие психологии и физиологии нервной системы и мозга стало изнутри подрывать устои декартовского дуализма. По мере развития этих наук становилось все более ясно, что выделенные Декартом мозг и душа как абсолютно разные сферы явлений на самом деле не столь различны. Накапливались факты, что для осуществления психической деятельности необходимы материальные рецепторы, нервы и определенные участки головного мозга, а успехи физиологии все больше проливали свет на природу определенных феноменов, ранее считавшихся чисто психическими и субъективными (ощущения и восприятия, галлюцинации, ассоциации, амнезии и т. п.). Результатом стало то, что представление о существовании особой духовной субстанции, лежащей в основе явлений сознания, было оставлено, и последние стали пониматься как свойство или функция деятельности мозга. По словам того же Е. Эдриана на том же симпозиуме «Мозг и сознательный опыт», к 60-м гг. XX в. физиология мозга и экспериментальная психология настолько продвинулись каждая в своей сфере, что они сблизили дух и материю, и если пропасть между ними еще продолжает существовать, то все же она значительно сузилась. В настоящее время можно утверждать, что благодаря успехам современной нейронауки этой пропасти, фактически, уже не существует. Однако теоретически она не преодолена, о чем свидетельствуют продолжающиеся дискуссии по этому вопросу в зарубежной и отечественной философской и психологической литературе.

Что же мешает окончательному монистическому решению психофизиологической проблемы, почему до сих пор существует теоретический разрыв в последовательно материалистическом объяснении процессов психики и сознания?

Главные существующие здесь теоретические трудности отчетливо выявлены, например, в известных работах Т. Нагеля.

Т. Нагель полагает, что есть все основания утверждать, что ментальное (психическое, субъективное) всегда сопутствует физическому (материальной деятельности мозга), что нет ментальных различий без соответствующего физического различия. Но такое сопутствие остается чисто эмпирическим фактом, природа которого неясна. Мы не можем, говорит он, предложить концепцию, которая позволила бы ясно понять, каким образом субъективные и физические свойства могут быть одновременно существенными сторонами одной сущности или процесса. Мы не понимаем, каким образом некоторого рода тождество сознания с мозгом может быть необходимой истиной.

Вопрос, поставленный Т. Нагелем, имеет достаточно давнюю историю. Так, Э. Дюбуа-Реймон в его знаменитом тезисе «не знаем и никогда не узнаем» утверждал, что нет решительно никакой логической возможности понять, как именно субъективно переживаемые психические процессы возникают из материальной деятельности мозга, которой они, тем не менее, несомненно, порождаются. В своем утверждении он ссылался, в частности, на авторитет Г. Лейбница, который предлагал представить себе машину, устройство которой осуществляет восприятие, мышление, чувство, и вообразить ее пропорционально увеличенной, чтобы можно было войти в нее, как в мельницу. Допустив это, писал Лейбниц, мы нашли бы внутри нее только сталкивающиеся между собой части и ровно ничего, что объясняло бы восприятие, мышление и чувства.

Примечательна дискуссия, возникшая в середине XIX в. между И. Мюллером и М. Холлом по вопросу о том, участвует ли ощущение как психический феномен в таких рефлекторных актах, как чихание, кашель, мигание и т. п. Согласно М. Холлу, ощущение здесь не нужно, так как соответствующие акты вызываются исключительно закономерным и строго детерминированным течением нервных процессов по предсуществующим в нервной системе анатомическим путям и могут быть целиком и полностью описаны и объяснены на этой основе. И. Мюллер, не соглашаясь с данным утверждением, отмечал, что думать так – значило бы прийти в явное противоречие с фактами, поскольку все знают, что таким рефлекторным актам, как мигание, кашель, чихание и т. п., всегда сопутствуют ощущения. Отвечая И. Мюллеру, М. Холл писал, что он вполне согласен, что данные рефлексы сопровождаются ощущениями, но продолжает настаивать на том, что ощущения ни в какой мере не являются их причиной. Причина здесь – это всегда материальные нервные импульсы, которые возникают в сенсорных путях и вызывают мышечные сокращения, а отнюдь не ощущения как некий субъективно переживаемый феномен. Но если это так, то этот феномен неизбежно оказывается лишь сопутствующим явлением, эпифеноменом, неизвестно почему и зачем существующим.

Тот же вопрос волновал У. Джемса. Если бы, писал он, мы в совершенстве знали нервную систему У. Шекспира и падавшие на него воздействия, мы могли бы с исчерпывающей полнотой понять, как и почему его рука начертала неразборчивыми мелкими знаками то, что называется рукописью «Гамлета», не предполагая при этом в голове У. Шекспира решительно никакого сознания. Но так как сознание в голове Шекспира явно существовало, то решение проблемы соотношения сознания и мозговых нервных процессов кажется абсолютно логически невозможным.

Уже относительно недавно, в 1966 г., ту же логику полностью воспроизвел известный нейрофизиолог Дж. Экклз. Если мы можем, говорил он, объяснить все поведение в терминах деятельности нервных сетей, что не вызывает сомнений, то сознание является абсолютно ненужным. И хотя, продолжал он, я не могу с этим согласиться, я не вижу никакого логического выхода из данного положения. Выход, который Дж. Экклз мог предложить в своих теоретических работах, состоял в признании изменений в работе синапсов под влиянием очень слабых нематериальных воздействий сознания. Этот возврат к теории взаимодействия, естественно, вызвал критику и не нашел признания.

Сложившееся положение вещей, логический теоретический тупик в попытках монистического материалистического решения проблемы соотношения психики (сознания) и деятельности мозга приводит к мысли, что выход, скорее всего, следует искать на пути отказа от сложившихся представлений и о природе психики, и о природе деятельности мозга. Как писал Ф. Крик, возникающие здесь трудности наводят на мысль, «что весь наш способ мышления о таких проблемах, возможно, ошибочен». Та же мысль красной нитью проходит через статью Т. Нагеля. Он пишет, что при рассмотрении отношения сознания к физическому миру наши понятия отказываются раскрыть необходимую связь, которая, однако, фактически существует. Поэтому надо признать, что наши понятия сознания и тела радикально неадекватны действительности, что требуется определенный пересмотр, ревизия того, как мы представляем себе сознание, или материю, или и то и другое. Требуется создание новой теории, а как ее часть – введение некоторого третьего понятия, из природы которого вытекало бы понятие ментального и физического и благодаря которому их актуальная необходимая связь стала бы для нас логически понятной и прозрачной.

В приведенных выше тезисах Г. Лейбница, Э. Дюбуа-Реймона, У. Джемса, Дж. Экклза, в дискуссии между И. Мюллером и М. Холлом в заостренной форме представлен тот логический тупик, в который попадала и попадает теоретическая мысль на пути решения психофизиологической проблемы. Тупик состоит в невозможности найти место психике, которая явно реально существует, в системе материальных нервных процессов, которые существуют столь же реально, которые, вне всяких сомнений, порождают психику и вместе с тем полностью, от начала до конца, детерминируют все акты поведения животных и человека от простых рефлексов (М. Холл) до высших проявлений творчества человека (У. Джемс). В системе этих реальных материальных процессов с логической точки зрения реально существующая психика оказывается ненужной, неизвестно как и почему возникающим эпифеноменом.

Но если в поисках решения проблемы о соотношении психики и деятельности мозга постоянно возникает один и тот же логический тупик, то это наводит на мысль о неадекватности исходных понятий о том и о другом, о том, что эти понятия не сопрягаются, потому что они не схватывают сути ни психической реальности, ни реальности работы мозга. Именно к такому выводу пришли биолог Ф. Крик и философ Т. Нагель. Логический тупик, из которого нет выхода, требует пересмотра и изменения понятий и о психике, и о деятельности мозга. Анализ содержания используемых понятий о психике и о деятельности мозга приводит к выводу, что их неадекватность, препятствующая их сопряжению, коренится в непреодоленном декартовском дуализме души и тела.

Эксплицитно или имплицитно психика до сих пор продолжает мыслиться как некая нематериальная сущность, как «невесомое», идеальное содержание внутреннего мира человека (образы, чувства, мысли), лишенное какой-либо вещественности. С другой стороны, понимание деятельности мозга остается, как и у Декарта, механико-физикалистским. Она мыслится как состоящая только и исключительно в генерации и проведении нервных импульсов по предсуществующим анатомическим структурам нервной системы и мозга, как формирование и интеграция в этих структурах сложных нейронных ансамблей. Ничего другого кроме нервных импульсов и сложных нейронных ансамблей в деятельности мозга не предполагается. Это чистая физика и химия. При таком господствующем до сих пор понимании психики и работы мозга это действительно совершенно разные миры, никак не сопрягающиеся друг с другом. Может быть, действительно, как пишет Т. Нагель, требуется введение некоторого третьего понятия, из природы которого вытекало бы новое понимание природы и психики, и деятельности мозга, и благодаря которому их актуальная необходимая связь стала бы для нас понятной и прозрачной.

Анализ фактического состояния психологии и современной физиологии мозга дает основания предложить в качестве такого третьего понятия понятие отражения. Обоснованию понимания психики как отражения действительности, необходимого для организации адекватного внешней и внутренней среде поведения живых существ и осуществления успешной деятельности человека, было посвящено предыдущее содержание книги. Но такое понимание природы психики позволяет также преодолеть физикалистско-механистический подход к пониманию сущности деятельности мозга. Оно диктует понимание деятельности мозга как отражательной по своей сущности. Ранее в главе 2 обсуждалась неправомерность декартовского понимания рефлекса как апсихического феномена, обосновывалось положение о включенности в структуру рефлексов психики как отражения действительности. Теперь понимание деятельности мозга как отражательной по своей сущности будет представлено в более широком контексте.

Успехи современной нейрофизиологии делают несомненным, что с общей теоретико-методологической точки зрения деятельность мозга должна рассматриваться как отражательная, познавательная по своей сущности. Это значит, что специфическая функция мозга состоит не в генерации и проведении нервных импульсов (что само по себе правильно, но недостаточно), а в построении картины мира и отображении внутренних состояний организма, в построении моделей (подобий, эквивалентов) того мира, который окружает живое существо, его собственного тела и происходящих в нем процессов жизнедеятельности и организации на этой основе актов поведения, адекватных среде и состояниям организма.

Еще в конце 60-х гг. прошлого века Р. Л. Грегори писал, что «когда мы смотрим на что-нибудь, определенная структура нервной активности воспроизводит предмет». П. К. Анохин назвал мозговое описание внешнего объекта его нервным информационным эквивалентом, который в норме сохраняется на всем пути передачи информации от сигнала по анализатору и далее к эффекторам, обеспечивая адекватную реакцию на стимул. П. К. Анохин подчеркивал, что в процессе эволюции должны были сложиться принципы организации анализаторов, которые гарантируют точность передачи сведений о детальных параметрах объектов в высшие инстанции мозга. А данные сравнительной физиологии показывают, что по мере эволюции нервные информационные эквиваленты внешних воздействий становятся все полноценнее, все больше приближаются к реальным объектам.

Принципиальное значение для понимания деятельности мозга как отражательной имело открытие нейронов-детекторов, избирательно реагирующих на определенные физические параметры стимулов, на объекты определенных классов, на определенное расположение живого существа в окружающем пространстве. Имеются нейроны, избирательно реагирующие на линии определенной длины и ориентации, на определенную форму предметов, на звуки определенной высоты и длительности, на определенные цвета, на разные направления и скорость движения, на определенную локализацию объектов в зрительном поле. Описаны также нейроны, осуществляющие более сложные познавательные функции. Это гностические нейроны, возбуждающиеся при появлении в поле зрения объектов определенного класса, нейроны цели, реагирующие на появление целевого объекта, нейроны места, активизирующиеся при определенном положении животного в пространстве. Поиск гностических нейронов мозга, избирательно реагирующих только на определенные объекты внешнего мира (лица людей вообще, лица определенных людей, здания и пейзажи и т. п.), составляет одно из перспективных и увлекательных направлений современной когнитивной нейрофизиологии. Что касается внутренней среды организма, то имеются нейронные системы, репрезентирующие состояния голода и жажды, удовольствия и страдания, системы, связанные с осуществлением полового, материнского, территориального поведения.

Суммируя сказанное, можно заключить, что в мозге высших животных и человека складывается своего рода огромная карта, репрезентирующая их внешнюю и внутреннюю среду и разнообразные результаты их взаимодействия с миром. Выдвигается голографическая гипотеза мозгового отображения объективного мира (К. Прибрам, К. В. Судаков).

Впечатляющее исследование осуществили ученые Калифорнийского университета во главе с Г. Стенли. Они регистрировали активность 177 нейронов в таламусе кошки, на глаза которой проецировались определенные изображения. Профили электрической активности каждого из нейронов отвечали определенным параметрам изображений: одни нейроны реагировали на контурные линии, другие – на текстуру, третьи – на контраст, четвертые – на цвет, пятые – на форму и т. д. Когда декодированную информацию от всех нейронов суммировали и вывели на монитор, экспериментаторы увидели немного размытое изображение именно той картинки, которая была предъявлена глазу кошки.

Современная нейрофизиология раскрывает поистине удивительные механизмы построения нервных информационных эквивалентов мира. Так, например, установлено, что сетчатка глаза выделяет двенадцать различных аспектов воспринимаемой им картины. А на основе таких частичных фрагментов мозг строит зрительный мир, которому «присущи и четкость деталей, и богатство смысла».