Текст книги "Деревянные четки"

– Это моя воспитанница, – с милой улыбкой сообщила пани председательница, останавливаясь перед Луцией.

– А пани где работает? – спросила дама, сопровождавшая графиню.

– Дома.

– Ага, помогает мамаше?

– Нет. Это скорее мамаша помогает мне.

– Да-а? А что же такое вы делаете дома?

– Играем в шахматы, домино, читаем романы, разговариваем, а когда всё это нам надоедает, то вяжем шарфики.

«Боже милостивый! И когда это она научилась такому злословью и сделалась столь нахальной? – подумала я с огорчением. – Ведь эта пани рассердится на нее».

Однако дама, не принимая близко к сердцу ответ Луции, заговорила громко, весело:

– Слышишь, Кристя? Когда я не буду иметь средств к существованию, я возьмусь за вязание шарфиков. Отличная мысль. Надо будет сообщить о ней Леону. По крайней мере, не потребуется вставать спозаранку и мчаться со всех ног в контору. А сколько же этих шарфиков можно сделать за день?

– Это зависит от старания. Я, например, делаю шестьдесят.

– А сколько я сделаю?

– Пани? Наверняка раза в два больше…

С замиранием сердца ожидала я ответа дамы. А она рассмеялась дружелюбно и, беря пани председательницу под руку, воскликнула:

– Остроумная девица! За словом в карман не полезет!

Возле нас прошла Аниеля с тарелкой печенья. Пани председательница повернула голову в ее сторону:

– Поди сюда, Аниеля… Это – служащая из магазина, в котором мы заказываем платья, я и Зуля, – пояснила она своим компаньонкам.

– Ну, и что же? Ты довольна своими клиентками? – снова рассмеялась шаловливая брюнетка.

Пани председательница и другая дама усмехнулись поощряюще, а Аниеля, сделав реверанс, сказала:

– Я всегда довольна. Однако извините: мне надо раздать подружкам печенье.

И она побежала дальше.

Непринужденная беседа была закончена. Захрипел патефон, по залу разлилась мелодия «Осенние розы». От столика, за которым гостьи подкреплялись чаем, раздался голос председательницы:

– А теперь, мои дорогие, каждая из вас может заняться чем-либо по своему усмотрению. К вашим услугам шашки, домино, лото, а если кто из вас захочет боле легких развлечений, пусть займется лотерейкой. На верхней полке в буфете лежат книжки, прочитать которые я вам очень рекомендую. Думаю, что каждая найдет там то, что ей больше всего по душе.

Высказав это пожелание, пани председательница целиком отдалась беседе с соседками по столу.

Луция поднялась со стула, погасила папиросу:

– Пойдем посмотрим библиотеку.

На буфетной полке лежало девять книжек. Я внимательно смотрела в лицо Луции, желая услышать ее мнение о книгах, названия которых она громко произносила, многозначительно поводя бровями:

– Милашевская – «За золотой волос»… Коссак-Щуцкая – «Пожар»… «Ihre Leben» – немецкий роман… «История души» – это о святой Терезе. Еще два немецких романа, а это старый «Illustration Francaise"…

– Как тебе нравится наша библиотека, Луция? – громко спросила Аниеля, подбегая к нам. – Верно, хорошее начало?

– Превосходное. По крайней мере, «Кружок молодых полек» помог кому-то навести порядок на чердаке…

– А ты, я вижу, сразу хотела бы обладать роскошью! – И она отошла, обиженная.

Взглянув в сторону столика, за которым сидели гостьи, я догадалась, что вечер знакомства близится к концу. Оставляя на столе стаканы с недопитым чаем и крошки печенья, дамы встали одна за другой и начали прощаться с пани председательницей нашего клуба.

– Поздравляем тебя, Кристя, с прекрасной идеей.

– Великолепная мысль. Однако ты форменным образом переутомляешь себя. И как ты справишься со всем этим собранием?

– Это будет первый подобный клуб в нашем городе. Фуня спрашивает, – кому ты отдаешь шить костюм?…

Пожилая дама, надевая перчатки и разглядывая лица девушек, воскликнула с искренним удивлением:

– А знаешь, Кристина, эти твои подопечные девушки, несмотря на то, что они из низших сфер, держатся вполне мило и прилично!..

Когда мы шли домой, Луция упорно молчала. В конце концов мне это надоело:

– Почему ты ничего не говоришь? Мне, например, очень по вкусу пришлось печенье. Однако помещение у вас мерзкое. Когда же будет ремонт?

Луция продолжала отмалчиваться. Тогда я, окончательно рассерженная, вновь заговорила, чтобы помучить ее своей надоедливостью:

– Почему же ты не оделась в платье получше, а пришла в клуб, как нищенка, а?

– Чтобы доставить удовольствие трудящимся на наше о дамам. Пусть видят, как бедные паненки тянутся к их клубу.

– Э, чепуху какую-то ты болтаешь! Другие девушки тоже бедные, а оделись всё же вполне прилично.

Поскольку она мне ничего на это не ответила, я почувствовала двойное удовольствие: и оттого, что так метко поддела ее, и от сознания того, что мысленно она всё же признает мою правоту…

Придя домой, я тотчас же села за приготовление домашних уроков, стараясь побыстрее наверстать потерянное в клубе время.

Через несколько часов, облегченно вздохнув, я отложила в сторону учебники и потянулась за книжкой стихов Словацкого,[37]37
  Юлиуш Словацкий (1809–1849) – великий польский поэт, революционный романтик, имя которого стоит в одном ряду с именем Адама Мицкевича. «Отец зачумленных» – одна из его крупнейших поэм. Она написана под впечатлением услышанного во время путешествия по Египту рассказа об одном арабе, который в период эпидемии чумы потерял всю свою семью. Основной мотив поэмы – выражение душевных переживаний отца погибшего от чумы семейства.


[Закрыть] которая хранилась у нас в доме с незапамятных времен. Уже несколько дней я заучивала наизусть «Отца зачумленных», чтобы на уроке литературы блеснуть декламацией. Луция сматывала шерстяные нити в разноцветные клубки.

Но вот шелест нитей прекратился. Я оторвала глаза от книги. Луция заснула. Клубок, который выпал из ее рук, валялся на полу. На ее слегка усмехающемся лице виднелись глубокие синие тени – под глазами и на висках.

Что снилось ей? Какие грезы украсили лицо ее улыбкой?… Впрочем, Луции было чему улыбаться, Разве не стоило ее теплой улыбки уже одно то, что после тяжелого дня вышивания за пяльцами она могла пойти вечером в клуб бедных паненок, послушать там игру слепого скрипача, попить оранжада с хрустящим печеньем и полюбоваться на дам, так прекрасно одетых и симпатичных во всех отношениях?! Конечно, стоило…

Прошло две недели. И вот в один прекрасный день Луция, вернувшись раньше, чем обычно, из города, сказала неестественно безразличным тоном:

– Конец шарфикам. Пяльцы можно выбросить.

– Наконец-то! – обрадовалась я. – Теперь хоть не будет клочков шерсти в кофе и ужасной пылищи. Этот твой агент был очень разгневан, когда ты отказалась от работы?

После минуты молчания Луция сказала:

– Они сами мне отказали. Говорят, будто у них совсем нет сбыта товара. И еще недодали те деньги, которые причитались мне, потому что в моих шарфиках якобы слишком много было узлов. Люди, мол, не хотят такие покупать.

Испуганно смотрела я на слезы в ее глазах. Опустив голову, слегка всхлипывая, Луция то и дело вытирала мокрые щеки платком.

– Что я теперь скажу маме? Где искать работу?

От этих слов и у меня на сердце стало тревожно, и я невольно пожалела о тех ушедших теперь навсегда временах, когда шуршание шерстяных нитей будило меня по утрам. В конце концов, работа над этими шарфиками была не такой уж плохой. Она всё же приносила деньги. А теперь мы лишены и этих нескольких десятков злотых.

Так начались очередные наши каникулы. Лето обещало быть знойным. Об этом свидетельствовали очень душные ночи и кроваво-красные заходы солнца. Мои подружки выезжали из города. Отчим и Луция рано утром отправлялись в город на поиски работы. Отчим выстаивал в длинных очередях безработных перед фабричными конторами, а Луция тщательно читала и перечитывала каждое попавшееся ей на глаза объявление. А вдруг в каком-нибудь из них она обнаружит приглашение на работу?! Да, да, вдруг в этом объявлении будет сказано, что требуются молодые люди, не имеющие никакой специальной подготовки, согласные делать всё, что будет поручено, лишь бы заработать десятка полтора злотых в неделю! А она, Луция, согласна молчаливо вынести любые, самые тяжкие условия, лишь бы только иметь хоть какую-нибудь работу.

Однако объявления на столбах извещали о пропаже собачек, о продаже какой-нибудь рухляди, взывали к совестя укравшего портфель и умильно просили о возврате его хозяину, но упорно умалчивали о самой важной и большой теме – где найти работу.

После полудня Луция снова отправлялась на поиски, а вместе с нею уходила и мать – продавать разные рукодельные вещички. Но и этим вещичкам была невелика цена: никто не хотел их покупать.

Я оставалась одна в комнате. Подперев голову руками, я до вечера просиживала возле окна.

Пыльная, с ухабами, дорога, проходившая возле дома, утром и в полдень имела скучно-серый цвет, а с заходом солнца розовела. За нею, как раз напротив нашего окна, виднелось большое капустное поле. Весною – серебристое, зеленое – летом, оно жёлкло и принимало неопределенный матовый оттенок осенью. За капустным полем начиналось военное кладбище – единственное, что на этом скучном фоне ласкало взор.

Покачивающиеся от легкого ветерка верхушки деревьев упирались в сверкающую лазурь безоблачного знойного неба. Надгробные памятники из белого мрамора были окружены рядами темного кустарника, Влево виднелось еще одно кладбище. Но оно выглядело так же печально, как и капустное поле, потому что было совершенно лишено растительности, а песчаные холмики могил напоминали обыкновенные огородные грядки. Наконец, еще левее – красная кирпичная стена и над нею – буйная, густая зелень. Это – третье кладбище, самое старое.

Несколько раз в неделю на дороге появлялась похоронная процессия. Черный катафалк с застекленными боками и верхом, кони, покрытые попонами, факельщики в кладбищенских ливреях – всё это медленно двигалось мимо нашего дома. Я видела лишь одни силуэты, и они казались мне фигурками, вырезанными из черной бумаги и наклеенными на ослепительно сверкающую небесную лазурь. Через некоторое время мимо дома проносились дрожки в обратном направлении. Это ксендз, закончив церемонию на кладбище, торопился к очередному покойнику.

Порою по дороге проезжали цыгане или грохотала телега торговца овощами. Оборванные, чумазые мальчишки на глазах у него выкрадывали с телеги огурцы, мужик страшно ругался, кричал, и в этот момент было очень весело.

В сумерки все трое: отчим, мать и Луция – возвращались из города. Мать разжигала примус. Луция вытаскивала томик Словацкого и начинала читать «Серебряный сон Саломеи». Отчим угрюмо ходил по комнате взад и вперед. Лежа в кровати, я следила за тремя тенями, бестолково сновавшими на стенах.

«У нас сейчас точно так же, как в том шатре отца зачумленных, – размышляла я, вслушиваясь в тревожную тишину, нарушаемую только шуршанием газеты, – Луция – это Хафнэ и Амина сразу в одном лице.[38]38
  Хафнэ, Амина, Xатфэ и девочка в колыбели – персонажи поэмы Словацкого, умершие дочери отца зачумленных.


[Закрыть] Я – Хатфэ, средняя его дочь, Иза – дитя в колыбели, самая младшая и самая милая дочурка отца зачумленных. Правда, Изу забрала в деревню бабка, поэтому она не в счет. А кто же будет тем дромадером,[39]39
  Дромадер – одногорбый верблюд.


[Закрыть] который смотрел на людей с таким сочувствием? Скорей всего – дворничиха. Ведь она каждый вечер дает нам почитать свежую газету, просовывая голову в дверь. Впрочем, лицо ее не такое уж доброе: оно всё в прыщах и скорее даже противное».

Но в общем всё совпадало. Картину шатра зачумленных дополнили грузчики, которые пришли, чтобы забрать проданные родителями комод, буфет и зеркало. Грузчики были удивительно похожи на тех могильщиков, что выносили трупы погибших от чумы.

Так вот и жили мы вчетвером в шатре отца зачумленных, жили не в Аравийской пустыне, а в Ольше,[40]40
  Стара Ольша – предместье Кракова.


[Закрыть] под Краковом. И освещал наш шатер месяц, холодно поблескивавший над печальным капустным полем.

Утомленная этими мыслями, я засыпала с трудом, а ночью снились мне похоронные процессии и черные катафалки, запряженные верблюдами. Катафалки и гробы были облеплены извещениями в черных рамках: «Готов делать что угодно за скромное вознаграждение», «Скромная, непритязательная девушка ищет работы», «Пойду в прислуги за прокорм». За похоронной процессией шла Луция с кувшином на голове, тоненькая, как тростинка. Вдруг налетал страшный вихрь, поднимая вверх тучи раскаленного песка пустыни, и похоронная процессия исчезала. Верблюды взмывали в воздух, а оторванные от катафалка извещения в черных рамках, словно вороны, слетали на землю. Луция бежала вперед с распростертыми руками, громко крича, и вдруг тоже куда-то исчезала…

Прошел месяц, а Луция всё еще была без работы. Мать несмело предложила:

– А что, если бы ты, Лутя, попросила эту вашу пани председательницу о помощи? Ведь у такой графини наверняка есть множество разных знакомств, и она может выхлопотать тебе какое-нибудь местечко. Да в конце концов, она, как ваша опекунша, должна же и сама поинтересоваться, в каких условиях вы живете.

– Да что вы, мама! – отпрянула Луция. – Вы же знаете, что у нас – «Кружок молодых полек», а о безработных в нем ничего не говорится. И я очень прошу, чтобы вы, мамуся, не пробовали случайно сами обратиться к нашей председательнице…

– Конечно, конечно, – успокоила ее мать.

А на другой день, втайне от Луции, она вместе со мною отправилась в клуб.

Бедная мама! Мне кажется, я хорошо слышала, как громко-громко билось ее сердце, когда мы остановились перед дверями клуба. Как сильно побледнело ее лицо! Пальцы рук нервно теребили шнурок сумочки, и эти лихорадочные, беспокойные движения выражали не только удрученность, но и надежду.

Я почувствовала большое облегчение, когда увидела, что пани председательница поднялась со стула и, приветливо улыбаясь, сделала пару шагов нам навстречу. Она уже знала от Аниели, кто мы такие.

– Последнее время Луция что-то перестала появляться в клубе, – пожимая мамину руку, сказала она. – Это моя воспитанница. Очень милая, очень умная девушка. Широта ее натуры, ее сообразительность оказывают хорошее влияние на атмосферу нашего кружка. Я всё думала, – почему о ней ничего не слышно? Она, случайно, не заболела?

– Луция ищет работу, – начала мать дрожащим от волнения голосом. – В последнее время она так намучилась на этих шарфиках. Один бог знает, сколько здоровья отняло это у нас обеих. Поэтому я молюсь, чтобы она нашла хоть какую-нибудь работу, более ей подходящую…

Я перестала слушать и начала с любопытством осматриваться по сторонам. Несколько девушек стояло возле лотерейного колеса, а две клубистки разглядывали какие-то журналы. Равнодушные японки с картин, украшавших стены, по-прежнему вытаращивали на меня глаза. В углах комнаты царил полумрак.

«Сегодня уже не угощают печеньем», – с сожалением подумала я и снова начала прислушиваться к беседе матери с графиней.

– Она мне ничего не говорила, что бросила вязать, – высоко подняв брови, удивлялась пани Кристина. – Не знаю, разумно ли было это с ее стороны. Тем более что, насколько мне известно, у Луции большое тяготение к занятию художеством. Возможно, конечно, что та работа имела свои неприятные стороны, однако молодая девушка не должна ломаться и гримасничать. Впрочем, я, возможно, ошибаюсь, не зная достаточно хорошо всего дела. – Пани Кристина взглянула на часы и испуганно покачала головой: – К сожалению, я вынуждена распрощаться с пани. Мне нужно спешить на заседание комиссии Общественной опеки. – И она вновь подошла к столику, за которым сидела до нашего прихода. – Прошу вас крепко обнять Луцию, – добавила она. – И передайте ей, что такой серьезный человек, как она, не должен пасовать перед первыми же встретившимися трудностями.

Так возвращались мы несолоно хлебавши – мама, молчаливая и удрученная, а я – разочарованная и оскорбленная за Луцию, мысленно сочиняющая страстные слова в защиту сестры. Но увы! Выражать их вслух было уже поздно.

Вечером, когда Луции не было дома, к нам постучался молодой парень и вручил матери письмо.

– Пани председательница велела отдать это вам.

Мы вскрыли конверт, и я вскрикнула от удивления.

Руководительница «Клуба молодых полек» показалась мне в этот момент самой милой, самой прекрасной из всех известных мне женщин.

– Посмотри, Лутя, как добра эта ваша пани Кристина, – сказала мать взволнованным голосом, как только Луция появилась в дверях нашего жилища. – Она прислала нам пятьдесят злотых.

Луция подошла к столу и уставилась на лежащий на нем банкнот.

– Не понимаю. Откуда? Ведь мамуся же не была у нее?

– Я была в клубе, – призналась мама, вся зардевшись. – Пани Кристина так хорошо говорила о тебе, с такой искренностью…

– Псякрев!..[41]41
  Псякрев – польское ругательство.


[Закрыть]

Совершенно ошеломленная, я смотрела то на Луцию, стоявшую спиной ко мне у окна и прижавшуюся лбом к стеклу, то на мать, которая наконец выдавила из себя дрожащим голосом:

– Я не знаю, отчего ты злишься.

– А я знаю! Знаю то, чего вы никогда не будете знать! Однако я предпочитаю об этом с вами не разговаривать. Да и к чему?

Этого мое самолюбие уж не могло вынести.

– Ну, знаешь ли, Лутя, ты просто-напросто свинья, – начала я визгливым тоном. – Ведь мы только ради тебя туда и пошли-то.

Луция резко обернулась. В ее черных глазах был испуг:

– Ради меня? Боже милостивый! Ведь я никогда, никогда в жизни не согласилась бы на что-либо подобное. Как можете вы так говорить? Говорите, наверно, для того, чтобы поглумиться надо мною! Да?

Я была обижена, мать расплакалась. Неприятная горечь закралась в наши сердца, несмотря на то, что ужин, благодаря доброй пани Кристине, был вкусным и сытным как никогда.

«Однако Луция просто глупа, – размышляла я, засыпая с приятным ощущением плотно набитого желудка. – Ни до чего из еды не дотронулась, чудачка. А что же в том плохого, что ужин был устроен на деньги Кристины, коль у нее их много, а у нас нет ни гроша?»

На следующий день Луция прочитала на бумажке, наклеенной на заборе, что лавке колониальных товаров на Вечистой улице требуется практикантка. Она тотчас же отправилась туда и была принята на работу.

Как-то неделей позже, идя по улице вместе с Луцией, мы столкнулись с Аниелей. Она первая зацепила нас.

– Вот видишь! – взвизгнула Аниеля, останавливаясь перед Луцией. – Ты предъявляла претензии к нашей руководительнице, что она не думает об организации каких-нибудь курсов или занятий. Говорила, что в клубе совершенно нечем заняться. А тем временем Кристина подумала уже обо всем!

– Например, о чем же?

– А вот слушай. Сегодня вечером – собрание всех клубисток. У Кристины есть какой-то замысел, которым она хочет поделиться с нами. Речь идет о том, как оживить наш кружок. Приходи вечером и узнаешь тогда обо всем остальном. Ну, а пока будь здорова!

И Аниеля заторопилась навстречу молодому человеку в кепке, который, поклонившись нам издали, приостановился и ждал ее.

– Любопытно, что же это пани Кристина надумала? – рассуждала Луция по дороге. – Очень любопытно. Я предлагаю, что она пригласила какую-нибудь учительницу-пенсионерку преподавать нам уроки иностранного языка. А может быть, речь идет о популярных лекциях по истории или литературе?

Я сразу вспомнила о тяготении Луции к собиранию разных статей и заметок, сделанные ею папки с вырезками из газет и журналов, конспекты прочитанных книжек, весь тот довольно обширный багаж выхваченных урывками всевозможных сведений, которыми она стремилась возместить недостаток знаний, вынесенных ею из шести классов начальной школы и двухлетней школы поваров. Особенно интересовала ее поэзия, но любила она также и рисовать. Не было месяца, чтобы, отказывая себе в иных удовольствиях, не принесла она домой цветной репродукции с известной картины или хотя бы художественной открытки. Как настойчиво раздобывала она нужные ей книжки, когда хотела приобрести знания в каком-либо вопросе! Я обычно смеялась над этим и говорила: «Новая мания Луции!» А в глубине души удивлялась ей и завидовала. Меня бы не хватило на подобные усилия. Вместо того чтобы читать, я целыми днями гонялась по улице.

– Вот видишь, – сказала я, – если пани Кристина даст вам настоящую учительницу и вы начнете регулярно ходить на уроки, то ты сможешь сдать экзамены на малую катуру.[42]42
  Малая катура – документ, выдаваемый окончившим начальную школу.


[Закрыть]

– Уж коль об этом речь, так я предпочла бы сдавать экстерном на большую катуру.[43]43
  Большая катура – аттестат зрелости.


[Закрыть]

Я посмотрела на Луцию с недоверием, а она покраснела от волнения, которого не сумела скрыть от меня.

В течение нескольких следующих дней у нас в доме не было разговоров о клубе: Аниеля не приходила, а Луция была занята чем-то другим.

– Скажи, зачем тебе это? – удивленно спрашивала я Луцию, наблюдая, как ловко мастерит она из травы, соломы, моха и прутьев птичье гнездо величиною с берет. – Для кого ты всё это делаешь?

– Для музея.

– Не болтай глупостей. Этак ты, пожалуй, скажешь, что и этот аист из ваты – тоже для музея.

– Конечно.

Я этому, разумеется, всё равно не поверила, но мое любопытство достигло своего предела, когда я обнаружила, что готовое гнездо вместе с аистом куда-то исчезло из дому.

В субботу Луция сказала мне:

– Можешь пойти со мною в клуб.

И я сразу же охотно, не ожидая вторичного приглашения, согласилась.

И вот передо мною снова знакомые грязные стены с равнодушными японками, сильно засиженными мухами.

«А всё-таки пани председательница не позволила сделать ремонт, – подумала я. – Но почему? Плохой урожай на сахарную свеклу или еще что-нибудь?»

Однако через минуту заметила я и кое-какие изменения. Четыре старых кресла, привезенные неизвестно откуда, являли собою приятную новинку. Они были сильно потрепаны и издавали жалобный скрип под тяжестью каждого гадившегося, а терпкий запах пыли, исходивший от них, невольно рисовал в воображении чердак, заваленный всевозможной рухлядью, давным-давно никому не нужной.

Аниеля приветливо предложила мне сесть на одно из этих кресел. Но я отказалась от ее любезного приглашения, боясь испачкать платье, и предпочла занять место на стуле. В зале было десятка полтора девушек. Некоторых я уже знала, встречалась с ними раньше, однако ни одна из них не обратила на меня ни малейшего внимания. Зато все они сразу же начали зазывать к себе Луцию:

– Иди, иди сюда! Мы ведь тебя-то именно и ждем!

Аниелька, одетая в новое платье, скорчила пресерьезную, чрезвычайно важную мину:

– Очень любопытно, чем ты сегодня отличишься. Пани председательница сказала, что это будет проверка наших знаний.

– И вовсе не знаний. Здесь будет идти речь только о художественных вкусах, – возразила высокая сухопарая клубистка.

– Бедная Марыся! Ей нечем будет похвастаться, – засмеялась веселая блондинка. – Ну что ж, Марыся, ты чем хочешь отличиться?

Марыся из железнодорожного буфета неопределенно усмехнулась.

– Хм! А я вовсе и не ломала себе голову, – отозвалась одна из девушек. – Если бы я знала, что возьму первую премию, – тогда иное дело. А трудиться просто так, и за что – нет дураков!

«Следовательно, будут даже премии!» – подумала я с восхищением.

– Нужно приготовиться, – продолжала та сухопарая. – Сейчас начнется экзамен. Только пани экзаменаторши еще нет. Идем, Луция. – Она взяла Луцию под руку, и обе отошли в глубь зала.

«Луция ничего не сказала мне, что будет экзамен, – забеспокоилась я. – А если она завалит? Вот будет для нее удар! Видно, по случаю экзаменов все они так здорово сегодня приоделись: чистые блузки, тонкие чулки телесного цвета – это ли не шик! А Аниеля, так та даже накрасила себе губы!»

Мои размышления прервал приход пани председательницы. Она была в светлом костюме, свежая, элегантная. Аниеля сразу же бросилась к ней, взяла у нее портфель. Девчата поклонились издали и ожидали в молчании, что она скажет.

– Мои паненки! Начинаем! – весело объявила она. – Я очень тороплюсь на собрание, поэтому хочу, чтобы мы без лишних промедлений приступили к нашим экзаменам. Может быть, вы все пойдете пока в маленькую комнату и будете затем выходить из нее по очереди?

Весело толкаясь в дверях, девушки со смехом покинули зал. Я сидела в углу одна. В противоположном конце комнаты суетилась возле письменного стола пани председательница. Меня она не замечала. Я с любопытством смотрела на ее ловкие движения, когда она поправляла волосы, подкрашивала губы или закуривала папиросу.

«Ведь всё это она сама изобрела, – растроганно подумала я, – весь этот клуб. Какая добрая! Как видно, она очень любит девушек из бедных семей. Она хочет помочь им доучиться и поэтому устраивает для начала экзамен, чтобы проверить знания, которыми они располагают. А они, наверно, трясутся от страха: как бы не испортить дело. Бедняги!.. Когда они пополнят свое образование, что она, интересно, с ними сделает? Ведь просто так, на произвол судьбы не бросит же! Нет, конечно, не бросит. Завершив образование, все они, наверно, сдадут экзамены на аттестат зрелости, а тогда-то и выявится, которая же из них самая лучшая. А для той, наилучшей, она уж что-нибудь да придумает».

И, не сомневаясь, что наилучшей окажется Луция и только Луция, что учиться она будет с энтузиазмом и отлично сдаст экзамен, я вдруг почувствовала какую-то особую симпатию к графине, которая приходит с такой чистосердечной, бескорыстной и прекрасной помощью к нуждающимся паненкам. И разве можно после всего этого иметь к ней еще претензии за грязные стены клуба, за убогую обстановку, за скверную библиотеку, за старые комплекты «Голоса Кармеля», за спертый воздух «Клуба молодых полек»?! Это было так мелко и незначительно по сравнению с тем, что все девушки благодаря графине получат возможность учиться и выйти в люди!..

– Итак, прошу! Начинаем! – раздался голос пани председательницы.

Я села поудобнее и впилась глазами в дверь, ведущую в соседнюю комнату. Сперва из-за нее слышны были только смешки да перешептывания, но после того как пани председательница вновь пригласила: «Быстрее, паненки!» – дверь наконец растворилась.

Моему взору представилось какое-то странное, удивительное шествие. Девушки вышагивали по-гусиному медленно и солидно, а на голове каждой из них было что-то непонятное. Уланские каски, остроконечные клоунские колпаки, тюрбаны и фески, шутовские капоры с колокольчиками, венки – чего-чего только не понадевали на свои головы бедные клубистки!

Да, это был, оказывается, и в самом деле «смотр знаний и художественного вкуса», – как хотела того графиня…

Девушки, глаза которых ярко блестели от возбуждения, выстраивались в одну шеренгу перед письменным столом, а пани председательница молча рассматривала их, попыхивая папироской.

Но вот графиня нахмурила брови.

– Марыся, подойди, пожалуйста, сюда.

Из шеренги вышла Марыся. На ней была розовая блузка и синяя юбка, а на голове – огромная тиара из блестящей бумаги. Марыся остановилась возле письменного стола.

– Марыся, что это значит?

– Что, проше пани? – И без того круглые глаза девушки округлились еще больше, выражая чрезмерное удивление поставленным вопросом.

– Не прикидывайся глупенькой, Марыся. Я спрашиваю о твоем головном уборе. Что он означает?

– Корону, проше ясну пани…

– Не называй меня «ясна пани», – я как-то говорила тебе уже об этом. Какую корону?

– Ну, святого отца…

– Кто тебя подговорил на это?

– На что?

– Марыся! Прошу тебя не прикидываться!

Марыся смотрела с минуту на разгневанную пани, а потом спросила:

– А как пани хочет? Что, надо снять?

– Разумеется! – Руководительница гневно мотнула головой.

Марыся сняла тиару, пригладила волосы. Пани Кристина смотрела на нее с явным раздражением.

– Ты не ответила на мой вопрос. Кто тебя подговорил на этот маскарад?

– Какой маскарад? – апатично буркнула Марыся. – Пани велела – я и сделала.

– Как это так – я велела?!

Марыся вдруг словно очнулась от состояния апатии и сердито огрызнулась:

– Да так, пани велела, чтобы каждая придумала какой-нибудь головной убор. Что будет такой смотр. Я так намучилась, чтобы угодить пани, полночи на это потратила. Сначала хотела сделать что-нибудь кое-как, а потом… Ведь пани сама говорила, чтобы это было что-то особенное…

– Хватит, Марыся! Мы не желаем больше слушать этот вздор. Луция! Теперь твоя очередь. Хотим посмотреть что ты придумала.

Мне казалось, что я провалюсь под землю от стыда. Луция встала перед графиней Кристиной с гордо поднятой головой, на которой красовалось… гнездо аистов!! И в таком-то виде она осмелилась предстать перед пани председательницей! Мне хотелось плакать от злости, но я только закусила губы и ждала, что же будет дальше.

– Я вижу, Луция, что ты восприняла наш конкурс чисто юмористически, – сухо заметила руководительница.

Однако ее слова заглушили громкие возгласы и крики «браво!».

– Первая премия! Первая награда!

Девушки хохотали и обнимали Луцию. Недовольных было только трое: я (восторг девчат показался мне глупым, а сама Луция – навсегда скомпрометировавшей себя), пани председательница и Аниеля. Но Луция премию всё же получила: льняную салфетку с маленькой дыркой, выжженной папиросой, гребешок в пластмассовом футляре и книжку Коссак-Щуцкой «Блаженные».

– Пусть эта книжка положит начало твоей библиотеке, – сказала пани Кристина, вручая награду лауреатке.

Аниеля получила вторую премию – блокнотик в кожаном переплете. Однако мне это показалось несправедливым: элегантная пастушья шапочка, украшенная голубыми розочками и атласными лентами, заслуживала, по моему мнению, чего-то более значительного, чем вторая награда.

– Остались у нас еще четыре альбомчика с видами Татр, – сообщила пани председательница. – Распределим их как четыре равноценные награды. Впрочем, трудно сказать, кому они должны принадлежать по праву. В общем ведь все клубистки выступили на смотре весьма успешно. Можно смело утверждать, что наше мероприятие оправдало надежды.

Альбомчики с видами Татр были распределены. Однако вопреки тому, что говорила пани Кристина, мероприятие как-то не клеилось. Аниеля, обиженная тем, что не получила первой премии, перешептывалась в углу с несколькими девушками. После инцидента с Марысей у клубисток явно испортилось настроение. Они испуганно посматривали на пани председательницу, которая продолжала сердито хмуриться, и поспешно стаскивали со своих волос необычные головные уборы. Одна только Марыся продолжала сохранять полное спокойствие. Она уселась на стуле в отдаленном углу и равнодушно рассматривала собравшихся.

– Я предлагаю вам самим потолковать об итогах нашего сегодняшнего смотра. Свои предложения и замечания вы сообщите мне на следующем собрании, – сказала пани Кристина, поспешно направляясь к выходу. – А пока что я должна распрощаться с вами, паненки.

Когда председательница вышла, высокая сухопарая клубистка воскликнула:

– Вот это здорово! Луция получила первую премию за какой-то клок соломы и кучу мусора. Если бы я знала об этом заранее, то напялила бы себе на голову половую тряпку.

– А ты должна извиниться перед председательницей! – напала Аниеля на Марысю. – Ничего иного не могла придумать, как только эту вот тиару. Матерь божия! Подумать только – тиару!..

– Да она, наверно, не верит в папу римского, – засмеялась веселая блондинка. – А ну, скажи, Марыся, ты веришь в то, что папа римский – святой, а?

Клубистки смотрели с любопытством на лицо Марыси, покрывшееся румянцем.

– Она, видно, кошачьей веры, – начала Аниеля. – Сама как-то говорила мне, что по воскресеньям дрыхнет, вместо того чтобы идти в костел.