Текст книги "Лорнет герцогини де Рошфор"

– А вы расскажите сто первый. С начала и до конца.

Она опустила глаза и протянула:

– Ох, ну зачем тебе все это слушать… только одно расстройство. А от расстройства, знаешь, все болезни…

– Значит, надо. Очень прошу – расскажите!

– Ну, если ты так просишь…

Алевтина отставила чашку, сложила руки, откашлялась и начала хорошо поставленным голосом, без запинок, поскольку история эта была у нее отлично отработана, всему микрорайону она ее рассказывала, да не один раз:

– Они ведь сюда въехали, когда Валентина… мать твоя… была уже на последнем месяце. Отсюда ее в роддом и свезли.

Марья Михайловна – бабушка твоя – ее приняла, конечно, не очень… ну, понятное дело – свекровь, тут иначе не бывает. Но когда ты родилась, немного поуспокоилась. Первая внучка, понятное дело, какая бабушка устоит…

– Ну, вы уж очень издалека начали! – прервала я соседку. – Переходите уже к той ночи!

– Ну, что ты так торопишься… ты же сама сказала – с начала и до конца. Вот я и начала с самого начала. Но не хочешь – не надо. Только одно тебе скажу: первые годы родители твои вроде хорошо жили, но видно было, что Валентина отца твоего не сильно любит.

Вот как… То есть теперь-то я это тоже знаю, многого наслушалась от матери уже после того, как мы стали жить с ней вдвоем. Обвиняла она отца во всех грехах: и неумеха он был, и зарабатывал мало, никакой карьеры не сделал и ревновал ее, как ненормальный. А потом вместо того, чтобы развестись, как все нормальные люди делают, он за нож схватился. И резал бы себя насмерть, туда ему и дорога, но он ее ножом пырнул.

Далее мать начинала рыдать над своей загубленной жизнью, потому что отцовский нож не причинил ей особого вреда, в больнице рану зашили, но получился большой некрасивый шрам на шее, и голову она держала с тех пор как-то набок. И считала, что этот недостаток очень ее портит и что именно поэтому на нее не смотрит ни один мужчина. В этом она тоже обвиняла отца. Ну, еще я, конечно, тут торчу в однокомнатной квартире, то есть как в песне поется: «Придешь домой – там ты сидишь».

Я бы могла сказать ей то же самое, потому что в однокомнатную квартирку не то что мальчика – подружку закадычную, и то не позвать. Мать работала мало, у нее вообще не было ни диплома, ни приличной специальности. Поэтому на работу она не стремилась, сидела дома то со мной маленькой, то когда я в первый класс пошла. В общем, потом, когда все случилось, она никак не могла удержаться ни на одной простой работе, все ей было не так. Жили мы бедно, я, конечно, получала какие-то небольшие деньги от государства как сирота, но, разумеется, этого не хватало. В этом она тоже обвиняла отца – дескать, зарабатывал бы больше – и пенсия была бы больше.

Ужасно противно было все это слышать, но хуже всего были ее рыдания – она накручивала себя до такого состояния, что орала в голос и билась головой о стену. Но аккуратно, поскольку шрам на шее все же давал о себе знать.

В общем, я перестала ее успокаивать лет с двенадцати. Надоело мне.

– Алиса, ты меня слушаешь? – спросила Алевтина.

– Слушаю, просто задумалась…

– Ну да, в общем, жили они дружно поначалу. А потом уж началось…

– Что началось?

– Завелся у нее кто-то! – проговорила Алевтина, невольно понизив голос, как будто нас кто-то мог подслушивать.

– Кто? – спросила я. – Не знаете?

– Да откуда же мне знать… я за ней не следила.

– Почему же тогда знаете, что кто-то завелся?

– Ох… такие вещи женщина всегда почувствует. Изменилась очень Валентина, похорошела, глаза засияли…

Перед моим внутренним взором предстала сцена, которую я увидела на улице, – мать разговаривает с незнакомым мужчиной, и у нее такое странное, измученное и в то же время взволнованное лицо…

Алевтина продолжала:

– Марья Михайловна тоже, должно быть, это заметила и стала к ней больше прежнего вязаться. Что невестка ни сделает, все не по ней. Но Валентине на это было уже наплевать.

– А отец?

– Ох, отец… мужчины таких вещей до последнего не замечают. Уже все вокруг знают, чуть не в глаза над ним насмехаются, а муж не замечает ничего, как… как херувим святой. Вот и Дмитрий тоже до последнего ничего не замечал…

Хотя, может, и замечал что-то, но до поры до времени молчал. Потому как у него характер такой был – тихий да молчаливый… Опять же, работал он много, дома нечасто бывал.

Алевтина отпила чаю, поморщилась – он совсем остыл, подлила немного из чайника и продолжила:

– А в тот самый день, должно быть, он их где-то застал и понял все, как есть. Понял, каким дураком был. Пришел домой поздно, ты уж спала, а Марьи Михайловны, как назло, не было, к сестре она уехала то ли в Озерки, то ли в Горелово. Там у сестры ее дом был – хороший, большой, она там весь год жила. А как овдовела, то все Марью Михайловну к себе звала.

Вот, стало быть, матери не было, ты уж спала, он и завел с Валентиной разговор. Не то что разговор – все ей, должно быть, высказал…

Он, конечно, мужчина был тихий, воспитанный, но тут кто угодно не выдержит.

Не скажу, что громко они кричали – боялись тебя разбудить, но одно могу сказать – с сердцем говорил…

Интересно, подумала я, если родители не поднимали шума, если они ссорились чуть не шепотом, как Алевтина все это узнала? Конечно, слышимость в нашем доме хорошая, но не до такой же степени…

Я покосилась на стенку – прямо за ней бывшая квартира моих родителей…

И тут же передо мной предстала картина – Алевтина стоит возле этой стены, прижавшись к ней ухом, и сладострастно подслушивает соседский скандал…

А то еще, говорят, можно приложить к стене стакан, тогда еще лучше слышно!

Ну да, своей семьи у Алевтины никогда не было, и она питалась крошками чужих страстей… До сих пор так делает.

– Ну вот, – продолжила Алевтина, – мать твоя, конечно, в долгу не осталась, высказала ему в ответ много всего. И что никчемный он мужик, и что никакого от него проку ни в семейной жизни, ни в постели, и что терпит его только ради дочки… то есть ради тебя.

Ну да, точно – через стакан слушала, иначе не разобрала бы такие детали!

– Тут он, видно, уже не выдержал, выкрикнул что-то уж совсем несообразное… а после этого шум послышался, что-то вроде упало, вскрикнул кто-то, и наступила тишина…

Алевтина замолчала, и в ее комнате тоже наступила тишина. Но я снова обратилась к ней:

– А потом? Что потом было?

– Потом… потом я сидела вот здесь же и думала – что у них там стряслось? Такой скандал был – и вдруг тишина… не случилось ли чего худого?

Подождала еще немножко и выглянула на лестницу.

И тут как раз дверь вашей квартиры приоткрылась и выбралась оттуда Валентина. Выползла, встать не могла…

Алевтина смотрела прямо перед собой расширенными глазами – должно быть, снова увидела ту картину.

– Вся в крови, едва дышит, глаза вытаращены… кое-как выговорила – вызови милицию и «Скорую»! Ну, я-то уж и сама, конечно, догадалась, что вызывать нужно.

Позвонила, уж не помню, куда сначала…

«Скорая» раньше приехала.

Мать твою кое-как перевязали и на носилках унесли – у нее шея была сильно порезана, чуть не истекла кровью.

– А отец?

– А отец твой к тому времени уже умер, – вздохнула Алевтина Ивановна, – у него тоже горло было располосовано, и нож в руке, весь в крови.

И квартира, считай, вся в крови, все вокруг в крови, прямо как на бойне…

Алевтина ненадолго замолчала, глядя прямо перед собой – должно быть, явственно увидела ту страшную картину.

Потом очнулась и продолжила:

– Тут и милиция подоспела. Трое или четверо их было, прибежали, следы осмотрели, спрашивают меня – как да что да кто еще в квартире находится.

Тут я им и сказала, что в квартире девочка – ты то есть.

Один из них в твою комнату зашел, завернул тебя в одеяло, чтобы ты ничего не увидела, и ко мне принес…

Спросил меня, кто еще у девочки – у тебя – есть. Я ему ответила, что есть родная бабушка, только она сейчас у сестры, точного адреса не знаю, а телефона там нет.

Так что до утра осталась ты у меня, а утром уже приехала Марья Михайловна…

Я представила, что увидела тем утром моя бабушка… представила, что она узнала…

Залитая кровью квартира.

Хорошо, что мертвого сына уже увезли… то есть что уж тут хорошего!..

– Вот что я тебе скажу, – продолжила Алевтина после паузы, – вся беда в том, что отец твой был тихий, воспитанный. Другой бы на его месте сразу жену поколотил, все бы ей высказал, пар бы выпустил – глядишь, ничего бы и не случилось, жили бы дальше. А он все внутри себя копил, пока не взорвался… Это как суп – если крышку вовремя не снять, он ее сорвет и на плиту убежит. А если без крышки, так будет кипеть потихоньку, и ничего страшного…

Она еще немного помолчала.

– Ну вот, остальное ты уже знаешь. Валентина – мать твоя – в больнице почти месяц пролежала, еле ее с того света вытащили, и на всю жизнь шрам остался, и шея кривая. И вернулась она в эту же квартиру – а куда еще ей было деваться?

И так они со свекровью в одной квартире остались… а уж как они после этого жили, ты меня не спрашивай. Сама можешь представить. Только Марья Михайловна ей вовсе житья не давала, что ни день – страшные ссоры.

Жить им вместе было никак невозможно, так что Валентина сразу стала обмен искать, и вскоре ей однокомнатная подвернулась. Очень, кстати, удачная. Ну, вы туда и переехали…

– А что милиция? Расследовали они это дело?

– Да что там расследовать? Все и так сразу было ясно. Поссорились твои родители, отец приревновал Валентину и ударил ее ножом, а потом осознал, что сотворил, и самого себя порешил.

То ли тюрьмы испугался, то ли подумал, что не сможет жить с такой ужасной тяжестью на совести. Ведь он думал, что убил свою жену, мать своего ребенка… так что дело это закрыли за смертью единственного подозреваемого…

Алевтина замолчала, на этот раз окончательно.

А я переваривала ее рассказ.

Кое-что в нем не складывалось.

Во-первых, в него никак не вписывалось мое смутное воспоминание о той страшной ночи – не вписывался человек, который вошел в мою комнату…

Человек, чье имя я узнала только сейчас.

Артур Семибратов.

Может быть, этот человек мне просто приснился, привиделся? Да и вспомнила я его совсем недавно, и то смутно. Так, может, это кажущееся, ложное воспоминание? Может, я выдумала этого человека, вытащила из подсознания?

Но был еще один момент, который я точно не придумала, который прозвучал в рассказе Алевтины.

«Валентина, вся в крови, выползла из дверей квартиры… встать она не могла».

Но если мать не могла встать, как она смогла открыть дверь квартиры?

Ведь отец, придя домой, наверняка запер входную дверь, прежде чем устроить скандал с женой, который так трагически закончился… Да кто же двери-то не запирает, чай, не в лесу живем! Да у нас и в комнатах замки были…

Значит, дверь в квартиру была открыта.

Кто ее открыл? Отец? Кого-то впустил или сам хотел выйти? Зачем открывать дверь, если хочешь покончить жизнь самоубийством? Такое делают истерички, которые пугают своих любовников или бывших мужей, звонят, дескать, я приняла яд и скоро умру. И оставляют дверь открытой, чтобы человек примчался ее спасать. А то вдруг он ключи от ее квартиры забудет или вообще уже их выбросил.

Пока спохватится, пока замок ломать станут, этак можно и вправду помереть… А может, он сам не поедет, а вызовет «Скорую», так чтобы врачи могли войти и помощь оказать.

В общем, это, конечно, не наш случай. Отец и правда думал, что убил мать, испугался и убил себя. И никто из них не подумал обо мне, вот так.

– Уж извини, – Алевтина покаянно наклонила голову, – извини, что душу тебе разбередила. А Марья Михайловна, бабушка твоя, потом жалела очень, что так они с Валентиной расстались. Звонила ей даже, просила, чтобы она тебя к ней отпускала.

Ну, Валентина, конечно, некультурно отвечала и трубку вешала, отношения-то у них вконец испорчены были. Марья Михайловна ее во всем винила, что она сына ее довела до смерти.

Надо же, а мать мне даже не говорила о звонках бабушки.

С Алевтиной мы простились сердечно, и я поскорее ушла, пока она не начала расспрашивать про нового соседа. Что, мол, за человек, да неужели Нинка и на такого глаз положила? Она, конечно, все подробности вызнает, но не от меня.

Дома я позвонила матери на домашний телефон, потому что по мобильному она может и не ответить, увидев, что звонок от меня. Вот такие у нас с ней отношения.

– Привет, мам! – сказала я, услышав ее голос.

– Чего тебе? – сухо спросила она.

– Да ничего особенного, просто хотела узнать, как ты. Давно не виделись…

Я ожидала, что она просто бросит трубку, перед этим послав меня подальше, но мать помедлила с ответом. Наверно, сообразила, что мы и правда не говорили месяца четыре.

– Говори, чего надо! – отрубила она.

– Ну-у… мне бы кое-какие вещи забрать, – соврала я.

– Нет у тебя здесь никаких вещей! – твердо сказала она. – Сама же говорила, чтобы я их выбросила!

Ну да, кажется, в пылу очередной ссоры я сказала, что ноги моей не будет больше в ее квартире и чтобы все оставшееся барахло мое она выбросила.

Знаю, что такое меня не красит, но вы не слышали, что говорила мне мать. Уж не буду повторять, вспоминать, и то неприятно, тем более что все неправда.

– Ну да, но мне… мне нужна моя медицинская карта, у тебя же она где-то лежит?

– Зачем тебе? – спросила она после некоторого молчания. – Беременная, что ли? Рожать собралась?

– Да нет… Так у тебя она есть? Или ты ее тоже выбросила?

В эту минуту я подумала, что сейчас мать ответит, что выбросила, и бросит трубку. Или я сама ее брошу, потому что больше нам говорить не о чем.

– Кажется, где-то была… – протянула она после продолжительного молчания.

– Так я приеду? – обрадовалась я.

– Куда это? Я поищу, если найду, то позвоню.

– Так, может, мы вместе поищем?

– Еще чего! – рявкнула мать. – Мне на работу надо!

Далее в разговоре выяснилось, что теперь она дежурит где-то в охране и как раз сейчас нужно на работу идти. Оттого она и злая такая, поняла я.

– Сказала – сама позвоню! – И мать бросила трубку.

– Спасибо, мама, и тебе тоже всего хорошего, – вздохнула я.

В воскресенье не было ничего необычного, поскольку Нинка ушла на сутки. Викентий тоже где-то пропадал, так что я занималась своими делами, пока не позвонил Лешка.

А поскольку я не брала трубку, то он прислал сообщение, что Толькину подружку Дарью нашли мертвой и что теперь полиция расследует это дело, вызывали, конечно, Толика, а он сказал, что в прошлую пятницу у него гостил приятель, то есть он, Алексей, со своей девушкой Алисой.

И чтобы я взяла трубку или сама ему позвонила, поскольку его, Алексея, вызывают повесткой к следователю и нам надо решить, что мы там будем говорить.

Очень мне не понравилось слово «мы», оно означало, что Лешка сдаст меня в полиции со всеми потрохами. Пожалуй, и правда следует мне с ним поговорить, но как же не хочется…

На следующее утро Нинка явилась с работы веселая и жизнерадостная, предвкушая три свободных дня. Я же сновала по квартире не в лучшем духе. Сами понимаете, утро понедельника не способствует хорошему настроению.

Нинка таскалась за мной по квартире и тараторила о том, что хорошо бы нам всем собраться вечерком, чтобы у Викентия было как бы новоселье. А то мы его плохо встретили, а мы же как-никак соседи. И на мое неозвученное ехидное предложение, чтобы она сама его пригласила, а я-то им зачем нужна, Нинка посмотрела на меня странно, не так, как обычно смотрит.

Впрочем, мне было не до ее взглядов, я уже опаздывала. Нинка же все зудела и зудела насчет междусобойчика и даже потащилась за мной в комнату.

Я хотела уже прямым текстом отправить ее вон, но тут она увидела на тумбочке старинный футляр, который я подобрала в загадочном доме с собаками.

Вот странно, вроде бы я убрала футляр с лорнетом в ящик стола, поскольку не представляла, для чего он может понадобиться. Если честно, то я не представляла, как он вообще у меня появился, учитывая то, что тот странный дом пропал.

Нет его на том месте, и очки мои капитан Осетров нашел на полянке. Но вот он, футляр с лорнетом, лежит на столе.

Нинка вообще-то сорока, сама не своя от всяких занятных безделушек. При виде футляра глаза у нее загорелись.

– Что это? – Она потянулась к футляру, а мне почему-то стало неприятно, не захотелось, чтобы она брала мою находку в руки.

Я перехватила футляр и проговорила:

– Так, ерунда, старинный очечник…

– А в нем? Покажи, что в нем!

Я неохотно открыла футляр, достала из него лорнет, показала Нинке из своих рук.

– Какая прелесть! Что это? Очки?

– Лорнет! – произнесла я с важным видом и поднесла его к глазам, как герцогиня из какого-нибудь исторического фильма.

Взглянула через лорнет на Нинку…

И вдруг в голове у меня что-то щелкнуло, и отчетливо зазвучал Нинкин голос:

«Везет же Алиске – ни кожи, ни рожи, ни жилплощади, а мужика все-таки подцепила… хоть, конечно, мужик, прямо скажем, незавидный, но все лучше, чем никакой… а она нисколько не ценит своего счастья… ушла от него…»

Я хотела уже ответить Нинке, что моя личная жизнь ее совершенно не касается, а насчет кожи и рожи – лучше бы она в зеркало на себя посмотрела…

Но тут с удивлением заметила, что Нинка молчит, даже рта не открывает, а ее голос… ее голос звучит у меня в голове.

Я изумленно уставилась на нее, опустила руку с лорнетом…

И голос тут же замолчал.

Снова поднесла лорнет к глазам…

И голос снова зазвучал:

«Вот жадина! Трясется над этой допотопной ерундой, прямо из рук выхватила! Жалко ей, что ли? Я же не возьму, посмотрю только и тут же верну…»

– А если это ерунда, так что же ты так на нее уставилась? – проговорила я возмущенно.

На этот раз уже Нинка удивленно уставилась на меня:

– Это ты о чем?

– Да это я так, о своем… – заюлила я. – Извини, это к тебе не относится…

И снова я услышала ее голос:

«Ну Алиска дает! Сама с собой разговаривает! Совсем у нее крыша поехала!»

Я хотела возмущенно ответить…

Но тут заметила, что Нинка не раскрывает рта…

И тут у меня шевельнулась дикая мысль.

Что, если я читаю ее мысли?

Да ну, бред какой-то!

Впрочем, мысли у Нинки примитивные, их прочитать ничего не стоит…

Но это только так говорится! Прочитать чужие мысли на самом деле невозможно…

Я опять поднесла лорнет к глазам…

И опять услышала Нинкин голос:

«Странная какая-то Алиска стала в последнее время. Вздрагивает, оглядывается постоянно, всего боится. Ночью кричит во сне, я слышала. Запирается на все замки, даже когда мы остаемся вдвоем в квартире. Что-то с ней не так. Ой, а я же не сказала, что к ней в комнату какие-то двое залезли…»

Я опустила руку – и голос снова замолчал.

Что же это выходит? Я и правда читаю ее внутренний голос… но только когда смотрю на Нинку сквозь лорнет!

Так, может, все дело в этом лорнете?

Так, постойте, а что это Нинка вспомнила, что ко мне залезли какие-то двое? Когда это было?

– Что? – удивилась Нинка, потому что последний вопрос я, оказывается, задала вслух.

– Ты ничего не хочешь мне рассказать? В квартиру залезли, а ты молчишь?

– Ой, а ты откуда узнала? А, ясно, Алевтина Ивановна разболтала. Алиска, я хотела сказать, но вечером в пятницу ты явилась пьяная в хлам, потом мы Викентия выслеживали, потом я на работу ушла… так и не получилось…

Далее Нинка подробно описала ворюг, и я узнала в них тех двоих, которые пытались отобрать у меня сумку.

Точнее, отобрали, но ничего в ней не взяли, потому что их спугнул старик с тростью. Здесь же отбился Викентий со своей трубой, о чем Нинка поведала мне с восторгом.

Вот чего им от меня надо? Неужели… лорнет?

Тут я охнула, взглянув на часы, и под влиянием какого-то импульса сунула лорнет в сумку.

По дороге я думала только о том, что опоздаю, и начальнику это может надоесть, и он и правда меня уволит. И только перед самым выходом из метро до меня дошло, что я просто маюсь дурью. Ну, уволит меня начальник, так что я, не найду такой же работы на ту же зарплату? Другое дело, что мне жутко надоела и эта работа, и офис, да и начальник. Так что пусть будет, что будет – все к лучшему!

Я подошла к офису.

В дверях стоял охранник Геннадий – здоровый мужик лет сорока, с пузом, свисающим поверх ремня.

– О, кого я вижу! – дурашливо проблеял он. – Лиса Алиса! Опаздываешь, лисичка, опаздываешь!

Я достала из сумочки лорнет, поднесла его к глазам…

И снова в моей голове раздался щелчок, и я отчетливо услышала голос Геннадия:

«Небось с хахалем в койке провалялась, вот и опоздала… а что, она очень даже ничего, я бы с ней и сам не прочь покувыркаться. Худая, правда, чересчур, но так ничего…»

– Перетопчешься! – огрызнулась я.

– Чего? – удивленно переспросил Гена и потянулся к моему лорнету. – Это что у тебя такое?

– Лорнет, – ответила я честно. – Последний писк моды! Все продвинутые девушки сейчас носят лорнеты вместо очков и линз! Это так стильно!

– Ух ты! А ты у нас, выходит, самая продвинутая? Больше я такого ни у кого не видел!

– Ничего, скоро увидишь, все с такими ходить будут! – И я прошла в офис.

По дороге к своей комнате я столкнулась в коридоре с Верой Аркадьевной из бухгалтерии.

Говорила уже, что она очень милая, доброжелательная тетенька. Невредная, ко мне неплохо относится.

Я достала из сумочки лорнет, поднесла его к глазам и сказала, артистично растягивая слова:

– Вера Аркадьевна, смотрите, какая у меня вещь!

– Прелестно! – пропела она. – Стильно! Вообще, Алисочка, тебе все так идет! Ты так прекрасно выглядишь!

И тут же у меня в голове зазвучал ее голос:

«Все на тебе сидит, как на корове седло. Вкуса ни на грош! О стиле понятия не имеешь! Уродина, каких мало! Единственное достоинство – молодая! Да будь я на двадцать лет моложе… да хоть на десять… я бы тебе сто очков вперед дала!»

Кстати, все она врет. Видела я ее старые фотографии – в молодости она была страшна, как смертный грех, сейчас и то лучше, хоть стрижку приличную сделала.

Но надо же, какая она на самом деле! А на словах сама доброта! Как же обманчива внешность!

– Вера Аркадьевна, – проговорила я озабоченно, – у вас на юбке пятно. Наверное, кофе пролили. Хотя оно жирное… может быть, бутерброд уронили.

– Где? – Она развернулась и бросилась к туалету.

– А еще у вас парик на сторону сбился! – крикнула я ей вслед заведомую ложь, но так ей и надо.

И с победным видом вошла в свою комнату.

И тут же Лизавета, с которой я делю эту комнату, не без злорадства сообщила:

– Тебя шеф уже несколько раз требовал.

– Вот черт! – протянула я. – То неделями про меня не вспоминает, а стоит на пять минут опоздать…

Впрочем, что уж тут поделаешь!

Я бросила на стул сумку и отправилась в кабинет шефа. Но в последний момент под влиянием какого-то импульса достала из сумки лорнет и зажала его в руке.

Секретарша шефа Рената бросила на меня сочувственно-презрительный взгляд, жестом показала на дверь кабинета и односложно кинула:

– Ждет.

Рената вернулась недавно из отпуска, и пока что ничто не могло испортить ей настроение. Я вздохнула и вошла в кабинет.

Шеф сидел за своим столом, погрузившись в какие-то бумаги. Или делая такой вид.

При моем появлении он оторвался от них, взглянул на меня волком и процедил:

– Явились наконец! Значит, вы у нас пока еще работаете? А я уже думал, что вы перешли на работу в министерство…

Плохо. Заговорил со мной на «вы» – это значит, очень зол. И казалось бы, за что? Ну, опоздала на пять минут, дело-то житейское. Нет, наверно, у него дома неприятности. Но я-то при чем? И вообще, это дурной тон – срывать свое плохое настроение на подчиненных.

Но как только он заговорил, я поднесла к глазам заветный лорнет и уже ничуть не удивилась, когда у меня в голове зазвучал его внутренний голос:

«Ну что сегодня за день! Жена с утра устроила скандал… уж не пронюхала ли она про Кристинку? Да нет, откуда! Я всегда очень, очень осторожен… значит, просто что-то подозревает.

А Кристинка тоже опять не в духе… постоянно заговаривает о разводе с женой, якобы я ей обещал… Мало ли что я обещал, когда мы… придется ей снова что-нибудь подарить, причем непременно дорогое, на этот раз какой-нибудь ерундой не отделаешься… она говорит, что присмотрела платье в Малом Пассаже… наверняка немыслимо дорогое… расстался бы с ней, но у нее такая роскошная грудь… пятый номер…»

Ну, так я и думала, личные неприятности у него. Надо же, козел какой, пенсия на горизонте, а он еще жене изменяет…

– А это еще что такое? – Он заметил у меня в руке лорнет. – Вы что, клоуна изображаете? Боюсь, что нам придется расстаться! Ваше отношение к работе…

– Вам от Кристинки пламенный привет, – проговорила я, не моргнув глазом.

– Что?! – Шеф вытаращился на меня. – О чем это вы? О какой Кристинке?

– О той, у которой роскошная грудь. Конечно, не пятый номер – это она заливает, но четвертый точно.

Шеф вскочил, замахал руками, подбежал к двери, открыл ее, выглянул, снова закрыл, вернулся к столу и прошипел:

– Откуда вы знаете про Кристину?

– Мало ли откуда! – Я делано засмеялась. – Девушки часто общаются друг с другом и делятся с подругами своими маленькими девичьими секретами. Кристинка мне много рассказывала о вас, о ваших привычках, о том, как вы с ней…

Я захихикала, а шеф побагровел, как рак, и тяжело задышал. Мне его, честно, даже жалко стало. Еще, не дай бог, помрет… буду винить себя до конца дней… Хотя, если бы я вот тут сейчас померла, он бы и двух дней совестью не мучился.

– Да вы не волнуйтесь так! – проговорила я сочувственно. – Подумаешь, дело житейское… не думайте, я никому ничего не собираюсь рассказывать, я вообще могила! Пусть это будет нашей с вами маленькой тайной!

Он все еще тяжело дышал. И даже потирал левую сторону груди. Да, ему бы в санаторий с женой съездить, здоровье поправить, чем с Кристинкой кувыркаться.

– Может, вам водички налить? Или лекарство какое-нибудь? У вас есть лекарства?

– Во… воды! – выдохнул он.

Я налила в стакан минералки (бутылка стояла на столе) и подала шефу.

Он трясущейся рукой взял стакан, сделал несколько глотков, разлив едва не половину, цвет лица немного нормализовался.

– Андрей Яковлевич, – спохватилась я, – а зачем вы меня вызывали? Вы что-то от меня хотели?

– Да иди ты! – Он раздраженно махнул на меня рукой. – Иди и на глаза мне не показывайся!

– Как скажете! – И я упорхнула из его кабинета.

В приемной Рената проводила меня удивленным взглядом.

– Не уволил, – сообщила я и сделала ей ручкой.

После работы я решила ехать к матери, рассчитав, что она, отдежурив сутки, никуда из дома не денется, даже если выспится.

Уж я-то знаю свою мать, она и шагу лишнего не сделает из дому, если не очень нужно. Продукты на дом закажет и будет часами сидеть у телевизора.

Так что я купила торт с ягодами и сбитыми сливками, как она любит, и поехала, не позвонив.

Мать долго не открывала, так что я уже подумала, что зря притащилась, но наконец заспанный хриплый голос спросил из-за двери, кто там.

– Это я, мам, Алиса!

Я ожидала, что мать сейчас из-за двери прикажет мне убираться (бывало у нас и такое, и не раз), но загремели цепочки, и дверь распахнулась.

Мать выглядела ужасно – в старом засаленном халате, растрепанная, в давно не крашенных волосах откровенно просвечивают седые пряди. Глаза опухли от сна, кожа серая, землистая.

Я едва успела совладать со своим собственным лицом, чтобы не показать, в каком я шоке от увиденного.

– Проходи уж, – буркнула мать, оглянувшись на дверь соседей.

Ага, как-то раз она пыталась не впустить меня в квартиру, мы поскандалили на лестнице, так что вышел сосед, незнакомый мужик, въехавший уже после того, как я переехала в бабушкину комнату, и недвусмысленно сказал, что если мы не заткнемся немедленно, то он вызовет полицию.

Мужик был здоровый, он сказал, что у него ребенок грудной спит и если полиция не приедет, то он сам нас успокоит. Я тогда плюнула и ушла, а мать, видно, до сих пор того соседа побаивается.

В квартире тоже была полная жуть. Душно, все окна закрыты – это при летней-то жаре. Диван разобран, белье на нем несвежее, на тумбочке стоял недопитый стакан с чем-то бурым и крошки от печенья. Окна мутные, не мыты с зимы, по углам комнаты катышки пыли.

Меня охватило привычное раздражение. Ну не инвалид же она, в самом деле. Да, у нее же шея плохо ворочается, а ноги-руки в полном порядке! Как можно жить в такой грязи?

Уж на что я ленива, но окна во всей квартире мы с Нинкой вымыли еще к Первому мая! Правда, это Нинка меня заставила, у нее, как у медсестры, привычка к чистоте.

Однако так мы далеко не уедем. Я пришла по делу, так что нужно сдерживать свои эмоции.

– Чай будем пить? – спросила я фальшиво-веселым голосом и показала коробку с тортом. – Я знаю, ты такой любишь…

– Ладно. – Мать скрылась в ванной, а я потопала на кухню.

Там тоже был полный кошмар. Пока мать была в ванной, я кое-как разобрала завалы посуды, громоздившиеся в раковине, протерла стол, достала из буфета чашки.

Чашки были новые, хоть и простые совсем. Я полила цветок непонятного названия и происхождения, который тихо дожидался смерти на подоконнике, и заварила чай.

Мать причесалась и сменила старый халат на другой, поновее и поярче. Что за манера днем таскаться по квартире в халате?

Снова я отвернулась, чтобы мать не видела моего лица, а затем села за стол, налив нам с ней чаю.

– Зачем пожаловала? – спросила мать довольно спокойно. – Карту твою я не нашла, но, может, посмотрю еще.

Да, в таком безобразии, что творится у нее в квартире, вряд ли она что-то сможет найти.

– Смотри! – Я достала из сумочки лорнет и поднесла к глазам. – Нашла у бабушки, когда стол разбирала.

И тут же у меня в голове что-то негромко щелкнуло, и послышался голос матери:

«Бабушка… Ишь как она ее называет ласково. А ведь до чего мерзкая старуха была, сколько крови мне перепортила, вечно ворчала, между нами с Дмитрием встревала, все ей не то было, все не так…

А потом, когда ее сыночек такое устроил, какими только словами меня не обзывала, как орала, с какой ненавистью смотрела, да я боялась на кухню выйти, думала, подсыплет яду в чай… Оттого и согласилась на первый попавшийся обмен, а можно было поискать еще, может быть, двухкомнатную удалось бы выменять…»

– Это вряд ли, – не удержалась я, – то есть я говорю, что ходить с таким лорнетом неудобно.

«Как Алиска на нее похожа иногда бывает, – думала между тем мать, – вот сейчас голову повернула, посмотрела – вылитая свекровь! И на Дмитрия, конечно, она похожа, моего там ничего нету.

Алиску маленькую свекровь любила, конечно, а меня всегда ненавидела. Потом, правда, когда совсем старая стала, звонила, сказала, что все мне простила. Помириться пыталась, старая сволочь, внучку хотела увидеть. Да ни за что на свете!»

Меня так и подмывало высказать матери все, что накипело, но я сдержалась.

– Понимаешь… – начала я, – я ничего не помню. То есть не только то, что случилось в ту ночь, но вообще почти ничего про свое раннее детство. И отца совсем не помню…