Текст книги "Лорнет герцогини де Рошфор"

Так, значит, это был не сон? Значит, я и правда была в том доме?

Я выскочила из машины, огляделась.

От того места, где была припаркована моя машина, в глубину леса вела единственная тропинка.

Я побежала по ней, чтобы найти старый дом и разобраться со своим загадочным сном.

Колючие ветки кустов хлестали меня по лицу, цеплялись за одежду, словно хотели помешать мне…

Но я бежала, пока хватало сил, потом шла.

Наконец впереди показался просвет, я раздвинула последние кусты и вышла на поляну…

Никакого дома на поляне не было. Посредине ее лежала огромная груда камней, видимо, когда-то здесь и правда была какая-то постройка, но она давно разрушена, теперь невозможно даже определить ее прежние очертания.

Я вспомнила, что уже была на этой поляне, видела эти руины и от них пришла к тому удивительному дому.

А что, если это получится еще раз?

Я обошла поляну.

От нее отходила одна-единственная тропа.

Я пошла по ней – и вскоре вернулась к своей машине.

Должно быть, так было и в прошлый раз, а старинный дом мне приснился. Как и все остальное, как и встреча с отцом…

Да, но откуда взялся медальон в моей руке?

Да мало ли откуда, внушала я себе, может быть, я его нашла на тропе…

Но сама понимала, что это объяснение не выдерживает критики.

Время шло.

Больше мне нечего было делать в этом лесу.

Я завела двигатель, с трудом развернулась и поехала в город.

Чем ближе я подъезжала к городу, тем более невероятными казались мне детали сегодняшней поездки.

Единственным подтверждением их реальности был старый медальон, который я положила в бардачок машины.

Подъехав к дому, я взяла этот медальон из бардачка (мне отчего-то не хотелось с ним расставаться), вышла из машины, захлопнула дверцу и только тогда заметила подсунутую под дворник яркую листовку.

Я вспомнила, что эту листовку подложил сумасшедший бомж на автозаправке. А потом почему-то захотел сжечь меня вместе с машиной. И его остановили два огромных черных пса…

После этого столько всего случилось, что я про бомжа совершенно забыла…

Вытащила листовку, чтобы выбросить, но мимолетно взглянула на нее…

И замерла.

«Вы или ваши близкие пережили тяжелое событие? У вас развился посттравматический синдром? С ним трудно справиться самостоятельно, вам нужна профессиональная психологическая помощь. Доктор В. К. Коврайский, психотерапевт с огромным опытом, берется за самые сложные и запущенные случаи».

Ниже был напечатан номер телефона и адрес сайта доктора.

Во всем этом не было бы ничего необычного, если бы не фамилия доктора.

Доктор Коврайский…

Эта фамилия была мне удивительно знакома.

Господи, да ведь это тот самый психолог, к которому водила меня мать после того… после того, что случилось в нашей семье.

Да она даже дала мне листок с его телефоном… вот и его имя и отчество: Вениамин Казимирович.

Ну да – В. К.

И если тот телефон, который дала мне мать, мог устареть, этот-то наверняка актуален…

И тут я поняла, что должна встретиться с этим доктором.

Если я не могу вспомнить события двадцатилетней давности и все, что им предшествовало, не он ли тому виной?

Раз он жив и еще принимает пациентов, возможно, он что-то расскажет мне о том страшном времени. Возможно, он сможет открыть ту плотно закрытую дверь, за которой скрыто мое прошлое.

Сегодня я слишком устала, но завтра…

На следующее утро молодой виконт де Мариньи пришел к своему дядюшке.

Собственно, это было не совсем утро, давно уже миновал полдень, но для виконта это была несусветная рань.

Дядюшкин камердинер доложил о его приходе, и спустя несколько минут старик вошел в малую гостиную.

Лицо его было мрачно.

– Доброе утро, милый дядюшка! – воскликнул виконт, сделав вид, что не замечает дурного настроения родича.

– Утро? – Дядя взглянул на свою золотую луковицу, поднял брови. – Для меня это уже далеко не утро! Впрочем, если ты играешь далеко за полночь, немудрено, что утро начинается для тебя так поздно. С чем ты пожаловал?

– Ну, неужели мне нужна какая-то причина, чтобы повидаться с вами? Мы ведь близкие люди…

– Как я заметил, в последнее время ты вспоминаешь обо мне только в одном случае: когда тебе нужны деньги. Не иначе ты снова крупно проигрался?

Молодой виконт сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

Каков дядюшка! С порога выбил у него почву из-под ног! Теперь о деньгах и не заговоришь!

Виконт делано усмехнулся и проговорил:

– Но, дядя, что такое вы говорите! Я пришел только засвидетельствовать вам свое почтение, проведать вас, справиться о вашем здоровье…

– Что ж, если это правда, я очень рад. Так тебе и правда не нужны деньги?

– Но, дядюшка, кому они не нужны? – Виконт делано рассмеялся. – Деньги нужны всем и всегда, но мне – не больше, чем обычно. Впрочем, если вы могли бы…

Кажется, реплика племянника несказанно обрадовала старика. Он заметно оживился и проговорил:

– Ну, если деньги тебе не очень нужны, так нечего о них и разговаривать. Тогда мы выпьем кофе, и ты расскажешь мне, какие новости в свете.

Дядюшка дернул шелковую ленту, и тут же появился камердинер с серебряным подносом, на котором стояли чашечки севрского фарфора и дымился кофейник.

Камердинер разлил кофе и удалился.

Дядюшка отпил кофе и проговорил:

– Кстати, коли уж ты пришел, покажу тебе прелестную вещицу, которую я приобрел пару дней назад…

Он поднялся и подошел к своему палисандровому бюро.

Виконт взглянул на спину старика.

Самый подходящий момент плеснуть в его чашку пару капель из пузырька, который лежал в его жилетном кармане…

Всего пару капель – и все его проблемы будут решены… он сможет расплатиться с долгами, да что там – он будет богат…

Другого момента может не представиться…

Виконт потянулся к своему карману…

Но тут же какой-то внутренний голос зазвучал у него в голове:

«Если ты сделаешь это… если ты, потомок древнего рода де Мариньи, запятнаешь свою честь убийством… убийством самого близкого своего родственника… совесть твоя никогда не успокоится. Ты никогда не будешь прежним».

Голос, звучавший в голове виконта, показался ему странно знакомым…

Виконт отдернул руку.

Как он мог подумать о том, чтобы убить собственного дядю! Родного брата покойного батюшки! Он еще не до такой степени опустился! Он не осквернит честь своего рода!

Дядя тем временем вернулся к столу.

В руках у него была чудесная эмалевая табакерка, усыпанная драгоценными камнями.

– Взгляни, дорогой, какая прелесть!

Виконт подумал, сколько дядюшка заплатил за эту табакерку. Этих денег хватило бы, чтобы оплатить все его долги… да, пожалуй, еще и осталось бы…

А если еще вспомнить, сколько он тратит на свою молодую любовницу…

Но что теперь об этом думать!

Момент упущен…

Он кое-как просидел у дяди пару часов, огляделся в поисках наемного экипажа, который должен был его дожидаться.

Экипаж куда-то запропастился.

До дома я добралась поздно вечером чуть живая, так что Нинка, увидев меня, только руками всплеснула:

– Алиска, где тебя черти драли?

– Ой, не спрашивай! – отмахнулась я. – Целый день за рулем, да еще машина опять встала, с ног валюсь просто!

Надо отдать Нинке должное, она не стала вязаться с вопросами, а тут же накормила меня куриным супом и оставила в покое. В квартире была идеальная чистота и воздух свежий.

– Твой снова приходил, – сказала Нинка, принимая от меня пустую тарелку, – несчастный такой, я уж его впустила, пока Викентий дома был.

– Зря! – строго сказала я. – Ни к чему это не приведет.

– Вот. – Нинка подала мне записку.

– «Алиса, ты не берешь трубку, – прочитала я вслух, – мы так и не договорились, что будем говорить следователю. Мне пришла повестка на послезавтра. Позвони».

И подпись – «Алексей».

– Что случилось? – начала было Нинка, но, увидев, что я буквально падаю со стула, махнула рукой. – Иди уж, ложись, завтра расскажешь, когда Викентий дома будет, он что-нибудь посоветует…

Я не успела удивиться интонации, с которой Нинка говорила о соседе, еле добрела до своей комнаты и провалилась в сон.

На следующий день я встала полная сил, позвонила Ренате, сообщив, что опухоль на щеке чуть спала и я снова иду на прием к стоматологу.

– Ты новую работу нашла или замуж выходишь? – спросила Рената, услышав мой бодрый голос.

– Вроде того, – хмыкнула я, дав себе слово, что обязательно уволюсь из осточертевшей фирмы, как только разберусь с этой историей, в которую втянула меня судьба. Непонятно только, когда это случилось: на прошлой неделе, когда я подсела в машину к убийце моего отца, или же двадцать лет назад, когда это самое убийство произошло. Теперь-то я точно знала, что отец не ранил мать и не убивал себя. Он сам мне сказал. Во сне там или не во сне, но я знаю: все так и было.

Только нужно собрать какие-то факты, а для этого мне необходимо все вспомнить. А для этого мне понадобится доктор Коврайский. Если он жив, я его из-под земли достану, а если он не захочет мне помочь, я его заставлю. Пока не знаю как, но заставлю.

Итак, я вышла на сайт доктора Коврайского, увидела десятки хвалебных отзывов его пациентов, написанных словно под копирку, и перешла в раздел записи на прием.

Этот раздел, к сожалению, не работал.

Тогда я пошла по самому простому пути – набрала телефонный номер, напечатанный на той же листовке.

Тут мне повезло больше – мне тут же ответил немолодой женский голос:

– Кабинет доктора Коврайского! Слушаю вас!

– Здравствуйте, я хочу записаться на прием.

– Ну, я попробую что-нибудь для вас сделать… дело в том, что время доктора очень плотно расписано… так… сейчас я просмотрю журнал записи…

Моя собеседница некоторое время шуршала листами, наконец проговорила:

– Вот, я нашла свободную запись через две недели.

– Через две недели? – воскликнула я в притворном ужасе. – Это слишком долго! Через две недели я уезжаю в командировку!

– Вот как? Ну, подождите…

Она еще немного пошуршала и наконец радостным тоном сообщила:

– Вам повезло! Я нашла окно на этой неделе, через три дня, в восемнадцать сорок.

– Нет, через три дня я тоже не могу, у меня будет срочная работа. И вообще, нельзя ли договориться на сегодня или на завтра?

– Подождите немного… посмотрю, что я смогу для вас сделать…

Снова шуршание – и снова радостный голос:

– Вам снова повезло! Я нашла окно завтра утром, в десять тридцать!

– Ох, это мне тоже не подходит! Завтра у меня сеанс ароматерапии… (вот не спрашивайте меня, что это такое, сама не знаю, от Нинки, что ли, это слово слышала). А нельзя записаться на сегодня, на пять вечера? Или до обеда, к примеру, на двенадцать тридцать…

Несмотря на то что на мне не было лорнета, я кое-что поняла по разговору с помощницей Коврайского, а именно: в очередь к нему никто не стоит. Тут и мысли читать не нужно, и так все ясно.

Во-первых, если много клиентов, то ставят многоканальный телефон, чтобы человек не бросил трубку, когда ему не отвечают, а подождал, прослушав классическую музыку.

Во-вторых, если администратор занята, то она не сразу ответит на звонок, может просто снять трубку и извиниться. И будет слышна беседа с клиентом. А тут мы уже минут пятнадцать с этой дамой беседуем, в приемной никого нет. И трубку она сразу схватила.

– На сегодня? – напомнила о себе администратор. – Но вы требуете просто невозможного! Хотя… сейчас я посмотрю…

Снова шуршание – и снова радость в ее голосе:

– Ах, какое удивительное везение! Как раз тот пациент, который был записан сегодня на двенадцать тридцать, позвонил и отказался. Так я вас записываю?

– Записывайте! – Я тоже изобразила бурную радость.

Мой маленький психологический эксперимент доказал простую истину.

Доктор Коврайский не избалован вниманием пациентов, проще говоря, к нему почти никто не ходит. Его секретарша – или кто там она – для солидности изображает занятость и востребованность доктора, якобы у него нет свободного от приема времени, но, как только дело доходит до реальной записи, все его время свободно… В общем, довольно примитивно дама действует, но уж как умеет.

Ну что ж, пора заново познакомиться с Вениамином Казимировичем Коврайским!

Я принарядилась, тщательно наложила макияж и поехала на Петроградскую сторону, где находился кабинет доктора Коврайского.

Дом был старый и довольно запущенный, потому что у кариатид, поддерживающих балкон на втором этаже, были отбиты носы. Однако кабинет Коврайского находился не там, вход туда был со двора. Обычный подъезд, и квакающий голос из домофона сообщил мне, что нужно идти на третий этаж, в седьмую квартиру.

Очевидно, что кабинет был переделан из обычной квартиры, и, войдя в нее, я оказалась в приемной.

Обстановка этой приемной подтвердила мою догадку – мебель здесь была старомодная и весьма потертая, современная оргтехника практически отсутствовала.

Но больше всего говорила о докторе внешность его секретарши. Или помощницы.

Это была стареющая тетя, похожая на помесь мальтийской болонки с увядшей хризантемой. Одета она была в деловой темно-синий костюм, который был актуален лет двадцать назад.

А может, и все тридцать, я видела похожий у Алевтины Ивановны, когда подвозила ее как-то на похороны бывшего коллеги. Волосы у помощницы были седые и отливали сиреневым, из чего я сделала вывод, что она самостоятельно подкрашивает их фиолетовыми чернилами. Алевтина рассказывала мне, что бабушка так делала.

Значит, именно с этой дамой я разговаривала по телефону.

При виде меня она изобразила крайнюю занятость, затем достала блокнот, долго листала его, как будто искала меня среди многочисленных пациентов, наконец, нашла и с радостным выражением сообщила мне, что доктор меня ждет.

Я вошла в кабинет…

И как будто перенеслась в свое далеко не безоблачное детство.

Этот кабинет был мне смутно знаком. Я здесь уже бывала – целую жизнь назад.

За прошедшие двадцать лет все здесь состарилось, обветшало, высохло, как цветы между страницами гербария.

Так и сам доктор.

Я вспомнила это лицо – самоуверенное, с глубоко посаженными темными глазами под кустистыми бровями…

Это лицо четко отпечаталось в моей памяти – но сейчас доктор, разумеется, постарел, и высох, и стал похож на карикатуру, шарж на самого себя.

Доктор вежливо привстал мне навстречу и жестом показал на низкое кожаное кресло.

– Прошу вас, присаживайтесь! Рассказывайте, что вас привело ко мне?

В глазах его не мелькнуло ни искры узнавания. Ну да, я же была тогда маленькой девочкой, и прошло столько лет.

Я опустилась в кресло… и сразу же оценила незамысловатый психологический прием, какой использовал доктор Коврайский по отношению к своим пациентам.

Сидя в кресле, я оказалась значительно ниже доктора. Он смотрел на меня сверху вниз, тем самым ставя меня в подчиненное, зависимое положение. Ну ладно, мы еще посмотрим, кто кого… у меня ведь есть мое тайное оружие, мой лорнет!

Я достала этот лорнет и изящным жестом поднесла к глазам.

Доктор удивленно поднял брови, но решил до поры до времени не обращать внимания на мои чудачества.

– Так что же вас привело ко мне? – повторил он, сверля меня своими темными глазами.

Когда-то этот взгляд, наверное, магическим образом действовал на пациентов, но с тех пор доктор Коврайский постарел и утратил свою хватку. И его взгляд не подействовал на меня.

А может, все дело в лорнете – ведь Коврайский привык видеть своих пациентов насквозь, читать их, как открытую книгу, а сейчас все было наоборот – сейчас я видела насквозь самого доктора.

«Хорошо хоть одна пациентка пришла, – думал он, – а то уже три дня никого… чем я буду платить за аренду? И Веронике до сих пор не заплатил… она, допустим, еще потерпит, а вот если не внести вовремя арендную плату, меня отсюда выставят…

Неужели придется залезть в свой неприкосновенный запас? Ну да, там кое-что есть, но эти деньги отложены на старость, когда я не смогу работать… А если бросить все прямо сейчас? Если экономить, то денег тех хватит лет на десять… Ага, а если я не проживу эти десять лет? Тогда, может, плюнуть на все и улететь куда-нибудь к теплому морю… вот просто не прийти завтра сюда и телефон отключить. Пускай Вероника сама разбирается…»

– Вы меня не помните, доктор? – проговорила я самым доброжелательным тоном.

– А что – должен? Мы с вами уже когда-то встречались? – в голосе Коврайского прозвучало смутное беспокойство.

– Встречались, – подтвердила я. – Это было давно… двадцать лет назад. Я была тогда совсем маленькой девочкой.

Он всматривался в меня, а я смотрела на него через лорнет и буквально слышала, как мысли ворочаются в его голове, как он пытается вспомнить меня.

– Меня привела к вам мать, – напомнила я. – У нас была страшная семейная трагедия. Отец в припадке ревности ударил ножом мою мать, а потом зарезался сам. По крайней мере, такова была официальная версия событий. Мать выжила и через какое-то время привела меня к вам, чтобы вы помогли мне преодолеть последствия стресса.

Потому что я перестала спать ночью, а днем периодически впадала в ступор. Могла это сделать на улице, могла в школе на уроке. Мать испугалась, что я сойду с ума, привела меня к вам. А вы не нашли ничего лучше, чем просто заблокировать мои воспоминания о роковом событии. Вы заперли их в темной комнате… так вы сказали мне тогда. Заперли на замок, а ключ выбросили.

Я перевела дыхание и продолжила:

– И вместе с воспоминаниями о той трагедии вы заблокировали вообще все мои воспоминания об отце. Я его почти не помню – и почти не помню собственное детство. А жизнь без детства – это ненастоящая жизнь! Она лишена красок, лишена аромата, лишена подлинной радости, подлинной красоты…

Я сама удивилась, до чего складно я говорю. Раньше никогда так не получалось, а теперь вот…

– Чего же вы конкретно хотите от меня? – недовольно проговорил Коврайский.

Я смотрела на него сквозь лорнет и слышала его внутренний голос, слышала его мысли.

«Помню эту девочку… – думал он. – Помню ее мать… сложный характер! Очень сложный! По-хорошему нужно было работать не с девочкой, а с матерью. Но не мне решать такие вещи… помню, что мать просила меня в частном разговоре, чтобы я заблокировал не только и не столько воспоминания о перенесенной трагедии, сколько воспоминания о покойном отце. Мать ненавидела его и хотела, чтобы девочка о нем забыла…

Трудная была задача… для того, чтобы сделать все аккуратно, нужно было провести десяток сеансов, а у ее матери было недостаточно денег… я тогда пошел по самому простому пути…»

Надо же, да он, оказывается, жадюга, каких мало! Из-за того, что у матери не было денег (а откуда им было взяться, когда она сама в больнице месяц провалялась), этот козел просто заблокировал мое сознание, и двадцать лет я так и живу!

– Так чего вы от меня хотите? – повторил доктор.

– Я хочу, чтобы вы вернули мне мои воспоминания, вернули мое детство! Хочу, чтобы вы открыли ту темную комнату!

– Но это… это невозможно! – произнес Коврайский вслух… в то же время его внутренний голос проговорил:

«Вряд ли это у меня получится… тогда я был куда сильнее, сейчас я утратил прежнюю хватку…»

– Вы сделаете это! – повторила я настойчиво.

– Но это, в конце концов, может быть опасно! Вы можете не справиться с неожиданно вернувшимися воспоминаниями! Ваша психика может не выдержать!

– Вы это сделаете. Сделаете, или… или я открою кое-какие ваши тайны! Расскажу о них на вашем сайте, где пока собраны только хвалебные отзывы, которые под копирку строчит ваша секретарша! И не только на этом сайте – я сделаю так, чтобы о ваших художествах узнали сотни, тысячи людей! Раструблю о них в социальных сетях! Эта информация распространится, как вирус!

Я снова взглянула на Коврайского через лорнет – и услышала испуганное бормотание:

«О чем это она? Неужели пронюхала об Ольге Савиной? Или о Надежде Веретенниковой? Да нет, не может быть!»

Вслух же он проговорил, сохраняя внешнее спокойствие:

– Понятия не имею, о чем вы! И вообще, попрошу вас немедленно покинуть мой кабинет!

– Конечно, я уйду, – ответила я уверенно и сделала вид, что поднимаюсь из кресла, – но сегодня же сотни людей узнают и о Савиной, и о Веретенниковой!

Оля Савина… Такая милая девочка, но вот что-то с ней было не так. Родители не сразу поняли, все списывали на подростковые гормональные процессы, потом попался умный невролог, который прямо сказал, что их дочери нужно обследование у психиатра, что он со своей стороны не может ничего сделать.

Родители всполошились – как так, все узнают, что дочка у них с отклонениями, какой ужас! И не ставить же ее на учет в районном психдиспансере!

И они привели Олю к вам, а вы своим профессиональным взглядом сразу определили, что у девочки МДП, то есть маниакально-депрессивный психоз. Не самая редкая болезнь, врачи с ней научились бороться, нужно только вовремя принимать лекарства и в депрессивный период укладываться в больницу. Вы же, вместо того чтобы честно сказать все это родителям девочки, убедили их, что ваши сеансы помогут. Они и правда помогли поначалу, но потом…

За сколько сеансов вы слупили с них деньги? За пятнадцать, за двадцать? Ага, вы сказали, что нужно двадцать пять. Но после двадцать первого сеанса Оля выбросилась из окна, потому что наступил у нее период депрессии. Убитым горем родителям просто не пришло в голову, что, если бы не вы с вашими сеансами, девочка могла бы жить… Вы здорово запудрили им мозги.

– Ну да, у врачей бывают профессиональные ошибки. Я думал, что справлюсь…

– Да не врите вы хоть сами себе! И потом, если допустить, что жизнь Олю ожидала, прямо скажем, не слишком счастливая, то уж случай с Надеждой Веретенниковой – это полностью ваша вина!

Она пришла к вам сама, потому что ее бросил любовник. Она никак не могла смириться с этой мыслью, впала в депрессию и просила у вас помощи. Вы согласились работать с ней, поскольку Надежда была женщиной обеспеченной и согласна была платить любые деньги, только бы забыть этого человека.

Но вы очень скоро разглядели в ней темную сторону души. Она была поглощена этим человеком, она просто помешалась на нем! Она была им одержима, она не могла ни есть, ни спать, она думала только о нем! Она сама вам рассказывала вот на этой самой кушетке, что ей уже не нужно, чтобы он к ней вернулся и чтобы все у них было по-прежнему. Чувство ее трансформировалось не то чтобы в ненависть, но она просто не могла больше выносить того, что с ней происходит. И решила, что нужно его убить, тогда она освободится. Вы же не обратили внимания на тревожные симптомы, вы слушали и слушали ее рассказы, а от этих разговоров ей было только хуже.

Вы не только не смогли ей помочь, вы даже не поняли, когда она стала опасной!

И чем дело кончилось? Она набросилась на своего бывшего любовника воскресным утром, когда он шел с семьей на прогулку, и нанесла ему пять ударов ножом! Пять ударов, два из которых оказались смертельными! Ну да, он был женат, изменял жене с любовницей, но ведь за это не убивают! Тем более на глазах у собственных детей…

Я сама удивилась, до чего складно изложила Коврайскому эти две трагические истории. Вообще-то было совсем не трудно, я просто читала его мысли.

Да, все-таки замечательная вещь этот лорнет! Нет ничего лучше при сложных переговорах! Противник сам предоставляет тебе сильные аргументы!

Доктор Коврайский позеленел, привстал, покосился на дверь и проговорил, понизив голос:

– Сядьте, прошу вас! Не знаю, что вам об этом известно, но все эти слухи сильно преувеличены… если вы все это откроете, моя репутация, моя жизнь будет безвозвратно погублена!

– Вы это заслужили! Именно это я и собираюсь сделать, если вы не станете сотрудничать!

– Чего вы от меня хотите?

– Я уже сказала вам чего. Верните мне мои воспоминания, верните мне мое прошлое, мое детство. Откройте дверь в ту темную комнату, где вы все это спрятали!

– Ну, не знаю… я поставил там такой жесткий блок… снять его будет непросто… – мямлил доктор.

– А вы уж постарайтесь! – рявкнула я, он был мне противен.

Коврайский на мгновение прикрыл глаза, затем снова открыл их – и они вспыхнули, как прежде.

– Хорошо…

Он достал из жилетного кармана серебряные часы на цепочке, начал их раскачивать.

– Десять… девять… восемь… Ваши руки и ноги становятся теплыми и тяжелыми… семь… шесть… ваши веки тяжелеют…

Неужели он думает, что так легко подчинить человека своей воле? Такие простые фокусы вряд ли подействуют на меня!

– Пять, четыре, три… когда я скажу «ноль», вы заснете, сегодняшний мир для вас исчезнет, вы будете слышать только мой голос!

Я не чувствовала ничего особенного. Мои глаза машинально следили за качающимися часами, я слышала голос Коврайского.

– Два, один, ноль…

Я находилась не в кабинете психолога, а в полутемной прихожей незнакомой квартиры. Передо мной была запертая дверь – массивная дверь из резного дуба.

Я попыталась открыть ее – но дверь была заперта.

Почему-то я знала, что мне непременно нужно открыть эту дверь, непременно нужно узнать, что за ней находится…

Я постучала в дверь костяшками пальцев, потом кулаком, все сильнее и сильнее…

И тут дверь начала медленно открываться.

Из-за нее брызнул яркий солнечный свет…

Я лежала на солнце и следила за маленьким крабом, который пытался убежать в море.

Мне было семь лет, мы с папой были на море… нет, не так – мы были на Море!

Я первый раз увидела море, первый раз увидела это огромное синее пространство и буквально задохнулась от восторга…

Мы жили в маленькой деревушке неподалеку от Сочи.

Как ни странно, там было совсем немного людей, а папа нашел такой маленький пляжик за каменной грядой, где не было вообще никого, кроме нас. Кроме нас и маленьких шустрых крабиков. Я ловила этих крабов и играла с ними, а папа плавал и нырял с маской, доставал со дна красивые раковины.

Вот и сейчас он плавал в море.

Он нырнул, а потом выпрыгнул из воды, что-то держа в руке.

– Посмотри, Лисенок, что я нашел!

Он подбежал ко мне и показал свою находку.

Это была старинная монета.

На одной стороне этой монеты был изображен бородатый человек, на другой – необычный парусный корабль…

Папа тут же сочинил для меня целую сказку.

Он рассказал мне, что это последняя монета древнего царства под названием Атлантида, и, когда эту Атлантиду поглотило море, жители на последнем корабле уплывали в поисках нового дома, и среди них была девочка, такая как я. Жадный хозяин корабля требовал у всех пассажиров плату, а у девочки не было денег, и тут из моря вынырнул дельфин и протянул ей эту самую монету…

Когда мы вернулись домой, в Петербург, папа пошел к знакомому ювелиру, и тот сделал из монеты красивый медальон…

Медальон!

Ведь это тот самый медальон, который я нашла в таинственном исчезающем доме… Тот самый медальон, который подарил мне отец, почти единственный его подарок, больше у меня ничего нет!

Вдруг все вокруг меня изменилось.

Я лежала в своей комнате в нашей квартире, была глубокая ночь, из-за стены доносились злые приглушенные голоса.

Это ссорились родители…

Последнее время они часто ссорились, но сегодня их голоса звучали особенно зло и отчаянно. Я натянула одеяло на голову, чтобы не слышать их полушепота, который показывал, что они сдерживаются из последних сил. Уж лучше бы кричали…

А потом раздался глухой удар… что-то упало… хлопнула входная дверь…

И вдруг к двери моей комнаты кто-то подошел.

Дверь скрипнула и открылась.

В комнату вошел человек… мужчина. Незнакомый, посторонний, опасный.

Откуда в нашей квартире посреди ночи незнакомый человек?

Я вылезла из-под одеяла и на мгновение приоткрыла глаза… и увидела мужское лицо с капризно изогнутым ртом и приплюснутым, как у боксера, носом.

Незнакомец перехватил мой взгляд…

И приложил палец к губам:

– Тс-с!

И снова все изменилось.

Я была на пороге комнаты.

Мама стояла у стола спиной ко мне с телефонной трубкой в руке, вглядывалась в какой-то листок.

Потом она набрала телефонный номер и долго слушала гудки, слушала их с таким напряженным вниманием, как будто от этого звонка зависела ее жизнь.

В это время сквозняк шевельнул занавеску на окне, подхватил листок бумаги, и он, как осенний лист с дерева, упал к моим ногам.

Я подняла листок с пола и посмотрела на него.

На листке были написаны цифры – телефонный номер.

Это был не просто номер.

Это была моя любимая считалочка. Считалочка, которую придумал для меня папа.

Я ужасно гордилась, что никто, кроме меня, не знает эту считалку:

 
Три-четыре, восемь-шесть,
Мой лисенок хочет есть…
Пять, и девять, и один —
Мы ему конфет дадим!
 

Иногда я часами кидала мячик в стенку, в упоении повторяя эту незамысловатую считалочку.

Я спрятала листок с номером в карман своего платья и снова стала следить за матерью. Она все еще молча стояла с трубкой в руке, видимо, ждала ответа. Наконец ее лицо оживилось, и она быстро, уверенно проговорила:

– Иллюминация!

Произнеся это слово, она снова ненадолго замолчала и потом торопливо заговорила:

– Мне нужно связаться с Артуром Семибратовым! Что значит – не знаете? Что значит – никогда не слышали? Это он дал мне этот номер! Говорю вам – это очень важно! Прошу вас, не вешайте трубку! Я вас очень прошу…

Видимо, трубку все же повесили.

Мать уронила руки, ее лицо опустело и как-то выцвело, из него ушли все краски жизни…

И тут же в моей голове зазвучал властный, уверенный, гипнотический голос:

– Слушайте меня – и только меня! Сейчас я начну обратный отсчет. Как только я скажу «ноль», вы проснетесь и будете помнить все свое детство… все ваши воспоминания будут разблокированы… девять… восемь… семь… вы постепенно пробуждаетесь… шесть… пять… четыре… три… два… один… ноль!

Я пришла в себя.

Как и прежде, я сидела в глубоком кресле напротив доктора Коврайского.

Но теперь я была совсем другим человеком. Я вернула себе свое прошлое, вернула себе свою собственную жизнь…

Как здорово помнить все, что случилось в детстве, с самого раннего возраста, какую красивую крепость построили мы с папой снежной зимой, как упоенно копала я песок новым оранжевым совком, как я чувствовала поддерживающие руки отца, когда первый раз села на двухколесный велосипед.

И какой огромный букет притащил папа, когда я пошла в первый класс. Цветы были какие-то непонятные, незнакомые и наверняка очень дорогие, потому что мать была недовольна. Как здорово знать, что тебя любили и берегли.

Как здорово ощущать себя полноценным человеком…

– Ну, вы удовлетворены? – проговорил Коврайский.

– Вполне.

Я встала, победно взглянула на психотерапевта и добавила:

– Но если вы думаете, что я заплачу вам за сеан, – вы ошибаетесь. Я вам ничего не должна. Сегодня вы только вернули мне то, что отняли много лет назад…

– Что ж, может быть, вы правы… – Он тяжело вздохнул и опустил глаза.

Я вышла в приемную, достала лорнет и взглянула на секретаршу.

И тут же услышала ее мысли:

«Опять он задерживает зарплату… обещает заплатить в конце месяца… у Вениамина Казимировича временные трудности, но он меня очень ценит… хорошо, что у меня есть сбережения, как-нибудь дотяну… но ведь нужно еще купить подарок Сонечке, племяннице, у нее день рождения на следующей неделе…»