Текст книги "Любовь со второго взгляда"

Светлое воскресенье

Тамара Павловна села на край ванны и закурила. К горлу подступил комок тошноты, брезгливости и досады. Давно не ремонтированные стены, стиральная машина с открытой крышкой и с верхом заваленная грязным бельём.… Об её ногу нежно тёрся, мурлыкая в знак благодарности, довольный наевшийся Барсик, за ним вальяжно подтянулась из кухни его мамаша Тоша. Оба пушистые, холёные, светло– бежевого окраса, с кнопками – носами и янтарными глазами– пуговками. Одним словом Персы. «Сейчас, мои хорошие, сейчас, ваш туалет в порядок приведу, уж для полного вашего счастья», – Тамара Павловна погладила шелковистую спинку Тоши, и, увидев в углу два давно несменяемых вонючих лотка, погасила сигарету.

Она сидела и думала, с чего же начать уборку, и хватит ли у неё сил хоть как-то привести в порядок весь этот свинарник. А ведь ещё на кухне предостаточно работы– все горизонтальные поверхности уставлены засохшей грязной посудой, плита с толстенным липким слоем жира, кофе и ещё чёрт знает чего. "Ну как же так можно, всё побросать, ни о чём не думать, война что ли началась?" – Продолжала она ворчать, уже наметив нехитрый план уборки.

Сегодня была Пасха, Светлое христово воскресенье… Утром Тамара Павловна зашла к сыну, и, разумеется, всё это увидела. Ах, надо бы вчера зайти, но вчера она убиралась в своей квартире, пекла куличи. А сегодня– то вроде бы не положено было работать, да и времени не было, её ждала в гости сестра. Но не оставлять же в самом деле всё так как есть. Придётся позвонить Ирине, извиниться, сказать, что немного задерживается. Да впрочем, если Ирина узнает, что она зашла к детям в их отсутствие, сама всё поймёт.

Аллочка позвонила с мобильника Тамаре Павловне в пятницу, около пяти часов вечера, когда они всей семьёй, то есть Павлик с девочками и сама Аллочка, уже ехали в электричке за город, на дачу к своим друзьям, отдохнуть после тяжёлой, как всегда, напряжённой рабочей недели. Надо расслабиться, подышать свежим воздухом, заодно и праздник отметить. Она позвонила и попросила покормить котов, Тошу и Барсика. В субботу можно не заходить, коты сыты, а вот в воскресенье их надо непременно покормить. Еда в банках на столе, макароны в холодильнике, надо только чуть обдать горячей водой, чтобы котики не ели холодную пищу.

Тамара Павловна, как всегда встала рано, не спеша, собиралась в гости к сестре, упаковала купленные заранее подарки, обязательно испечённые ею куличи, крашенные в луковой шелухе яйца. Привела себя в надлежащий событию вид: надела любимую сиреневую кофточку, довольно ещё новую, даже подкрасила брови и ресницы. Оглядела в зеркале свою низкорослую, полную, уже давно не стройную и не молодую фигуру… Ах! Годы, годы!

Сестра была младше её всего на пять лет, но ещё работала, была подвижной и более молодой душой, как казалось Тамаре Павловне. Они встречались не так уж часто, но были одинаково счастливы этим редким встречам, потому что с детства дружили, любили друг друга, оберегали и заботились. Обе были одиноки, обе воспитывали своих единственных детей без мужей, с той лишь разницей, что Тамариному Павлику было уже за сорок, а Ирининой Дашеньке ещё и тридцати не исполнилось.

Сын с семьёй жил в том же доме, что и Тамара Павловна, только в другом подъезде.

Зайдя к детям перед поездкой к сестре, Тамара Павловна увидела то, что видела, собственно говоря, всегда: удивительную нелюбовь к своему «гнезду». Павлик с Аллочкой поженились 15 лет назад, и все эти пятнадцать лет Тамара Павловна надеялась на чудо, но чуда не происходило. А «чудо» это должно было состоять в том, чтобы, наконец, в квартире сына были чистота и порядок, и чтобы невестка назвала, наконец, Тамару Павловну хоть как-то: Тамарой, Тамарой Павловной, тётей Томой. Но невестка Аллочка все эти 15 лет обращалась к ней только на «ВЫ». Вот такое незамысловатое «чудо» ждала Тамара Павловна много лет.

И хотя чуда не произошло и сегодня, но на душе всё же как-то по-весеннему было празднично и радостно. Конечно, она, была атеисткой, и даже когда-то членом партии, но по отношению к Пасхе, эти два фактора ровно никакого значения не имели. Она с раннего детства помнила, как мама тщательно готовилась к этому празднику, непременно мыла окна, делала генеральную уборку во всём доме, пекла куличи в приспособленных специально для этого случая, формах – жестяных пятилитровых банках из-под голландского топлёного масла. А дочери, Тамара и Ирина, ей всегда помогали, и это не было суровой необходимостью, это был хлопотливый, трудовой, но радостный канун праздника. По всей квартире распространялся возбуждающий запах ванили, мускатного ореха, кардамона.… И сама Тамара Павловна вот уже много лет с каким-то необъяснимым, мистическим чувством так же всегда готовилась к Пасхе, тщательно убиралась, пекла куличи в сохранившихся ещё от мамы, тех же самых формах. Нервничала, переживала, если «тяжёлое» от десятка желтков и полу-килограмма непременно хорошего сливочного масла, сдобное тесто медленно подходило. Начиная с Нового года, копила, собирала в пакетик оранжевую луковую шелуху, никак не признавая современные, специальные яркие краски для пасхальных яиц. Нет, куличи должны быть испечены в маминых банках, а яйца окрашены только луковой шелухой. Знала, что в этот день в доме всё должно сиять и блестеть, ведь это Светлое воскресенье, и если хочешь, чтобы в доме всё было ладно и хорошо весь последующий год, то Пасху надо встречать подобающим образом.

Павлик был единственным сыном Тамары Павловны. Она родила его рано, сразу после окончания Медучилища, ей не исполнилось и двадцати лет. Павлик, тем не менее, был желанным ребёнком. Все ждали его появления на свет с таким нетерпением, что, даже не зная кто родится, мальчик или девочка (УЗИ тогда и в помине не было), имя дали заранее. Сама же она ни секунды не сомневалась, что будет мальчик. Мужу она так и сказала: «фамилия ваша, а имя наше, в честь моего отца, и пусть твоя мама не обижается».

Павлик родился таким хорошеньким, таким славным малышом, и хотя до двух его лет она практически не спала ни одной ночи, время это она до сих пор считала самым счастливым в своей жизни. Хотелось поскорее выйти на работу, чтобы не сидеть на шее у родителей, в дом к которым она привела ещё и мужа-студента. Она подрабатывала, делая уколы соседям, ставя капельницы, ухаживая за лежачими больными. Так продолжалось три года, муж за это время окончил институт, вышел на работу, и материально стало несравнимо легче. Павлика определили в садик, но проходил он туда совсем недолго. Павлик не был тихим и забитым, не был крикливым и по– дурному капризным, он был нормальным мальчиком из нормальной семьи, но когда Тамара забирала его из садика, он смотрел на неё такими несчастными глазами, а, придя домой, не мог есть и играть. Перед сном начиналась настоящая истерика, слёзы градом, крик, плач от ужаса предстоящего утром посещения Детсада. И так каждый день. Первой мыслью было, что его в садике обижают, кричат, может, и наподдадут, если описается или не послушается. Но воспитательницы вроде бы приветливые, и детки симпатичные. Тамара не могла понять причину происходящего. Через неделю садовская нянечка рассказала, что как только Тамара оставляла Павлика и уходила, он тихо подходил к окну и весь день её ждал: не играл с детьми, не обращал ни на кого внимания, кушал еле-еле, гулял один, не плакал, не кричал «хочу к маме». Он просто ждал. Воспитательница особого внимания на него не обращала, у неё без того хлопот хватало. Он же никому не мешает, стоит себе у окна ребёнок, ну и стоит, что ж страшного. Павлик, как, оказалось, был очень тонким, чувствительным мальчиком, как говорили в таких случаях, «несадовский ребёнок». Нет, из своего ребёнка Тамара психа делать не собиралась, пусть хоть мир перевернётся, пока она в силах, надо что-то другое придумать. Она забрала его из садика, и в тот же день уволилась с работы в поликлинике, хотя стыдно было ужасно, она ведь не проработала и месяца. Немного позже устроилась работать в районную больницу сестрой исключительно на ночные дежурства. Дома ночевала через два дня на третий. Павлик успокоился, всё наладилось.

Тамара Павловна погасила сигарету, курить разрешалось только в ванной. Аллочка не переносила табачного дыма, у неё на всё была аллергия. И однажды, когда сын сказал, что мама будет курить на кухне, Аллочка ничего не сказав, так выразительно скривилась, что и дураку было понятно, что исключений быть не могло. Тамара Павловна и сама знала этот свой недостаток, поэтому на невестку не обиделась. Но ей как– то сразу стало не по себе, как будто вдруг обнаружился какой-то её ужасный, неприличный порок. С тех пор эксцессов по этому поводу не возникало, хотя она нигде не видела ни смолоду, ни позже, чтобы курящую женщину выставляли с дорогой сигаретой на лестничную клетку даже в тех семьях, где сами хозяева не курили.

С чего же начать уборку? Как всегда с туалета, потом раковина, потом ванна, потом коридор…

Через два года Павлика со второго захода опять отвели в Детсад. На этот раз всё было нормально, сын подрос и ходил, если и не с охотой, то без особых огорчений. У них с мужем к тому времени уже была своя двухкомнатная квартира, которую удалось купить не без помощи Тамариных родителей. Жизнь понемногу вошла в спокойное, размеренное, благополучное русло. Но продлился этот период совсем недолго. Несчастья посыпались одно за другим, как из рога изобилия. Сестру Ирину положили в больницу с серьёзным осложнением после травмы позвоночника, полученной в глубоком детстве. Ей предстояла сложнейшая операция. У папы обнаружили рак лёгкого в последней, четвёртой стадии, и мама неотлучно дежурила в госпитале, где он лежал. Вдобавок заболел паротитом– «свинкой» Павлик, и его тоже положили в больницу с осложнением – свинушный менингит. Тамара взяла отпуск, необходимо было ежедневно ездить в три больницы. Они менялись с мамой, сестре ничего нельзя было говорить про состояние отца, всякий стресс мог иметь для неё непредсказуемые последствия. И они с мамой, как могли, скрывали от Ирины и папино состояние и, позже, его смерть. Приходя к ней, ухаживая, улыбались, как ни в чём не бывало, передавали от папы приветы, из последних сил сдерживаясь, чтобы не расплакаться. Соседи и знакомые при встрече опускали глаза и не знали, что спрашивать и о ком, ведь помочь в этой их беде было просто невозможно. Казалось, по дому прошла чума. Люди часто в целях самосохранения избегают общаться с устойчивонесчастливыми семьями, чтобы «не заразиться» самим. Тамара никого не осуждала.

Павлик выздоровел, слава Богу, без последствий. Осенью он пошёл в первый класс, а через полгода Тамару бросил муж. Просто пришёл однажды с работы и просто сказал: «я полюбил другую женщину». И всё. Было чувство сильного, внезапного удара в спину. Боль такая, что не хотелось жить. А самое главное недоумение, как, почему, за что? Но был Павлик, и мама, и Ирина с подорванным здоровьем и неустроенной ещё личной жизнью. Итак, Тамара в свои 28 лет оказалась одной способной нести ответственность за всех этих очень дорогих ей, бесконечно любимых людей. Надо было приложить максимум усилий, чтобы в доме не погас прежний тёплый, уютный очаг, чтобы семья была полноценной, чтобы по-прежнему, в доме присутствовала радость и чувство опоры, и всё это Тамара старалась выполнять. Она несла на своих, совсем не мужских, совсем не сильных плечах огромное чувство долга. Она работала и работала успешно. В отделении её уважали, с ней считались, она вступила в партию, её выбрали секретарём парторганизации больницы. Брала внеочередные дежурства, сидела с тяжелобольными ночами. На эти дополнительные приработки можно было свозить Павлика на море, устроить ему день рождения с огромным тортом, пригласив пол класса. Тамара хотела, чтобы всё у них было как у людей, чтобы в семье не царило чувство уныния и брошенности. Она барахталась, как лягушка в крынке с молоком, и вроде бы лапки уже цеплялись за образовывающийся комочек масла, но тут снова кто-то сверху щедрой рукой подливал молока, и всё начиналось сначала.

Сестра Ирина, вышла замуж, когда ей было под тридцать. Встретила свою долгожданную, казалось, счастливую любовь. Муж её работал в Жуковском инструктором по парашютному спорту, через год у них родилась дочь-Дашенька, а через полтора Ирина стала вдовой. Но и на этом их беды не кончились: мама, не выдержав всех этих ужасов, происходящих с её дочерьми, слегла после обширного кровоизлияния в мозг. После больницы Тамара забрала маму к себе, чтобы Ирина хоть как-то смогла справляться с маленьким ребёнком. Павлику шёл четырнадцатый год, самый трудный подростковый возраст, работа и днями и ночами, дома абсолютно беспомощная мама, да и здоровье стало подводить – казалось, что сил не хватит всё это преодолеть. Но Тамара несла этот крест, несла без всякого отчаяния, нытья, чувствуя свою нужность и Павлику, и маме, и Ирине с Дашенькой. И, самое смешное, что у неё всё получалось и на работе, и дома, и была даже какая-то личная жизнь. А уж, когда совсем было худо, особенно, приходя после ночного дежурства, дождавшись, когда Павлик уйдёт в школу, она жарила себе антрекот, выпивала бокал непременно красного вина, настроение повышалось, и, как она сама себе говорила, можно с песнями идти менять маме грязное бельё и выносить судно. Сейчас бы это называлось снятием стресса. К спиртному Тамара, слава Богу, не привыкла, а вот курение затянуло серьёзно.

С раннего детства она для себя решила, что будет медсестрой, сестрой милосердия (так ей больше нравилось называться). Другой специальности для себя даже не представляла, и хотя училась она очень хорошо, предметы давались ей легко, а родители мечтали, что бы она поступила в институт, стала врачом, Тамара и слышать об этом не хотела. Ей хотелось помогать, оказать помощь прямо сразу, в тот момент, когда это необходимо, когда от неё целиком зависело облегчение страданий, выздоровление больного. Она не боялась вида крови, не брезговала самыми неприятными процедурами, много лет проработав в отделении «грязной» хирургии, потом в проктологии, Тамара Павловна действительно стала классным специалистом. Ловко попадала в вену с первого раза. В тяжёлых случаях, когда вены были совсем опавшие, истончённые, и срочно надо было сделать укол, поставить капельницу, звали её. Она любила свою работу, считала её самой нужной, необходимой людям. Все родственники, друзья, соседи, знакомые, все, кто заболевал, кому она могла помочь, были её пациентами после работы. Она всегда откликалась на любую просьбу о помощи: сделать укол подругиной бабушке, поставить банки соседскому сыну, померить давление чуть ли не всему подъезду после новогодних праздников, при этом никогда не раздражалась, никогда никому не отказывала. Аллочкину бабушку, Галину Сергеевну, которая жила в соседнем подъезде, она знала давно. Та много лет страдала гипертонией, и Тамара Павловна частенько заходила к ней проведать, измерить давление, а то и занести лекарство. Знала, что в Новосибирске у неё живут дочь и зять, внучка Аллочка каждое лето гостила у бабушки. А потом и совсем переехала жить, когда поступила после окончания школы в МГУ им. Ломоносова на факультет журналистики. Галина Сергеевна свою внучку обожала, считала её необычайно способной, талантливой девочкой. К тому же Аллочка была и очень хорошенькой: стройная фигурка, тёмные густые волосы, большие карие глаза. Характер у Аллочки был непростой, девочка явно знала себе цену и за словом в карман никогда бы не полезла. Ей нравилась московская бурная жизнь, она обожала ходить в театры, не пропускала ни одной возможности посетить художественные выставки, любила послушать хорошую классическую музыку, джаз, рок. Была необыкновенно общительна. Галина Сергеевна рассказывала про Аллочку только в превосходной степени, продолжая, сама таскать тяжёлые сумки с продуктами, убирать квартиру после Аллочкиных гостей.

Когда пришло трагическое известие о гибели дочери и зятя в автокатастрофе, Галина Сергеевна слегла. Тамара Павловна дневала и ночевала возле неё, помогая всем необходимым, успокаивала, готовила еду, покупала лекарства, даже ночевала, когда Аллочка улетела в Новосибирск хоронить родителей. Прилетев с одних похорон, бедная девочка сразу попала на другие: Галина Сергеевна не смогла пережить такую страшную трагедию, сердце не выдержало такого кошмара. Тамара Павловна, хорошо знавшая, что такое потерять самых родных и близких людей старалась не оставлять Аллочку, помогала, чем могла, подключив к этой опеке и сына. Они как-то сразу сдружились, Павлик каждый вечер навещал Аллочку, старался вытащить её к своим друзьям, в кино, на выставки. Все свободное время они проводили вместе, поэтому, когда через полгода он объявил матери, что они решили с Аллочкой пожениться, она нисколько этому не удивилась. Чувство бесконечной жалости переросло у неё в глубокую симпатию к этой, в общем-то, славной девочке, ставшей ей за это время понятнее и ближе.

Времена были непростые, в магазинах трудно было купить продукты. Девочка училась на очном, не работала, Павлик заканчивал аспирантуру. Денег было в обрез, пришлось свадьбу Тамаре Павловне организовывать самой. Она сшила Аллочке подвенечное платье, долгими вечерами расшивая лиф и рукава мелкими жемчужинами из всех запасов бус своих и Ирининых. Казалось, всё это совсем недавно было…

Невестку свою она любила, несмотря на то многое, что их разнило. Она любила её совсем по – матерински, той непонятной любовью, когда даже если и видишь какие-то недостатки, то не просто прощаешь, а стараешься как-то их оправдать, понять и принять, считая это данностью своего родного ребёнка. Её многое восхищало в ней: целеустремлённость, умение не разбрасываться и твёрдо идти к намеченной цели. Аллочка успешно окончила учёбу, её сразу же взяли на работу в небольшую газету, у неё неплохо получались репортажи, очерки. Её ценили на работе. И с детьми они не торопились, Анечка у них родилась как по плану после того, как Павлик защитил диссертацию. Вот только домашнее хозяйство было на последнем месте. Этого Тамара Павловна никак принять не могла. Но за столько лет всё же смирилась, обвинять в этом можно было равно и Павлика – значит, его такое положение устраивало. Ей было чудно и непонятно, как её мальчик аккуратист, с детства окружённый заботой, чистотой, уютом, холенный– перехоленный, мог привыкнуть к вечно неубранной квартире, к разбросанным где попало вещам, к еде состоящей в основном из перемороженных пельменей и сосисок…

Когда Анечке, первой внучке, исполнился годик, Тамара подарила детям палас. Деньги собирались целый год долго и трудно, небольшой зарплаты старшей медсестры едва хватало дотянуть без долгов до очередной получки. Но Анечка вот– вот должна была начать ходить, и Тамаре Павловне хотелось, чтобы ходила она, ползала и играла на чистом и мягком полу. Палас купила в хозяйственном соседнем магазине, большой, в теплых, бежево-коричневых тонах, с переплетающимися по всему полю экзотическими цветами. Это, как казалось Тамаре, придавало ему нарядность и, несомненную видимость уюта. Дотащила тоже сама, и была ужасно довольна приобретением. Павлик оказался дома, и Аллочка при нём улыбалась и пела всяческие дифирамбы подарку. Палас тот час же расстелили, он занял почти весь пол в большой комнате. Сразу стало как-то солнечнее и теплее. Всё семейство автоматически переместилось на пол, где поставили манеж для Анечки и раскидали бессчётное количество игрушек. Дети были довольны. А Тамара Павловна с чувством глубокого удовлетворения, ещё раз похвалила себя в мыслях, что не ошиблась в подарке.

Через несколько дней Аллочка в разговоре с Тамарой Павловной, вроде бы вскользь, рассказала, как она была в таком-то магазине, что там видела, какие паласы есть в продаже как бы между прочим, добавила, что больше всего ей нравятся однотонные, и если бы она покупала, то непременно в серо-голубых тонах. И основа– то у паласа должна быть совсем другая, и существует-то множество фирм, которые делают очень качественные паласы. Это и голландские, и итальянские, ну на худой конец, немецкие, а вот Турция, например, или какой– нибудь Китай– это такое барахло! Тамара Павловна выслушав эту Аллочкину «рекламную акцию», поняла, что дала маху. Но ведь на более качественный и, стало быть, более дорогой палас у неё денег всё равно бы не хватило, и пусть хотя бы год-два, но ребёнок будет ходить, и играть вот на таком мягком «барахле». Это всё же лучше, чем на старом, потрескавшемся линолеуме. Она попыталась привести все эти аргументы и заметила за собой, что вроде бы пытается оправдаться за столь неудачное подношение. На том разговор и кончился. Позже он возобновлялся ещё не раз, и всегда сводился к одному: у Аллочки безупречный вкус, и что и где надо покупать, уж она-то знает наверняка. Павлик смущался, ему не хотелось обидеть мать, но всё равно выходило так, что «да, действительно, Аллочка права, а вот вы, ваше поколение привыкли жить…». В общем, фраза «мы не так богаты, чтобы покупать дешёвые вещи» стала девизом дома. Но вещи не покупались никакие, ни дешёвые, ни дорогие.

Палас же, прослужив положенное время, наконец, при первой возможности, порезали на куски и сослали в коридор. Тем более, что за те пять лет, что он «жил» в комнате его неоднократно заливали пивом, вином, чаем, кофе, по нему проходило множество «дружеских» ног, и он уже имел вид настоящей немытой половой тряпки. Батарея европейской обуви всех сезонов от 30-го размера маленькой Сонечки (второй внучки Тамары Павловны) до 45 размера Павлика стояла на этой «земле» круглый год, создавая непреодолимый заслон для всех входящих. Вот уж и впрямь «мой дом – моя крепость!».

Кроме Павлика все в доме ходили босиком. Вообще– то, тапочки где-то существовали, но найти их не представлялось никакой возможности. Аллочка считала, что хождение босиком закаляет. «Ну, что ж, наверное, так оно и есть, тем более по голой земле» – недоумевала Тамара Павловна. Сама она, приходя, прямо на пороге снимала обувь, даже летние босоножки, тщетно ища глазами, куда бы ступить, пока не отыщутся какие-нибудь шлёпанцы, потом стала носить свои, из дома. Хотя понимала, что ничего от её чистоплюйства здесь никогда не изменится. Дурацкое воспитание. Она злилась на себя каждый раз.

И всё же ей, свекрови, ни разу и в голову не приходило, что у Павлика могла быть другая жена, а у неё другая невестка. Аллочкина уверенность в себе, её общительный, энергичный характер, её оптимизм перевешивал все её недостатки, каковые отмечала про себя Тамара Павловна.

Закончив уборку, Тамара Павловна, посмотрела на часы – половина второго. Полдня в праздник провела за уборкой! Она вошла в ванную, победоносно оглядела плоды своего труда. Досада на детей к этому времени исчезла, настроение поднялось. Она посмотрела на себя в зеркало, причесалась, немного подкрасила губы и, взяв со сверкающей чистотой стеклянной полочки флакончик Аллочкиных французских духов, немного подумав, подушилась. «Как там считается – человек после 60-ти называется пожилым?» Это открытие она недавно почерпнула из телешоу «Скандальная жизнь с Ольгой Б.» Передача была про то, как трудно быть старым в нашей стране, как невнимательно относятся врачи, какие дорогие лекарства, как неуважительно относится молодёжь. Всё это ужасные и, к сожалению, известные факты. Но её почему-то больше всего потрясло то, что она оказывается уже несколько лет – пожилой человек! «Надо было, наверное, всё-таки выйти замуж за того уролога Бориса Николаевича. Правда, он был на восемь лет моложе, ну да это сейчас даже модно, он так долго за ней ухаживал. А теперь что ж – поезд ушёл… какая всё же короткая жизнь!..чуть передохну и к Ирине, а то они уж меня заждались.»

Внезапно перед глазами замелькали чёрные мушки, к горлу подступила тошнота, и неприятно закололо в области сердца. Ну вот, допрыгалась, а ещё глупости всякие в голову лезут. Она медленно вышла из ванной и, держась за стены, прошла в гостиную, ноги не слушались, дышать становилось всё труднее и труднее. «Надо немного полежать, видно опять давление подскочило» – подумала она и присела на диван. Шум в ушах нарастал, резкая боль пронзила грудь. Тамара Павловна потеряла сознание.

«Мамочка, мамочка, милая не уходи, только не уходи, только не уходи, мамочка, мамочка, только не уходи»– Тамара Павловна не могла понять, откуда эти хныкающие причитания, и к кому они относятся. Она медленно открыла глаза, около неё на полу сидела Аллочка и, держа её руку, беспрерывно повторяя эти слова, целовала и плакала. Сердце всё ещё покалывало, но дышать явно стало легче.

– Аллочка, что случилось, почему ты плачешь? – еле слышно произнесла Тамара Павловна.

– Павлик, Павлик! Мама пришла в себя! Мама, мы так напугались, так напугались… Господи, я чуть с ума не сошла, – у двери стоял Павлик с мужчиной в голубой униформе с надписью на спине крупными буквами «СКОРАЯ ПОМОЩЬ». Они о чём-то тихо разговаривали, за столом сидела молоденькая девушка в таком же голубом костюме и что-то писала. На столе стоял электрокардиограф и раскрытый ящичек с набором лекарств. В углу комнаты жались друг к дружке растерянные Анечка и Сонечка, и с испугом смотрели на бабушку, Тоша и Барсик расположились в ногах. «Неотложка что ли?» – подумала Тамара Павловна. Подошёл врач, голова его была наголо обрита, а в левом ухе виднелся след прокола для серёжки. На вид ему было чуть больше тридцати.

– Ну что, голубушка, очнулись? Полегче стало? Люда, сними кардиограмму, – обратился он к девушке. Потом, измерив Тамаре Павловне давление, добавил.

– Ваше счастье, что нас вовремя вызвали.

Просмотрев внимательно зигзаги электрокардиограммы, удовлетворительно кивая головой, строгим голосом, которым говорят учителя и врачи, изрёк:

– Инфаркта, слава Богу, у вас нет, но приступ стенокардии сильнейший, да и давление зашкаливало. В вашем возрасте надо бы поосторожней, тем более, что вы сами медработник, должны понимать, это не шутки. Конечно, хорошо бы госпитализировать вас и понаблюдать, – он вопросительно посмотрел на нее. Но по тому, как энергично больная замотала головой, понял, что уговаривать бесполезно.

– Тогда хоть полежите дня три, мы сообщим в поликлинику, но вы всё же вызовите участкового врача. Вам постоянно надо принимать медикаменты.

Посидев ещё минут десять и удостоверившись, что жизни больной ничего не угрожает, бригада скорой помощи уехала. А Павлик и Аллочка принялись наперебой рассказывать смущённой Тамаре Павловне, как Аллочка с утра себе места не находила, как торопила Павлика, несмотря ни на какие уговоры друзей побыть до вечера, как они, приехав, домой, обнаружили её без сознания, как перепугались, как ждали скорую, как волновались, что она долго не приходила в себя…

– Как же неловко всё вышло, даже не понимаю, что это вдруг так, – оправдывалась Тамара Павловна, а про себя подумала, что всё-таки нельзя работать в Пасху. Недаром ведь так считается. Значит, сама виновата, так детей напугала, столько хлопот доставила.

– Мама, мамочка, – вытирая заплаканные глаза и размазанную по лицу тушь, уже повеселевшим голосом сказала Аллочка. «Выходит, я не ослышалась, она назвала меня «мамой», неужели для этого надо было чуть не умереть… ну, ладно, я согласна, пусть так. Там сверху виднее. Спасибо тебе, Господи!» – Тамара Павловна даже не могла мечтать о таком счастье – Аллочка, невестка назвала её «мамой». Наверное, уж не самая плохая она свекровь на свете. Наверное, за эти годы, что-то да она стала значить для неё, для жены своего единственного обожаемого сына.

– Мама, ну что вы плачете, всё теперь хорошо будет. Врач ведь сказал, главное, что инфаркта нет. Но только вы берегите себя, пожалуйста, и убираться у нас не надо. Я сама. Вот, честное слово, увидите, мы будем порядок поддерживать, постараемся. У Павлика летом отпуск, мы ремонт сделаем. Самое главное, чтобы вы были здоровы, особенно теперь, – Аллочка улыбнулась и хитро глянула на стоящего рядом Павлика, потом, взяв руку Тамары Павловны, посмотрев ей прямо в глаза каким-то новым, до сих пор незнакомым, но очень тёплым и родным взглядом, медленно добавила.

– Мама, ведь вы опять скоро станете бабушкой. У нас с Павликом опять будет ребёнок и опять девочка, представляете?

Прямо по Чехову «Три сестры», – улыбнулась Тамара Павловна, – поздравляю! – и всем стало весело, а Анечка с Сонечкой стали громко смеяться и кружась повторять «три сестры, три сестры, три сестры…», – Господи, спасибо тебе, какая я счастливая – у меня самые прекрасные на свете дети!!!