Текст книги "Лики русской святости"

Для этого же собора артель создала монументальный иконостас. Огромные, высотой 3 метра, иконы главного ряда с изображениями святых в полный рост, над ним еще два ряда – «праздники» и «пророки». Так называемый высокий иконостас вместо прежней низкой алтарной перегородки с иконами появляется на Руси как раз в те годы. Одним из вдохновителей этого новшества стал Рублев. Стоя перед таким иконостасом, молящиеся зримо вовлекаются в единое пространство с изображенными святыми. Воочию происходит соединение земли и небес…

Дружба Андрея и Даниила длилась по меньшей мере четверть века, до самой смерти обоих, случившейся почти в одно время. «Сказание о святых иконописцах» XVII века сообщает, что они неразлучно совершали свои иконописные труды. По отношению друг к другу они «спостники», «содруги» – спутники по жизни, сподвижники в творчестве, соратники в монашеском – молитвенном, аскетическом – делании.

Совместные иконописные творения Рублева и Даниила невозможно четко разделить. Нельзя определенно сказать: вот это писал Андрей, а здесь творила рука Даниила. Можно лишь выдвигать гипотезы с той или иной степенью обоснованности. А по существу, оба иконописца творили в едином духе и стиле, не заботясь о том, чтобы запечатлеть свою художественную индивидуальность. Вероятно, лишь темпераменты обоих позволяют наметить приблизительные черты творческой манеры: более спокойный и созерцательный Андрей, чуть более экспрессивный, эмоциональный Даниил. Но именно что «чуть».

Говоря об иконописи Андрея Рублева как вершине древнерусского искусства, нельзя подтачивать основание этой вершины, вырывая из рублевского творчества Даниила. Мы даже вправе задать себе вопрос: состоялся ли бы гений Рублева без подпитки талантом Даниила? Без его вдохновляющих идей, ежедневного дружеского общения с ним, общих молитв, без того самого спостничества, взаимного духовного обогащения? Бог весть.

В отношении Даниила, который в XVII веке ошибочно был назван Черным, источники скупы вдвое больше, чем в отношении Рублева. Точно известно, что кроме владимирских работ 1408 года вместе с Андреем он участвовал в оформлении фресками и иконами Троицкого собора Троице-Сергиевой обители.

Даниил, очевидно, был старше, возможно, не только годами, но и монашеским опытом. Когда судьба свела их, он стал для Андрея учителем. Вероятно, на первых порах это было духовное попечительство более опытного монаха над новоначальным иноком. Но не исключено, что Даниил какое-то время был и художественным наставником Рублева. Они «нашли» друг друга, разделили одну монашескую келью на двоих, вместе трудились, постничали и молились – до конца жизни.

Сблизила их не только иконопись и совместная работа по княжеским, боярским заказам. Сроднила общность сердечных помышлений, запредельных стремлений духа, одинаковый взгляд на земные вещи и дела духовные. Сближало общее понимание труда иконописца. Иконописное подвижничество оба мыслили как чистый, прямой путь к Небу, как органичную часть своего монашеского аскетического подвига.

Отношения наставничества и ученичества очень скоро переросли в духовную привязанность друг к другу, крепкую дружбу – насколько вообще можно говорить о дружбе между монахами. Чисто человеческая эмоциональная привязанность к людям для инока – обуза, а иногда и помеха на пути спасения. Скорее нужно говорить не о дружбе, а о братской духовной любви, которая вмещала в себя также доброе товарищество и сподвижничество. В этой товарищеской связке каждый думает не о себе, а об общих целях. Одна из которых – совершенная иконопись, другая – совершенствование себя в приближении к Богу.

Немного времени спустя отношения братской любви позволили Даниилу смиренно укрыться под сенью славы более талантливого Андрея, превзошедшего наставника не только в иконописи, но и в духовном делании. Это сознавали и современники, и потомки, чаще упоминавшие имя Андрея в письменных источниках. Ко времени Стоглавого собора середины XVI века, повелевшего писать иконы по образцу рублевских, имя Даниила уже стало подзабываться. Не упомянут он и в Житии Сергия Радонежского, тогда как о Рублеве там сообщается в главе об Андрониковом монастыре. Единственным создателем шедевра древнерусской культуры – иконы «Троица» – источники называют именно Рублева. Хотя «Звенигородский чин», вероятно входивший в один иконостасный ансамбль с «Троицей», мог быть создан с участием Даниила – это вовсе не исключено. И еще штрих: на иконе «Собор Московских святых» XVIII века Даниил подписан с прозванием «Спостник». Главным в этой паре признан именно Андрей, а Даниил – лишь частью целого.

Иосиф Волоцкий в своей «Духовной грамоте» оставил уникальное свидетельство о жизни иконописцев. Со слов человека, знавшего обоих, он рисует картину абсолютного единства душ, совершенной чистоты и боговдохновенности Андрея и Даниила. Иосиф называет их чудными, сподобившимися божественной благодати, преуспевшими в добродетели любви. Они не заботились ни о чем земном, но «всегда ум и мысль возносили к невещественному Божественному свету, созерцая очами рукотворные образы Владыки Христа, Пречистой Его Матери и всех святых. И на светлый праздник Воскресения Христова, взирая на божественные иконы, исполнялись великой радости и светлости; и не только в этот день так делали, но и в прочие дни, когда не были заняты живописанием».

Эта картина сама по себе как икона, очищенная от всего постороннего, лишнего, суетного, слишком человеческого. Воображение современного человека, погруженного в мир страстей и эмоций, не в силах представить такое и поверить в эту идеально безмятежную дружбу-любовь. Между людьми должны быть конфликты, непонимание, пылающие прочерки разладов, борьба самолюбий, зависти, ревности к успехам другого. Было ли всё это в отношениях Андрея и Даниила? Возможно. В фильме А. Тарковского «Андрей Рублев» есть эпизод – Данила обижен на Андрея за то, что тот решил всё сам, не посоветовавшись с ним. И показано примирение – сцена малопонятная, даже неприемлемая для современного сознания. Андрей встает на колени и целует руку Данилы, в волнении просит прощения: он страшится разлада между ними. Братская любовь или даже просто товарищество не выживут без смирения людей друг перед другом.

* * *

Около 1410 года судьба вновь привела инока Андрея в Звенигород для исполнения заказа князя Юрия Дмитриевича. За два года да того Русь подверглась очередному татарскому нашествию. Были разорены и выжжены многие города и монастыри, множество храмов нуждалось в восстановлении и новом убранстве. Звенигородская крепость «агарянам» оказалась не по зубам (ее стены на высоких валах, обмазанные глиной, поджечь было нельзя). А вот Саввино-Сторожевская обитель наверняка была спалена. Как и Троице-Сергиева, на восстановление которой у троицкого игумена ушло три года. На возрождение запустевшего Сергиева монастыря жертвовали, конечно, оба князя, московский и звенигородский. Но, по одной из современных версий, вклад Юрия, горевшего усердием веры и честолюбием, оказался бесценным.

Этим вкладом, возможно, стал тот самый Звенигородский чин, деисус, заказанный князем первому иконописцу Руси Андрею Рублеву. Автор этой версии, искусствовед В. В. Кавельмахер, полагает, что Звенигородский чин был написан для деревянной Троицкой церкви, построенной в 1411 году. Через 12 лет, когда на месте деревянного возвели уже каменный Троицкий храм, деисус Рублева по ряду причин не нашел себе места в нем. Через какое-то время он вернулся в Звенигород, где и продолжил существование в качестве местного иконостаса.

Но есть иная версия, предложенная исследователем творчества Рублева В. А. Плугиным. Согласно ей, Андрей Рублев писал Звенигородский чин… все-таки для Успенского собора на Городке, где он, собственно, и был найден в 1918 году. Князь Юрий пожелал, чтобы в его домовом храме стоял иконостас прославленного изографа, большого мастера «богословствовать в красках». Для этого князь не пожалел и целостности фресковой росписи. Ведь новый широкий деисус встал от стены до стены, закрыв те самые столпы с Флором и Лавром (отчего и были у ученых сомнения в принадлежности чина этому храму). И состоял он не из семи икон, а минимум из девяти.

Сходятся оба исследователя в одном: Звенигородский чин составлял один иконостасный ансамбль с вершинным произведением преподобного Андрея – иконой «Троицы Живоначальной».

Но три уцелевших образа Звенигородского чина – «Спас», «Архангел Михаил» и «Апостол Павел» – шедевры в не меньшей степени. Сквозь лики этих образов проступает тонкая лиричность, светлое мирочувствие, глубина богопознания художника. Краски Рублева – звонкие, чистые, яркие; это отражение света, о котором говорит Христос: «Я Свет миру…»

Андрей Рублев – мудрец, аскет, молитвенник, очищающий свою душу, претворяющий ее в храм Божий. Своим «богословием в красках» он возрождает образ Божий и в других. Помогает «душам в Царство Небесное прорастать», как поется в акафисте преподобному Андрею. Один из множества «птенцов гнезда» Сергия Радонежского, великий иконописец был прямым продолжателем его молитвенных подвигов и служения ближнему, под которым понимался весь православный народ Руси.

Духовный авторитет Рублева с годами стал так велик, что он вошел в число «старцев» Спасо-Андрониковского монастыря на Яузе, где они подвизались с Даниилом. Эти самые опытные монахи руководили вместе с игуменом жизнью обители. Именно как «старец» Андрей организовывал строительство в монастыре каменного Спасского храма, разрабатывал его художественное оформление, сам расписывал фресками. Это была его последняя крупная работа. Как пишет В. А. Плугин, Рублев при этом «играл роль не только ведущего мастера – исполнителя художественных работ, но и своего рода идеолога, многое определявшего в системе и структуре ансамбля» собора.

А незадолго до того, в 1423–1425 годах, государевы иконописцы Андрей Рублев и Даниил участвовали в большом заказе Троице-Сергиевой обители: украшали новый каменный Троицкий собор.

«Сказание о святых иконописцах» свидетельствует, что «чудные добродетельные старцы и живописцы» «умолены были» Никоном взять на себя этот большой труд. Почему пришлось умолять их? Оба находились уже в престарелых летах. Может быть, одолевали немощи, болезни. А может, в последние годы жизни они усилили молитвенные труды, завершив или существенно ограничив художническое делание. Но именно эта деталь – «умолены были» – говорит о том, что творческий расцвет Рублева, зрелость его как иконописца остались позади. Ведь не может художник, еще чувствующий в себе творческие силы, не сказавший «главного», отказываться от работы, позволяющей как раз это «главное» высказать. Таким главным для Рублева была его «Троица». И не в середине 1420-х годов, как датировали эту икону прежде, родилась она, а раньше. Новой же «похвалой» Сергию от славных иконописцев стал расписанный и украшенный под их руководством храм Святой Троицы.

В той работе была занята многолюдная артель художников. Андрей и Даниил лишь управляли этим «хором», в котором каждый из талантливых иконописцев, собранных отовсюду Никоном, выводил свою партию. Рублеву в этом иконостасе принадлежит общий замысел и прорисовка композиций: скорее всего, он выступил здесь в роли знаменщика, то есть намечал рисунок икон. Но не только. К примеру, икона «Явление ангела женам-мироносицам» определенно говорит, что Рублев творил и новые, небывалые до того иконографические сюжеты.

Троицкий иконостас и поныне можно видеть в соборе. Это единственный, связанный с именем Андрея иконостас, дошедший до нас полностью. А вот фрески были сбиты и переписаны в XVII веке. Можно лишь с уверенностью надеяться, что поздние росписи повторяют схему и композиции стенописи 1420-х годов.

Около 1428 года во время эпидемии оба мастера ушли из земной жизни. Андрониковские монахи сохранили предание об их кончине, записанное Иосифом Волоцким: «Владыка Христос прославил их в час смертный. Прежде преставился Андрей, потом разболелся и товарищ его Даниил, и на последнем издыхании увидел он своего сподвижника Андрея, в сиянии славы и с радостью призывающего его в вечное и бесконечное блаженство». То, что связывало обоих при жизни, не прервалось и со смертью. Похоронили Андрея и Даниила рядом. И в памяти веков они остались вдвоем, с одинаковыми эпитетами: чудные добродетельные старцы, пресловущие иконописцы, боговдохновенные, удивительные, славные…

Ни у современников, ни у живших позднее не было сомнений в святости обоих иконников. В одной из книг XVI века говорится: «Преподобный Андрей Радонежский, иконописец, прозванием Рублев, многие святые иконы написал, все чудотворные…» Долгое время помнили и место захоронения: «Святые их мощи погребены и почивают в том Андрониеве монастыре под старою колокольнею, которая в недавнем времени разорена, и место сравнено с землею…» Это свидетельство записано в конце XVIII века.

В эпоху Российской империи память о гениальном изографе почти стерлась. Сохранялась она только в старообрядческой среде. Воскресили его имя лишь в начале XX века. И в 1988 году официальная церковная канонизация Андрея Рублева подтвердила древнее почитание святого иконописца.

Андроников монастырь, где сейчас размещен музей, носящий имя великого иконописца, – это место тишины и покоя. Неспешно обходя по кругу потемневший от времени, но всё такой же прекрасный, живописный древний Спасский храм, можно представлять себе, как этих камней касалась рука смиренного инока Андрея. И как писал он свою последнюю работу, сидя на подмостьях над входом в храм, – образ Нерукотворного Спаса. Таким запечатлела его миниатюра XVII века.

КОНЕЦ ОРДЫНСКОГО ИГА И ЛЕГЕНДА О ТИХОНЕ КАЛУЖСКОМ

Великое стояние на реке Угре 1480 года, в пределах нынешней Калужской области, стало финальной точкой в освобождении Руси от ордынского тягла, в обретении ею независимости и цивилизационной самостоятельности. Произошло дело грандиозной исторической значимости и важности для дальнейшей судьбы России. Собственно, начало превращению Московского княжества в Русское царство было положено именно там и тогда. Очевидцем тех событий был лесной отшельник монах Тихон, получивший в веках прозвание Калужского чудотворца…

В начальной истории Успенской Калужской Тихоновой пустыни, основанной в середине XV века преподобным Тихоном, присутствует некая загадка. Сопоставляя эту монастырскую историю с событиями осени 1480 года, когда буквально по соседству с монахами столкнулись в боях русское и татарское войско, и тут же, в нескольких верстах, стояла станом московская рать, невозможно не задаться вопросом: какое все-таки участие принимала обитель и ее братия в Великом Стоянии на Угре? И почему вообще Тихонова пустынь возникла в таком месте, образно говоря, на «проходном дворе», через который проникал в Московскую Русь с намерением ее разорять и завоевывать опаснейший враг – литвины?

Торная дорога великих князей литовских, веками не оставлявших намерений отгрызть от владений московских государей еще кусочек, и еще, и еще, пролегала через броды на Угре недалеко от места ее впадения в Оку. Именно там, в окрестных лесах, выбрал себе жительство ради молитвенных подвигов монах Тихон. Почему? Был ли этот выбор осознанным или пустынником руководило наитие свыше, Промысл Господень, приведший его на угорское порубежье, в место будущего решающего столкновения между ханской Ордой и Московской Русью? По сути – место русской боевой славы, где родилась государственная независимость России. Точка отсчета ее грядущего политического, державного величия. Не было ли чудо на Угре – а бегство врага вспять, когда путь на Москву через замерзшую реку стал татарам открыт, воспринималось людьми того времени как несомненное чудо – не было ли оно дерзновенно вымолено у Бога одним человеком, святым Тихоном? Знать этого наверняка мы не можем, и никаких намеков на это история нам не дает. И тем не менее…

О роли монашеских обителей в борьбе с врагом не только невидимым, с духами злобы, губящими людские души, но и с врагом видимым, осязаемым, предающим землю огню и мечу, можно судить по истории многих русских монастырей. В средневековой Руси они нередко оказывались на передовой в противостоянии иноплеменным нашествиям. Играли роль цитаделей, чьи воинские гарнизоны, подкрепляемые помощью и молитвами монашеской братии, отражали врага. Можно вспомнить почти двухлетнюю успешную оборону Троице-Сергиевой лавры от польско-литовских интервентов в годы Смуты начала XVII века. Многократные штурмы Псково-Печерского монастыря ливонскими немцами и теми же поляками. Пушки на стенах московских обителей – Даниловой, Новоспасской, Симоновой, Новодевичьей, – наносившие великий урон татарским войскам. Вражеские осады Кирилло-Белозерского и Иосифо-Волоцкого монастырей в годы той же Смуты. Безуспешное нападение англо-французской эскадры в годы Крымской войны на Соловецкую обитель.

Тихонова Калужская пустынь в своей «биографии» не имеет таких славных боевых страниц и воинских подвигов. В год Стояния на Угре недавно построенный монастырь был крохотным, едва ли обнесенным крепкими стенами – скорее всего, вокруг него был обычный тын из жердей от лесного зверья, а внутри ограды – деревянная церковь и бревенчатые кельи братии. Да и самих иноков едва ли набиралось больше двух, от силы трех десятков. На роль даже небольшой крепостицы монастырь не тянул. Татарская конница, наткнись она при переходе через Угру на обитель, в одночасье попросту разорила бы ее дотла. Но христианский монастырь – это всегда молитвенный, духовный щит для тех мест, где он стоит. Его стены, даже когда они настоящие крепостные, с бойницами и боевыми галереями, прежде всего имеют духовно-символическое значение. Монах живет в другом мире, принадлежа наполовину иной, небесной реальности. И защита его – в молитве, а не в деревянном или каменном ограждении, которое лишь намечает границу между мирским и сокровенным. Монахи – солдаты на войне, длящейся всю историю человечества, войне между силами света и духами тьмы. Живущие в монастырях иноки ведут непрестанную «брань духовную», совершенствуясь в молитвенном делании. А то, что происходит в мире духовном, невидимом, – вполне зримо отражается в событиях земной реальности. Если души людей очищаются, осветляются, делаются ближе к Богу, если по молитвам подвижников Господь склоняет свою милость к народу и стране, в которой эти святые живут, то и победа над смертоносным завоевателем становится близка – и враг бежит.

Оказавшись в эпицентре событий 1480 года, преподобный Тихон и его иноки-ученики, стали не просто свидетелями военных действий между Русью и Ордой. У братии Тихоновой обители было той осенью свое Стояние – усиленное молитвенное. В отличие от стояния русских и татарских полков на берегах Угры, оно не нашло отражения в летописях и исторических сказаниях. Да и ни по сути, ни внешне не отличалось оно от молитвенных стояний в других монастырях и городах Московского государства. Перспектива нового татарского разорения русских земель, вероятность вновь оказаться под злым игом, как в самые горшие времена ордынского владычества, была реальна и очевидна для всех. И потому, как сообщает летопись, «все, пребывающие в городе Москве (а также в прочих городах и весях, заметим мы. – Н. И.), были в страхе, и помышляя в уме об общем долге, ни от кого помощи не ожидали, только к Вседержителю Богу, Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери, преславной Богородице, со слезами и воздыханиями молились непрестанно».

Повторимся: ни о роли преподобного Тихона, ни об участии его монастыря в схватке на Угре, знаменовавшей конец господства Орды над Русью, исторические источники ничегошеньки, ни полсловечком не упоминают. Мы можем лишь предполагать, догадываться… или домысливать, выстраивая исторические аналогии и параллели. Метод, конечно, ненадежный, не имеющий к исторической науке никакого отношения, но эффектный, рисующий яркие картины. Так спустя века после грозных угорских событий 1480 года стала складываться легенда о Тихоне Калужском, благословившем великого князя Ивана III на битву с врагом.

Начала зарождаться эта легенда, по-видимому, в XIX веке. В самом ли Свято-Успенском Тихоновом монастыре или в тесно связанной с ним тогда знаменитой Оптиной пустыни; точно неизвестно, когда и где впервые была проведена аналогия между Сергием Радонежским и Тихоном Калужским. Быть может, преподобный Тихон постепенно стал восприниматься как «второй Сергий Радонежский» в рамках вековой эпопеи освобождения Руси от ордынского ига. На это наталкивало некоторое сходство их биографий, монашеского подвижничества: одинокое отшельничество в дремучем лесу, суровейший аскетизм, прижизненное творение чудес. Оба были современниками эпохальных русских побед над лютым врагом. Наверное, сыграла свою роль и «магия» исторических дат. Куликовскую битву 1380 года, на которую преподобный Сергий благословил князя Дмитрия Донского, и Стояние на Угре, свидетелем коего был Тихон Калужский, отделяет промежуток ровно в столетие. Да и жизни свои оба великих подвижника скончали с той же разницей в век – один в 1392-м, другой в 1492 году. И если не сам Иван III приезжал к святому Тихону за благословением на смертный бой, то уж точно его сын княжич Иван Молодой, находившийся в войске на Угре, или воевода Даниил Холмский вполне могли посещать лесную монашескую обитель и получать благословение ее настоятеля.

Возможно, подобное осмысление роли Тихона Калужского как «второго Сергия» отобразилось на иконах, где они написаны вдвоем. Одна такая икона известна в Оптиной пустыни. Еще одна, точнее, вышитая хоругвь для ношения в крестных ходах, хранится в Казанской церкви московского музея-заповедника «Коломенское». Обе созданы в XIX веке. Возможно, аналогичных икон было больше, просто не все пережили богоборческое XX столетие.

А вот мемориальная мозаичная стела, установленная уже в наше время у стен Тихоновой пустыни в память о Стоянии на Угре, намного более пряма и категорична в толковании событий 1480 года. Один из фрагментов мозаичного панно, сделанного в стиле лицевой, то есть иллюстрированной, русской летописи, показывает нам сцену благословения Ивана III преподобным Тихоном. Князь коленопреклонен, позади стоит свита, взгляд Тихона обращен вверх, к небесам, благословляющий жест исполнен кротости и смирения…

Было это или не было? Великий князь в 1480 году на Угру не приезжал, его ставка находилась сперва в Коломне, затем в городке Кременец, в полусотне километров севернее Угры. Память современников и ближайших потомков такого события не зафиксировала. Возможно, какая-то информация содержалась в древнейшем Житии преподобного Тихона, но рукопись сгинула в пожаре Смуты XVII века.

И все же полностью сбрасывать со счетов легенду мы не можем. Так или иначе, но Тихонова пустынь и ее основатель в угорском противостоянии участвовали. Да и просто это очень красивая история, полная христианских мистических смыслов. Монах-подвижник отправляется из благоустроенной Москвы в дремучие леса на южное пограничье Руси. Ведомый волей Божьей, он поселяется в опасном краю, буквально при воротах, через которые проникал на московские земли извечный литовский враг. Созданный отшельником монастырь и собранные там иноки-молитвенники становятся духовной крепостью, молитвенным щитом, прикрывающим московские земли с юго-запада, где нет никаких крепостей и сильной воинской защиты. Калуга в то время – невеликий городок с крошечным гарнизоном. И именно в этом месте суждено сойтись русской и татарской ратям в схватке, которая покончила с тяжелым, неимоверно долгим, более чем двухвековым подчинением Руси Орде.

Христианство стоит на том, что ничего случайного не бывает ни в жизни любого человека, ни в истории любого народа. Каждое событие имеет свою причину, свой первоисточник и свои следствия в мире духовном, в той реальности, которую мы не видим, но которая пронизывает наше земное бытие. И нет ничего удивительного, нелогичного, случайного или бессмысленного в том, что за пару-тройку десятилетий до завоевательного предприятия хана Ахмата на пути, которым вскоре пойдут его полчища, чтобы повторить Батыев разгром Руси, оказался деревянный монастырек с горсткой монахов. Если Угру летописцы называли «поясом Богородицы», который оградил Русь от нашествия, то не была ли, как знать, Тихонова пустынь пряжкой этого пояса, застежкой, замкнувшей в тот год оборону русской земли? А рати князя Ивана Молодого и московских воевод не были ли стальными накладками этого пояса, не давшими татарской сабле перерубить его? Но без пряжки пояс не застегнулся бы.

Церковные книжники, составители летописей не оставили нам на этот счет своих размышлений. Мы знаем лишь, как молились всем русским миром, всем собором духовенства и православного люда о спасении от хищного волка Ахмата. Но молитва святого, чудотворца – не сольная ли партия в этом хоре, не сильнее ли она?..

И опять скажем – это красивая, величественная, дух захватывающая история. А потому легенда о смиренном отшельнике-прозорливце, благословившем государя всея Руси Ивана III на сражение с опаснейшим врагом и предрекшем ему победу, не могла не родиться в умах и сердцах русских людей.

* * *

Святость Тихона была очевидна для его учеников и последователей, которых он собрал в своей лесной пустыни. Монастырское предание хранило драгоценные для иноков сведения о жизни основателя обители. И когда Русская Церковь официально причислила Калужского чудотворца к лику святых, а произошло это во второй половине XVI века, спустя менее столетия после его кончины, – было написано Житие преподобного Тихона. Увы, оно не дошло до нас. Древнейшее жизнеописание святого, как уже упоминалось, погибло при разорении монастыря польско-литовскими интервентами во времена Смуты. В начале следующего столетия митрополит Димитрий Ростовский, составляя свой многотомный труд с житиями русских святых, не включил в него Житие Тихона Калужского – его просто не существовало. Лишь еще век спустя кое-какие сохранившиеся в памяти монахов биографические крупицы вошли в написанную церковную службу святому Тихону.

В XIX столетии автор «Исторического описания Тихоновой Калужской пустыни» архимандрит Леонид (Кавелин) подметил, что служба эта «ни мало не восполняет недостатка письменных сведений о преподобном Тихоне». Более того, в нее попали сведения из Жития совсем другого Тихона. Составитель службы «воспользовался теми частностями, которые находятся в житии соименного и современного ему преподобного Тихона Луховского, и перенес их… без всякого изменения». Монах Тихон, подвизавшийся на реке Лухе в костромских краях, переселился в Московскую Русь из Руси Литовской, из западных русских земель. Вот откуда в позднейшем Житии нашего героя, Тихона Калужского, появилось утверждение, что родом он из Великого княжества Литовского, точнее, из Малороссии, из «матери городов русских» Киева. В действительности же его происхождение остается покрыто мраком неизвестности. Ни из каких он мест, ни из каких слоев общества, мы не знаем…

Хотя… кое-что можно почерпнуть из того факта, что до ухода в калужские леса Тихон был насельником московского Чудова монастыря. Знаменитая обитель эта, основанная митрополитом всея Руси Алексием в XIV веке, располагалась в самом сердце русской столицы – в Кремле. И была она не просто ставропигиальной, то есть административно напрямую подчиненной главе Русской Церкви. Чудов монастырь являлся личной, домовой обителью митрополитов, а позднее патриархов всея Руси. Здесь они могли поселяться на покое, если покидали первосвятительскую кафедру (такое иногда случалось). В Чудовом монастыре жили подолгу церковные иерархи других поместных православных Церквей, когда приезжали на Русь, и ученые монахи из южных земель, которых приглашали в Москву с просветительскими целями. Тут же отбывали «тюремное заключение» проштрафившиеся представители священноначалия, которым митрополит или патриарх назначал наказание для смирения. Иными словами, Чудов монастырь во времена Московской Руси был «элитным». И войти в число его братии, стать послушником, а затем принять в нем монашеский постриг мог далеко не каждый. Не любой желающий. Очевидно, для этого требовалось личное дозволение и, главное, доверительное отношение главы Русской Церкви. Чудовскими монахами становились люди из высоких страт общества – из аристократии, из детей боярских, то есть служилого дворянства, либо из духовенства. Мог ли будущий Калужский чудотворец быть родом, например, из московской вельможной аристократии? Вполне. Как происходили из бояр и Сергий Радонежский, и Кирилл Белозерский, оба – основатели крупнейших русских монастырей, и иные известные церковные подвижники.

А кроме того, Чудов монастырь был центром книжности и учености, кузницей просвещенных деятелей Церкви. Можно сказать, он изначально, от своего основания, был ориентирован на просветительскую деятельность. Правда, сказать, был ли Тихон Калужский ученым монахом, любителем книжной премудрости, однозначно нельзя. Вряд ли при уходе из родной обители на поиски уединения в глухих краях он захватил с собой хотя бы пару книг. Любая книга в те времена весила и занимала места немало… а в дупле лесного дуба, где поселился на долгие годы Тихон, книжную полку едва ли можно было устроить.

Так или иначе, покидая чудовские стены, он распрощался и с благоустроенной монастырской жизнью, и с книжными сокровищами обители. Но, вероятно, главное, что навсегда Тихон оставил позади, – беспокойную, полную политических тревог и всяческих смут столицу Московского великого княжества. А время и впрямь было смутное, тревожное, взбаламученное. Впрочем, для начала нужно определиться с тем, в какие годы Тихон ушел из Москвы на отшельничество.

Поскольку, по преданию, умер он в глубокой старости, то в 1492 году ему могло быть как минимум семьдесят, а скорее восемьдесят и более лет. Молодые годы он провел послушничая, а затем набираясь монашеского опыта в Чудовской обители. Вероятнее всего, Тихон отправился в калужские края в 1430-е – первой половине 1440-х годов. Это эпоха большой «замятни» в Московском княжестве – долголетней гражданской войны внутри московского княжеского дома.

Княжеский стол оспаривали друг у друга Василий II и его ближайшая родня: сперва дядя Юрий Звенигородский, затем сыновья Юрия Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Как с горестью писал летописец-современник, «князи руския воюются и секутся о княжении великом на Руской земли». Обе стороны действовали порой с великим ожесточением, не брезгуя кроваво-изощренными методами. Так, в плену был сперва ослеплен Василий Косой, а затем его брат отомстил схваченному Василию II, точно так же лишив того глаз. Московский престол доставался то одному, то другому двоюродному брату, как переходящее знамя.