Текст книги "Застенок"

13. Живой труп

Бубликов наслаждался произведенным эффектом. Романа его эксцентричные речи, будто позаимствованные из дешевого фильма ужасов, прибили к стулу, окатили ледяной волной, сжали в комок и раскрасили пунцовым румянцем.

– Иначе вы бы здесь сейчас не сидели, – ласково сказал Сергей Владиленович, снимая телефонную трубку. – Лапушка Регина, зови Казимира.

Роман безвольно ссутулился, поникнув, как растаявшее мороженое.

– Я не думал, что это так заметно, – произнес он наконец ломающимся голосом с фальцетными выплесками.

– А! Так, значит, вы не забыли об этом. Но я был уверен в обратном, – с легкой досадой сказал Бубликов.

– О чем – этом? – кисло спросил Роман.

– Об этом маленьком, но важном факте вашей биографии, из времен светозарного детства, – хозяин кабинета испытующе буравил Романа всезнающим взглядом. – Да нет же, – продолжил он, очевидно, придя к какому-то выводу, – вы морочите мне голову. Не можете вы помнить. Это воспоминание загнано у вас в дальний закоулок подсознания. Но я собираюсь сейчас вытащить его наружу.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – в грустном голосе Романа отчетливо слышалось безразличие и к намерениям собеседника, и ко всему окружающему. – Я только притворяюсь живым, но я, наверное, всего лишь свой собственный литературный персонаж. Или даже не собственный, и сагу обо мне пишет Некто в сером. Знаете, как это называется? Труп, который сам себя выворачивает наизнанку. И эту изнанку все зовут искусством.

– Ваша изнанка дает вам большие преимущества. Вы с ней далеко пойдете, если все будете делать правильно. Станете не только мастером, но и гроссмейстером. А, вот и Казимир. Наш старый, добрый Казимир, который делает чудеса и превращает изнанку в источник благодати и своих доходов.

– Ты преувеличиваешь, Сережа. Какие доходы у старого, доброго Казимира, на котором все кому не лень воду возят почти задаром?

Роман увидел пухлого человечка невысокого роста, с проплешинами в вихрастой седине, в громоздких очках с толстыми линзами и лукавым выражением лица. Ладно скроенный костюм охристой расцветки придавал толстяку пародийно-импозантный вид, а волны распространяемого им запаха дорогого одеколона способны были навсегда лишить обоняния всех окрестных псов.

– Скромняга! – сказал Бубликов Роману, кивнув на пахучего Казимира.

– А это и есть наш юный друг? – спросил толстяк, подходя ближе к понурому, как мокрый щенок, Роману. – Очень хорошо.

Он сделал резкое движение рукой, щелкнув пальцами сначала у одного виска пациента, потом у второго. Роман, дернувшись, ошарашенно проследил за щелчками.

– Просто великолепно. А сейчас, молодой человек, вы полностью расслабитесь и будете слушать только меня, внимательно слушать мой голос. Все, что я скажу, вы будете выполнять в точности. Вы поняли? Отвечайте.

– Я понял вас, – произнес Роман, плывя по волнам парализующего одеколонного дурмана.

Он слышал слова Казимира сквозь ватный туман, но они проникали в сознание очень глубоко – так глубоко, что, растворяясь в нем, становились неотделимой частью его существа. Это были уже его собственные слова – он говорил сам с собой, подчиняясь древним мотивам и побуждениям, доставшимся ему в наследство от первобытных предков, гонявших когда-то с дрекольем мамонтов… Эти веления настойчиво тянули его куда-то очень далеко, за пределы дня нынешнего и всего существующего во времени и в пространстве, за грани сознания. Роман растворялся в теле пустоты.

Он видел качающийся перед глазами зеленый шарик и говорил себе, что этот шарик – он сам, и когда маятник остановится, он умрет. Но смерть не страшна, потому что она неотличима от жизни и даже лучше ее. Смерть – неограниченная свобода желаний и их удовлетворения. Умерев, он станет хозяином жизни, и невозможное сделается возможным. Смерть похожа на сказочный сон, и сон похож на смерть. Он умирает, засыпает, видит сон о своей собственной смерти, как, когда и где это случилось, по порядку и в подробностях. Смерть хочет узнать саму себя, свои корни, свое прошлое. Смерти нужно освобождение…

Где-то невдалеке плескались ленивые волны, играя в догонялки с пляжным песком. Пионерский лагерь на берегу моря два часа назад погрузился в пуховую перину южной ночи. Звезды взирали на земную колыбель сладких снов, кокетливо посверкивая. Хозяином небесного гарема грузно восседал на невидимом троне палевый месяц, похожий на рогалик.

– Дальше, дальше. Это все литература. Сейчас она ни к чему.

В песке вырыта глубокая, продолговатая яма. Возле нее стоит предмет, распространяющий мерзкий запах. Это старый, полусгнивший гроб, выкопанный из могилы на заброшенном кладбище в паре километров от лагеря. Роман участвовал в его извлечении из земли вместе с другими ребятами из отряда.

Ему одиннадцать лет, он в первый раз в жизни оказался в лагере. Здесь играли в необычные игры, леденящие кровь восторгом и ужасом. Роман сразу же согласился с предложенными условиями, выбрав то, что ценилось выше и что, по правилам игры, избавляло от всех дальнейших превратностей судьбы.

Когда вытряхивали из вскрытого гроба полуистлевшего покойника – скелет, местами покрытый гнилой, червивой плотью и ветхими клочьями одежды, – кое-кого стошнило. Роман, загипнотизированный оскалом голого черепа, застыл, не сводя с мертвеца глаз, и очнулся только когда его растрясли товарищи. Всемером они дотащили гроб до заранее устроенного тайника. Главный атрибут ритуала предназначался для многократного использования и нуждался в укрытии.

Этой ночью лечь в него должен был Роман. До этого ему не позволялось присутствовать на церемонии, и он не знал, как это происходит…

Он стоит один, чуть поодаль от сгрудившихся вокруг ямы фигур. Участники ритуала всегда одевались в темные одежды – брюки и рубашки или майки с длинными рукавами, а лица прятали под черными бумажными масками. Всего человек десять-двенадцать. Ущербная луна слабо освещает мрачное сборище, и Роману кажется, что это темнокожие каннибалы, а он – их пленник, которого сейчас зажарят на маленьком костерке в нескольких метрах от страшной ямы. Или он попал в чертячье логово, и бесы собрались на совещание, чтобы вершить его судьбу. Но его никто не держит, он волен уйти в любую минуту. И тогда надо будет платить за страх. Чем – он не знает. Поэтому ждет.

Вдруг плотная группка распадается, выстраиваясь в кольцо, тесно обвившее яму. Темные фигуры, озаряемые равнодушным месяцем и крохотным факелом костра, начинают двигаться, храня жуткое безмолвие. Они кружат возле ямы, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Их руки, ноги и головы дергаются, как у сошедших с ума марионеток, не слушающих веревочную волю их хозяина. Дикая пляска и завораживает, тянет включиться в нее, забыть обо всем на свете, и отталкивает, вселяя страх. Роман ждет.

Скоро на берегу появляется еще один персонаж. Он приближается со стороны лагеря. Светлое, расплывчатое пятно медленно обретает очертания человеческой фигуры, идущей к яме и скачущим вокруг нее чертенятам. Этот персонаж выше их всех. На нем белый балахон ниже колен. Голые ноги обуты в кеды. Из-за капюшона, низко надвинутого на лоб, Роман не может разглядеть лица, но видит длинную черную плеть, выползающую из тьмы на том месте, где полагается быть лицу. Фигура останавливается в трех метрах от Романа, завладевает его вниманием, и на мгновение перед ним вспыхивает ее багрово озаренный лик. Роман едва не вскрикнул, увидев ощерившиеся челюсти скелета, которого они лишили приюта, позаимствовав его гроб. Только когда оскал вновь ушел во тьму, он понял, что это всего лишь маска, подсвеченная снизу красным фонарем. Плеть же оказалась толстой женской косой, перевязанной лентой. Это была сама Смерть, пришедшая принять его в свои объятья.

Кружение у ямы прекратилось. Настал черед Смерти выкидывать коленца, скача возле разверстого гроба. Ее танец был похож на колдовскую пляску пьяного шамана – не хватало только бубна в руках, задающего ритм движениям. Смерть выплясывала под звуки приморской летней ночи – неспешный говор волн, трактирную музыку цикад, шелестящее пение безголосого бриза. Роман пожирал глазами ее содрогания, змеиные прыжки косы, бултыхания просторного савана. В нем росло незнакомое доселе чувство, смешанное из взаимопротиворечащих компонентов.

– Что ты чувствовал, когда смотрел на пляску Смерти?

– Страх.

– Еще!

– Омерзение.

– Дальше!

– Тоску.

– Дальше, дальше! Что она пробуждала в тебе?

Роман облизнул пересохшие губы. Крупные капли пота катились с висков и лба. Под закрытыми веками тревожно бегали глаза. Над ним коршуном нависал седовласый колобок-мучитель.

– Ненависть! – выдохнул Роман.

– Умница. Еще. Что еще?

– И… еще… желание.

– Какое желание?

– Желание… я хотел…

– Что ты хотел?

– Убить ее! – закричал Роман.

– Спокойно. Спокойно. Все хорошо. Ты хотел убить Смерть?

– Да, да! Я хотел убить Смерть! Я хотел вырвать ее косу, разодрать ее в клочья, растоптать, уничтожить… я…

– Почему ты этого не сделал? Почему?

– Почему… потому что… я… она… я… хотел ее! Я любил ее! Я хотел, чтобы она была моей, чтобы она взяла меня к себе. Она отравила меня…

– Великолепно. Превосходно. Что ты сделал?

– Я… не смог… Она поманила меня к себе пальцем… А я… я убежал. Испугался… ее… любви.

– Но она все равно от тебя не ушла?

– Да. Она со мной. Всегда. До конца, – глухо ответил Роман. – Слышишь эти крики, полные тоски и боли смятой? Это чайка кружит над волной символом мечты распятой.

– Что это?

– Мои стихи. После этого я начал писать стихи. Эти я сочинил, когда уезжал из лагеря.

– Что было потом, после той ночи?

– Потом… Утром на кровати я нашел лист бумаги. «Приговаривается к пожизненной смерти…»

– Почему тебя прокляли, а не сделали рабом?

– Потому что я проклял их, когда убегал. Я крикнул им. Я проклял Смерть за ее любовь. И они наказали меня ею за это.

– Что было дальше?

– Через неделю мать забрала меня оттуда. А несколько лет спустя мне стали снится кошмары.

– Чудесно. Как раз то, что нужно. Содержание снов?

– Любовь и смерть…

Романа вновь отправили блуждать по стране его ночных мучений, тайных фобий и невыносимых желаний. Тот, кто вошел в него и притворялся им самим, исследуя затаенные островки подсознания и легко взламывая запечатанные ларцы памяти, хотел знать все. Плотоядный и кровожадный, он терзал свою жертву, снова и снова возвращая ее к жизни, чтобы тут же опять отправить в долину смерти. Прометеев орел, каждодневно выгрызавший печень бога, был по сравнению с этим палачом сущим птенцом, только что вылупившимся из головы неискушенного древнего грека, несведущего в вопросах современных психотехнологий.

Он отпустил Романа только когда узнал все, что им было нужно. Когда они нашли то, что искали.

– Конгениально. Теперь можете расслабиться. Я досчитаю до трех и со словом «три» вы проснетесь. Вы забудете все, что сейчас с вами было, и будете помнить только о вашей смерти, о том, что вы в ее власти. Вы будете помнить обо всем, что случилось с вами в детском лагере. Вам понятно?

– Да.

– Я начинаю отсчет. Один… два… три…

Со счетом «три» щелкнул замок двери, Роман открыл глаза.

Он все еще сидел в кабинете Бубликова и вместе с ним слушал музыку. Он не видел источника заполнявших комнату надрывно плачущих звуков, но это было несущественно. Музыка казалась знакомой. Он только не мог понять, как самая обычная то ли скрипка, то ли виолончель сумела пробудить в нем это кошмарное воспоминание детства – о лагерном приключении, которое он забыл давным-давно, похоронив его в прошлом. Оно исчезло, как дым, но теперь воскресло из пепла, как несгораемая птица Феникс.

– Что это за музыка?

– Полонез Огинского, – ответил Сергей Владиленович. На его лице было нарисовано наслаждение потоком печальных звуков. – «Прощание с родиной». Бесподобная вещь

Не успел он договорить, как музыка оборвалась. Хозяин кабинета, расслабившись в кресле, не шелохнулся, наблюдая за гостем.

– Теперь вам все ясно? – спросил Бубликов, акцентируя каждое слово вопроса.

Роман прекрасно его понял.

– Да, – ответил он, помрачнев. – Я мертв, но не похоронен. Смерть продолжается. Я не живу, я только зритель в зрительном зале.

– Вы не только зритель. Вы и режиссер, не забывайте об этом. Вашу историю скифов мы напечатаем в следующем выпуске. А сейчас, – он открыл ящик стола и вынул пачку ассигнаций, – получите гонорар.

Он отделил от пачки три зеленые бумажки и протянул Роману.

– Не густо, но на первый раз достаточно. Согласны?

– Да… э… вполне, – промямлил озолоченный тремястами долларов автор, разинув от изумления рот. В «Затейнике» жили намного скромнее. – Я могу идти?

– Конечно. С нетерпением буду ждать следующих материалов. До скорой встречи, – Бубликов через стол энергично потряс Роману руку.

– До свиданья, – ответствовал тот и, хрустя в кармане гонораром, потянулся к двери.

Он не заметил выросшего вдруг на пути разлапистого стула на колесиках. Коварный предмет офисной мебели отомстил за невнимание к своей особе, подставив ножку. Роман впечатался в закрытую дверь, растерянно оглянулся, потер ушибленное плечо и бормотнул:

– Простите.

Стул снисходительно принял извинения. Бубликов отреагировал на шум поднятием бровей.

Роман быстро покинул помещение, приготовившись пулей проскочить владения беспокойной Регины. Но маневр не понадобился – секретарша блистательно отсутствовала. На ее месте, за столом, вольготно развалилось явление не менее загадочное, хотя и не шедшее ни в какое сравнение с великолепной натурой Регины. На Романа, презрительно сощурившись, смотрел вождь краснокожих Хромой Хмырь. Ушибленный дверью бледнолицый ответил ему затаенно-недоверчивым взглядом и робкой вежливостью:

– Здрассьте.

Тот не обратил на учтивость никакого внимания и, задрав узкие глаза к потолку, что-то засвистел. «Немой, наверное», – решил Роман. Но симпатий к Хмырю он по-прежнему не испытывал. Хмырь производил острое впечатление немытости, душевной испорченности и вызывал смутные подозрения и нехорошие предчувствия.

Роману очень не хотелось думать, что этот смурной тип окажется в конце концов тем чеховским ружьем, которому полагается палить почем зря. Но именно такие мысли вселял в него Хмырь. А против лома жанровых законов у Романа не было никакой защиты.

14. Царство мертвых

 
А волны бились о берег песчаный:
Неволи хлебнув, убегали, кляня.
Свидетелем в небе плыл месяц багряный:
Окрасила тенью могила меня.
 

Роман Полоскин, он же Полонский осваивал дорогу мертвых. С творческим остервенением он принялся стругать один за другим тексты, дышавшие такой свободой, что порой сам автор нечаянно пугался соловей-разбойничьего разгула собственной мысли, и ум помрачался разверстыми пред ним необозримостями.

Ставки его росли и в «Дирижабле», и в «Затейнике». Дело дошло до того, что шеф, Андрей Митрофанович, за все время руководства журналом не ознакомившийся ни с одной его строчкой, сподобился прочесть несколько рассказов. После чего, весело и удивленно похмыкав, велел бухгалтерии учредить для Полоскина спецставки гонораров. «Дирижабль», также выходивший два раза в месяц, регулярно поставлял на рынок продукцию с литературного конвейера марки «А. Шлагбаум».

Проветривание читательских чердаков Роман начал с темы, которая обрисовалась как закономерный результат его путешествия по дороге мертвых. Дорога сия вела к вратам царства мертвых, а установить местонахождение последнего было проще простого, если, конечно, Гомер, расположивший Аид в земле киммерийцев, не врал. Роман поверил ему на слово. И не выходя из дома, сделал важное археологическое открытие.

На дне Черного моря, в Керченском проливе с помощью заезжего аквалангиста-любителя он обнаружил пещеру, не затопленную водой. Эти шельфовые воздушные пробки образуются в результате резкого наступления воды на сушу и часто служат хорошо укрытыми тайниками тем, кто о них знает. Пещера оказалась очень большой, ее единственный тоннель вел далеко вглубь морского дна. Аквалангист, пройдя около километра, собрался было возвращаться обратно, как вдруг фонарь высветил странный предмет, явное произведение рук человеческих. Предмет возвышался на берегу широкого подземного потока. Мощности фонаря не хватило, чтобы разглядеть противоположный берег. Река преграждала дальнейший путь, и аквалангист занялся осмотром загадочного предмета. Изумлению его не было предела…

Местное археологическое общество, поставленное в известность о редкой находке, истекало слюной в преддверии сенсации. На дно моря была отправлена экспедиция. В описи пещеры значились: старинная ладья с одним веслом и носовой фигурой, изображающей бога Плутона, а также два скелета. Плавсредство было сделано из странного, неизвестного науке, легкого и негниющего материала, возраст ладьи определили самое малое в пять тысяч лет. Человеческий скелет, найденный в ладье, принадлежал пожилому мужчине, второй лежал в двухстах метрах от ладьи, тоже на берегу подземной реки. Этот второй чрезвычайно заинтересовал ученых. Скелет был трехголов, размером с крупного волка, и наводил на мысли о Змее Горыныче русских сказок. Но окончательный вердикт был однозначен: трехголовая псина, вероятно, мутант.

Наиболее светлые ученые головы сделали единственно возможный вывод: пещера, находящаяся на широте Феодосии-Анапы, примерно посередине между этими городами, когда-то была входом в подземное царство мертвых, древнегреческий Аид. Скелет в ладье – перевозчик душ умерших Харон, трехголовый урод – злобный Цербер, охранявший выход из страны теней, подземная река – знаменитый Стикс. Но самой страны мертвых обнаружить не удалось – она была погребена под скалами в результате катастрофы, случившейся, по разным оценкам, в период от VI до II тысячелетия до н. э. Об этой катастрофе, вызванной крупным землетрясением, Роман проведал случайно, листая познавательную брошюру. Применив небольшие мыслительные усилия, он полностью преобразил характер и содержание этого тектонического бедствия. А заодно выяснил подлинное происхождение многострадального в отечественной истории полуострова Крым.

Дело в том, что Крым несколько тысяч лет назад был преддверием царства мертвых и находился немного не там, где обретается ныне. Роман внимательно изучил карту и обнаружил удивительное сходство очертаний Азовского моря и Крыма. Точнее, их восточных половин. Сомнений быть не могло – Крым когда-то занимал территорию нынешнего Азовского моря, Таганрогский залив образовался на том месте, где когда-то был сегодняшний Керченский полуостров! Дон тех времен впадал не в Азовское, а в Черное море, неся свои воды по древнекрымским землям. И возле найденной пещеры сливался в один поток с Кубанью. Реконструкция эта, произведенная на основе наследия Гомера со товарищи (за исключением ее «крымской» части), давным-давно была известна ученому миру. Но Романа интересовала не столько сама реконструкция, сколько практические результаты, которые можно было из нее соорудить.

 
Реки увидишь в Аиде Пирфлегетон с Ахеронтом,
Там и Коцит протекает, рукав подземного Стикса,
Там и скала, где шумно стекаются оба потока…
 

Старик Гомер, не единожды грешивший беллетристичностью и преувеличениями, в этом вопросе оказался точен. Дон-Ахеронт и Кубань-Пирфлегетон вели в царство теней. Скала с пещерой-вратами уже исследуется археологами и спелеологами. Когда все работы завершатся и ученые признают, что больше ничего из пещеры выжать невозможно, под водой будет устроен музей «Аид – царство мертвых». Скелеты и ладью уже решено оставить на месте, в качестве экспонатов будущего музея. От обоих берегов Керченского пролива к зоне погружения будут курсировать катера, а спускать желающих к пещере планируется в подводных камерах-батискафах.

Утонула же древняя страна теней из-за того, что несколько тысяч лет назад разверзлись врата Аида. То ли тени взбунтовались, то ли боги и титаны, свергнутые когда-то Зевсом и заточенные в Тартар – нижнее отделение Аида, – слишком разбуянились и принялись сокрушать стены темницы. И досокрушались до того, что темница стала им могилой. А может, иная причина была – Роман не стал сильно вдаваться в подробности. Дела богов – это их дела, и людям не пристало засовывать в них нос.

В результате из разверстых врат, то есть разлома земной коры хлынули чудовищные потоки воды. Черное море в ту эпоху было гораздо меньше нынешнего и не соединялось со Средиземным. В результате же потопа уровень воды увеличился сразу на сто метров. Затопленными оказались гигантские площади Черноморского побережья. На севере береговая линия отодвинулась на двести километров. Под воду ушла не только пещера Аида, но и весь Палеокрым с его руслом Дона-Ахеронта и зелеными асфоделевыми лугами, на которых блуждали тени умерших, получившие за хорошее поведение поблажки и кратковременные увольнительные.

Но это был еще не конец. Подземные толчки (агония титанов) продолжали сотрясать со страшной силой земную кору. В результате крупных тектонических сдвигов часть суши, ушедшей под воду, отделилась от основного массива. Палеокрым отправился в свободное плавание по разлившемуся Черному морю. Грандиозный катаклизм, по масштабу легко сравнимый с гибелью Атлантиды, только с обратным знаком! Образовавшаяся котловина, втянув в себя окрестные северо-восточные черноморские воды, уже вылившиеся из преисподней и продолжавшие хлестать, придала прибрежной полосе примерные очертания оторванного Крыма.

А тот, гонимый волею судьбы, волнами и ветрами, поплыл по морю-окияну. Долго ли, коротко ли скитался он, о том история умалчивает. Но результаты вольного плавания были несомненны: блуждающий остров, таинственный, непостижимый, возникший из пучин морских, спасенный гневом преисподней, сделался в глазах непросвещенных древних людей священной землей. Нога человека безнаказанно не могла ступить на него. На остров молились, едва он подплывал к берегу, воскуряли фимиам богам, курирующим этот священный клок земли, приносили жертвы в виду божественного морского скитальца, выпрашивали у него помощи и благоденствия.

Но рано или поздно блуждающей карьере священного острова пришел конец. И виноваты в том были старые знакомые – все те же славные скифы, обитатели Северного Причерноморья. Они нарушили табу, и кара не обрушилась на их отчаянные головы. На тысячах лодок они окружили остров и погнали его, толкая веслами, вперед, к своим берегам. Они посадили его на мель, а оставшуюся узкую перемычку заполнили валунами и землей. Скольких усилий и времени потребовала эта неслыханная операция, Роман и предположить не мог. Но результат налицо – скифы приручили священную землю, сделали ее своей собственностью, и остров Крым стал полуостровом.

Однако, если быть точным, островом завладели не скифы, а их предки – праскифы, поскольку дело происходило не ранее XVI века до н. э. И здесь Роману посчастливилось сделать еще одно сенсационное историческое открытие. Праскифы в древнем мире были известны под именем атлантов. Уподобление Крымского катаклизма катастрофе, случившейся с Атлантидой, далеко не случайно. Ведь Крым и был той самой легендарной, загадочной, прекрасной, манящей, золотой, трагической Атлантидой, занимающей умы человечества вот уже двадцать пять столетий. Поглощенной морем, но не погибшей. Известная всем с детства легенда об Атлантиде, как и всякая легенда красива, однако содержит лишь малую толику правды. Истина урезана, преображена, дополнена сказочными подробностями, в соответствии с мифическими представлениями древних.

Все пришлось переворачивать с головы на ноги, возвращая факты в исходное, нелегендарное положение. Крым-Атлантида был не затонувшим, а напротив, всплывшим островом. Предварительное затопление в расчет не принимается, поскольку до того Крым не был ни островом, ни даже полуостровом. Высокая цивилизация не гибла вместе с ним – атланты поселились на острове после его столетних блужданий по морю, поимки и прикрепления к большой земле. Уже одно это дерзкое святотатственное деяние свидетельствует о том, что скифы-атланты стояли на более высоком уровне развития, чем все их соседи и даже отдаленные народы. Атланты являлись превосходными моряками, умели приручать стихии и целые земли, владели божественными секретами и были на «ты» с богами, коли сумели отнять у них священный остров и не поплатиться за то. Наконец, атланты создали первое в тех широтах могущественное государство – потому что только государству, а не диким племенам по плечу такая работа.

А ведь ни до, ни после этого деяния о стране атлантов никому ничего не было известно. Она не упоминается ни в одной исторической хронике, ни в одном документе. О чем это говорит? Только о том, что цивилизация атлантов пребывала на столь высоком, недостижимом уровне культурного развития, что элементарно выпадала из восприятия первобытных соседей. Атланты ни с кем не воевали, не торговали, не завязывали дипломатические отношения. Они были самодостаточны и высокомерно посматривали на остальной мир. Можно предположить также, что они намеренно не обнаруживали пред дикарями своей страны, дабы не вводить их в соблазн. Древняя Атлантида была чем-то вроде Шамбалы позднейших времен – невидимой, скрываемой от чужих глаз страной мудрецов и богов. Она есть и ее нет. Ее сказочная, богатая, привольная жизнь, храмы и дворцы из чистого золота и слоновой кости, многолюдные, счастливые города, обильно плодоносящие земли, благородные и справедливые правители – все это потрясает первобытное воображение, выходит за рамки разумения и пополняет ряды мифов, легенд, сказок, словом, делается достоянием фольклора.

Приручение волшебного острова было единственным деянием атлантов, о котором достоверно знал мир. После этого они вновь укрылись в исторической тени. И тогда родилась легенда о гибели Атлантиды. Как известно, Платон, первый заговоривший об Атлантиде, получил сведения о ней из десятых рук, по цепочке, начальным звеном которой были египетские жрецы. Остается неизвестным, как узнали об Атлантиде жрецы Египта, но не следует забывать, что скифы, прямые потомки атлантов, воевали в Малой Азии, союзничали с Ассирией и доходили почти до Египта. Где-нибудь да разоткровенничались о своих великих предках, подкинули зевакам старинную легенду и жареные факты, приврали ради красоты и трагического пафоса. А жрецы добавили в сказание об атлантах свое, египетское понимание проблемы, отправив Атлантиду за пределы известного им мира, подальше на запад, за Геркулесовы столпы. Запад в египетской мифологии – страна мертвых, самое подходящее место для погибшей цивилизации…

Закончив реконструкцию альтернативной истории Крыма, Роман, усталый, но довольный потянулся, хрустнул костями и потер покрасневшие глаза. Затем вернулся к началу файла и отпечатал название статьи: «Гибель богов и теней». Удовлетворенно полюбовался на гордый заголовок. Нормально. Капкан будет работать – ни один обыватель в здравом уме и трезвой памяти не пропустит материал с таким названием. «Гибель» – слово-гипнотизер, тянет, как магнит. Уж чего современной публике не хватает, так это не какой-то там эфемерной свободы, а вполне конкретной, воображаемой гибели. И чем больше масштабы оной, тем выше планка коммерческого успеха проекта.

Перечитывая творение, автор скромно гордился собой и упивался властью над миром. Мир менял очертания, перекраивался, переодевался и оснащал собственную физиономию новыми, блистательными подробностями, послушный прихотям его фантазии. Может, это и есть настоящая свобода?