Текст книги "Исповедь Стража"

– Я боюсь смерти. Даже если мне тысячу раз будут говорить, что там – не конец, я все равно буду бояться переступить через этот порог. Нет, я не поклоняюсь смерти. Мне много приходилось странствовать, и я бывал в племенах, где смерть обожествляли и приносили ей жертвы, только бы она не трогала их. Но никто к ней не стремится добровольно. Мы все же созданы для жизни. А смерть как дар… Знаете ли, дар может быть настолько огромен и непостижим, что пугает. Так и здесь. Для нас смерть – это дверь из этого бытия в иное, возможность перейти этот порог. Но не каждый на это способен. Жизнь в Арте – это как бы колыбель для фэа, души, которая потом уходит в самостоятельный путь, в конце которого сама становится творцом. Но если фэа слишком слаба или слишком низко пала, то вряд ли она сумеет существовать за Гранью самостоятельно. Она либо исчезнет бесследно, что означает окончательную смерть, либо будет поглощена.

– Кем?

– Пустотой, – слегка вздрогнув, произнес он.

Я не хотел разговаривать дальше. Но что-то прозвучало в его словах, я не могу определить, что именно, от чего мне стало его жаль. Как будто за дверью притаилась неведомая опасность, и услать его сейчас означало бы погубить его. Я налил нам вина, густого и крепкого, чтобы прогнать холод и страхи из сердца.

– Вы сами понимаете, – сказал я, когда согрелся. – Все это слишком противоречит всему, что я знаю с детства. Я не могу не верить нашим книгам, нашим хроникам, всей нашей истории. И пока, честно говоря, я не вижу веских оснований верить вам. Если бы все было именно так, как говорите вы, то хотя бы отголосок этого остался бы в наших хрониках и преданиях.

– А вы не знаете, как вымарывают из хроник нежелательное? – усмехнулся он.

– Положим, так. Но по моему опыту я могу вам сказать, что до конца это никому никогда не удается. Хоть какие-то прорехи да останутся. Ведь существует множество легенд и преданий, которые не совпадают с, так скажем, каноном. Но нигде – поймите, нигде нет и намека на то, что все было именно так, как считаете вы.

– Конечно. Хроники пишут победители. И некому сказать, как все было на самом деле, когда побежденных просто не осталось.

– Но ваша Книга – это тоже не хроника. Это что-то другое. Словно записано с чьих-то слов, обычный рассказ, со всеми его чувствами. Странное изложение. Проповедь, что ли… Или как в дневнике, когда не скрываешь чувств.

– Это и есть запись со слов.

– Но тот, кто это рассказывал, насколько я понимаю, должен был прожить очень долго? Не так ли? Или это сам Мелькор?

– Нет, – покачал он головой. – Что-то писалось с его слов, что-то со слов Ортхэннэра. Мелькор не слишком любил рассказывать… сами поймете о чем. Это больно.

– Ортхэннэр? – Я чуть не поперхнулся. Пролил вино на стол, ругнулся, вытер рукавом. – Хозяин Лжи? И вы… этому… верите?

– А почему нет?

– Да потому. Хорошо, Мелькор вам все поведал. И Саурон. А вы все верно поняли? Вы же даже эльфов, как говорите, до конца не понимаете. Куда уж вам понять Валу и майя! И где уверенность в том, что они не обманывали вас?

Наверное, я говорил слишком резко. Разговор и так все время ходил по кругу, мы оба устали, оба уже были злы, а тут я еще и затронул святое для него. Грубо затронул.

Он впервые разозлился. На скулах загорелись красные пятна, глаза сузились, ноздри раздувались.

– Это моя вера, подтвержденная веками, – тихо, хрипло произнес он.

– А это моя вера, подтвержденная веками, – ответил я. Я тоже был зол. – И вы не убедили меня. Спокойно, спокойно. Вы верите в свое, я в свое. И если вы хотите доказать свою правоту – найдите то, что заставило бы меня усомниться.

– Хорошо, – слегка охолонул он. – Вот. Вот здесь. Вы прочтете историю Эллери Ахэ. И вы увидите – Он дал им свободу.

– Может быть. Но эльфы и без его помощи обрели свободу. Или обретут. Если вы, конечно, считаете истинной историю Берена и Лютиэн. Когда любовь к Берену дала ей возможность изменить сам путь эльфов – выйти за круги Арды. И смею сказать, Мелькор не больно-то им помогал.

– У меня другое мнение.

– Я уже понял. У вас на все другое мнение. Вас так учили. Хорошо. Во всяком учении должна быть хотя бы крупице правды. Хотя я и знаю, что ложь может быть ужасающе достоверной – или когда она слишком правдоподобна, или когда лжет одаренный человек, или когда ложь так огромна, что просто невозможно вообразить, чтобы все это было ложью. Но сейчас я не об этом. Согласен – могли быть несчастные эльфы, которые поверили Мелькору. Не сомневаюсь, конец их был ужасен. Не сомневаюсь, что в вашем учении это тоже будет истолковано во славу Мелькора. Кстати, вам не напоминает это кое-что? Вас раздражают слова, что все в конечном счете обернется во славу Илуватара, а сами вы точно так же все толкуете во славу Мелькора?

Я не могу сказать, что за выражение было у него на лице. Обида, гнев, растерянность, – я понял, что должен сдержать себя и извиниться. Мы слишком в разном положении. Он узник – я допросчик.

– Прикажите увести меня, – хрипло и отрывисто проговорил он. – Я не желаю с вами больше разговаривать.

– Прошу простить меня, – вздохнул я. – Я не вправе вас заставлять. Простите, я не сдержался. Но вы, думаю, меня понимаете. Наверное, вы чувствуете то же, что и я. Тут затронуто святое. Простите.

Он помолчал и коротко кивнул. Похоже, то, что разговор на сегодня кончен, обрадовало его. Наверное, потому же, что и меня. Мы не видели общих точек, на которые можно было бы опереться. Мы словно бились о стену и бесились от отчаяния и бессилия. Так что он был рад передышке.

ГЛАВА 3

Месяц нарвайн, день 8-й

Изучаю ах'энн. Борондир сейчас для меня что-то вроде живого словаря. Но я быстро схватываю, да и язык в основе идет от того же корня, что и квэнья.

Поначалу мне просто было любопытно читать Книгу. Теперь я начинаю задумываться. И не нравятся мне мысли, которые начинают меня временами посещать.

Помоги мне, Единый, разобраться в сомнениях моих. Я не верю в правоту веры Борондира. Но я не могу не признать, что многое в его Книге и в его речах имеет смысл. Особенно если я поменяю местами Мелькора и Эру. А ведь правда – кто знает, как на самом деле было в самом начале? Я привык думать так, он – иначе. И никто не может сейчас ничего подтвердить или опровергнуть.

И еще – ах'энн. Этот язык, будь он проклят. Эллери Ахэ. Неужели все же это было? Но почему не осталось ни намека? Ни отзвука, ни отблеска? Или, может, на самом деле все было именно так, как написано в его Книге? Или вообще все было не так, как думаем мы оба?

И чего мне надо? Может, просто махнуть на него рукой – пусть хоть в рудники отправляют, а Книгу сохранить у себя как любопытный курьез? Постой, что это ты – в рудники? Я до сих пор не знаю, за что его, собственно, схватили. Может, его вообще держат здесь ни за что. Вряд ли, конечно. А может, ему так и так – в рудники?

Что-то мне этого не хочется.

Ночные мысли во время бессонницы – страшная штука. Я задумался о Пустоте – вот она, пожалуйста, пришла и ухмыляется. Нет уж, я тебя сильнее, я – живой. И пока я есть в тебе, живой или мертвый, – тебя нет. Ибо ты – не пуста. То-то. Я умный. Я в Аннуминасе учился.

На другой день я решил устроить себе отдых. Я ночевал дома. В уютной постели. Провалялся до полудня, ответил на кучу писем, после обеда снова спал, затем велел слуге оседлать коня и поехал прогуляться вдоль Андуина. Там, за рекой, стоит Белый Замок моего дальнего родственника Берегонда, Наместника Обоих Королевств, князя Итилиэнского. Мне ужасно захотелось уехать туда, снова ничего не делать, проводя время в беседах с родичем, – а он человек, каких мало сыщешь на свете. Начитанный, умный, веселый и невероятно добрый. Иногда эта доброта даже делает его каким-то беззащитным… Ладно. Все равно мне туда сейчас не попасть. У меня есть мое Дело. Да, дело… Дело, которое пытается расшатать мою веру. Помню, как-то я ненароком спросил у господина Линхира:

– Верите ли вы в Единого и Валар?

Он усмехнулся своей обманчивой улыбкой доброго старого дядюшки и ответил:

– Я верю в Королевство и ему служу, а остальное – дело мое и Единого, и когда мой черед придет, только перед ним я и буду отвечать.

Вот так.

Несколько дней я разбирался с Книгой без Борондира. Вернее, пытался разобраться. Мне во многом помогало его переложение, то, что было в списке, который он так и не закончил. Чтение продвигалось нескоро, но труды того стоили. Я решил читать все по порядку – то есть не сразу браться за Эллери Ахэ, а еще поразбираться в сказаниях о Творении.

Эта страница была обычным пергаментом.

…Кто-то написал наверху страницы одно слово -

ТХАСС – СТРАХ

В ту пору они не были врагами – не было и самого слова «враг». Мир был юн, и не было радости большей для юных богов, чем создавать новое.

…Ауле стоял и смотрел в огонь; перед глазами вставали еще неясные образы нового замысла. Черный Вала неслышно подошел и встал рядом.

– Пламя танцует…

– Ты… что-то видишь в нем?

– Да. Смотри – потрескавшаяся лава похожа на чешую, черную и золото-алую, а языки огня – крылья…

– Как ты угадал? – Ауле был обрадован. – Ну да, конечно! Знаешь – я только сейчас понял до конца, я же только что думал как раз об этом! Но разве живое может жить в огне?..

– Попробуй…

Старший из Айнур задумчиво чертил в воздухе какие-то странные фигуры.

– Что это? – заинтересовался Ауле.

– Танец пламени. Тебе тоже показалось, что это похоже на… письмена…

– Что это?

– Знаки, чтобы записывать слова, мысли, образы…

– Зачем?

– Чтобы сохранять знания. Ведь не все из тех, кто еще придет в мир, будут такими же, как Айнур. Им пригодится. Это будет называться – Къат-эр. Или – Къэртар…

Ни Вала, ни майя не сказал бы – «боги». И человек, писавший со слов Валы или майя, тоже так не сказал бы. Тот, кто писал, считал Валар именно богами – то есть теми, кому приносят жертвы и возносят молитвы в нарочито построенных для поклонения храмах… У нас и наших предков все же не так было. Нигде не говорится, чтобы Валар приносились жертвы и возводились храмы… А вот из «Речей Финрода и Андрет» известно, что до встречи с эльфами, в глубокую старину, у людей было такое. И поклонялись в том страшном храме скорее всего Мелькору. Значит ли это, что и позже Мелькору его последователи поклонялись как богу? Живому богу, который здесь – с тобой рядом, и ты приносишь ему жертвы… Не очень могу представить. Но слово – оно иногда куда как много может рассказать…

Все же это красиво…

…Гибкое чешуйчатое ящеричье тело он создал из огня, меди и черненого золота, крылья – из пламени, а большие удлиненные глаза – из обсидиановых капель. Черно-золото-алое существо с его ладони скользнуло в огненную круговерть, и Ауле ахнул и застыл в изумлении: существо танцевало, и в танце огня он узнавал те знаки, что чертил Мелькор. Основой танца была руна Ллах – Пламя Земли, и он подумал, что танцующая-в-огне так и должна зваться – Ллах.

Ауле счастливо улыбался, глядя на новое существо, представляя себе, как будет изумлен и обрадован Мелькор – он удивительно умел радоваться творениям других… Улыбка так и застыла на его лице, обернулась больным оскалом, когда что-то жгучее, похожее на незримый раскаленный обруч, сдавило его голову. Багровые и черные круги заплясали перед глазами, и со стоном он медленно повалился на землю, без голоса шепча – «за что, за что, за что…»

«Этого не было в Замысле».

Больше он уже ничего не слышал.

– Ауле… брат мой! Что с тобой… Очнись… что с тобой?!

Глаза цвета темной меди с крохотными точками зрачков. Неузнающие. Слепые. Мертвые.

Он приподнял Ауле – тело Кузнеца безвольно обвисло на его руках, – сжал его плечи, заглянул в глаза, повторяя, как заклинание: «Очнись…»

Медленно, медленно взгляд Ауле становился осмысленным, но теперь в его глазах появилось новое выражение – страха, всепоглощающего безумного ужаса.

– Что с тобой случилось? Тебе больно?

– Больно… – бессмысленно-размеренно, по слогам. – Значит, это и есть – боль. Я так больше не могу. Не могу.

Он повторял эти слова бесконечно – ровным неживым голосом, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. И Мелькор начал понимать, что произошло.

– Это… из-за твоего замысла? Руки Ауле дрогнули:

– Этого не было в Замысле. Этого не должно быть.

– Брат!..

Мелькор сильно тряхнул его за плечи. Ауле отчаянно замотал головой – и вдруг сбивчиво и горячо зашептал:

– Не могу это видеть, больно… Не хочу убивать… это ведь живое, – я умоляю тебя, сделай что-нибудь, ведь заставят уничтожить – это не должно существовать, а я не хочу, не могу…

– Идем со мной. Увидишь, у меня достанет сил защитить тебя.

– Нет, не поможет, ничего уже не поможет… я не хочу, чтобы – снова, чтобы так стало – с тобой… ты же не знаешь, как это больно… Поверь мне… знаю, ты сильный, ты знаешь и умеешь больше нас всех…

«Ты» – и «мы все». Это было странно и болезненно – Мелькор еще не отделял себя от всех.

– …но он сильнее… я прошу тебя, Мелькор, брат мой, – покорись. – С каждым словом в глазах Ауле все яснее читался – тот, недавний, непереносимый ужас, он говорил все быстрее и быстрее, захлебываясь словами: – Или – уходи, прячься, огради себя – пойми, все, все будут против тебя, все, даже я – да, да, и я тоже, потому что я не выдержу, не сумею – против всех, пусть ты проклянешь, пусть будешь презирать, но мне страшно, я знаю, что это – страх, я знаю, знаю, я понимаю все, но – останусь с ними… уже все равно, нет меня, пойми, нет, это – только оболочка, а в ней – ничего, кроме страха, нет; ты не поймешь, ты не знаешь, что это… А потом, когда-нибудь, – тебе не хватит сил, так спеши творить, ты все равно не умеешь по-другому, потому что тебя все равно настигнет эта кара, ты погибнешь, но все равно – пока можешь…

Он внезапно остановился, с побелевших губ сорвался стон – рухнул навзничь, тело его выгнулось – забилось на земле – затихло.

Орки – эльфы Страха. Не следует ли ждать появления Валар Страха? Что такого свершит в грядущем Ауле, если сейчас, в самом начале Творения, могучий Кователь Мира так жалок, подавлен и ничтожен? Если отбросить, конечно, то, что я не верю в ТАКОГО Ауле.

Это было новое чувство – как волна темного пламени: гнев. Мелькор поднялся, сжимая кулаки, выпрямился во весь рост и, запрокинув голову, крикнул:

– Оставь его! Вот я – я сильнее. Ты сам говорил это, так попробуй, сломи меня!

И услышал слова из ниоткуда, из мертвой ледяной пустоты:

«Ты сказал».

Он ждал удара, боли – ничего не было. Бросив короткий взгляд в небо, опустился на колени рядом с распростертым на земле телом, положил руку на лоб Ауле и замер неподвижно…

– …Иди сюда, маленькая, – тихо и печально, протянув руку сквозь пламя. – Видишь, как с тобой обернулось…

Огненная ящерка скользнула к нему на ладонь, сложила крылья и свернулась клубочком – маленький сгусток остывающей лавы, только темные глаза смотрят грустно и виновато.

– Будешь жить у меня, что ж поделаешь… Только лучше бы и он с нами ушел, как ты думаешь?

Саламандра шевельнулась и моргнула.

– Может, он все же решится…

Да, это человек писал, и не со слов, скажем так, богов. Человек всегда рисует богов похожими на себя.

Но как же эти боги похожи на подростков.

Но не подросток же такое писал!

Или, может, очень впечатлительный человек? Всегда приходит время, когда юное существо осознает себя и говорит – не учите, я сам знаю как. Но ведь Валар если и дети Единого, то все же это не так, как у людей… Или Борондир прав, когда говорит, что Мелькор лучше всех понимал людей? Наверное, именно поэтому его рассказ таков, чтобы именно люди легче понимали. И юным этот рассказ наверняка запал бы в душу…

Эльфы не прокладывали нам легких путей – потому мы познавали все сами. То есть не мы – наши предки. И если бы кто-нибудь так же страстно, с болью, рассказал о трудах и страданиях других Валар… Впрочем, тут есть и о других Валар – но как же все опять оборачивается во славу Мелькора! Неужели, чтобы возвеличить одного, нужно обязательно опорочить других?..

Что же получается – Эру замыслил Творение, сотворил Валар и не дает им творить? Зачем они тогда? Зачем давать свободу воли и разум орудиям? Ведь всегда есть опасность бунта. Непонятно.

Да и не верится.

Следующая повесть была написана на хорошей выделки тонком пергаменте, на синдарине.

ГАУЛ АХ ИВАНЫ – ОБ АУЛЕ И ЙАВАННЕ

– Послушай, разве тебе никогда не хотелось создать что-то свое, совсем новое?

Глаза Йаванны удивленно расширились:

– Зачем? Разве можно создать что-либо прекраснее задуманного Единым? И разве не высшее счастье – вершить Его волю, воплощать Его Замыслы?

– Неужели не любопытно создать крылатого зверя или существо, которое сможет жить и в воде, и на суше?

– Зачем? Ведь это значит – нарушить Замысел Творения.

– Но ведь и мы созданы Илуватаром, а значит, не можем сотворить ничего, противного его воле.

Йаванна заговорила наставительно, словно объясняла что-то непонятливому майя-ученику:

– Звери должны жить на земле, быть четвероногими и покрытыми шерстью. В воздухе живут птицы, в воде – рыбы, покрытые чешуей. Таков был Замысел. Разве может быть иначе?

– Конечно! Идем, я покажу тебе!

«Разве это не красиво?» – спрашивал Мелькор. Йаванна неуверенно кивала, но все больше омрачалось ее чело, и наконец, нахмурившись, она сказала:

– Это не должно существовать. Мы можем лишь исполнять волю Единого; такое же противоречит Его воле. Мы – орудие в руках Его, никто из нас не может постичь всю глубину Его замыслов.

– Видишь, ты и сама говоришь… Быть может, эта часть Видения неведома тебе.

– Нет. Все келвар и олвар должны стать моими творениями. Никому из нас не дано вмешиваться в то, что делают другие. Вот ты: тебе дана власть над огнем и льдом. Ты не должен творить живое. Делая это, ты нарушаешь волю Единого. Одумайся, – мягко сказала Йаванна. – Пойми, то, что ты делаешь, – грех. Откажись. Нет ничего выше воли Единого.

А если его воля как раз и была – нате, творите? Он им дал лишь пример Песнью своей. Дальше уже каждый творил сам.

Не думаю, что Творение есть грех. Другое дело, что Творение всегда опасно. Но ко злу или к добру приведет Творение, это уже зависит от творца. А само Творение – вряд ли греховно. Даже если его и нет в Замысле.

Жаль, что я в свое время не уделял должного внимания философии – мне по душе была больше история да языки…

– Посмотри.

Ауле пожал плечами:

– Камни как камни, ничего особенного…

– Прислушайся. – Мелькор улыбнулся.

После недолгого молчания Ауле удивленно спросил:

– Что это? Песня… или музыка… не пойму. Откуда?

– Это Песнь Камня. Тебе нравится?

Кузнец как-то странно взглянул на Крылатого:

– Такого не было в Замысле Эру.

– Теперь будет. Разве тебе не хочется, чтобы так было? Разве это не красиво?

Что-то непонятное творилось с лицом Ауле. Оно застыло, как маска, но временами по нему пробегала судорога, а голос звучал хрипло, когда он сказал:

– Никто не смеет менять Замысел-Творения!

– Но ты ведь знаешь, что мы сами создавали Музыку…

– Нет! Она рождена мыслью Единого, и против воли Его никто не может изменить ее!

– Видишь, ты же сам говоришь. Ведь Эру хотел, чтобы этот мир стал прекрасным, – разве не дано украсить его по мыслям нашим? И что в этом дурного, если мы…

– Замолчи! – с отчаяньем выкрикнул Ауле. – Неужели ты еще не понял: все должно быть по воле Единого, а не так, как хотим мы!..

Он осекся.

– Что? – потрясение спросил Мелькор. – Что ты сказал?

Ауле в ужасе посмотрел на него.

– Ничего… – Голос его дрожал. Он судорожно вздохнул и добавил отчетливо и резко: – Ничего. Я. Не. Говорил. Тебе показалось.

– Повтори.

– Мне нечего повторять!

– Не бойся. Я понимаю. Я помогу тебе, обещаю.

Мелькор хотел взять Ауле за руку, но тот отшатнулся, заслоняясь, словно от удара:

– Что ты понимаешь?

– Да, у Эру есть еще силы карать тех, кто не повинуется ему. Я знаю, что это. Переступи через страх. Я помогу тебе. Поверь, все вместе мы сильнее его. Мы свободны. Он увидит это. Он поймет – должен понять. Не бойся. Поверь себе. – Мелькор говорил мягко и успокаивающе, но в глазах Ауле были только ужас и отчаянье.

– Уходи, – выдохнул он наконец.

– Идем со мной. Тогда Эру не сможет помешать тебе.

Лицо Ауле мучительно исказилось:

– Уходи, – хрипло выдохнул он. – Я прошу тебя. Я еще приду к тебе, приду, только уходи сейчас.

Мелькор покачал головой:

– Ты никогда не придешь. А когда мы снова встретимся…

Он отвернулся и повторил глухо:

– Когда мы снова встретимся…

– Уходи! – крикнул Ауле.

Теперь он сидел на земле, стиснув голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом поднялся, и Мелькор увидел его пустые глаза. Голос Кузнеца был ровным и безжизненным:

– То, что противоречит Замыслам Единого, не должно существовать.

Он поднял руку.

– Остановись! Если ты сделаешь это, тебе больше никогда не услышать голос Арты… Выслушай меня, я умоляю!

«Силой ничего не сделать, нельзя… Насилие рождает зло. Он должен понять!..»

– Не нужно бояться, слышишь? Поверь мне, никто не может запретить творить. Но если ты начнешь разрушать, оправдывая это тем, что так велел Эру, грань добра и зла исчезнет для тебя. Останется только воля Эру, и ты воистину станешь слепым орудием в руке его… И ты перестанешь быть Творцом! – яростно выдохнул Мелькор.

– Замолчи… я не должен слушать тебя! Уходи! Слышишь, уходи!

…И все же где-то есть она – Долина Поющего Камня. Люди Востока рассказывают о ней, и были эльфы, видевшие ее и слышавшие Песнь Камня. Впрочем, предания эльфов не говорят об этом.

А откуда тогда известно, что эльфы вообще бывали в этой долине?

Но отголосок памяти живет в имени эльфийского королевства Гондолин – Земля Поющих Камней…

…И все-таки еще один раз Мелькор пришел к Валар. К Валиэ Йаванне. Она встретила его настороженно.

– Выслушай меня, – попросил Мелькор. – Вы хотите создать мир, не знающий смерти?

– Да. Волей Единого будет этот мир цветущим садом, и прекрасные животные будут бродить под сенью деревьев… – мечтательно улыбнулась Кементари.

– Допустим. Не знающие смерти, звери будут плодиться и размножаться, и очень скоро, поверь мне, им перестанет хватать пищи. И что тогда?

Йаванна вздохнула:

– На это есть Великий Охотник Оромэ…

– Верно. Охота – отрада и забава для него, он не знает усталости… И все же – вряд ли ему удастся управиться со всем зверьем. А потом – вон видишь двух оленей? Как ты думаешь, которого из них убьет Оромэ?

– Не знаю.

– Я тебе отвечу. Того, кто сильнее и быстрее: какая же радость в том, чтобы затравить слабого и больного зверя? Слабый – оставит потомство; выживут – слабейшие из слабых, а это вырождение.

А вот это уже явно писалось совсем недавно! Очень напоминает лекции нашего магистра естественной истории, даже слова те же самые! Вообще мне это очень напоминает распространенные на юге философские трактаты, написанные как беседы. «Беседа такого-то с таким-то о том-то». Обычно некоего учителя со своим учеником. Очень удобно для объяснения. Кстати, в том же духе написаны «Речи Финрода и Андрет». Так что и у нас подобная традиция есть.

– Да… – растерянно протянула Йаванна.

– А если попробовать по-другому?

– Это – как?

Существо, вышедшее из-за деревьев по неприметному знаку Мелькора, двигалось мягко и бесшумно, плыло над землей; только мышцы перекатывались под мягкой серебристо-серой в темных мраморных разводах шкурой. Зеленые глаза, казалось, мерцали собственным светом. Снежный барс.

– Красив?

– Да… какое чудо… – восхищенно вздохнула Валиэ.

Мелькор усмехнулся:

– Только ведь он не травкой питается. Ему нужно мясо, чтобы выжить. Смотри, какие клыки!

– Какой ужас! – Йаванна отшатнулась.

– Не более чем забавы Оромэ. Только этот убивать будет не ради забавы. Столько, сколько нужно, чтобы выжить самому. И в первую очередь – слабых и больных. Выживет тот, чьи ноги крепче, а дыхание чище, чье сердце бьется ровнее – чтобы уйти от погони. Выживет тот, чье зрение острее, а слух тоньше – он вовремя заметит врага. Выживет тот, чьи рога острее, а копыта тверже – он сумеет защитить себя. И хищник, что не сумеет подкрасться к добыче или догнать ее, не сможет существовать. Равновесие.

– Но… это жестоко!

– Снова говорю тебе: не более чем забавы Оромэ.

– И ты хочешь, чтобы такие жили везде?

– Нет. Такие – в горах; в лесах и на равнинах – совсем иные.

– Ты… ты жесток! Да, да, жесток! Ты хочешь привести в мир смерть!

– Смерть и жизнь – две стороны бытия. Смерть сама придет в мир. Впрочем, уже пришла. Ни вины, ни заслуги моей в этом нет. Неужели ты не видишь?

Йаванна резко поднялась:

– Замолчи. Уходи отсюда. Я не хочу тебя слушать.

Мелькор тоже встал:

– Я прошу тебя, подумай. Выслушай…

– Я жалею, что позволила тебе говорить. Уходи прочь! Верно говорят о тебе: ты – враг, безжалостное слепое зло!

– Ты увидишь сама, что я говорил правду, – глухо ответил Мелькор.

– Я не желаю ничего видеть! Уходи! Уходи, слышишь?!

Борондир снова сидел передо мной. Стоял ясный день, в небе над горизонтом тянулись почти прозрачные, еле заметные облачка, словно перышки неведомой чудесной птицы плыли по воздуху. Если вплотную приблизиться к стеклышкам в свинцовом переплете, можно разглядеть. Хотя стекло и неровное.

Ясный – стало быть, холодный день. До весны еще далеко. В кабинете потрескивает жаровня.

Как решителен я наедине с собой, как я громлю своего соперника речами – и как теряюсь сразу при нем. Воображаемый собеседник – это так просто, а вот говорить с живым человеком…

Которого я так опасаюсь обидеть.

– А вам не кажется, что в замысле Единого не должно было быть места смерти как таковой – я не говорю о той, что дарована людям? Ни деревья, ни звери не должны были умирать и убивать друг друга? Есть и такое мнение.

– Ну, мнений можно иметь сколько угодно, но будут ли они истинны? В этом случае Эру следовало создать людей и животных, да и эльфов тоже, которые питались бы воздухом и ступали бы, не приминая травы. Человек – как вы говорите, он создан только Илуватаром – каждым шагом своим творит убийство. Я знавал на Востоке народ, где мудрецы пытаются достичь совершенства, отрицая всякое убийство. Но, увы, им все равно приходится есть хотя бы траву – а стебель травы, как вы понимаете, этого не переживет. Да и размножаться тогда ничего не должно было бы. Разве не так?

Здесь он меня поймал. Сказать нечего.

– Смерть ведь и в Валиноре появилась куда раньше, чем в ваших хрониках записано. Ведь, если помните, Оромэ имел псов, которых натаскивал на травлю тварей Моргота. Причем в Валиноре. А вам не любопытно, на кого же он там охотился?

– А вам не кажется, что в Валиноре пес мог натаскиваться на то, чтобы только настичь, но не убить?

– Не кажется. Иначе он никогда не станет охотником.

– Верно. Только вот псы Оромэ – не простые псы. Они разумнее обычных собак, точно так же как майя мудрее человека. Можно сказать, это майя среди зверей, майя низшего ранга. И не как простого пса его натаскивают. Вы ведь сами же понимаете, что прячетесь за слова. Нет, я не скажу, что все это непонятно, – отец-бог желает, чтобы его дети-боги делали то, что задумал он, не преступая границ его Замысла. Но вам не кажется, что его Замысел как раз в первую очередь и состоял в том, чтобы дать им самостоятельность? Да, он дал им как бы толчок, направил – но разве то, что он прервал Песнь, означает, что он велел Мелькору замолкнуть? Нет. Песнь не была спета до конца. Она была лишь начата – но не закончена.

– Тогда зачем же было прерывать Песнь Мелькора?

– Он же не единственный. Почему Единый должен был жертвовать Песнью других своих детей ради Песни Мелькора? Или, если бы все остальные стали лишь вторить Мелькору, было бы лучше? Только его Песнь? Без участия других? И все, кто не так поет, должны либо подчиниться, либо замолкнуть?

– Вот именно так и считал Эру.

– Эру вашего писания. Но не моего. И вообще, почему я должен верить в ТАКОГО Эру? Пока ничто еще меня не переубедило.

– Ну и не переубеждайтесь. Но, может, вы хотя бы попробуете посмотреть на Песнь Мелькора немного по-другому? Не принять – так понять попытаетесь?

– Валу, который разгневался и обиделся, что другие решили петь не так, как он: Попробую. Хотя вряд ли могу вам обещать, что сумею понять. Ну, и что же там создала его Песнь?

– Слушайте. Слушайте…

ХЭЛГЭАЙНИ – ДУХИ ЛЬДА

…Люди сюда не придут – в ночную землю вечных льдов, в бессмертное царство холода, куда он ушел, измученный болью Арты. Живого и юного мира, которыйВалар усмиряли, переделывая по воле и замыслу Эру. Он пытался говорить – его не слышали. Он пытался показать им – вот, смотрите, ведь мир – есть, он ждет лишь прикосновения ваших рук, вы же рвете живое… Они не видели. Он говорил – вы убиваете вашу песню, ведь эта музыка – ваша Музыка! Они не понимали. Он умолял – кому в угоду, чему в жертву приносите вы ваши замыслы, святая святых ваших душ?! Но они ожесточились против него. Война, в которой не было победителей. И у него почти не осталось сил.

Сюда не придут и Валар – к горам на границе царства зимней ночи. Только звездный Венец горит в небе: семь звезд – осколки льда, одна – светлое пламя.

Хэлгор – Ледяные горы. Хэлгор – горький лед. Хэлгор, печаль.

Горы, венчанные башнями, – словно высечены изо льда вечной ночи. Это позже первое убежище Черного Валы назовут Утумно; сейчас о нем не знает никто, и в одиночестве бродит он по подземным залам. Снова – один.

Они стали созданиями его одиночества – те, кого позже северяне назовут Духами Льда. Он дал им плоть морозного тумана и крылья метели, одеяния из мерцающего ледяного пламени и холодные звезды глаз, кристальную чистоту мысли и голоса, похожие на шорох хрупких льдинок и звон заледеневших ветвей. Все-таки они были похожи на людей, хотя и облик, и сущность их были иными.

– Что-то я не помню, чтобы наши северные предки упоминали о Духах Льда. Вот о Балрогах говорили, это точно.

– Не одни эдайн жили на севере.

– Согласен, но даже самые северные народы, что зовутся лоссхот, не знают никаких Духов Льда.

– Самые северные? – прищурился он.

– А что, есть на севере еще народы? – У меня сердце заколотилось. Вот сейчас откроется еще одна тайна…

Но он улыбнулся, словно перехватив мою мысль, и продолжал читать.

Если Духам Льда ведома любовь, должно быть, любили они своего создателя. Они редко появлялись в его обители – чаще он приходил к ним, и странный мерцающий мир, который творили они и частью которого были, дарил ему недолгие минуты покоя, и не так мучило одиночество.

Они были мудры и прекрасны. Но они не были людьми.

Он перевернул еще страницу. Эта была чуть желтее, с каким-то золотистым отливом. Поднял взгляд на меня.

– Вы сами предпочтете читать? Или опять мне?

– Сам, – улыбнулся я. – Это красиво. И любопытно. Несчастный, непонятый, обиженный Мелькор удаляется от всех и творит ради своего удовольствия. Прямо как ребенок маленький – вот вы плохие, нехорошие, уйду от вас!