Текст книги "Исповедь Стража"

ГЛАВА 6

Месяц нарвайн, день 16-й

Надо сказать, не скоро снова взялся я за чтение. Сначала просто не хотелось. Меня начала раздражать эта книга. И я не понимал почему. Мне надо было разобраться в себе.

К тому же дни настали ясные и звонкие. Ни капельки не хотелось торчать в каменном мешке и копаться в старых рукописях, пусть и таких любопытных. Сейчас мне больше всего хотелось уехать в Итилиэн. Бродить по серым мокрым зимним лесам, по суетным улицам Арненоста, Города Наместников, что вырос тут после Последней Войны. Можно нанять лодку и переправиться на тот берег или проехаться по мосту до Осгилиата, а потом по другому – до Города Наместников. Помню, как мы с Берегондом в детстве рыскали по лесам, пытаясь отыскать эльфов, – казалось, вот-вот увидим… Что там, за поворотом, слышен голос, звук флейты… Что кто-то смеется за спиной, а вон там промелькнула чья-то тень.

Потом я понял, что эльфа не найдешь, если он сам того не захочет. Но после наших детских вылазок я совершенно уверился в том, что они существуют.

Я лежал в постели, закинув руки за голову, и смотрел в широко распахнутое окно. Слуга нарочно раскрыл его, чтобы холод заставил меня выбраться из теплого гнездышка. Я сам так велел. Было позднее утро, а мне не хотелось вставать. К чему думать о мрачном? О том, что было давным-давно, – ведь ничего этого уже нет.

…А мой странный собеседник сейчас сидит за решеткой. И ясный день вряд ли радует его. Надо бы распорядиться, чтобы его хоть погулять выпускали. Правда, крепостной двор – не самое подходящее место для прогулок.

Какого назгула я об этом подумал? Теперь никакого Итилиэна не будет. Я не могу заставлять человека страдать из-за того, что мне надоело с ним возиться. Из-за того, что я отдохнуть хочу. Ему тоже солнца хочется, пусть он и Тьме поклоняется. Стало быть, придется идти на службу… Ох. Даже если сегодня я его не вызову, совесть моя будет чиста.

Что же за беда такая, все на волю – я в тюрьму? Ну не в тюрьму, если честно, а в замок.

Итак, очередной урок ах'энн.

– Язык ах'энн предназначен для выражения в первую очередь чувств и движений души, не действий, потому в речи глагол «быть» опускается практически всегда, прочие глаголы могут заменяться прилагательными или безглагольными конструкциями, – вещает Борондир, расхаживая из угла в угол моего кабинета. Я сижу за столом и прилежно слушаю. – Например: Арта фойоллэ – Арта в молчании. Иннирэ иммэ хэлгор – Горы-темный-лед увенчаны серпом луны.

У меня сразу возникает вопрос – а почему?

– Вы же не станете отрицать, что строение языка отражает образ мышления говорящих на нем? – спрашивает Борондир. – Эллери стремились к пониманию тончайших оттенков чувств, единению с миром, отсюда все и следует.

– Но ведь в эльфийских языках хватает слов и для выражения самых разных чувств, и для действия, – возразил я.

По моему мнению, которое я мог доказать на примере восьми языков, таковое свойство ах'энн свидетельствовало о существенном изъяне в отношениях Эллери с миром. Какого рода этот изъян, я пока сказать не мог. И Борондиру об этом говорить не стал. Наставник мой, как я обнаружил, хорошо знал еще несколько языков, но в науке языкознания был не силен и потому не замечал иногда совершенно очевидных вещей.

Его восхищала многозначность фраз и названий – а я видел в этом большое препятствие для определенности. Ведь если ты не можешь точно что-то назвать, то, стало быть, не можешь этого понять. И сама образность, расплывчатость этого языка мне мешала.

Мне казалось, что те, кто говорил на этом языке, не способны были к решительным действиям, к выбору и переменам. Эльфийские языки способствуют точности именований, и оттого мы продолжаем писать на них хроники и важные документы – язык словно оберегает подлинность. Правильная фраза на квэнья или синдарине звучит музыкой, а ошибка режет слух, как неверная нота.

И тем не менее ах'энн мне нравился. Приятная, певучая речь, похожая на шепот ветра в ветвях, на перелив речных струй…

…Следующий лист был уже другим. Это был старый пергамент, прекрасно выделанный и покрытый каким-то составом, отчего, хотя и по-прежнему гибкий, он не мялся складками и не вытирался, хотя за долгие века он явно не через одни руки прошел. Опять хороший синдарин времен расцвета Нуменора. В самом Нуменоре или в колониях было это написано – не знаю. Почерк, правда, необычный – я такого прежде не встречал. Да и писали не обычным стилом или пером, а чем-то вроде тоненькой кисти, ровно срезанной на конце. Текст был не просто отрывком – это была новелла, с красиво написанным заглавием. Но повесть сама была странной – такое впечатление, что писал не нуменорец, но для нуменорца. Мне почему-то представился Борондир – или кто-то на него похожий. Он сидит за столом и пишет тонкой кистью, глядя в распахнутое окно, за которым медленно гаснет, прорастая звездами, вечернее небо. Он улыбается, смотрит на Серп Валар и снова опускает взгляд к пергаменту. Он в доме своего друга. Нуменорца. Он хорошо знает и его, и эти места, и все, что может знать чужой о Нуменоре и его традициях, о его языке, о его истории, невзгодах и славе. Он в гостях здесь – скоро он уйдет неведомо куда, продолжать свои странствия… Я поймал себя на этой мысли и удивился – с чего я взял, что это писал странник? И почему у возникшего в моем воображении человека светлые, почти пепельные волосы? Борондир темноволос, как и я, даже еще темнее.

НАРНАТ ИН ИМЛАД ХИТ-ЭН-ГИАИАТ – ПОВЕСТИ О ДОЛИНЕ ЗВЕЗДНОГО ТУМАНА

Здесь начинается Повесть о Крылатых Конях.

Прошло три десятка лет от Пробуждения эльфов.

…Осенняя ночь была живой. Сторожко прислушиваясь к шагам времени – звуку мерно падающих с ветвей капель росы, – она застыла в ожидании чего-то, ведомого только ей. Ночь слушала Время. Двое слушали ночь. Медленно струился серебристыми лентами вечный туман Долины Гэлломэ. Весной, летом и осенью травы здесь казались серебряными, словно подернутыми инеем; лишь здесь по весне расцветал тихо светящийся в ночи звездоцвет, что весенним колдовством мерцает в венках в День Серебра… Ортхэннэр улыбнулся. Сейчас звезды цвели в небе, даже в ярком свете луны видны были знакомые очертания созвездий, а время от времени небо чертили белые молнии падающих звезд. «Наверно, и они теперь станут цветами…» Фаэрни смотрел в небо, чувствуя, как овладевает им волшебное очарование ночи. Казалось, ночь была и будет всегда, а он так и остается в ней – вечно смотрящий в звездное небо. Там, наверху, летел ветер, скользили легкие полупрозрачные облака, иногда на мгновение скрывавшие темной вуалью драгоценные нити созвездий.

Внезапный порыв ветра взметнул волосы Ортхэннэра вихрем – серебряным в свете луны.

– О чем ты думаешь? – тихо спросил Учитель, коснувшись его плеча.Ортхэннэр вздрогнул, словно просыпаясь.

– Я видел… или мне показалось? – растерянным полушепотом заговорил он. – Эти облака… наверное, они обманули меня… Знаешь, мне вдруг показалось, что там, в небе, – конь. Облако, сгусток лунной осенней ночи – тело его, крылья – ветер небесный, грива – из тумана и росчерков падающих звезд, глаза – отражение луны в ночном озере… Я слышал его полет, его дыхание – словно порыв осеннего ветра… Тано, как я хотел бы, чтобы это не было лишь видением…

– Это больше не видение. Смотри!

Учитель указал куда-то в туман – и вот, плавно, бесшумно скользя над землей, возник крылатый конь, приблизился, неслышно переступая, и остановился рядом с ними, кося звездным глазом. Фаэрни улыбнулся:

– Это ты сделал? Снова подарок?

– Нет. – Учитель не улыбался. Только глаза тихо светились. – Это ты сам. Просто – очень захотел…

Здесь кончается Повесть о Крылатых Конях.

Здесь же я расскажу о том, как они жили в пору мира, когда все были юны и не ведали того, что их считают злом.

…То было лучшее из времен: время надежды, время веры и мудрости. То было время рождаться и время строить; время сеять и время растить; время смеяться и время говорить; время искать и время любить; время миру…

Они поселились в горном замке – Вала называл его прохладно-печальным словом «Хэлгор»; но это, говорил он, на первое время – у тех, кто придет, должен быть дом.

Странники нашли их долину через несколько месяцев. Странники эти называли себя – Эллери, звездные. Тот, кто вел их, звался Гэлеон, Сын Звезд.

Потом они назвали себя – Эллери Ахэ. Эльфы Тьмы.

Долина эта между двух рек, бегущих с гор, заворожила их чуть печальной красотой и мерцающей тайной тумана, поднимавшегося от воды, полумраком леса и песней тростника в заводях, и колдовскими цветами, прохладой мхов на каменистых склонах и кристальной чистотой ручьев.

Здесь, говорили они, мы останемся.

Здесь, говорили они, будет наш дом.

И Учитель улыбался.

…Он жил – на одном дыхании, на счастливом вздохе; юным ветром над пробуждающейся в улыбке снежных и золотых первоцветов землей – он пел и смеялся, и смеялись духи лесов, и танцевали в ветвях, осыпая с едва раскрывшихся листьев медвяные капли росы, и танцевали с ними Дети Звезд; и он был – одним из них, и он был – ими, и жизнь была переплетением тончайших легко-звонких нитей, пронизанных солнцем, искрящейся радостью полета – так бывает, когда вдыхаешь хмельной воздух рассвета, и весь мир бьется сердцем в твоей груди, и хочется петь, смеяться и плакать, и не можешь найти слов, сам становясь песнью: истаивали слова, становясь ненужными, – был порог счастья, когда сердце рвалось в небо стремительной птицей, и душа не вмещалась в хрупкий хрусталь фраз -

Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…

Крылатый юноша, танцевавший в поющем небе с драконами, смеявшийся и певший вместе с весенними ветрами, он был – Арты, а Арта была – его: по праву распахнутого сердца, распахнутых небу ладоней.

Эллери назвали его тогда – Айан'суулэй-йоллэ, Повелителем Весенних Ветров.

…и мир его был в их ладонях.

…Они до рассвета засиживались с Къоларом над картами земель: Тано вычерчивал их легко и уверенно – изломанные линии побережий, плавные изгибы рек, леса и горы, – а потом долго пытался объяснить что-то о Сфере Мира – Къолар пытался понять, но так и не мог поверить – как это может быть, ведь мир – плоский! И тогда Учитель соткал видение, в котором вокруг огненного шара Саэрэ вращались девять Сфер Миров, а вокруг Арты, в свой черед, – жемчужина Иэрэ, и убедил-таки: странник наконец поверил, расспрашивал про далекие острова в Море Восхода и о том, можно ли сладить такую ладью, чтобы до этих островов добраться, и почему нельзя плыть в Аман – эта земля ведь гораздо ближе…

…Тано уже давно поглядывал на своего первого ученика с легкой ласковой усмешкой, видя – все, и все понимая; но, поразмыслив, вслух решил ничего не говорить.

Как изменила его Арта…

Фаэрнэй – майяр – рождены взрослыми – если можно так сказать: у них нет детства, как у арта-ири, рожденных в Арте. Но здесь, в Смертных Землях, Ортхэннэр словно бы стал ребенком – стоило только посмотреть, как отчаянно старался Ортхэннэр выглядеть серьезнее и старше – все-таки первый Ученик, положение обязывает! – и как сквозь эту напускную серьезность прорывалась временами совершенно мальчишеская порывистость и восторженность. Здесь его называли немного иначе – Гортхауэр, и ему нравилось это имя.

…К ночи все собрались в доме Мага Гэллора – греться у огня и сушить вымокшую после веселой возни в снегу одежду.

Слушали песни Гэлрэна, пили горячее вино с пряностями. Мелькор, разглядывая окованную серебром чашу из оникса – дар Мастера, – вполголоса говорил Гортхауэру:

– Конечно, простого заклятия довольно, чтобы прогнать холод, высушить одежду; Бессмертные могут вообще не ощущать стужи. Но разве не приятнее греться у огня в кругу друзей, пить доброе вино – хотя, по сути, тебе это и не нужно, – просто слушать песни и вести беседу?

– Ты прав, Учитель, – задумчиво сказал фаэрни. – И я не могу понять: почему в Валимаре тебя называют Врагом? Почему говорят, что добро неведомо тебе, что ты не способен творить? Ведь всего-то и надо – осмелиться посмотреть своими глазами и попытаться понять. Так просто. Я же – вижу. А я ведь не самый мудрый в Арте, всего-то майя.

– Я понял тебя. Беда в том, что они не хотят понимать. Тебе, конечно, не рассказывали, что я предлагал им союз?

– Нет…

– Неудивительно. – Мелькор грустно усмехнулся. – Что доброе может сделать Враг? Валар страшатся нарушить волю Эру. А союз со мной означает именно это. И чтобы никто и помыслить не мог о таком, меня именуют врагом и отступником. Значит, ничего доброго не может быть ни в мыслях, ни в деяниях моих. Ведь не станешь считать врагом того, кто умеет любить, как и ты; кто хочет видеть мир прекрасным, как и ты; кто умеет мыслить и чувствовать, как и ты; кто так же радуется способности творить? Кто, по сути, желает того же, что и ты? В том-то все и дело. – Мелькор отпил глоток вина.

– Тано, – после некоторого молчания проговорил Гортхауэр, – а я ведь был привязан к Ауле. И до сих пор мне тяжело вспоминать о том, как я покинул его. Мне казалось – он тянется ко мне, но он почему-то вытравливал из себя и эту приязнь, и стремление творить… Я и поныне помню, какие у него были глаза, когда он занес молот над сотворенными им живыми…

– Когда-нибудь я расскажу тебе, что сделало Ауле таким…

– Странник!

Къолар обернулся.

– Слушай, Странник, что с твоими глазами?

Тот недоуменно пожал плечами: да вроде ничего особенного… Художник тихо рассмеялся:

– А глаза у тебя золотые…

– Что? – не понял Къолар.

– Золотые, как мед, как восходящее солнце. Посмотри сам!

Странник хмыкнул:

– И ничего смешного. И нечему удивляться. У тебя вон – синие, у Мага – зеленые, как листва на солнце…

– Правда? – Художник вдруг посерьезнел. – Послушай, а почему?

– Разве не всегда так было?

– Нет… Были – серые, и у тебя, и у меня, и у него… Не понимаю. Может, Учитель объяснит?

– Раньше как-то не до этого было…

– Мы только сейчас поняли…

– Может, ты знаешь? Глаза разные становятся, и волосы… Почему?

Вала улыбнулся. Какими разными они стали… Непокорные волнистые пряди темно-золотых волос разметались по плечам Странника, весь он какой-то светлый, ясный и тонкий, как солнечный луч. У Художника взгляд цепкий и острый, но глаза – бархатисто-синие, как темный сапфир, а иссиня-черные волосы перехвачены узким кожаным ремешком. Он кажется старше: Странник в сравнении с ним – мальчишка совсем, хотя оба – из Пробудившихся. Но всем давно известно, что синеглазый Мастер Орэйн теряет и смелость, и уверенность, и суровость свою, стоит лишь появиться рядом маленькой хрупкой Халиэ – искусной вышивальщице и ткачихе.

– Почему, Учитель?

– Просто вы – Люди. А люди все разные, непохожие друг на друга, как листья дерева, как звезды…

«Вы – Люди. Такие, какие виделись мне, когда я слышал Песнь Эа. Только они волей Эру будут недолговечны, как искры костра, и смогу ли я вернуть им то, что отнял он? Или дар свободы обернется для них карой и горем? Неужели в этом Эру окажется сильнее?»

Снова то же самое – Эру укоротил людям жизнь. Почему? За что? Видимо, ОНИ считают, что это кара за свободу? За то, что после смерти они становятся неподвластны воле Эру? А зачем тогда вообще было Эру создавать людей? Или – какими он тогда их задумал? Непонятно. Здесь я пока ответа не нахожу. Зачем Мелькор наградил всех этой странной свободой? Я не понимаю. Но зачем Эру вообще создал людей? Это вот Борондир мне объяснить сможет или как? Что отнял Эру у людей и за что?

И не поверю я в то, что все светлые эльфы – на одно лицо. Я даже черномазых из Дальнего Харада различу, так как же люди в старину отличали одного эльфа от другого? Ведь тогда они куда чаще с ними встречались, чем ныне. И как-то не путали.

А вообще, все это мне напоминало сказки для детей, вроде тех, с помощью которых им простенько пытаются объяснить великие истины. У меня тоже книжка есть, с детства любимая. Там примерно так же описывались подвиги наших предков в Средиземье. Где они просвещали темных людей и все такое прочее. Наверное, темным людям наши предки-просветители тоже хорошими не казались…

А рисунки там, право же, замечательные были. Вот родится у меня сын, читать ему эти сказки я не стану, сам расскажу, чтобы ребенку голову шелухой не забивать, а картинки использую.

Разговор получился неожиданным.

– Скажи, Гортхауэр, а другие Творцы Мира, те, что живут в Валиноре, они красивы?

Он надолго задумался, в первый раз с изумлением осознав, что теперь безупречные лица Валар вовсе не кажутся ему прекрасными. Ни одной неверной черты, словно кто-то задался целью изобразить безупречную красоту, и это ему удалось, но в погоне за точностью и чистотой линий исчезло что-то главное, столь важное, сколь и неуловимое, и в этих лицах не было жизни. Все Валар были разными и – схожими, хотя отличались ростом и чертами лица, цветом волос и глаз. Впрочем, почти все…

Нет, те, кого видел он вокруг теперь, стократ прекраснее. И смуглый золотоглазый мечтатель Къолар, и широкоплечий насмешливый Орэйн, Гэллор, всегда задумчивый и сосредоточенный, и порывистая Аллуа, и царственная Оннэле Кьолла…

– Послушай, Гортхауэр… я только сейчас подумал… – Странник выглядел смущенным. – Какого же цвета глаза у Учителя?

А правда – какого? Светло-серые? Зеленые? Голубые? Разве различишь цвет звезд?.. Ему приходили в голову только сравнения: небо, море, звезды… Но ведь небо не всегда голубое, не всегда зелеными кажутся воды моря… Молния?.. Лед?..Сталь?..

– Не знаю. Я не знаю.

Разными были они – Ученики Мелькора, Эллери Ахэ. Были те, под чьими руками начинал петь металл и оживал камень. Были понимавшие язык зверей и птиц, деревьев и трав, и те, кто умел читать Книгу Ночи…

И тот, кто лучше прочих умел слагать песни, звался Черным Менестрелем. Девятилучевая крылатая звезда была знаком его: совершенствование души, путь крылатого сердца. Похожи и непохожи были его баллады на те, что пел золотоокий майя; может, потому, что жила в них неведомая печаль. И туманились глаза тех, кто слышал песни его.

Не будем спорить о красоте. Не будем спорить о бесчувственности Валар.

Но почему менестрель-то Черный? Вроде войны черного с белым, Тьмы со Светом пока еще нет. Стало быть, уже поздняя вставка. Как и вообще эти листки. И все же – кем был писавший это? Откуда он был родом?

И тот, кто видел знаки Тьмы, нашел способ записывать мысли. Он создалруны, чтоможно было писать на пергаменте пером и кистью, и те, что можно было высекать на камне и вырезать на дереве. И среди Эльфов Тьмы носил он прозвание Книжника, а имя его было Къертир.

И тот, кто слышал песни земли, облекал их в форму сказок – странных и мудрых, радостных и печальных. Так говорил он: «Наши дети полюбят эти сказки; когда начинаешь открывать для себя мир, он кажется полным чудес и загадок – пусть же будет так в тех историях, что будут рассказаны им…» Мелькор улыбался, слушая его; и называли его – Сказитель, а имя его было Айолло.

Разными были они, но схожими в одном: все они называли себя Людьми, ибо, хотя и были изначально эльфами, избрали они путь Смертных; но жизнь их была столь же долгой, сколь жизнь Перворожденных, и усталость не касалась их – разве успеешь устать, когда вокруг столько неизвестного, нового и прекрасного? И мир ждет прикосновения твоих рук и радуется тебе, и твое сердце открыто ему…

И радовался Учитель, видя, как растет мудрость и понимание учеников его.

И был в Арте мир. Но недолго длился он.

Я не очень понял, что значит в этом случае Путь Смертных. Если жизнь их столь же долгая, что и жизнь эльдар, то нет смысла в выборе Смерти, ибо Смерть эта так и так настанет в Конце Времен, когда придет срок Арде исчезнуть. И если усталость не касалась их – то это не смерть смертных. Смертный – как сейчас считают – должен был умирать, когда душа уставала жить в теле, и тогда человек сам отпускал ее на волю, в дальнейший путь. А к чему же смерть, если ты не устаешь и жизнь твоя бесконечна? В этом случае выбор Смерти – только слова, и ничего более. Я боюсь, что Мелькор просто обманул своих учеников, как и многих других.

Мне жаль их.

А эта повесть и вправду похожа на грустную сказку. Правда, в основе каждой сказки лежит истина, хотя и обрастает она потом вымыслом, как дно заброшенного корабля – ракушками. Хорошо. Что-то начинает проясняться. Если я пойму мысли этих Эллери, я смогу понять и все остальное.

И откуда все же эта Книга? Кто собрал все эти листки воедино, разложил их по времени событий… Борондир? Кто-то другой? Откуда она сюда попала? Зачем? Когда?

Похоже, кто-то пытался сделать свод сказаний. Но они такие пестрые, что Книга напоминает плохо сшитое лоскутное одеяло. Тут необходим толкователь. А это может быть только в том случае, если черные верования – не просто верования, а хорошо проработанное учение. А если так, то должны быть и учителя, не просто проповедники, как мой Борондир…. Где? Кто?

На эти вопросы я пока не находил ответа. Борондира спрашивать не стану. Я постараюсь поначалу разобраться сам. Не люблю истин на блюдечке.

Тут было еще много небольших повествований о жизни этого народа, Эллери Ахэ. Часть была написана на синдарине, часть на ах'энн. Рассказы о повседневной жизни, о разговорах с Учителем, о веселых забавах, обо всем. Как будто кто-то с тоской утраты вспоминал мельчайшие подробности прошлого, нарочно растравляя рану. Какой-то надрыв во всем, какая-то чрезмерность – и в описаниях, и в чувствах…

В этом есть какая-то неестественная привлекательность. Та же самая, которая собирает толпы во время публичных казней или человеческих жертвоприношений в дальнем Хараде – люди жалеют жертву, поскольку она страдает, но, если казнь будет отменена, люди будут разочарованы, поскольку лишатся будоражащего душу зрелища.

Все это как перетянутая струна. И звучит фальшиво, и в любой миг может лопнуть.

Вообще все это чрезвычайно любопытно и странно – ведь Мелькор делает то же самое, что и Валар. Те уводят эльфов в Валинор, чтобы укрыть их от мира, – так же поступает и Мелькор. Создает себе избранный народ, уводит их в некую землю, где учит их так, как считает нужным. Кто более прав?

Если в Валиноре эльфы могут не слишком заботиться о хлебе насущном – хотя откуда нам это знать? – то здесь, в Эндорэ, этот хлеб достается весьма тяжким трудом. В Эндорэ земля не течет млеком и медом. А здесь они живут без забот – или Мелькор сделал так, что земля давала им все? И как же они могли тогда выжить сами по себе?

Эльдар ушли из Валинора против воли Валар. Им никто не помогал. Никто не указывал им Путь и не подносил знания на блюдечке. Их никто не опекал – но они выжили, несмотря на то, что остались одни против всего мира.

А что стало с этими?

И как же Борондир? Так и будет сидеть и мучиться неизвестностью, пока я корплю над Книгой? Нужно отвлечь его каким-то занятием… Или дать все же ему возможность продолжать переложение Книги на современный всеобщий?

Нет, есть кое-что более полезное… Пускай-ка сделает мне полный словарь ах'энн, с основами языка, с правилами построения фразы, с историей языка, если сможет. И дело полезное – для меня, и скучать не будет. Надо еще приказать, чтобы беднягу почаще гулять выводили и передавали мне все его просьбы. Вообще, надо ему устроить кое-какие послабления. Нравится он мне чем-то. Не знаю чем – но нравится.