Текст книги "Исповедь Стража"

Как ни странно, он не обиделся. Он смотрел на меня с улыбкой.

– Да, он был похож на ребенка. Представьте себе существо, сразу рожденное взрослым. Разве оно даже при всем своем разуме, понимании и умении не остается ребенком?

– Не путайте Валу и человека. Понимаете, вы все меряете как бы по себе. А разве вы – мерило всего? Не одни люди живут в Арде, не для них одних она создана.

– А разве Валар не приняли обличье Детей Единого, чтобы лучше понимать их? Почему же тогда и не мерить их людской меркой?

– Да, но люди и эльфы куда ближе друг другу, чем Валар и люди. Так почему же вы считаете, что людям легче понять Мелькора, чем эльфов?

Он помолчал.

– Мне трудно это объяснить, – сказал он наконец, – но все предания говорят – да и вы сами прочтете, – что он умел говорить так, что его было легко понимать. Конечно, вы сразу же истолкуете, что он умел совращать души. Но это не так! – Он смотрел на меня какими-то тревожными глазами. Я, конечно же, сразу сказал, что я ничего подобного сказать не хотел. Но мне в голову пришла совершенно чудовищная мысль – что он сам говорил с Мелькором. Впечатление было именно такое… Потому я быстро сменил предмет беседы.

– Продолжим?

Он явно испытал облегчение. Кивнул.

И мы продолжили читать повесть о Творении.

АРНИ – СОТВОРЕННЫЕ

Велико могущество Валар, но и бессмертные могут устать от трудов своих. Потому было так: собрал Король Мира Могучих Арды и рек им:

– Подобно тому, как сотворил Единый Айнур, что были плодом мысли Его, создадим и мы ныне помощников себе, и будут они частью разума Великих. И как Айнур суть орудия в руке Единого, призванные вершить волю Его, так и они станут орудиями в руках наших, и наречется имя им – майяр. Да станут они слугами и учениками нашими, народом Валар. Пусть же сотворит каждый себе майяр по образу и подобию своему. И вложил мне в сердце Эру, что это деяние будет угодно Ему, и даст Он жизнь творениям нашим, как некогда дал Он жизнь Айнур.

И было по слову его.

Любопытно. Мне приходилось читать предания, в которых говорилось, что майяр происходят не из младших Айнур и сотворены не Единым, а уже самими Айнур и в Арде. Хотя эти предания не входят в число канонических, но все же любопытное совпадение.

Майяр Королевы Мира были схожи, как одинаково ограненные сапфиры в одном венце: лазурноокие, золотоволосые, отмеченные печатью совершенной завершенности. Сотворенные же Повелителя Ветров – грозовые облака, похожие на распахнувших крылья огромных орлов, – лишь иногда принимали обличье, подобное облику Детей Единого; так и майяр Ульмо чаще являлись в облике морских волн, увенчанных гребнями белоснежной пены.

Майяр Намо были его иными «я»: вряд ли среди них можно было найти похожих. Изменчивы видения и сны – и изменчивыми были майяр Ирмо – Ткущего Туманы. А к прозваниям Валиэ Ниенны тогда прибавилось еще одно: Одинокая. У нее единственной не было продолжения в Сотворенных-майяр – она не пожелала этого.

Майяр Йаванны Кементари, стройные и гибкие, как юные деревца, подобные духам лесов, способны были принимать облик кэлвар и олвар; схожи с ними были Сотворенные Ваны, Девы-Весны, и Нэссы, Индис-Невесты.

Ну, уж Валар и майяр понятия не имели ни о каких Духах Лесов! Даже наши древние предки в своих преданиях не упоминают о таком. А вот племена иные, не эдайн, часто духов поминают. Правда, может, наши предки духами лесов считали друэдайн? Да вот только они не на стройные деревца, а на коряги да булыжники моховые похожи…

Оромэ, Великий Охотник, беспощаден к Искажению, воплощенному в мрачных тварях, поселившихся во тьме Средиземья. Не ведомы ему ни сомнения, ни страдания. И мысли его, способные найти и затравить то, что было против Замысла Единого, стали Сворой и Загонщиками. Мощные, молчаливые, непреклонные, никогда не теряющие следа псы мчались серыми тенями за белым конем хозяина, и не было спасения от них, и ужас в сердца тварей Тьмы вселял дальний звук рогаОхотника. Мрачные, молчаливыеЗагонщики летели на серых конях следом за кипенно-белым, сверкающим Нахаром – конем своего хозяина…

Ячуть ли не оттолкнул Книгу от себя. Оромэ, Великий Охотник, Таурон, не тем славен, что кого-то травил или убивал. Он – покровитель диких лесов и диких зверей, как Йаванна – садов и зверей домашних. Мне показалось, что за этими строками сквозит какая-то детская обида – вот ведь, Мелькор уничтожал неправильные творения других, а они, нехорошие, посмели ответить ему тем же. Он полагался на то, что они ни в коем случае не посмеют причинить боль Арде, и потому он может творить что пожелает. Но они восстали на него только тогда, когда боль Арды от деяний Мелькора стала уже нестерпимой, – так лекарь отсекает загнившую плоть от здоровой, чтобы человек не умер.

Один вопрос меня мучил всегда. Если Арда Алахаста – Арда Неискаженная – была задумана не такой, какой она является ныне, то зачем нужны были в ней Владыка Судеб – Владыка Мертвых, Ниенна-Скорбящая, Эстэ-Целительница? Ведь там не должно было быть страданий… Может, изначально они должны были быть другими? И Искажение – которое иные называют Несозвучием – сделало их такими? Тогда они и вправду не слишком должны любить Мелькора.

…не слуги, не орудия мои – мое продолжение, иные, чем я, – фаэрнэй, дети духа моего… Ночь Эа даст вам разум, Арта – силу и плоть, Пламя Творения – жизнь…

Мелькор пел, и сплетались в ладонях его нити звездного света и языки пламени, шорохи листвы, пение трав под ветром, шепот ломких льдинок, шелест дождя и звон ручья, и глуховатая песнь камня. Каждому из Начал – то, что изменяет его: Дереву – Вода, Металлу – Огонь, Камню – Ветер. Средоточием их – Арта…

…сила моя – ваша сила, радость моя – ваша радость, боль ваша – моя боль…

Из пламени и темного льда, из живой плоти Земли и вечной изменчивости бегущей воды, из призрачного тумана, из глубины видений явились они, его Сотворенные, в ком была часть души и сердца его, разума и силы его – сути его.

Таирэн Ортхэннэр, крылья Пламени, непокойное огненное сердце.

Сэйор Морхэллен, темный лед Ночи, в котором мерцают вечные звезды.

И старший из двух открыл глаза и, увидев лицо склонившегося над ним, – улыбнулся, потянувшись к Крылатому, как ребенок. Изначальный заглянул в глаза Сотворенному, положил руки ему на лоб и на грудь. Фаэрни сомкнул веки.

…вы будете подобны мне – но не такими, как я… не отражением, не тенью – иными… не орудиями, не слугами – Учениками…

…Оглушающая волна чужой ненависти обрушилась на него, подобно гневу Эру; сейчас он был – душа без защиты плоти, сердце, распахнутое миру: он не успел заслониться, и клокочущая ярость сбила его с ног, швырнула в воющую воронку стремительной пустоты, лишая сознания и сил. Он перестал видеть и слышать, он терял себя; он не помнил ни что было с ним, ни сколько длилось это. Только когда все кончилось, тьма мягко коснулась его пылающего лба, и звезды взглянули ему в лицо…

…Два неподвижных тела в золото-огненном сумраке кузни Ваятеля Ауле. В недоумении он смотрит на них, не понимая, как эти двое Сотворенных оказались здесь, откуда, что ему делать с ними.

Зачем?

Отныне они – твои, Ваятель, зазвучал внутри него голос. Да помогут тебе эти орудия исправить искажение Замысла, что привнес в мир Отступник.

Слишком знакомы острые и тонкие черты лиц Сотворенных: не им созданы, не для его рук эти орудия – из тьмы и пламени, из огня и льда.

Зачем?

Таково решение Великих. Так станет во исполнение Замысла. Они – твои. Аулендили – отныне. Навеки. Да будет так.

У Мелькора были свои майяр? Такого в преданиях я не встречал. Говорилось о тех, кого он переманил, ибо в гордыне своей он считал, что ему нужны не помощники, а слуги… Здесь же все наоборот…

А это имя – Ортхэннэр – я уже встречал. Стало быть, Гортаур изначально был майя Мелькора, а потом был отдан Ауле?

Как же любопытно все это читать! Спорить тут смысла нет – спор может быть на какой-то общей основе, тут же общего только имена…

…Тот, кого в Сфере Мира нарекли Тулкасом Астальдо, пришел в мир не по велению души: такова была воля Всеотца. Так Он сказал своему Сотворенному: ты низойдешь в Арду, дабы сразиться с Отступником. Но часть Айну – та, что была призвана творить, – воспротивилась этому.

Он не умел сражаться и разрушать.

Но так повелел Единый.

И та часть его, что подчинилась велению Илуватара, воплотилась в мире, став Тулкасом Астальдо, Гневом Эру.

Что-то я не понял. Они что, считают, что можно вот так разделить личность? Да это деяние превосходит, на мой взгляд, все то, что натворил Мелькор. Ну понятно. Надо же показать, какой злодей и негодяй Эру…

Единственный из всех Изначальных, Гнев Эру ненавидел Отступника.

Единственный из Валар, он не мог создать себе помощников – не может быть продолжения у того, кто сам лишен цельности. Вместо живого творил Вала Тулкасгрубые статуи со смазанными чертами – словно скульптор с силой провел по лицу едва вылепленного изваяния. А он пытался – снова и снова; не потому даже, что так было сказано, скорее эти лишенные мысли и воли истуканы были для негонадеждой наизбавление от одиночества: прочие Валар сторонились его, как века спустя люди будут сторониться сумасшедших и прокаженных. В конце концов, не вынеся этого безумия, Нэсса Индис воззвала к Аратар, и Намо силой своей дал завершенностьдуши двоим из майяр Тулкаса. Махар и Мэассэ звались они.

Да, такие имена есть в одном из древних-древних преданий. Там эти двое в своем чертоге привечают павших в бою, и те вечно рубятся, пируют и травят бессмертного кабана. А Мэассэ с руками по локоть в крови подает особо ярым кровавое вино. И даже Тулкасу не по себе в их чертогах.

Весь чертог кажется одной огромной пиршественной залой – а может, так оно и есть. Могучий Тулкас восседает на золотом престоле с тяжелым, червонного золота кубком, усыпанным алыми камнями, в руке.

А перед ним рубятся насмерть, пронзают друг друга воины, и кровь их, как багряное вино, льется по полу.

Льется багряное вино из червленого кубка.

Воины рубятся – но их лица мертвы и неподвижны. Ни боли, ни страданий нетна них. Они падают – чтобы встать, когда воинственным кличем Тулкас поднимает их к подобию жизни. И льется по кубкам вино, алое, как кровь…

И Махар, чуть раньше сестры ступивший на порог, останавливается.

Потому что у всех пирующих – их лица.

Вала поворачивается к дверям. Брат и сестра чувствуют, как тянется к ниммыслью Могучий, но почти невозможным кажется остаться здесь, среди этих подобий живого…

Даже их, Сотворенных, невыносимо видеть Гневу Эру – тому, кто не сознает, но чувствует, что лишен цельности, тому, кто утратил большую часть своего «я». Даже они, которым назначено быть его орудиями, сторонятся его. И бежит МогучегоИндис-Невеста, та, что знала его в Безначалье, та, у которой не достало сил вернуть ему цельность: один пирует в своем чертоге непобедимый Воитель Валар. Он ждет своего часа. Так изрек Единый: ты будешь сражаться с Отступником и выйдешь как победоносный, чтобы победить. Когда свершится победа, ты будешь свободен.

Опять все с ног да на голову! Мне доводилось читать списки с преданий, записанных в первые годы Нуменора, чудом сохранившиеся в колониях. Там Махар и сестра его Мэассэ такие неукротимые воины, что даже Тулкасу тяжко в их чертогах. Значит, вот каков, по их мнению, Тулкас? Ну, тут он не Гнев Эру, а прямая Ненависть. Разные вещи.

И Эру… Расщепить надвое Айну – до такого даже Мелькор в наших преданиях не додумывался. Это уж не просто Искажение, а Всем-Искажениям-Искажение!

В преданиях часто так бывает – смещаются события, меняются имена. Слишком много прошло времени, и былое стало слишком похоже на сказку. На то, чего никогда не было… Или – было?

Я не верю в то, во что верит он, потому что моя вера – это вся наша история. Так же как его вера – его история. Но мы оба – нуменорцы. Так откуда у него-то все это взялось? Откуда? Почему? И почему те, кто веками был нашими врагами, в этой книге стали героями? Бунтарями, восставшими против тупых и ограниченных собратьев и жестокого отца? Неужели для кого-то Мелькор и Саурон были добрыми учителями?

А почему, собственно, нет?

Почему бы и нет?

А вдруг… а вдруг все, что в этой книге, – правда? А?

Нет-нет. Даже если то, во что я веками верил, не правда, то и это тоже правдой быть не может.

Не может!

Истина где-то посередине…

Я не стал спрашивать сейчас Борондира. Я даже почти не слушал того, что он читал, – странно, я начинал все больше понимать этот язык, и все сильнее он мне нравился. Я вообще всегда любил языки – любопытно было сравнивать их, прослеживать их изменения на протяжении веков. А здесь – нечто новое и вто же время – слишком похожее на то, что я знал раньше.

Звучание этого языка вызывало странные образы – я почти видел то, о чем мне читали. Почти. Может, это мое воображение? Оно у меня всегда было сильным…

ТАИРНИ – УЧЕНИК

…Прикосновение. Другой. Кто? Сила. Пробужденный открыл глаза. Склонившийся над ним -

– Кто?..

Глаза – темное золото и медь, даже зрачки отливают золотом.

Создавший тебя, тот, кто властвует над всем, что есть плоть Арды. Ваятель. Ауле.

– Но где…

…тьма, и из тьмы – иное лицо, глаза – сияние, свет, ласково и тепло мерцающий, сила…

Глаза Ауле потемнели, чуть расширились зрачки – он отвел взгляд.

Этого не было. Забудь.

Мысли – ударами молота отдаются в мозгу надтреснутым глухим звоном.

…прикосновение – рука ложится на лоб, на грудь, сила – Сила, поднимающееся из глубин существа искрящееся тепло – отблеск света, скользнувший по лицу…

Этого не было. Забудь. Забудь. Забудь. Ты – создан мыслью моей. Ты – орудие в руке моей. Майя. Аулендил.

Я…

Сквозь тяжелый звон, сковывающий все существо Пробужденного, он потянулся мыслью к тому, иному, тающему невозвратно…

…сплетение хрустальных нитей и лепестков пламени в бархатной черноте, сгусток души в руках сильных и осторожных, имя – искра, мерцающая во тьме, искра, разгорающаяся в ладонях ясным огнем, все ярче – он назвал – имя…

Серебряная нить оборвалась с мучительным звоном. Стало почему-то холодно. Нареченный приподнялся, сел, упираясь ладонями в холодное и влажное – не зная, что это называется «земля». Вокруг было пусто. Сумрачные очертания непонятных сущностей, иных, чем он. Тепло и ощущение ласковой силы ушло. Совсем.

Майя Аулендил.

Мое орудие.

…Братья – но так непохожи друг на друга и душой, и обликом… Лучший – Артано, искуснейший – Курумо. Один – насмешлив и дерзок, другой – молчалив, спокоен, усерден. У старшего – глаза Мелькора, душа Мелькора; младший – словно орудие, пытающееся приспособиться к руке мастера.

Артано был нетерпелив и порывист, его мысли часто обращались в вопросы, отточенной сталью скрещивавшиеся с мыслями Ваятеля.

А из глаз Курумо смотрела непроглядная Извечная Ночь, и не понять было его мыслей. И все, что передавал ему Ваятель, словно погружалось на дно бездонного колодца, чтобы лежать там, подобно скрытому сокровищу. Он никогда не возражал. Часто Кузнец ловил себя на том, что рядом с ним чувствует себя не менее неуютно, чем под пронизывающим взглядом Артано.

С Артано Ваятель был зачастую суров и неприветлив. Он страшился странных, почти кощунственных вопросов майя, на которые не смел искать ответа, страшился его сомнений, стремительности мыслей и решений. Рожденный Пламенем и сам – пламя, ярое и непокорное: Артано Аулендил, Артано Айканаро… Страшно предчувствовать, что когда-нибудь проснется память, дремлющая в глубине холодно-ярких глаз. И тогда он уйдет – и кара Единого настигнет его, как и его создателя…

Однажды Артано принес ему кинжал – первое, что сделал сам; и снова страх проснулся в душе Ваятеля. Гибкие огнеглазые существа, сплетавшиеся в рукояти, мучительно напомнили – то, крылатое, танцующее-в-пламени. Ауле не мог справиться с собой – Валар не забывают, даже если хотят забыть. Он закрыл глаза. Огненные змеи извивались перед ним в тихом, чарующем танце – он услышал тихий вскрик. Артано. Майя смотрел на змей на рукояти, лицо мучительно исказилось – вот сейчас, сейчас оно возникнет…

– Этого не было, – глухо проговорил Ваятель. – Забудь.

Но, глянув в глаза майя, Ваятель понял – не забудет.

Больше Ваятель никогда не видел кинжала Артано.

Сам Ауле давно смирился со своим предначертанием. Он старался не вспоминать – и, наверно, это даже удалось бы ему, если бы не Артано…

А майя все не мог забыть того, кого первым увидел при пробуждении. Тщетно искал черты Крылатого в лицах Валар; и тогда странная мысль родилась в его душе – мысль, показавшаяся ему безумной. Гнал ее – но мысль не уходила; и однажды он решился.

Мастер. Ступающий-во-Тьме – кто он? Почему он – иной?

В глазах Ауле метнулось – непонятное, и снова звучание его мысли напомнило майя о треснувшем колоколе. Из клубящегося мрака соткалась чудовищная в своей неопределенности черно-огненная фигура, излучавшая недобрую силу – огонь, поглощающий деревья и травы, вздымающий жгучий пепел, чудовищный жар, иссушающий моря и заставляющий рассыпаться в прах горы, опаляющий живых сотворенных, до мучительной неузнаваемости искажающий их облик…

Образ стерся – Ауле уловил сомнение в мыслях Артано. Видение, сотканное майя, было похоже на Великую Музыку не больше, чем тень ветви – на живую цветущую ветвь, но и в этом отзвуке не было, не могло быть того, что нарисовал Ауле. И снова проступило полустертым воспоминанием: лицо – взгляд – отголосок Силы – образ ладони и мерцающей на ней живой искры…

И со всей мощью всколыхнувшегося в душе ужаса и предчувствия потери Ваятель обрушил мысль-молот на паутинно-тонкое стекло запретного воспоминания, разбивая его в пыль.

Нет. Не смей. Ты. Майя. Орудие. Аулендил.

Мыслью. Моей. Создан. Больше. Ничего. Нет.

Тишина.

Он больше не слышал мыслей майя: всколыхнулись тяжелые волны – исчезли, оставив незамутненной гладь темного бездонного озера.

Забыто. Нет. Не было. Есть – Ауле. Господин. Сотворил орудие. Артано. Аулендил.

Глаза Артано были похожи на полированную сталь, в которой не увидишь ничего, кроме своего отражения. Холодные. Лишенные прежней родниковой прозрачности. Больше не будет вопросов, не будет иных мыслей. Не будет – для Ауле. Не создателя. Не мастера. Господина.

…Кто поймет эту непонятную, тревожную боль – сладкую и страшную, – что никак не отпускает Мастера? Никто не задумывается, почему он так упорно, усердно трудится, не оставляя себе ни мгновения на то, чтобы остановиться, – потому, что во мгновения покоя эта боль сразу же заполняет все его существо, потому, что он не хочет, не хочет думать – что это, почему… Потому, что он знает – это запретно, он ничего не забыл – но все более неодолимым становилось жгучее желание создать живых: не майяр, не орудие свое – иных, чем он, тех, чьи замыслы будут новыми, не имеющими своего истока в нем, Ауле…

А разве такое возможно? Все, что я могу измыслить, идет из моей жизни, моего опыта, из моего «я». Я не могу представить такого, что было бы совершенно не похоже ни на что из того, что я знаю. Изобретения – и те основаны на уже известном.

Кстати… А Эру-то откуда замысел взял? Или он и вправду не первый в Эа Творец?

Или?..

И не об Отступнике были его мысли, когда начал он творение: творил новых по образу и подобию своему. Обликом новые существа были похожи на его майяр – широкоплечие, сильные, приземистые, словно бы созданные для жаркой работы у горна…

А что же, Курумо и Артано так и не догадались, глядя на других майяр Ауле, что они – не такие? Тут и вспоминать нечего – одни высокие и стройные, другие… как там… приземистые, широкоплечие…

Аулехини. Да, так они будут зваться: Дети Ауле. Кузнец произнес это вслух, словно пробуя слово на вкус – Аулехини… – и замолк в испуге, виновато и смущенно улыбаясь. Это было открытием, новым, незнакомым чувством: он гордился ими, как ни однимсвоим творением, он восхищался ими, и это не было смиренным восхищением пред величием замыслов Творца – он любил их…

Не понимаю. Валар пришли в Арду из-за любви к ней, ко всему, что здесь должно появиться. Так что не могло чувство любви быть для Ваятеля новым.

Вообще-то, я придираюсь к мелочам. Точно так же, как придирался в свое время к мелочам в «Сильмариллионе». Это уж у меня в крови.

А как иначе напишешь, чтобы люди поняли? Только по-людски. И никак не иначе.

Один за другим они открывали глаза – темные, как глаза их создателя, поднимались, изумленно оглядывая сверкающий драгоценными кристаллами высокий свод пещеры, подобный звездному небу. И тот, что пробудился первым, остановив взгляд на Кузнеце, медленно, неумело улыбнулся, словно хотел что-то спросить.

– Я… – выговорил Ауле на том языке, который сам сотворил для них, на языке камня и гор, пещер и подземных рек, – я Махал. Я создал вас.

Его лицо пылало он даже не заметил того, что сказанное им – святотатство, потому что «Создатель» прежде звался лишь Всеотец..

– Махал, – повторил Новый и опять улыбнулся. Ткнул себя пальцем в широкую – только мехи раздувать! – грудь, потом обвел жестом других пробудившихся: во взгляде читался вопрос.

– Кхазад, – кивнул Ауле; глаза Кузнеца сияли теплым золотым светом, неожиданно он рассмеялся, не в силах больше держать в себе это огромное невыразимое счастье. – Вы – Подгорный народ, властители камня и металла, Кхазад. Ты… понимаешь меня?

– Кхазад, – повторил Новый и тоже кивнул, запоминая…

О! Если Ауле создал язык для гномов, почему бы Саурону не создать некий язык, который он назвал Языком Тьмы, и не приписать ему целый никогда не существовавший народ? Впрочем, почему бы и Мелькору не создать Язык Тьмы и не научить говорить на нем своих приверженцев… Нет, это уж слишком изощренно.

Но как же получается – любой, кто хоть что-то смеет творить, – сразу становится врагом Единого! Однако!

А если Валар просто НЕ СПОСОБНЫ были создавать истинно живое? Разумное? Конечно, не хочется признавать, что Мелькор, которому ты беззаветно поклоняешься, просто не мог никого создать… Нет-нет… Если Валар – создания мысли Илуватара, а твари Моргота жили лишь потому, что ими управляла воля Моргота… а почему тогда драконы не вымерли? И все орки тоже после изгнания Моргота? И тролли?

А вдруг все же Валар тоже творят живое?

А вдруг и они – подобно направляемым волей Мелькора тварям – тоже действуют лишь потому, что их направляет воля Эру?

И тогда Мелькор воистину – Даритель Свободы?

А может, я просто теряю разум?

Но ведь то, что я с детства учил…

Меня всегда несколько коробила история создания гномов. Как это – сотворить и потом уничтожить живых существ, испугавшись нарушить какие-то запреты? Но я утешался тем, что только Эру мог вдохнуть в гномов истинную жизнь. И все равно – уничтожать свое творение… Если представить, что Валар и вправду могут творить живое – то, выходит, прав-то все же Мелькор.

Самое тяжкое, что сейчас мне НИКТО на это ответа не даст. Разве что когда отправлюсь по Пути Людей. А мне еще хочется пожить и узнать истину, не дожидаясь встречи с Владыкой Судеб.

Неужели правду мы узнаем лишь ТАМ, когда она так нужна нам ЗДЕСЬ?

Создатель раскинул руки, запрокинув лицо к сияющим сводам – счастье переполняло его, все – золотое сияние и звонкая медь, хотелось смеяться, хотелось взлететь, распахнув крылья, хотелось…

…Артано увидел только, как внезапно замер Кузнец, как страх удушливо-темной волной затопил его глаза, как с побелевшим лицом, искаженным болью и тоской, он, словно повинуясь чужой воле, поднимает молот…

Майя вцепился в руку Кузнеца, повис на ней – молча, стиснув зубы.

Ваятель… ведь ты создал живое… зачем ты…

Не выдержав пронзительно-светлого вопрошающего взгляда, Ауле отвернулся.

Таково веление Единого.

Майя выпустил Ваятеля, сощурил дерзкие глаза.

В треснувшей форме отлито! Ты покорился Эру, как воск – молоту! Почему?

Ауле все ниже клонил голову.

Всеотец – Творец Мира.

Но и ты – творец! Ты – Мастер!

Он создал нас. Нет своей воли у молота, не измыслит нового наковальня: мы – лишь орудия Замысла Единого.

А ты создал меня – значит…

Майя остановился: мысли Кузнеца склубились в туман, на миг в них проступил и исчез образ – больше ничего понять было невозможно, и Артано спросил снова, уже угадывая ответ:

Ты создал меня – или?..

…Из глубин непроглядного темного озера рванулся столб ослепительного пламени – явилось вспышкой пламени тонкое яростное лицо, мучительно искаженное – лицо – незнакомое и виденное когда-то, то же – иное – обожгловоспоминанием -

Он?

Кто он?

Кто?!

Ваятель опустил тяжелые веки. Ничего не сделать. Артано – вспомнил. Голос Ауле звучал ровно, слова падали свинцовыми каплями, глухо и тускло:

– Ты… пришел из тьмы… и… несешь в себе… тьму. Уходи, айканаро. Ты…сожжешь меня… и сгоришь сам. Большего… я… не скажу. Уходи.

Он отвернулся и медленно побрел прочь, еще ожидая, что Сотворенный остановит его. Но бесшумные шаги позади не были шагами Артано, и Кузнецу не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто следует за ним.

Курумо. Курунир. Саруман? Вполне возможно. Слишком похожее созвучие. И к тому же – он майя. Неужели я прочту не только историю Падения Валы, но и падения Сарумана? Падения тех, кто хотел как лучше, но слишком был уверен в своей непогрешимости?

…На мгновение майя показалось – он видит перед собой Властителя Изначальных; даже головой тряхнул, отгоняя наваждение, – но стоило вглядеться, и он уже не понимал, как мог ошибиться.

И дело было не в том, что стоящий перед ним был в черном и черными были его волосы, тяжелыми волнами спадающие на плечи. Весь он был как-то легче, тоньше, стремительнее – хотя и стоял неподвижно, даже шага не сделал навстречу вошедшему. Резче и острее были черты его лица, и какая-то неуловимаянеправильность в них – незавершенность, которой живое дерево отличается от попытки изобразить его. Асамое странное – глаза, на мгновение ледяным сиянием напомнившие майя снегаВершины Мира: глаза, цвета которых он не мог угадать, как ни старался.

Майя так и остался стоять посреди подземного зала, не зная, с чего начать.

Подземный зал? Никак он пришел в Утумно!

Стало быть, получается так: Мелькор создал своих майяр еще в Средиземье, потом их увели в Валинор – после падения Столпов Света, и оттуда уже Артано пришел снова к своему создателю. Вроде бы так.

Кажется, Ступающий-во-Тьме вовсе не намеревался помогать ему: просто рассматривал его – спокойно, внимательно – и еще было в его глазах что-то странное, то, что прежде майя читал иногда во взгляде Одинокой.

Что же, ты собираешься объяснить, зачем пришел сюда, или предоставишь мне самому догадаться?

Мысль, коснувшаяся его сознания, оставила ощущение глубокого мягкого голоса. Майя кивнул, но так ничего и не сказал.

Ты станешь говорить словами?

Снова майя не ответил, и Вала повторил:

– Ты станешь говорить словами?

Голос у него оказался именно такой, какой и ожидал услышать майя. Слова были иными – по-другому говорят в Валиноре, когда выбирают говорить – как Те, Кто Придет; но смысл был внятен.

– Да.

– Так говори.

– Был среди Народа Валар. Ушел.

– Зачем?

– Хотел видеть. Хотел понять.

– И что же ты увидел? – Еле уловимая усмешка в голосе – как искорка.

Говорить словами было непривычно, тяжело, и майя немного помолчал, прежде чем ответить:

– Чего не увидел – сказать легче. Говорили – ты искажаешь Замысел. Говорили – извращаешь кэлвар и олвар. Говорили – бездны огня и пустыни без жизни создаешь. Этого – не видел. Теперь – вижу тебя.

– И что понял?

– Что не вернусь.

Вала помолчал: задумался. Тени и блики скользили по его лицу, неуловимо меняя облик.

– Вижу – ты был среди майяр Ауле. – Странно он подчеркнул слово «майяр». – Как имя тебе?

– Имени больше нет, Ступающий-во-Тьме. Называли – Артано. Артано Аулендил. – Во взгляде майя вспыхнул мрачноватый упорный огонек – и словно в ответ в глазах Валы заплясали огненно-золотые искры, черты лица стали острее и резче:

– Так – не стану называть, айкъе-нээрэ. Вижу – тебе это имя не по нраву. Чего хочешь от меня?

– Знать. Знать все.

Вала пожал плечами: странный его из тьмы сотканный плащ колыхнулся, словно ветер хотел распахнуть его – только ветра не было.

– Ты создал меня?

– Ты только это хотел знать?

Майя ощутил какую-то затягивающую холодную пустоту внутри; и этот, самый главный вопрос, который собирался задать с самого начала, показался вдруг неважным.

– Нет. Хочу остаться с тобой – позволь! Возьми – это все, что есть. – Снял с пояса кинжал, протянул – резко, порывисто. – Только – прими к себе!

– Разве ты считаешь, что за это нужно платить дарами?

Затем внезапно, почти резко:

– Камни – твоя песнь?

– Видел – огонь. Хотел сохранить. Не застывшее – живое.

– А что Ауле?

– Сказал: твой замысел – мой замысел. Иного в тебе нет. Непонятно. Я ведь сам увидел…

Чуткие пальцы Валы скользнули по рукояти кинжала – двум сплетенным змеям, серебряной и черненой, с отливом в синеву:

– Это?..

– Не знаю. Не мое. Не его. Другая песнь. Услышал. Красиво. Словно – знак. Сделал – а понять не могу.

– Почему решил отдать мне? – Вала все еще разглядывал клинок.

– Не знаю…

Вала медленно провел рукой по клинку – железо вспыхнуло льдистым бледным пламенем, потом чуть потускнело, словно остывая, но свет, холодный и прозрачный, остался внутри самого металла, – и коротким движением протянул кинжал майя.

– Это твое. И не нужны дары для того, чтобы остаться со мной, если таково твое желание… фаэрни. – Снова глаза подернулись задумчивой дымкой. – Возьми. Идем. Майя медленно пошел следом.

– …Смотри.

Сначала он не видел ничего, кроме привычной темноты. А потом рванулось над головой ослепительным светом – раскаленное, огненное, сияющее… Майя тихо вскрикнул и прикрыл глаза рукой:

– Что это? Откуда?

– Сай-эрэ.

– Твоя песнь…

– Нет. Оно было раньше, прежде Арты. Смотри.

И майя смотрел и видел, как огненный шар, темнея – словно остывал кипящий металл, – скрылся за горизонтом. И стала тьма, но теперь он ясно видел в ней свет – искры, мерцающие холодным светом капли.

– Что это?

– Гэлли. Тоже – сай-эрэй, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там – иные миры…

– Тоже – Песнь Единого? Как и Твердь-в-Ничто?

– Они были и до Эру; и он – не единственный творец.

– Почему прежде не видел этого? Не знал?

– Не только ты. Другие тоже. Смотрят, не видя…

Вала надолго замолчал, потом проговорил тихо:

– Ты станешь – моим таирни, если таково твое решение.

Это был миг рождения слова, но майя понял – тайрэ-ирни, сын души.

– Тано… – только и сумел выговорить он, – благодарю, Тано…

И почему-то ему показалось, что привычное это слово – «Мастер» – сейчас обрело иной смысл: в нем было все, что успел испытать майя – тревога и ожидание, страх и радость – огромная, невероятная, и счастливое изумление – словно вот тут, на его глазах, с ним – произошло необъяснимое нежданное чудо.