Текст книги "Исповедь Стража"

Я сидел, онемев от растерянности, возмущения и беспомощности. Я не смогу с ним спорить. Ведь любое деяние можно истолковать как угодно, все зависит от того, с какой точки зрения ты рассматриваешь деяние. Для того чтобы убедить Борондира, нужно поначалу выбить у него опору из-под ног, чтобы он смотрел САМ, а не так, как ему вбили в голову. И я не был уверен, что у меня получится…

Я ничего ему не докажу. Ничего. По крайней мере, сейчас. И, чтобы не казаться окончательным болваном, я сказал:

– Ладно, оставим это. Не будете ли вы столь любезны… хм… научить меня сему неизвестному языку? Любопытно, понимаете ли. Кстати, кто все-таки говорил на этом языке? Или говорит?

Он немного помолчал, раздумывая. Затем кивнул.

Так мы расстались в первый день. Я был зол. Я был раздосадован. Я же знал, что прав, – но что я могу ему доказать? Здесь у нас разные правды. На одно и то же мы смотрим по-разному, и ни одно из объяснений нельзя опровергнуть. Как же он поднаторел все извращать! А чего же еще ждать, если их учитель зачинатель Искажения и Хозяин Лжи? А что правдивее умелой лжи? Ох, что же мне с этим блаженным делать? Задел за живое. Нет, я должен, обязан найти слабое место и доказать…

Как всегда, хорошие мысли приходят поздно. Правда, мое «поздно» имело место где-то ближе к полудню. Я спал всего часа три. Но я привык спать урывками, так что не особенно страдал.

Я сидел за своим любимым, до отвращения знакомым рабочим столом в архиве и пытался набросать свои мысли по поводу прочитанного, чтобы потом посрамить Борондира.

«Если естьHe—Свет иHe—Тьма, которые, собственно, и существуют в Арде, ежели верить Книге, то где же истинные Свет и Тьма? Где мы можем их узреть? Или если Мелькор есть владыка истинной Тьмы, то кто даст нам истинный Свет?»

– Именно так, – отвечает Борондир. – Свет и Тьму мы видим сейчас. И именно благодаря тому, что Мелькор открыл истинную Тьму, бывшую прежде Света, и именно в этой Тьме мы познаем Свет истинный.

– То есть вот то, что я вижу вокруг?

– Грубо говоря, да.

– Так. А Дерева Света?

– Это как раз и есть Не-Свет.

– Не понял. Представьте, что я совсем дурак. Свет должен светиться?

Он хихикнул.

– Короче, не все ли мне равно, Свет это или Не-Свет, если я в нем, в конце концов, вижу?

– Дело не в том, светится там что или не светится. Истинный Свет открывает зрение, Не-Свет – закрывает его.

– Ага. Стало быть, в He-Свете я вижу не то, что есть, а нечто ложное?

– Именно. И Мелькор, дав нам истинный Свет, дал нам узреть истинную Арду.

– Простите, но если я, к примеру, не приемлю вашего толкования…

– Это все равно. Мелькор дал людям дар – видеть. А уж как мы им воспользуемся – это наш выбор. Можно видеть, можно не осознавать, что видишь и что именно ты видишь, можно быть добровольно слепым.

– Хорошо. Я понял о He-Свете. А Не-Тьма?

– Мне трудно объяснить… ну, представьте, что это в прямом и переносном смысле Мрак, в котором ничего нет. Вторая составляющая Пустоты. Если истинная Тьма заключает в себе Свет и является источником и хранителем Бытия, то Пустота есть то, что отгораживает от первоосновы – от истинной Тьмы. То, что поглощает ее, поглощает истинный Свет, подменяя его He-Светом и Не-Тьмой.

– Хорошо, – проговорил я, уже начиная немного сходить с ума от слов и понятий, которые в его устах обозначали совсем не то, что в моих. – Но ведь Мелькор видел Эа – стало быть, он прошел сквозь Пустоту?

– Да. Раз Пустоту создал Эру, то почему бы самому могучему из его творений не оказаться способным проникнуть сквозь Пустоту? Вы называете ее преграду Стеной Ночи.

– Так. Я вижу звезды? Вижу. Они где?

– Они – за Пустотой. Нам, Людям, дано зреть сквозь нее. И нам дано преодолеть ее, дабы Арта не была отторгнута от Эа. И тогда Потаенное Пламя, которое скрыл Эру от Айнур, будет дано нам. Людям. И мы сможем сравняться с Творцами.

Я не знал, что спрашивать и о чем говорить. Просто все это настолько разительно не совпадало с тем, что я знал с детства, что, кроме как возмущаться и кричать: «Все не так!», я ничего не мог. А что толку кричать? Это еще никогда и никого не переубеждало… Я мог пока только принимать к сведению его слова.

Короче, с посрамлением у меня ничего не выйдет. Я уже начинал это потихоньку понимать.

После нашей беседы я опять сидел, стискивая голову руками. Шли уже вторые сутки с тех пор, как я не был дома. Но я совершенно утратил понятие времени.

«…кто сотворил Эру, если Эру не есть Творец Всего?

Если есть Добро и Зло, если одно не существует без другого, если это две противоположные силы, противостояние которых есть основа нашего мира, то как может быть, чтобы слуги Тьмы и приверженцы Света могли находить общий язык? Насколько я понимаю, Борондир живет по тем же жизненным правилам, что и я, – он знает понятие чести, поскольку страшится выдать других (правда, я ничего бы им не сделал, если они не изменники или убийцы), понимает такие вещи, как справедливость и милосердие, тогда, что есть Зло? Мы привыкли равнять Зло и Тьму – а получается, что это нечто совершенно различное…

Мы вроде бы хоть как-то понимаем друг друга. И если я считаю себя способным к созиданию – то есть Свет считаю способным к созиданию, а Борондир наделяет этим же Тьму, то есть себя, то не означает ли это, что наши верования проистекают все же из некоего общего начала, равно как и сущность Тьмы и Света?

И получается, что все же все от Эру…»

Так. Надо отдохнуть. Выспаться. Домой. Борондир спит, наверное, сейчас у себя в камере. Хорошо ему…

ГЛАВА 2

Месяц гиритрон, день 23-й

Зима – нудное время, которое хорошо коротать с книгой у очага, с кувшином хорошего вина в дружеской компании, за хорошей беседой. В ту зиму я не замечал хода времени. Книга. Единственным препятствием в работе было то, что я не знал языка, на котором были написаны многие из документов. Это страшно бесило меня – учить язык долго, а ждать я просто не мог. Терпения не хватало.

Этот язык был мне невероятно любопытен. Еще бы – нечто совершенно новое, мне не известное. Честно говоря, я и на гномский набросился бы – до сих пор сведения о нем крайне отрывочны и скудны, но все же о его существовании было известно, и давно, а этот язык был как ключ к некоей запертой двери, за которой… что? Я не знаю. Я предпочитал не задумываться. Главным во всем этом было то, что этот язык вообще существовал. Чем-то он напоминал эльфийские, что подспудно наполняло меня каким-то нехорошим предчувствием. Почему нехорошим?.. Трудно объяснить. Я и теперь вряд ли отвечу. Как будто потянуло среди лета черным холодным ветром, и время остановилось на миг, а потом медленно повернулось назад, чтобы среди невнятного, приглушенного шепота прозвучали слова на непонятном и чем-то знакомом языке – Илтэ хэльдо… Серебро зимнего льда…

Борондир – или тот, кто так себя называл, – знал этот язык примерно так, как мы сейчас знаем квэнья. То есть как язык мертвый, но использующийся учеными, законниками и летописцами. Да, мы прилежно изучаем основы стихосложения на квэнья, читаем исторические тексты, но все равно, при всей поистине чародейской красоте, этот язык – мертв. Помню, в детстве я все донимал отца своими вопросами – есть ли эльфы еще в Средиземье и как бы их увидеть. А отец улыбался и говорил – наверное, есть. Когда они совсем уйдут, мы поймем. Я спрашивал – а как поймем? «Поймем, – немного грустно отвечал он. – Не знаю как, но сразу поймем…» Вот и в этом странном языке слышалось чувство невозвратимой утраты. Какой-то мудрой, покорной печали – как и в квэнья. Или, может, это я, человек, так все понимаю? Я человек поздних времен, когда из мира постепенно уходит, истаивая, как туман поутру, все волшебство иных эпох?

– …Но язык не живет сам по себе. Должен быть кто-то, кто говорит или говорил на нем. Так кто же?

– Вы сами уж могли бы попытаться прочесть, сударь мой, – наставительным тоном произнес он, слегка усмехаясь. – Вот. – Он перевернул несколько листов вперед, оставив за бортом наших споров изрядную часть повествования о первых веках Арды. – Читайте. Читайте о тех, кто говорил на этом языке.

– Лучше уж вы. Читайте фразу, а потом переводите, я хочу научиться воспринимать на слух.

– Ну нет. Давайте сами.

– Ну ладно, – вздохнул я. Это замедлит чтение, а я жаждал поскорее разобраться во всем. Однако он прав. Что ж, не станем торопиться.

Снова те же летящие письмена, так напоминающие тэнгвар, но несколько иное начертание. Тот же белый и гладкий, несмотря на время, материал. Любопытно – даже наиболее новые страницы доброго пергамента казались куда более потрепанными, чем эти. Жаль, что больше нет такого растения… Хроники были бы куда долговечнее, книги – легче, и не приходилось бы корпеть над затертыми строками, восстанавливая их по другим документам…

– «Век Дерев Света; от Пробуждения эльфов до 487 года», – прочел Борондир.

– Это что, тогда написано? – изумился я.

– Да нет, события относятся к этому времени. Я помню, я же переводил. – Он замялся. – Простите, господин Галдор, не позволите ли вы мне продолжить мою работу? Я бы хотел успеть закончить…

Я понял, о чем он умолчал. Я тоже не знал, чем все это закончится для него, и предпочитал не думать. Мне чем-то нравился этот человек. Сейчас мы с ним были как бы вырваны из нынешнего времени и находились в каком-то нигде и никогда. И это мне нравилось. Я мог искать, исследовать, размышлять и спорить. Только сейчас я понял, как же за все последние годы мне этого не хватало. И я был благодарен этому человеку. И господину Линхиру.

– Думаю, это можно устроить, – ответил я. – Я подумаю, чем вам помочь. А сейчас – продолжим.

КЪАЛЛИЭ – ПРОБУЖДЕНИЕ К ЖИЗНИ

…Медленно освобождались эльфы от оков сна. Слабые и беспомощные в этом огромном мире, они держались вместе. И проснулось в них желание говорить друг с другом и давать имена всему, что окружало их. Казалось иногда, что это подсказывает им неслышный голос. И называли они себя Квонди – Те, Кто Говорит…

Пришло время, когда захотелось эльфам покинуть долину Озера Пробуждения и взглянуть на мир за ее пределами. Но некоторые из ушедших во тьму не вернулись, и впервые в душах эльфов проснулся страх, отныне неразрывно связанный для них с темнотой и тьмой. Говорили – Охотник увез их с собой, и никогда не вернуться им. «Бешеный конь несет страшного всадника тьмы, стая чудовищ – свита его… Грому подобна поступь коня, вянет трава, где ступает он, смертоносное пламя – всадника взгляд. Тот, кто встретит его, не вернется назад. Огненный ветер – дыханье его, ужас – оружье в руке его, смерть – его знамя, чертоги – огненная бездна… Тот, кто встретит его, не вернется назад». Но не только Черный Всадник страшил эльфов. Всадник на белом коне – Оромэ – являлся к эльфам, и таково было грозное величие его, и так громогласно было ржание коня егоНахара, что и от светлого Валы в ужасе бежали многие. И страх родился в душах беглецов.

Мне сразу же вспомнились слова из «Квэнта Сильмариллион»: «Но о несчастных, которых заманил в ловушку Мелъкор, доподлинно не известно ничего. Ибо кто из живущих спускался в подземелья Утумно или постиг тьму замыслов Мелькора? Однако мудрые в Эрессэа почитают истиной, что все те из Квенди, которые попали в руки Мелькора прежде, чем пала крепость Утумно, были заключены там в темницу, и медленными жестокими пытками были они извращены и порабощены; и так вывел Мелькор отвратительное племя орков – из зависти к эльфам и в насмешку над ними; и не стало позднее более жестоких врагов эльфам, чем они. Ибо орки были живыми и умножались, подобно Детям Илуватара, но ничто, живущее собственной жизнью или имеющее видимость жизни, никогда после своего мятежа в Предначальные времена Музыки Айнур не мог создать Мелькор: так говорят мудрые. И глубоко в сердцах своих орки ненавидели Господина своего, которому служили из страха. Может статься, это деяние – самое низкое из свершенных Мелькором, и более прочих ненавистно Илуватару».

Любопытно, что же будет здесь. Кто же, по их вере, творец орков? Или орки в их верованиях тоже благородные и прекрасные существа? Приходилось мне такое слыхать. Только вот эти люди сами-то с орками встречались хотя бы раз? Я раз встречался. И никакие слова не убедят меня в том, что в орках хоть что-то хорошее есть. Хотя сейчас их очень редко можно увидеть – ну и хвала Валар.

Но было так: те, кто, устрашившись и Тьмы и Света, рассеялись по лесам, стали эльфами Страха. Ужас неведомого сковал их души, отныне и Свет, и Тьма равно страшили их. Страх изменил не только облик, но и души их, ибо слабы сердцем были они. Страх гнал их в леса и горы, прочь от владений Черного Валы, чью мощь и величие чувствовали они, а потому страшились его, прочь от тех, кто был одной крови с ними. Из этого страха родилась ненависть ко всему живущему. Красота эльфов, Детей Единого, изначально жила и в эльфах Страха – но совершенная красота сходна с совершенным уродством. Так стало с эльфами Страха. Все в облике их казалось преувеличенным: громадные удлиненные глаза с крохотными зрачками, слишком маленький и яркий рот, таивший почти звериные – мелкие и острые – зубы и небольшие клыки, слишком длинные цепкие паучьи пальцы… При взгляде на них в душе рождался неосознанный, непреодолимый ужас, и ныне страшились они не только других, но и самих себя… И назвали их орками, что значит – Чудовища.

Меняли облик орков и их темные скитания в лесах. Дикая жизнь сделала их сильными и яростными и научила охотиться стаями, подобно хищным зверям. Привыкшие к вечному сумраку пещер и лесов, они возненавидели свет и стали бояться огня; даже мерцание далеких звезд было нестерпимо для их глаз. Получивших тяжелые раны на охоте добивали или бросали в лесу; иногда – когда было голодно – и поедали: жалость была неведома оркам. Сильнейшие и беспощадные становились их вожаками: только Силе поклонялись они. Милосердие казалось им слабостью, сострадание – чувством чуждым и неведомым, и в муках живых существ находили они лучшую забаву для себя.

Был у орков и свой язык, в котором – искаженные до неузнаваемости – жили отзвуки Языка Тьмы. Ни песен, ни сказаний не было у них; грубыми стали голоса их, и хриплый вой был их боевым кличем. Им незачем было оттачивать разум, но прорастали в них чувства, свойственные ночным хищникам: острый слух и обоняние, умение видеть в темноте, неутомимость в охоте и жажда крови. И не было спасения от них, порождений страха и темноты…

И было так: старшие из эльфов, охваченные изумленной радостью при виде нового, юного мира и жаждой познать его, ушли далеко за пределы Долины Эльфов и странствовали при свете звезд – ибо Солнце и Луну не дано было еще видеть им – в сумрачных лесах. И однажды встретился им всадник на вороном коне. Эльфы изумились, ибо не знали, что есть в мире и иные живые существа, подобные им. Но не было во всаднике ничего угрожающего, бледное лицо его было прекрасным и мудрым: в эльфах не возникло страха перед ним.

Всадник спешился. Он не был огромен ростом: просто очень высок, выше любого из эльфов. Одеяния его казались сотканными из тьмы, и плащ летел за его плечами, как черные крылья, а глаза его были – звезды.

Дальше шла умилительная история про немую девочку. Честно говоря, меня чем-то это все раздражало. В свое время доводилось мне читать официальные хроники королевского Гондора. Тактам подобных умильных историй было полным-полно.

Борондир продолжал читать. Я, похоже, изрядно прослушал.

… – несколько дней.

– Как ты сказал? День… что это?

– Ах да… Вы же не видите… Видишь – звезду? Когда в седьмой раз она встанет в зените, девочка вернется. И я обещаю: твоя дочь будет здорова.

– Благодарю тебя, Крылатый.

– Поедешь со мной, маленькая?

Девочка обернулась к матери, потом кивнула.

– Это как это? «Вы не видите»? Извините, что перебил вас, но я не понял…

Он спокойно поднял на меня взгляд.

– Очень просто. Они не могли видеть солнца. Только звезды. Да и то не такими, какие они есть на деле.

– Почему?

– Такими сотворил их Единый.

– Но зачем, сударь мой? Это же чушь какая-то. Ну, увидели бы они солнце – и что? Что случилось бы тогда с ними? Зачем было их делать слепыми?

– Иначе они слишком много увидели бы, – сурово отрезал он. – Как Мелькор.

– Не понимаю. Мелькор, насколько я понял, увидел в звездах иные миры. Эльфы тоже могли догадаться об их существовании. Да и догадались, насколько я понимаю, хотя и считают Арду главным среди миров. Если Эру не хотел, чтобы эльфы увидели иные миры, ему как раз звезды не надо было давать им видеть!

– Дело не в том. Они должны были увидеть мир только тогда и только таким, каким хотел им его представить Эру. Если бы они увидели все как есть, они усомнились бы в словах Валар и не стали бы им повиноваться. И потому Не-Свет застилал им глаза – Мелькор же помог им пробиться сквозь эту пелену.

– Ну предположим… Хотя все равно не понимаю. Что бы Илуватару было не пробудить эльфов тогда, когда все было бы уже готово предстать перед ними таким, как он хотел? Ладно, примем, что замыслы Высших нам, смертным, не понять. Хотя я считаю иначе. Продолжайте.

… – Ты говорил – ты один из Творивших Мир… Кто они? Как был создан мир? – допытывался Гэлеон.

Мелькор прислонился к стволу дерева, скрестил руки на груди и начал:

– Был Эру, назвавший себя Единым, которого в Арте стали именовать Илуватаром, Отцом Всего Сущего…

Когда рассказ был окончен, некоторое время все молчали. Потом снова заговорил Гэлеон:

– Значит, мы – Дети Единого?

– Да, так…

– Скажи, а где же другие Творцы? Почему мы никогда не видели их? Ты говоришь: вы пришли в Арту, чтобы приготовить этот мир к приходу эльфов и людей: почему же только ты пришел к нам? Разве другие не знают того, что знаешь ты?

– Знают. Но они покинули эту землю и ныне пребывают в Земле Бессмертных, Валиноре. Здесь я один.

– Почему же ты не среди них?

– Мой путь иной, чем у них. Не зная Тьмы, они изначально отвергли ее и могут жить только в Свете. Теперь Тьма и темнота равно страшат их.

– Разве Бессмертным ведом страх?

Мелькор промолчал.

– Тебе известны судьбы мира. Скажи, какова судьба эльфов?

– Вам предопределено бессмертие – таков дар Единого. Вам суждено уйти в Землю Бессмертных.

– Но мы не хотим уходить! – горячо воскликнул тот, кому предстояло стать Художником.

– А я хотел бы взглянуть на Валинор, – задумчиво промолвил кто-то. – Увидеть и вернуться…

– Вы не сможете вернуться. Такова воля Единого.

– Но если нам суждено уйти, зачем же ты говоришь с нами? – спросил Гэлеон.

– Вы не испугались Тьмы, а значит, способны понять ее, и тогда вам откроется суть Великого Равновесия Миров. Вы сможете освободиться от оков Предопределенности, и вам будет дано право выбора.

– Ты говорил – выбор дан только людям… Значит, мы станем людьми?.. Бессмертие… А что такое смерть?

– Только Смертные могут уйти из этого мира, найти свой путь в Эа.

– Это тоже дар Илуватара?

– Нет. Это мой дар тем, кто разорвет замкнутый круг Предопределенности.

– Я не все еще понимаю в твоих словах. Нужно думать. Ты останешься с нами?

– И я тоже не понимаю! Что за Великое Равновесие? Почему вы считаете, что эльфы ДОЛЖНЫ уйти в Валинор?

– А разве Валар не повелели им идти в Валинор?

– Не «повелели», а позвали. Разница огромная. И разве потом не было сказано, что это, может, даже было ошибкой? К тому же как все любопытно выходит – Мелькор рассказывает эльфам о мироздании, о других Валар, о Валиноре, но не дает им судить самим. Не дает им увидеть! Валар поначалу привезли в Валинор трех вождей, чтобы они сами увидели и решили, куда им уходить и где им лучше будет. Мелькор же оставляет эльфов без выбора. Это по меньшей мере нечестно, Борондир.

– А может, вы все же дослушаете до конца?! У вас еще много будет времени меня расспрашивать, – рассердился он. Видимо, не привык, чтобы его перебивали. Я замолчал. Мне и правда не хочется, чтобы он считал меня допросчиком. Только-только он стал хоть немного доверять мне – и разрушить это доверие? Нет уж. Еще успею, он прав.

– Мне нужно покинуть вас ненадолго. Но я вернусь.

– Мы будем ждать тебя, Крылатый.

…Когда Черный Всадник скрылся в сумраке леса, глядя ему вслед, Гэлеон тихо сказал:

– Кажется, я понял его… Если бы не было Тьмы, мы никогда не увидели бы звезд…

Он вернулся к ним. И снова говорил с ними, объяснял, отвечал… Дети привязались к нему, а он рассказывал им прекрасные истории о травах и звездах, о зверях и камнях… Первые дети в этом юном мире, они были удивительные существа – доверчивые, открытые, восхищенные, удивительно нежные, как хрупкие цветы. Наивные, чудесные создания, которых невозможно было не любить. И казалось Мелькору – все, что творит он сейчас, – творит для них. Так появились в мире удивительные существа: огромные черные бабочки с крыльями, отливающими зеленью и золотом; летучие рыбы; единороги и дельфины; стрекозы с огромными глазами, похожими на драгоценные камни; водяные паучки-серебрянки и морские змеи… И не было для Валы радости большей, чем видеть изумленные глаза детей и слышать: «Что это? Какое чудо…»

Эльфы полюбили Крылатого. И однажды Гэлеон сказал ему:

– Чем дольше говорю с тобой, Мелькор, тем яснее понимаю, сколь многого мы еще не знаем… Но так скажу я: довольно нам скитаться по земле без цели. Если позволишь, пойдем с тобой.

– Идите. Я покажу вам путь.

Я едва удержался, чтобы не перебить его. «Я покажу вам путь». Какая гордыня! Ни Эру, ни Валар не указывали пути ни людям, ни эльфам. Мы – выбирали сами. Опасаюсь, что эти его воспитанники, которым он указал путь, оказались в жизни беспомощными, неспособными жить без него.

Повесть о падении Того, кто хотел блага, но пал в гордыне своей. Я опасаюсь, что даже Эру не до конца все знает, и потому был не вправе кому-то что-то указывать… Впрочем, я понимаю, насколько способен понять. Я могу и ошибаться…

…Они удивлялись, как дети, всему, что видели, вокруг, – да, по сути, они ведь и были детьми. Они любили давать имена новому: они видели Солнце и Луну, но больше любили ночь и звезды – Свет во Тьме. Не сознавая этого, они уже шли путем Людей, и Мелькор не удивился, когда Гэлеон сказал:

– Мы понимаем, какой выбор ты предлагаешь нам. И принимаем твой путь.

– Все ли вы обдумали? Не торопитесь с ответом; дар смерти – великий и страшный дар. Не проклянете ли вы меня за этот выбор?

– Нет. Мы сами выбрали путь; другого ныне для нас нет.

– Загляните в себя. Нет ли в вас страха и сомнений?

– Нет, Мелькор. Мы с открытыми глазами выбираем дорогу, и никто из нас никогда не скажет, что лживыми словами ты привлек нас на свою сторону. Я знаю сердцем, что ты говоришь правду. Мы сделали свой выбор, Крылатый.

Он называл их Эльфами Тьмы, Эллери Ахэ, и своими учениками. Для них он был Учитель и Аэанто – Дарящий Свет. На Севере, в Долине Гэлломэ – там, где была обитель Мелькора, – построили они свой деревянный город, и Мелькор часто покидал свой черный замок и жил среди них. Для Ортхэннэра они стали друзьями и братьями; ему радостно было ощущать себя одним из них. На своем языке они произносили его имя как Гортхауэр, и сам он вскоре стал считать это своим именем. Гортхауэром начал называть его и Учитель; толькоиногда в минуты задумчивости он называл своего Ученика по-прежнему – Ортхэннэр.

– Это кто – Ортхэннэр?

– Вы называете его Гортаур Жестокий, – не отрываясь от книги, бросил он и продолжал читать.

Я не осмелился далее его перебивать.

В комнате было тихо-тихо. Только потрескивала толстая восковая свеча да шелестели угли в жаровне. Сквозь закрытые ставни тянуло ночным холодом. Но мне было холодно не от этого. И не оттого, что я услышал повесть о неведомом мне народе, небольшом племени эльфов, добровольно пошедшем за Мелькором. Дело было не в этом…

– Значит, – выговорил наконец я и не узнал своего голоса, – вы поклоняетесь… смерти? И считаете ее даром Мелькора и высшим благом?

Он вздрогнул, словно внезапно пробудившись ото сна. Заморгал, не сразу поняв, о чем я. Похоже, он при чтении так глубоко погружался в то, о чем читал, что мой вопрос вызвал у него досаду, разрушив хрупкие, невесомые образы, возникавшие у него перед глазами.

– Смерть? Нет. Разве вы сами не считаете смерть Даром Единого – даром, не карой? Освобождением от кругов бытия?

– Да, но Дар Смерти был дан людям в первую очередь как избавление от Тени Мелькора, которой он осквернил Арду. А краткость их жизни, страдания, которые заполняют ее, – вот это и есть Тень Мелькора.

– Ну да. Эльфов забрать под свое крылышко в Валинор, людям – смерть. Только бы не отдать Мелькору победу!

– Знаете ли, в таком случае куда легче было бы Единому просто истребить людей. Считается, что изначально люди должны были быть почти бессмертны, – просто с течением лет их фэа должна была начать стремиться за пределы Арды, потому человек по своей воле в избранный час отпускал бы ее. Как было в ранние годы Нуменора.

– Считается… – усмехнулся он. – Кем считается? Тем, кто был при Творении, слышал Песнь и разговаривал с Валар?

– А, простите, вы же напрямую знаете, – обиделся я. – Ну так растолкуйте мне.

– Простите, – снова усмехнулся он. – Видите ли, мы считаем, что Мелькор при Творении не просто участвовал в создании людей, но и многое вложил в них. И они стали не такими, какими замыслил их Эру. Люди в грядущем должны стать Творцами, подобными Валар, – потому Эру, не имея сил их уничтожить, укоротил им жизнь.

– Ах, так это Эру, стало быть, злодей? И куда же потом, по-вашему, уходят люди?

– Ну, если бы Мелькор не дал им способность уходить из кругов Арды, то они возвращались бы к Единому, и души их были бы уничтожены или лишены памяти.

– А эльфы?

– Эллери Ахэ получили Дар Смерти, подобный людскому. Только свой час они выбирали бы сами…

Он немного помолчал, вздохнул. Посмотрел куда-то в сторону, словно в тенях, клубившихся по углам нашей комнаты, можно было найти ответ или подсказку.

– Видите ли, смерть для эльфа есть освобождение от Предопределенности. Смерть, которую даровал им Мелькор, – это не та смерть, после которой фэа уходит в чертоги Мандоса. Она уходит за круги этого мира, освобождается. То же и для людей.

– Стало быть, вы считаете, что смерть – это дар Мелькора, мы – Илуватара. И даровал он людям Смерть именно после того, как Несозвучие Мелькора исказило Песнь, в которой было Творение Эльдар. То есть то, что, по нашему понятию, сделал с людьми, эльфами и всей Ардой Мелькор, вы приписываете Эру. Любопытно. Я могу понять, что, даруя людям смерть, Эру спасал людей от того, что приуготовил им Мелькор. Именно это и называем мы Предопределенностью – то, что сотворил Мелькор. А именно – лишил людей выбора. Мы умираем не тогда, когда закончены наши труды, не когда фэа осознает, что пришел ее час, – а когда роа ветшает. Фэа Мелькор изуродовать не сумел – но вот все, что ощутимо, он таки исказил. Вот что мы называем Предопределенностью – лишение нас выбора. И сделал это Мелькор. А что называете Предопределенностью вы?

– А разве вы сами не поняли? Все же у вас перед глазами. Разве все не предопределено замыслом Эру? Разве все не предопределено Видением Арды?

– Ну, я так не сказал бы. По-моему, здесь не все так просто. Ведь Видение Арды развертывается перед Валар и доныне. Даже они не все поняли в нем сразу и лишь позже стали осознавать его все лучше и лучше, это познание будет продолжаться и продолжаться, тем более что Эру постоянно создает что-то новое. То же и с нами. То, чего мы не понимали или не знали прежде, открывается со временем, когда мы становимся мудрее, с опытом поколений. Так что теперь я, в отличие от того же Финрода Фелагунда, лучше понимаю судьбу людей и эльфов. Я живу позже. Я знаю то, до чего он не дожил, о чем не знал ни он, ни говорившая с ним Андрет. Еще раз повторю – по Замыслу люди имели право выбора, сударь мой. Они не должны были умирать так скоро и стареть. Они должны были жить во плоти до тех пор, пока фэа не уставала от существования в кругах Арды и не уходила на иной путь. То есть люди сами определяли бы свой смертный час. Как это было в первые века Нуменора, чистого от зла, как полагали Валар. Но они ошибались. Видите – я признаю, что Валар могут делать ошибки. Зло проникло и в Нуменор – люди принесли его в душах своих. И снова смерть победила их. Даже нуменорцы стали жить все меньше – дальше сами знаете. То есть дар, как вы говорите, Мелькора лишил людей именно выбора. О какой же свободе тут речь?

Он с усмешкой смотрел на меня.

– Наш спор проистекает прежде всего оттого, что хотя мы оба считаем смерть Даром, но у нас разная причина этого Дара и даритель тоже не один и тот же.

– Не просто разные, а все совершенно вверх ногами! У вас на месте Эру везде – Мелькор. Просто все перевернуто.

– Это кому как, – усмехнулся он и сложил руки на груди, победно глядя на мое бессилие.

– Любопытно получается, – сквозь зубы сказал я. – Получается, ваши Эллери Ахэ – именно люди. Причем именно в таком виде, как их задумал Единый…

Он молча смотрел на меня, словно ожидая от меня какого-то решения.

– Итак, он облагодетельствовал небольшое племя эльфов, превратив их, считай, в людей. Дал им право выбирать – бессмертие или свобода в смерти. Они выбрали сами. Но люди-то не выбирали…

– Но ведь и вы считаете, что люди не выбирали. Эру их тоже не спрашивал.

Я рассмеялся.

– Мы все время ходим по кругу. Я говорю – мы считаем, что Мелькор виноват в несчастьях людей и эльфов, вы – что Эру. И кто же станет судьей в нашем споре? Кого призовем?

Он пожал плечами.

– Остается ждать пришествия… кого-нибудь. Мелькора либо Эру. Или своего часа. Пусть и не избранного. Тогда сами узнаем.

Мы не пришли к согласию – ни к какому. Но семя сомнения он мне в душу заронил-таки. И все из-за этого проклятого неизвестного мне языка. Он не мог быть выдумкой. Он – был. И на нем говорил и, может, говорит какой-то народ. И в хрониках этого народа Мелькор – добрый и милосердный учитель. Но как же так может быть?.. Впрочем, почему нет? Разве мне не приходилось держать в руках повести Харада, точнее, Ханатты, где с благоговением рассказывалась история одного из их принцев – не помню точно, как его звали, – который стал не кем иным, как назгулом? И обрек он себя на это ради собственного народа – в ту пору Нуменор теснил Ханатту со страшной силой… Так что для них он – герой, полубог. И Саурон для них тоже грозный, но благосклонный владыка… Может, и здесь вышло так? Не знаю. Все же Мелькор – Вала, изначально ярчайший свет среди равных. А сколько дурного начинается с желания доброго? Стоит только сказать: «Я знаю, как нужно» – и падение началось…

Его тихий голос вывел меня из раздумий.