Текст книги "Про девушку, которая была бабушкой"

Бабушка мыла посуду, стояла к нам спиной у раковины. По бабушкиной спине было понятно, что она не одобряет речей моих родителей. Бабушка считала, что мама и папа размягчают меня, вместо того, чтобы выковывать железную личность, прущую напролом в достижении материального благополучия.

Я не раз слышала (подслушивала) их споры.

Папа восклицал:

– Какого благополучия?! Сервантов с хрусталем?! Ковров на стенах?!

Мама подхватывала:

– Чтобы она потратила жизнь на суетные, мелкие, пошлые утехи?

– А без сервантов и ковров? – стояла на своем бабушка. – Что остается? С вашей политикой! Женится на придурочном поэте или на лимитчике, который за москвичками с прописками охотится.

– Выйдет замуж, – говорил папа.

– Кто? – недоуменно переспрашивала бабушка.

– Та, что сейчас ухо к двери приложила.

Я на цыпочках убегала в свою (с бабушкой) комнату. Чтобы осмысливать подслушанное, намечать жизненные перспективы, строить планы самосовершенствования. В голове был сумбур. Я хотела быть такой, как мама и папа, и чувствовала природную, дарвиновскую, правоту бабушки. Я и сейчас не знаю, где истина. Чехов иронизировал над русскими интеллигентами. Они прекраснодушны, благородны, скромны, с достоинством принимают и победу, и поражение. Но они пасуют перед пошляками, мерзавцами и быдлом всех чинов и рангов. Они не умеют сражаться, прокладывать себе путь, созидать общество, о котором мечтают. И нередко заканчивают грустно.

Наши (моя, Лены, Витьки) семьи жили по соседству, в одинаковых квартирах с типовой мебелью. И это были совершенно разные семьи. Родители моих приятелей часто ссорились, а то и дрались в основном из-за денег, то есть их отсутствия. У нас, сколько помню, тоже вечно не хватало до зарплаты. Но мама не поливала папу бранными упреками, а он, озверев, не таскал ее за волосы и не подсвечивал кулаком под глаз.

– Переходим на хлеб и воду, – говорил папа, – затянем потуже пояса.

– Вывернем карманы и вытрясем сумки, – говорила мама, когда не было денег даже не проезд до работы. – Медяки наверняка завалились.

Бабушка крепилась до последнего, до момента, когда не находилось пятнадцати копеек мне на школьный завтрак. Бабушка шла в комнату и возвращалась с рублем, трешкой или пятеркой. У бабушки всегда была заначка и раскупоривала она ее с невероятно гордым видом – вы, транжиры, без меня пропали бы. Я обожала эти моменты безденежья именно потому, что бабушка преображалась, светилась от сознания свой значимости.

Мамы Лены и Вити в теплое время по вечерам и в выходные сидели на лавочках у подъезда, лузгали семечки, говорили о болезнях и сплетничали. Отцы невдалеке «забивали козла», то есть играли в домино. Мои родители каждую свободную минуту читали книги, толстые журналы, газеты. Они обсуждали не соседей, не сослуживцев, не злое начальство, а говорили о прочитанном, о политике, о науке, о многом для моих друзей непонятном, но Лену и Витьку завораживала сама беседа, зримое свидетельство того, что общение в семье может протекать по-другому, не так, как у них.

Мои родители не были ангелами, ссоры между ними вспыхивали нередко. Как всякий ребенок, я боялась этих ссор.

Навсегда запомнила: мама и папа ссорятся, громко, нам, сидящим в соседней комнате, отлично слышно. Я сжалась от испуга, сейчас заплачу. Лена и Витя с интересом прислушиваются. Ловят выражения, вроде: «тебе не приходило в голову, уважай мою точку зрения, не надо приписывать моим словам несуществующее значение…»

– Они ругаются? – спрашивает Лена.

Я киваю, мне стыдно, страшно и больно, слезы уже готовы пролиться.

– Везет тебе, – говорит Лена. – Во всем везет.

– Если бы мои так собачились, – подхватывает Витька, – я бы дал свой нос отрезать.

– Потому что он у тебя всегда сопливый, – ехидничает Лена.

Она не смотрит на меня, точно я какая-то заразная или вонючая, мерзкая и противная. А когда подруга поворачивает ко мне лицо, я вижу гримасу зависти столь сильной и безудержной, что понимаю – Ленке хочется изо всех сил меня ударить.

У нас дома Лена и Витька научились есть с ножом и вилкой, не чавкать, не ставить локти на стол, пользоваться салфеткой. И прочим культурным манерам, которые я не замечала за собой, потому что они присутствовали с пеленок. Главное, как потом оценили ребята, они научились правильно говорить: не чекать, не мэкать, не нукать, выражать свою мысль ясно и грамотно, медленно и спокойно, взвешенно и достойно. В школе этому не учили. Писать, считать, выражать мысль на бумаге, но не устно. Это можно было впитать, натренировать только в семье. Такой как моя. Опыт бесценный, как показала дальнейшая жизнь Лены и особенно Вити.

Мы с Леной не потерпели бы долго присутствия Витьки Самохина, не будь нам с Витькой интересно. Витька был как мы, девочки, понимал нас с полуслова, и в то же время совсем не мы – мальчик, юноша, параллельная ветвь развития, доносчик из стана противника и отчаянный сплетник.

В связи с ныне царящей паранойей в отношении нетрадиционной сексуальной ориентации мне следует подчеркнуть: Витька не был и не есть гомосексуал. У него послужной список бурной молодости на зависть отпетым ловеласам. Просто есть такие мужчины – ловко встраивающиеся в женский менталитет, обладающие нерассуждающей нежностью и сочувствием к каждой особи противоположного пола. Сей талант редок – отмечу. Эти мужчины обожают сплетничать, терпеливо и, что поразительно, с интересом часами ходят со спутницей по магазинам, поддерживают разговоры об опрелостях у младенцев, о преимуществах импортной косметики и о лечении разнообразных болезней народными средствами и антибиотиками.

Самохин, невхожий в мальчишеские компании, пристрастил меня и Лену к играм в шашки, в домино, потом в карты. Играли, пока бабушка не позовет ужинать. Она почему-то, ошибочно, считала, что моих друзей плохо кормят дома. На самом деле им просто было хорошо у нас: весело, приятно, тепло – как в нормальной семье. С моей стороны эта дружба была жертвой. Потому что, освоив алгоритм игры в очко или в кинг, я теряла азарт, и кровь уже не бурлила, возбуждение не посещало. Лена и Витя могли играть вечно, а мне хотелось читать, обсуждать книги, вести захватывающие разговоры о поэтах и прозаиках. Но ведь я русская интеллигентка, я обязана быть терпеливой и снисходительной к тем, кто стоит ниже на ступени развития.

Пожертвовав ради друзей своими интересами в юности, я получила от них многие блага в зрелые года и в старости.

В те вечера, когда мы с Витькой Самохиным играли в шашки, домино и в карты, наши одноклассницы и приятельницы пели песни под гитару во дворе, обжимались с парнями на лавочках, в подъездах, на последних рядах кинотеатра «Молот». Мы с Ленкой были выше этих пошлых утех, и у нас имелся один рыцарь на двоих. Рыцарь скупой до крайности. Ни разу в кинотеатре за нас не заплатил, напротив, выворачивал пустые карманы: «Вам что жалко двадцать копеек на билет мне?»

После школы Самохин, поступив в самый легкопоступаемый строительный институт, (Лена – в энергетический, я – на филфак), от нас отпочковался, его семья переехала в другой район, вначале изредка звонил, а потом, почти двадцать лет, ни слуху ни духу. Мы снова встретились, то есть Самохин заявился ко мне, когда шли постперестроечные времена – темные, темные, темные. Во всех отношениях – от освещения улиц и подъездов до состояния кошельков и души. Витька предложил мне работу фантастическую и зарплату фантастическую в квадрате.

– Ты сам-то как? – только и смогла промямлить я.

– За отчетный период? Докладываю. После института, как все – НИИ, младший научный сотрудник, старший научный сотрудник, кульман, подшефные овощебаза и подмосковный колхоз. Потом все накрылось, НИИ распустили, ездил в Польшу «челноком». Но это не мое. Ты знаешь, я женщин люблю, но не могу видеть, как они таскают тяжеленные сумки, а потом в поезде рассказывают про опущение женских органов. Да! Я ведь женился! Двадцать лет назад. Извини, не пригласил вас с Леной. Свадьба была в Краснодаре, Светочка из казачьей станицы. Сто двадцать человек, представь, гуляли неделю. У нас трое детей, все мальчишки, потому что хотели вторую девочку, а родились двойняшки мальчики. Не поверишь, они у меня разноцветные: Антон, старший, блондин, в меня. Боря чернявый, как Светочка, а Виталик натурально рыжий.

– Имена детям вы давали по алфавиту?

– Это все Светочка. Она мать с большой буквы. Если бы мы жили в деревне, в глуши, нарожали бы на каждую букву. Светочка – изумительная женщина, сама увидишь.

– Как вы познакомились? – спросила я, чтобы потянуть время и свыкнуться с мыслью, что, возможно, беспросветные материальные проблемы моей семьи счастливо разрешатся.

Витя рассказал, как познакомился с будущей женой, по старой памяти – откровенно.

В НИИ пришла новая сотрудница, из того же института, что и он окончил. Витя к тому времени не соблазнил только шестидесятилетнюю замдиректоршу с базедовой болезнью, то есть отвисшим до середины груди зобом. Витя был мастером легких необязывающих романов, его пассии никаких претензий не выказывали и матримониальных планов на него не строили. Этакое полезное для здоровья поддержание производства гормонов и приятное общение. Витя умел прикидываться непригодным к семейной жизни очаровашкой. Сходился и расходился легко, обрастал дружелюбными бабами, катался как сыр в масле.

Свету он пригласил в кафе. Привычно заморосил о ее прелестях. По Витиным наблюдениям, ни одна девушка не может устоять, когда ты осыпаешь ее комплиментами. У вас изумительные глаза, постоянно меняющегося цвета. Этот овал лица, волнительно очерченные губы. Вы завораживаете, хочется смотреть и смотреть на вас, любоваться, восхищаться, как ожившей картиной великого Леонардо…

У Вити был отработан текст. Он дарил женщинам то, чего им не хватало в жизни – восхищения, признания их неземной красоты, исключительности. Текст был длинным, практически бесконечным, Витя находил удовольствие в придумывании новых эпитетов и метафор.

Зараза! Он, рассказывая, напомнил мне: «Ты же сама меня учила находить изобразительные средства, когда писали домашние сочинения».

Витя моросил, а Света ела холодные закуски. Витя вошел в раж, но Света перебила:

– Горячее скоро принесут?

«С голодного края, что ли?» – подумал Витя и утроил старания.

После шницеля Света вытерла губы салфеткой и спросила Витю:

– Дать за ушком почесать?

– В каком смысле? – растерялся Витя.

– А что ты со мной, как с собакой? Какие глазки, какой носик, какой окрас! – передразнила Света. – Осталось только за ушком почесать да по холке погладить.

Витя растерялся, Витя был сражен.

На самом деле Светлана давно все про Витю узнала: переходящий член. Никаких амуров строить с ним не собиралась, просто хорошо поужинать. На подходе у нее был официальный брак с венгром – прорабом, из компании, строившей офисные здания, и маячило предложение руки и сердца от скрипача-лауреата, в чьей квартире она, студенткой, подрабатывала, клея плитку в ванной. Венгерский язык – один из самых сложных, выяснила Света. Она английский пять лет в школе, пять лет в институте учила, а дальше хаудуюду не продвинулась. Не даются ей языки. Приедет в эту Венгрию, там его родня, а она – хаудуюду – будет как немая, считай – бесправная. У скрипача мама – крыса на задних ножках и в очках. Носиком водит, в каждую дырку лезет: «Стасик на завтрак ел яичницу? Из скольких яиц? Ему нельзя много желтка, в котором сплошной холестерин – это вещество, как показали последние исследования, еще не всем доступные, но у меня свои каналы, крайне вредное для сосудов и сердечной мышцы. А где его фрак? В чем он будет выступать вечером? Милочка! Когда я следила за гардеробом сына, у нас не было проблем»!

Венгр – это заграница. Кто не мечтает? Стасик-скрипач – это пятикомнатная квартира в центре Москвы.

Вите Самохину пришлось активно потрудиться, чтобы отбить Светочку от заграницы и от хором на Малой Бронной.

Впервые мы с Леной увидели Свету, когда Витя пригласил нас к себе домой.

Светлана была великолепна. Большая, сильная, плечи как у пловчихи, бедра бочкообразные, руки мощные, ноги устойчивые – не собьешь. Лицо плоское, открытое и честное, но суровое и хитрое одновременно. Требуется женская сила, чтобы коня на скаку остановить? Тогда вам к Светлане.

– Входите, – сказала Света, встречая нас. – Приятно познакомиться. Витька много про вас рассказывал. Тапки, – ткнула она пальцем под полку для обуви, – синие и красные, выбирайте. – И тут же заорала, получилось – прямо к нам обращаясь: – Я кому-то сейчас уши выверну наизнанку! Стоять по углам и не перестукиваться!

Мы с Леной оторопели. Ничего себе в гости заглянули!

– Бандиты мои, – пояснила Света, – наказаны, по углам стоят, азбукой Морзе общаются. Проходите, чего застыли, я вареников налепила: с мясом, с картохой и с вишней. С пальцами съедите. Фашисты! Петлюровцы! Удавлю!

Повернулась и ушла, потому что в глубине квартиры что-то упало с раскатистым звоном, как если бы посыпалась посуда из серванта.

– Вареники с мясом – это недоделанные пельмени, – пробормотала Лена.

У нее было двое дочерей ангельской внешности и поведения. Будь у меня трое сыновей, я бы повесилась. Я с одним еле-еле справлялась. А Света держала бандитов и рохлю-мужа в крепкой узде.

Витя и Светлана, конечно, обожали своих мальчиков, но выполняли противоположные роли: папа был доброй мамой, а мама строгим папой. Витя сыновей баловал и потакал им, а Света не спускала ни единой провинности.

Она ушла из НИИ, когда им перестали платить зарплату, а Витя еще полгода бил баклуши на работе и ждал обещанных демократических перемен и справедливости в условиях наконец наступившей свободы. Светлана сколотила бригаду по ремонту квартир и вкалывала по-черному. Приходила домой, шатаясь от усталости. А там дети, муж и полнейший разгром. Света набирала воздух в легкие и внятно объясняла им, что не потерпит бардака и кто сейчас же, немедленно, будет убирать в квартире, готовить на завтра еду и проверять домашнее задание.

Через два года Света основала фирму по ремонту квартир, у нее было уже три бригады. Мне как-то нужно было встретиться с ней на одном из объектов, передать для Вити дискеты. Света внятно объясняла строителям недостатки в их работе. Что-то про неверно выведенные углы стен и финишную шпаклевку не того качества.

Я никогда не слышала такого мата, не предполагала, что лексические единицы табуированной лексики имеют столь замысловатые формы. Я совершенно не переношу брани ни в жизни, ни в литературе – как овсяной каши. Но тут застыла в лингвистическом ступоре.

Опуская вводные слова мата, финальный выстрел Светы бригадиру:

– Неси уровни, если там не прямой угол, то я отрежу тебе яйца! А если девяносто градусов, то я задеру юбку и дам тебе при всех.

Меня ужаснуло, как она рисковала, будь права или ошибаясь.

Света оказалась права, семь градусов кривизны. Бригадир не был кастрирован, но был предупрежден, что при следующем нарушении гениталий лишится вся бригада.

Мы спускались по лестнице, я не удержалась и спросила:

– Неужели нельзя разговаривать с ними как с нормальными людьми, вежливо, культурно, порицая, но не унижая, сохраняя и поддерживая их профессиональное достоинство?

– Нельзя! – безоговорочно отрезала Света. – По-другому они не поймут. А достоинство их – в работе без халтуры. Я могу иметь авторитет, только если заказчики будут знать, что в моей фирме качество на сто процентов. Лучше переплатить за качество. Дешево да гнило, дорого да мило.

Тогда аргументы Светланы меня не убедили, ее форма общения, мягко говоря, оставила неприятный осадок. Через много лет я прочитала о первой встрече Льва Николаевича Толстого и Горького. По внешнему облику Толстой принял Горького за мужика и разговаривал с ним матерно. Когда недоразумение устранили, Толстой перешел на культурный язык, доброжелательно общаясь с молодым писателем, некоторые вещи которого ему, привереде, нравились.

Витю считают подкаблучником. При такой-то жене-командирше, как не быть! Под страхом расстрела я не призналась бы, что общественное мнение сильно заблуждается. Что такое подкаблучник, если каблук-шпилька? Попробуйте ужа пригвоздить, напляшетесь.

Витя мне и Лене по старой памяти доверялся, хвастался победами над особами из соседних офисов. Мы возмущались, как можно обманывать Светлану, которая жилы рвет? Вите почему-то очень нравилось наше возмущение.

Света зарабатывала деньги, содержала семью, а Витю после НИИ мотало на волнах рынка свободного предпринимательства. К чести Светланы, она не отправила его в одну из бригад стелить паркет или клеить плитку. Хотя, возможно, просто не доверяла качеству его труда. В присутствии посторонних распекать мужа, обещать кастрацию – на это даже Светлане не хотелось идти.

А потом Витя Самохин набрел на золотую жилу. Случайно. Роль случая и везения одна из самых занимательных в любой биографии.

Надо пояснить, что девяностые – время, сходное, вероятно, с первыми годами НЭПа. Лучше всего его иллюстрирует старый анекдот. Встречаются два так называемых бизнесмена. Один другому говорит: «Меняю вагон соленых огурцов на вагон женских колготок». Второй отвечает: «Запросто!» Они бьют по рукам и отправляются каждый в свою сторону – искать огурцы и колготки.

Витя услышал, что требуется главный редактор корпоративного журнала. Витя был ни бельмеса в журналистике, в издательском деле, хуже, чем я в выведении прямых углов стен при ремонте с нуля. Витя хромал на обе ноги в орфографии, писал «могазин» и «карова», запятые были для него страшной мукой. Три связных предложения – изуверским наказанием. Жанры журналистики (очерк, репортаж, интервью…) – тайной за семью печатями.

Но Витя был обаяшкой, тогда еще не вошло в ход выражение «харизматическая личность». На его счастье, человеком, который принимал решения, ответственной за связи с общественностью (ПИАР), была женщина. Что она увидела? Долговязового, донкихотовской внешности мужчину средних лет, на лошадином лице которого светилось неподдельное участие, доброта и сострадание, готовность выслушать, помочь, отдать последнюю рубаху. Все это правда, и все про Витьку.

Но кто сказал, что доброта и сострадание не уживаются с лукавством и откровенным враньем? Никто не сказал. Мы сами почему-то думаем, что тот, кто снимет для тебя последнюю рубаху, не способен опустошить твои карманы. А женщинам свойственно еще и видеть в болтливых обаяшках профессионалов высшего класса.

Витя с умным видом пробежал глазами по страничке с бюджетом будущего издания, нахмурился, со скорбью изобразил мягкий отказ:

– Если вы хотите качественный продукт, то бюджет надо увеличить минимум на треть, лучше – на пятьдесят процентов. Извините! Я не берусь делать дешево да гнило. Только дорого и мило.

Они расстались на том, что ПИАР-дама бросилась к руководству увеличивать бюджет, а Витя искать тех, кто умеет делать журнал.

Витя Самохин пишет «дарога» через «а», но чувствует подноготную людей, безошибочно отделяет профессионалов от таких как он сам позеров-фуфловщиков, у него потрясающие нюх и способность сколотить команду из нужных людей.

К тому времени, когда утвердили повышенный бюджет, у Вити была команда грамотных специалистов. Нищенствующих, голодающих русских интеллигентов. Нас было, как собак. Как можно хаять советскую власть, если она вскормила столько творческих рыночно-беспомощных людей?

Кстати, если говорить о собаках как собаках, то есть о животных, их, сбивавшихся в дикие стаи, тогда развелось очень много. Не только по окраинам столицы, у нас в Сокольниках было несколько стай, которые зверствовали, нападали, кусали, я боялась за Даньку, боялась по вечерам выходить из дома.

Самохин предложил мне работу литобработчика, редактора – как хочешь называй – и зарплату в восемьсот долларов. Я чуть не упала со стула от счастья и промямлила:

– Ты сам-то как?

9

Корпоративная журналистика – это не то, что покупается в киосках. Это бесплатно. Красивый, на прекрасной глянцевой бумаге, толстый журнал. Рассылается нужным людям, вручается на конференциях, презентациях, встречах, съездах и проч., проч., проч. Это имидж. Если твоя компания (министерство, корпорация, банк, синдикат, группа компаний, холдинг…) хочет показать себя успешной, она выпускает (раз месяц, в квартал, в полгода – как потянут) свое фирменное издание. Оно должно быть стильным, красивым, лучиться солидностью и богатством, прославлять первых лиц и литературно-безупречным в той степени, что доступна предвзятым, но филологически дремучим читателям. Когда вы садитесь в самолет, вытаскиваете из кармашка кресла журнал – вот он и есть, бесплатный, корпоративный. Читать ведь интересно, правда? И не только потому, что боитесь взлета и посадки. Это для примера. На авиаперевозчиков Витя Самохин никогда не замахивался, нам хватало министерств и ведомств.

За двадцать лет мы сменили много мест работы. За Самохиным закрепился авторитет шеф-редактора, а я блаженствовала, плавая в любимейшем океане – постижения новых знаний. Судостроение, атомная энергетика, модельный бизнес, автопром, землепользование, международная торговля, рыболовство, производство удобрений, здравоохранение… Мы перетекали из одного издания в другое почти без пауз и простоев.

Журналы закрывались, потому что в экономике тоже все время что-то закрывалось, сливалось, лопалось и нарождалось. Кроме того, выпуск корпоративного издания – это дорого. Сначала заказчик на Витькино «это дорого» клевал с аппетитом: раз дорого, значит, стоящая вещь. Через год-два заказчик начинал понимать, что ежемесячный журнал стоит как хороший автомобиль, а покупать каждый месяц новую машину – это даже при его доходах глупо. А тут еще конкуренты и прочие наемники в мундирах его группу компаний вознамерились ощипать как загнанного страуса – по перышку. Как только на журнал переставали выделять средства, и даже раньше, носом улавливая смену ветров, Самохин начинал искать нового заказчика-издателя.

Поначалу я только редактировала тексты, приводила к общему стилю статьи, что писали несколько нанятых журналистов. И еще отвечала за вступительные передовые от лица первых лиц. От лица лиц! Да, именно так! Бросить нельзя, деньги нужны. Просиживала ночи, разбираясь в проблемах отрасли, потом составляла вопросы личности, которая эту отрасль возглавляет, назовем его NN. Потом помощники NN присылали мне ответы – сухую канцелярщину, общие слова, набор трюизмов. В ответ я вежливо писала, что нужны конкретные примеры, факты, подтверждающие тезисы с первого по седьмой (в тексте цифры проставлены), если, конечно, эти тезисы совпадают со стратегией компании, которую NN возглавляет, и вы находите, что они внушат читателю сознание и уверенность в зримых перспективах вашей корпорации.

Я не отлипала от компьютера ни днем ни ночью. То есть отлипала чуть поспать, быстро справить биологические потребности, потрепать вихор на макушке Даньки. Я пила кофе литрами, казалось – только перекусывала. Но именно в это время, с конца девяностых, стала медленно, но прочно наращивать массу тела. Не жалуюсь. Мне было интересно, и в наших финансах случился счастливый прорыв. Родители сделали ремонт на даче, пристроили веранду, а Данька мог себе позволить фирменные джинсы.

Именно Витя Самохин понял, что не следует впихивать во вступительную статью NN чудные перспективы его отрасли. Это не солидно. А надо! Тут вздох-пауза. Надо АНАЛИТИКА.

– Сашка, – по телефону говорил мне Витька, – ты должна стать аналитиком.

– Самохин, ты понимаешь значение этого слова? Как оно пишется? Начальная «А» или «О»?

– Начальное никого не волнует. У нас даже революцию семнадцатого года отменили, в смысле праздника и дружбы народов. Помнишь, как мы готовились к пятидесятилетию Октября? Вся школа на ушах стояла. А как ты в хороводе дружбы народов туркменку изображала?

– Самохин, злыдня! У меня тогда на шароварах резинка лопнула, и они стали из-под национального платья выпадать, а тюбетейка на глаза сползла…

– Но я, украинец, выскочил на помощь. И Ленка…

– Выскочил не ты, а Женя Уколов.

– Грузин.

– Прошелся в танце на носочках, подхватил меня и унес со сцены. Ленка-эстонка раньше времени принялась выступать.

– Точно. Уколов, кстати, вполне преуспевает.

– Где он? Что с ним? – задохнулась я.

– Калинкина! – осадил меня Витька. – У него в законном браке двое детей!

Витька всегда знал, что я сохну по Жене Уколову, никогда меня этим не шантажировал, не подкалывал, не насмехался. Близкая подруга Лена Афанасьева не догадывалась о моей многолетней школьной любви. И в этом была моя перед ней вина. Какая же ты, то есть я, главная близкая Ленке подруга, если не говоришь про сокровенное?

Мое шмыганье носом, как следствие покаяния перед подругой, трепет воспоминания о первой любви Витька пресек и использовал:

– Ты аналитик! Тебе привозят, я обеспечу, груду отчетов, справок и прочей хрени. Ты, как обычно, влезаешь на иностранные сайты родственных иностранных компаний, в научные журналы и в прочую хрень. У тебя же английский с пеленок, и до хрена испанского, французского, итальянского…

– Еще одна «хрень», и я кладу трубку!

– Саша! Сашенька! Сашурочка! Не бросай трубку! Ты не видишь перспектив.

– Каких, оболтус? Ты не представляешь объем работы!

– Ты ее уже делала. Теперь чуть тщательнее и прицельнее.

– Пошел ты к черту, Витька!

– Всегда готов. Сашка, позаботься о звучных псевдонимах. Я тут сам подобрал. – Он зашелестел бумагой. – Китайгородский, аналитик. Шахназаров, аналитик…

– Тарковский, аналитик. Чехов, аналитик…

– Чехов точно не пойдет, он же был писатель.

– Неужели ты слышал про Чехова?

– Калинкина! Вот ты всю жизнь надо мной издеваешься, а кто тебе работу обеспечивает?

– А кто тебе строчит последние пять лет?

– Сашка, имей в виду, что твой гонорар от восьми сотен зеленых уже и так увеличился до тысячи двухсот. Сколько ты хочешь?

– Удвоение. Две тысячи пятьсот долларов.

На том конце Витя Самохин издал странные звуки вроде хрюканья, тявканья, повизгивания, птичьего клокотания, они сопровождались не менее странными шумами, как при поедании глупым чавкающим животным бумаги.

Я просто ляпнула про удвоение. Могла бы и про утроение или про увеличение на порядок сказать. Я в тот момент находилась под столом. Стоя на четвереньках, шевелила вилкой в барахлившей розетке электрического удлинителя. Трубка телефона болталась в районе моих ставших уже нехрупкими бедер. Успешен. Двое детей. Мой Женя Уколов.

– Согласен. Две пятьсот, – сообщила трубка Витькиным голосом.

Выбираясь из-под стола, я пыхтела и кряхтела как объевшийся Винни-Пух, который навестил Кролика («Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро»[3]3
  «Винни-Пух и все-все-все». Пересказ Б. В. Заходера.


[Закрыть]).

– Повтори еще раз! – потребовала я.

– Две пятьсот! Доллярев в месяц! Сашка, имей совесть! – Витька Самохин сам не верил своей щедрости.

– Долляри – новая валюта? – уточнила я, взгромождаясь на стул.

– Валюта та же. А ты меня без ножа режешь!

– Бедненький!

Если бы он платил! Витька выдавал мне по триста-четыреста долларов в месяц. Тык-в-притык. Самохин с детства был жадиной, благодаря нашим с Леной насмешкам и откровенному издевательству научится худо-бедно маскировать свою прижимистость. И еще он знал меня как облупленную.

Светлана, жена Витьки, однажды проговорилась:

– Он уверен, что если тебе все отдавать, то крылья сложишь, лапки подожмешь, окуклишься и перестанешь работать, будешь свои книжечки читать.

От возмущения я сразу не нашлась с ответом, потом просипела:

– Вот сволочь эксплуататорская!

– Ага, он тебя очень ценит и даже по-своему любит.

Чтобы любовь не угасала, я вела подсчеты сумм, которые задолжал мне Самохин. Каждый месяц высылала ему по электронной почте письмо с таблицей, в которой указывалось, когда и сколько он мне недоплатил. Таблица уже занимала десяток страниц. Ответное письмо Витьки было кратким: «Согласный. Не отказываюсь. Как только, так сразу».

Дважды я устраивала забастовки: мне нужно столько-то, не заплатишь – пальцем не пошевельну, к компьютеру не подойду. Так было, когда понадобились деньги на свадьбу Даньки и Маши, через два года – на операцию Любови Владимировне, о которой она почему-то не хотела говорить детям. Самохин мотал мне нервы, рассказывая о своих финансовых проблемах, мы разругались с ним вдрызг (по телефону), но помирились, когда он приехал ко мне, привез деньги, которые отдавал со слезами на глазах, точно свои последние кровные. Скупердяй высшей степени. Первый раз это были три тысячи долларов, второй – пять.

На осень я планировала очередную забастовку. Мне требовалось зимнее пальто. Старое в прошлом сезоне уже облипало меня до треска петель на пуговицах, а сейчас не сходилось на груди на добрых десять сантиметров, как ни втягивай живот, который, в сущности, втянуться не был способен. Я редко выхожу из дома, но неровен час – придется, надо подстраховаться. Я облазила весь Интернет от крыши до подвала – нужного мне размера ни одна фабрика не шила. Значит, придется искать швею, которая приедет ко мне домой, снимет мерки, купит материал, потом станет приезжать на примерки… Докука, головная боль плюс Самохин, у которого выпросить тысячу долларов трудней, чем забрать кость у бешеной собаки.

Теперь все переменилось. Зачем мне старушечье пальто размеров 20XL? Если я завтра снова окажусь в прежних габаритах, то завтра об этом и подумаю. У меня есть честно заработанные, хоть и бесчестно укрытые от налогов, средства. Имеется прекрасное юное тело и мечта. Самая сладкая мечта не бывает собственной. Осуществить мечту тех, кого любишь, – высшее блаженство.

Мне врезались в память, как фотографиями на сетчатке глаз отпечатались, потом в сердце, как в альбом наклеились, лица Даньки и Маши, которые бродили по серой бетонной пыльной коробке в Доме в Сокольниках. Маша грезила – молча ходила, иногда взмахивала руками, мысленно возводя стены в квартире ее мечты, расставляя мебель, вешая шторы. У нее было лицо человека, который поет песню или даже оперную арию – про себя, потому что вслух он петь не может и никогда не сможет. Но ему очень хочется петь. Данька злился, прекрасно понимая состояние жены и собственную неспособность реализовать мечту любимой женщины. В какой-то момент мне показалось, что он сейчас заплачет или примется ругаться, обзывая всё и всех: нас, этот чертов буржуинский дом, правительство, страну, Вселенную. Данька сдержался. Подошел к стене и несколько раз сильно ударил по ней мыском ботинка. Маша, грезиетка, не заметила. Наверное, обувь сына пришла в негодность, Данька ушиб пальцы стопы, и они у него будут долго болеть. Напоминая о беспомощности.