Текст книги "Айседора Дункан. «Танцующая босоножка»"

Дверь захлопнулась перед их носами, едва успев открыться. Хозяйка меблированных комнат была непоколебима:

– Мисс Дункан, мне надоели обещания заплатить за жилье завтра. Или вы платите сейчас, или больше не переступите порог этого дома!

– Но наши вещи…

– Вы имеете наглость требовать ваше тряпье?!

– Придется устраиваться в гостинице, – развел руками Раймонд, когда стало ясно, что их не пустят и вещи не отдадут. Произнес это так, словно жить в отеле, а не на улице, где они оказались, настоящее наказание.

Четверо странно одетых людей без вещей не вызывали доверия ни у кого, ни в одну гостиницу их не пустили. Пришлось ночевать на скамейке в парке, когда полисмен прогнал их и оттуда, семейство переместилось на кладбище.

В карманах нашлось шесть шиллингов на четверых, чего хватило только на лепешки и… билеты в Британский музей!

На четвертую ночь захотелось чего-то помягче кладбищенской скамейки, и Айседора решительно потянула всех к роскошному отелю, который они видели во время прогулок по городу. Прошлой ночью она заметила, что швейцары попросту спят на своем посту, и решила этим воспользоваться.

– Но, Дульси, если мы проберемся в отель тайком, нас быстро обнаружат и сдадут в полицию! – ахнула Элизабет.

– Я не собираюсь пробираться тайком, наоборот, устроимся с удобствами.

Актерских данных всему семейству не занимать, они разыграли только что приехавших из Ливерпуля американцев, посетовали, что багаж прибудет только утром, потребовали сначала приличный номер, потом заказали завтрак и устроились отдыхать. Айседора рассчитала все верно, это хозяйки меблированных комнат и владельцы маленьких гостиниц требуют оплату вперед в случае, если у человека нет с собой багажа или он странновато выглядит. Богачи могут себе позволить выглядеть как угодно и не тащить чемоданы с собой. А еще не платить аванс.

Сонный швейцар действительно принял их за чокнутых нуворишей, особенно когда Раймонд стал читать стихи на древнегреческом.

Днем Айседора позвонила вниз и отчитала несчастного швейцара за то, что багаж пока не прибыл. После этого тот не посмел отказать в обеде в номер.

– Дульси, так долго продолжаться не может, – пыталась урезонить младшую сестру самая практичная из всех Элизабет. – Нас просто заберут в полицию.

– К сожалению, не может. Но мы хотя бы отдохнули!

Отоспавшись на мягких постелях и проглотив сначала завтрак, а потом обильный обед, семейство ночью поспешило покинуть гостеприимный отель, не разбудив при этом сонного швейцара.

– А если он не спит?

– Скажем, что желаем посмотреть ночной Лондон. И потребуем разыскать наш багаж к утру!

Швейцар спал.

– Вот к чему приводит сон на работе, – посмеялись Дункан. – Этот сон обойдется ему в стоимость нашего пребывания в отеле.

Ни малейших угрызений совести семейство не чувствовало. Но и куда теперь деваться, где ночевать, они тоже не знали.

– Смотрите, леди К. в Лондоне, – обрадовалась увиденной в газете заметке Айседора.

– И?..

– Она дает приемы, а я танцевала в ее доме в Ньюпорте.

Еще через час они уже договаривались об аренде небольшой студии в Челси. Леди К. заинтересовалась предложением Айседоры выступить в салоне и даже выписала аванс. Десять фунтов, когда в карманах только дыры, выглядят богатствами пещеры Али-бабы. К счастью, на этот раз у них хватило ума заплатить за жилье за месяц вперед и купить продукты, чтобы не голодать.

Без мебели, ночуя прямо на полу и питаясь самыми дешевыми консервами, Дункан были счастливы.

– Мы художники и жить должны как художники! – восклицал счастливый Раймонд. – Вот она Европа и свобода!

Выступление Айседоры под аккомпанемент матери и в сопровождении читающей стихи Элизабет и словоохотливого Раймонда имело успех. Они стали популярны, приглашения следовали одно за другим.

У леди М. выступала забавная компания – мать и трое взрослых детей. Мать, как истинный глава этого семейства, зорко наблюдала за происходящим, сидя за роялем, одна из дочерей прилично декламировала стихи, сын произносил пламенные речи о ценности свободы движения и своеобразии античного танца, перемежая речь цитатами стихов на древнегреческом, а вторая дочь танцевала босиком. Все четверо были в туниках и сандалиях на босу ногу.

Посмотреть на необычную семейку собралось немалое общество.

Вердикт был единодушным: речи странного молодого человека заумны, декламация его сестры хороша, игра матери прекрасна, но лучше всех одухотворенный танец босоножки. Пожалуй, в качестве изюминки сезона сгодится.

Сама изюминка сезона, едва живая после нескольких часов танца от усталости, переодевалась в комнате для прислуги. Благодаря ее за выступление, хозяйка салона показала глазами на верткого молодого человека со щедро напомаженной головой:

– Это известный репортер. Завтра о вашем выступлении, милочка, будет знать весь Лондон! Вы мгновенно станете знаменитой.

Айседора хотела сказать, что предпочитает получить деньги или хотя бы хороший ужин, но подумала, что реклама тоже не помешает.

О них узнали, приглашения посыпались как дары из рога изобилия, вот только дарами не были. Однажды Айседора открыто напомнила о необходимости оплаты своего труда и труда своих родственников. Хозяйка пришла почти в священный ужас: танцовщица-босоножка чего-то требует? Наконец процедила сквозь зубы:

– Зайдите завтра, вы все получите.

Завтра они получили совсем немного, причем, от швейцара и именно в швейцарской, хозяйка не посчитала нужным встретиться с танцовщицей, еще вчера приводившей в восторг гостей салона. Сумма была ничтожной, возможно, она распорядилась дать больше денег, и им передали не все, или просто не представляла, сколько нужно заплатить этой босоножке.

В других салонах не лучше. Хозяева не сознавали разницу между собственным положением и теми, кто перед ними выступает. Нередко в такие вечера устраивались сборы средств в пользу бедных. Дунканов угощали чаем, клубникой со сливками, пирожными, аплодировали, даже демонстрировали полные подносы вырученных в результате выступления золотых монет и чеков в пользу очередной благотворительной организации, не понимая, что вовсе не ради благотворительности Айседора танцевала несколько часов. Она была готова танцевать бесплатно хоть ежедневно и с утра до вечера, если бы кто-то платил за жилье и самую скромную еду.

Но таких не находилось. Английские нувориши оказались ничуть не щедрей американских и понимание философии нового танца если и выказывали, то лишь из вежливости, привычно не желая спорить.

– Мне кажется, они ни слова не запомнили, если вообще что-то поняли из выступления Раймонда! – горячилась Айседора.

– Пусть так, но нас же снова пригласили, – пыталась урезонить сестру Элизабет, которая тоже не любила споры.

– Как дрессированных обезьянок. Нужно успеть позвать к себе этих Дунканов, пока не закончился сезон! Думаешь, их трогает танец или интересует музыка Невина?

Но как бы ни бушевала Айседора, выбора у них все равно не было, иного способа заработать на жизнь не находилось.

Однажды ее мысли подтвердил высокий красивый мужчина, говоривший с непонятным акцентом. Воспользовавшись отдыхом босоножки, он подошел, протягивая бокал красного вина. Айседора помотала головой:

– Извините, я не пью.

Она боялась опьянеть, выпив хоть глоток на совершенно пустой желудок, ведь они со вчерашнего дня не ели. Голод особенно сильно чувствовался в богатых домах, где через открытые двери почти всегда были видны богато накрытые столы со множеством яств. Но актеров никогда не приглашали за эти столы, слишком много чести для комедиантов.

– Мисс, вы прекрасно танцуете, весьма своеобразны, даже неповторимы, но этого мало, чтобы давать сольные выступления.

– Но я их даю! – почти возмутилась Айседора.

– В салонах, – спокойно уточнил собеседник. – Здесь вы просто забавная игрушка, которая завтра выйдет из моды. Сегодня вам аплодируют скучающие дамы и пресыщенные жизнью мужчины, но завтра появится кто-то более забавный и вас перестанут приглашать. Один-два сезона, не более.

Айседора стояла оглушенная, не зная, что возразить. Он был прав, это жестокие, но верные слова. Сезон заканчивался, приглашения поступали все реже, а что будет, когда гости салонов разъедутся по своим имениям на лето? И можно ли надеяться, что ее пригласят танцевать осенью?

Айседора сумела справиться с собой, ее ответный тон был ироничен:

– И что же по-вашему я должна делать?

Собеседник, внимательно наблюдавший за танцовщицей, кивнул, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями:

– Вы молодец, умеете смотреть правде в глаза. Что делать? Найдите себе труппу, в которой сможете выступать на сцене. Даже великая Фуллер не танцует одна.

– Фуллер скорее акробатка, чем танцовщица!

– Я только что похвалил вас за способность смотреть правде в глаза… Подумайте над моими словами – не стоит уповать на салоны, это ненадолго. Хотите танцевать почти всю жизнь – ищите место на сцене. И не в Англии, есть много других мест. Здесь вы всегда останетесь комедианткой.

Только когда собеседник откланялся и ушел, Айседора вдруг сообразила, что не помнит, как тот представился!

– Раймонд, кто это был?!

– Какой-то русский граф. Ты разговаривала, не спросив имени? Что он такого сказал, что ты вся дрожишь?

– Правду…

– Какую, Дульси?

– Что мы продержимся лишь до конца сезона. – Айседора слабо улыбнулась показывавшей на нее очередному гостю хозяйке салона.

– А потом?

– В следующем сезоне они найдут другую игрушку.

Домой добирались привычно пешком. Сплошной туман окутывал со всех сторон, словно закрывая путь не только к их студии, но и вообще в будущее. Этот туман казался зловещим предзнаменованием и не позволял чувствовать себя уверенно. Настроение, столь хорошее несколько часов назад, совершенно испортилось. Семейство Дункан никогда не страшилось бедности или каких-то трудностей, но в тот вечер, вернее, уже раннее утро, им было сиротливо и безнадежно.

– Я поеду в Париж! Мы завоюем его и всю Европу, а потом весь мир! И эти снобы англичане пожалеют, что…

Он не договорил, просто не зная, о чем должны будут пожалеть английские зазнайки.

Заявление Раймонда показалось трем женщинам нелогичным.

– Что ты будешь там делать?

– Заработаю денег и вызову вас к себе.

Оставалось лишь вздохнуть…

Но первой уехала Элизабет. Мать одной из ее учениц звала девушку в Нью-Йорк, предлагая возобновить занятия в школе, обещала снять подходящее помещение и даже прислала чек для оплаты обратного путешествия.

Элизабет смотрела на родных умоляющими глазами, было понятно, что она очень хочет вернуться в свою школу.

– Я поеду… А когда заработаю немного денег, то смогу прислать вам. А потом вы разбогатеете и прославитесь, и я к вам вернусь!

Пришлось с грустью согласиться.

Секретарь для Айседоры нашелся довольно легко в Ницце, им стал нуждающийся русский Петр Моргани. Сколько таких образованных русских с прекрасной родословной нуждались в те годы! Называл он себя на английский лад Паттерсоном, по-русски говорил с сильнейшим акцентом, но Дункан не требовалось хорошее знание русского, она диктовала на английском. Могла бы на немецком или французском, но секретарь предпочел английский.

Это даже хорошо, что секретарь молодой человек, а не милая дама неопределенного возраста. Это меня дисциплинирует, – решила Айседора.

Первое испытание Петр прошел, он записывал быстро и переписывал после расшифровки понятно, что немаловажно для секретаря.

Русский граф в своем мрачном предсказании не ошибся. Семья Дункан продержалась еще сезон, перебиваясь с хлеба на воду, хотя предложений выступить вечером в очередном салоне было достаточно. Беда в том, что приглашавшие дамы не всегда задумывались о том, что танцовщице и ее родным нужно на что-то жить. Им и в голову не приходило, что очаровательная босоножка голодна и спит на полу, потому что на мебель нет средств.

Но платить никто не собирался, а семье Дункан было катастрофически нечем. Они мерзли и голодали в своей студии, надеясь только на помощь Элизабет.

И помощь пришла – в письме был скромный чек на десять долларов, но какими огромными показались эти деньги!

Раймонд принялся распоряжаться:

– Сначала оплатить жилье! И купить консервы, все, что может долго храниться на случай, если у нас снова не будет средств.

Айседора, вспоминая клубнику со сливками посреди зимы, хохотала:

– Да уж, клубника не сохранится.

Но жить на скромные средства Элизабет всей семьей, да еще и по разные стороны океана, невозможно, Дунканы понимали, что долго не выдержат. Требовалось хоть как-то обновлять одежду, костюмы для выступлений, платить за жилье и питаться чем-то кроме грошовых булочек и разбавленного кофе.

Однажды Раймонд поинтересовался, что было бы, предложи ей кто-то стать любовницей.

– Кто? – изумилась Айседора.

– Кто-нибудь весьма состоятельный. Что бы ты выбрала – танец или возможность иметь дом, прислугу, бриллианты?

– Конечно, танец!

– Даже если бы предложили собственную студию и возможность выступлений перед гостями?

– Раймонд, я тебя не понимаю, что за странные вопросы?

– Представь, что тебе предложили стать любовницей очень богатого человека с условием, что ты будешь жить в огромном доме, вести себя как хозяйка, а танцевать только для гостей своего любовника. Ты согласилась бы?

– Конечно, нет!

– Я так и сказал, – пробормотал Раймонд, и Айседора вдруг поняла, к чему все странные расспросы.

– Кто сделал через тебя такое предложение?! Кто, Раймонд?!

Но брат не ответил, видно обещав не выдавать тайну.

Следующий вечер в очередном салоне был попросту испорчен. Айседора смотрела на окружающих и пыталась понять, кто же мог пожелать ее в любовницы. Этот? Или этот? А, может, вон тот? С него станется… Интересно, что при этом Айседора не понимала, как поступит, если узнает имя пытавшегося ее купить. Даст гневную отповедь при всех? Но тогда не пригласят не только в этот, но и никакой другой дом. Вызовет на откровенный разговор без свидетелей? И что скажет? Мол, как вы посмели и прочее? Тоже нелепо.

Айседора была так занята своими мыслями, что танцевала из рук вон плохо, но ей все равно аплодировали.

– Раймонд, значит, им все безразлично? Значит, я и впрямь только модная игрушка? Скажи, кто сделал такое предложение? Пожалуйста, скажи. Я не стану ничего предпринимать, но не хочу подозревать всех и каждого.

– Тот русский граф… – процедил сквозь зубы брат.

– Русский?..

Айседора испытала одновременно и облегчение, и разочарование. Стало проще, теперь не надо ни на кого коситься, но обидно, что этот русский предпочел действовать через Раймонда. И вдруг она сообразила:

– Когда он предлагал?

– Давно. Какая разница?! Ты обещала, что не будешь вспоминать об этом.

По крайней мере теперь Айседора могла не смотреть с подозрением на гостей очередного салона, русского графа среди приглашенных не было.

Это был последний вечер в сезоне, общество начало разъезжаться или собралось это делать в свои имения, шли последние балы, давались последние до осени спектакли, наносились последние перед летними каникулами визиты. Всем было не до танцовщицы в тунике.

Уже получив свою порцию восторгов и обещаний непременно пригласить для выступления в следующем сезоне, Айседора собралась идти переодеваться, когда к ней подошла хозяйка дома.

– Вы были сегодня неподражаемы. Очаровательно. И очень жалко, что вы отказались принять наше более чем щедрое предложение. Мой супруг не на шутку увлечен вами, как и я. Вы бы смогли хорошо отдохнуть и развлечься летом. Но… – дама развела руками, глядя на Айседору как на совершенно неразумное дитя. – Вам заплатят в швейцарской…

Так вот кто предлагал обеспеченную жизнь хотя бы на время! Дама, о которой открыто говорили, что та сама поставляет старому супругу молоденьких любовниц, лишь бы не исполнять супружеские обязанности. Куда потом деваются эти девушки, никто не знал, болтали, что их выдают замуж подальше от Лондона. Вот какую участь готовила ей приветливая хищница – быть игрушкой для старой развалины, развлекая его танцами?

Матери пришлось дернуть Айседору за руку, чтобы заставить очнуться.

– Что с тобой? Пойдем, нам пора.

Дома Айседора не удержалась и рассказала брату о разговоре.

– Почему ты сказал, что предлагал русский граф?

– Не хотел, чтобы ты прекратила танцевать совсем.

Потом он признался, что все куда омерзительней – сама дама любит молоденьких девушек не меньше супруга и развлекать пришлось бы обоих сразу.

– Хорошо, что я не узнала об этом раньше, не то отвесила бы ей пощечину при всех!

Неужели вот это и есть их судьба – танцевать для тех, кому все равно, голодать, жить практически в нищете и испытывать унижение?

Айседора перебирала рисунки, сделанные братом с греческих ваз в Британском музее, и пыталась понять, как относились греки к вот этим танцовщицам, почему их позы, движения увековечили.

Сестра и брат много беседовали о смысле танца, каждого движения, о том, что достигло, а главное, что потеряло человечество, отказавших от свободной одежды и свободного движения, присущих своей юности – эпохи Эллады. Казалось, что тогда все было во стократ чище и светлей, словно были солнечные дни, а стали пасмурные. Ненастные дни и морось за окном усиливало такое впечатление.

– Раймонд, неужели все потеряно, неужели невозможно возродить?

– А мы на что? Это и есть наша миссия – возродить искусство Эллады, пусть не все, но хотя бы в поэзии и танце. Элизабет суждено просто учить простых детей, Август и вовсе смирился, а мама… она устала. Остаемся мы с тобой. Нам предстоит разработать теорию эстетики Эллады, эстетики ее движения, философию танца, как выражения их сути…

Он еще долго и высокопарно излагал свои мысли, но они не были чужды Айседоре, брат и сестра думали одинаково, ей была так близка его мечта возродить искусство древней Эллады! Они чувствовали, что должны выстоять вдвоем против косности целого мира, заставить этот мир прислушаться и измениться.

Достойнейшая задача. Наступал новый XX век, и в этом веке могло что-то измениться к лучшему. Айседора и Раймонд чувствовали себя причастными к этим изменениям и очень гордились своей миссией. Они и сами не заметили, как стали думать и говорить о себе отдельно не только от променявшего идею на жену брата, вернувшейся к повседневным занятиям сестры, но даже от идейной основы семьи Дункан – матери. Дора Дункан словно осталась позади, а двое младших детей пошли дальше.

Правда, сама Дора так не считала. Она все еще надеялась на крепость клана, пусть даже потерявшего Августа. Ничего, Элизабет вернется, подзаработав денег, и они будут давать свои концерты в прежнем составе. О том, что бесконечно продолжаться такая голодная неустроенная жизнь не может, миссис Дункан не думала, она просто не знала другой жизни, а потому не могла предложить детям. Главное – свобода, правда, свобода оказалась призрачной, а цена слишком высокой, но это Дору не смущала, наступит время, когда им сторицей воздастся все, чего недополучили прежде.

Уверенность детей она приписывала действию своей уверенности, не подозревая, что они думают уже иначе.

В начале весны Раймонд все же отправился в Париж и действительно через какое-то время позвал мать и сестру к себе. Нет, он не разбогател, но был совершенно уверен, что именно в Париже Дульси ждет сумасшедший успех! Но главное – их, как и всех парижан, ждала Всемирная выставка 1900 года.

Раймонда они едва узнали, больше не было юноши в греческой тунике и сандалиях на босу ногу, перед ними стоял длинноволосый молодой человек в наряде свободного художника – в блузе с отложным воротником и свободно завязанным галстуком.

– Такова мода Латинского квартала, мои дорогие.

– Раймонд, а как же наши мечты о греческих одеяниях и танцах?

– Не беспокойся, я не потерял к этому интерес, – заверил немного растерянную сестру Раймонд. – Дома кое-что покажу.

Раймонд и впрямь времени не терял, он сделал множество рисунков с греческих ваз, все они были посвящены танцу.

– Это Лувр! Там сокровищ не меньше, чем в Британском музее. Ты сама увидишь.

Айседора разглядывала рисунки и пыталась повторить позы. По заверениям Раймонда получалось хорошо.

Как ни странно, тяжелее всего переносила трудности Дора Дункан. Ее не пугал голод и даже отсутствие денег, но вот повторение нью-йоркской ситуации, признание ее выдающихся детей всего лишь забавными и только в салонах угнетало.

Мэри Доре Грей, ставшей Дункан, было пятьдесят. В таком возрасте женщины давно нянчат внуков, но Дора не желала их иметь! Она не признала рожденную женой Августа, Саррой, дочку и делала вид, что забыла о существовании старшего из сыновей. Этому немало помогало отсутствие семейных фото, сгоревших в отеле «Виндзор».

Но если Август вычеркнут из жизни и памяти матери, то что с остальными? Элизабет тридцатый год, она семью уже не заведет, предпочитая скромную работу преподавательницы танцев, пусть и в собственной школе. Младшие совсем взрослые, Раймонду скоро двадцать пять, Дульси (кстати, надо перестать называть ее младенческим именем, пусть лучше будет Дорритой – решила мать) почти двадцать три. Что будет с ними?

Семейная лодка не разбилась, она просто потеряла часть своей команды, но паруса по-прежнему полны ветром, а души экипажа прекрасными порывами. Они уверенно движутся вперед! И нечего задавать глупые вопросы куда! – почти разозлилась сама на себя Дора. Их миссия слишком велика, чтобы обойтись без жертв. И преследующий их голод, неустроенный быт и даже унижения не слишком дорогая цена для успеха в такой миссии.

Голод ничто, главное преодолеть людское непонимание, заставить не просто выслушать и увидеть, но и понять то, что они пытаются дать миру. Раймонд прав в своей уверенности, что, если человечеству вернуть философию жизни древней Эллады, оно изменится. И потому Дункан, пусть их осталось всего трое, должны идти вперед, неся эту самую философию миру!

Сказать, что Париж весны, лета и осени 1900 года был переполнен, значит не сказать ничего. Казалось, весь мир снялся с места и двинулся в эту столицу Европы. Все страны привезли свои передовые достижения, и посетители поняли, что входят в XX век технически вооруженными.

В это лето парижане не сидели дома, трудно усидеть, имея возможность всего за 50 сантимов хоть весь день кататься на высоте второго-третьего этажей, стоя на движущемся тротуаре. Две широкие полосы тротуара ползли одна со скоростью 4 км в час, вторая вдвое быстрее. А внизу спокойно ходили посетители выставки… Да мало ли разных технических новинок и просто занимательных экспонатов? Кухня, наряды, сувениры, песни и танцы со всего мира, только успевай смотреть.

Семья Дункан все время проводила на выставке. Айседоре очень понравились выступления японской танцовщицы Сада Якко и, конечно, безумный полет тканей в танце Лои Фуллер.

– Раймонд, они голодали, как и мы! Воистину, тем, кто хочет жить настоящим искусством, не дано быть богатыми.

– Ты думаешь, Лои Фуллер бедна? Едва ли.

Да, Фуллер была безумно популярна и за свои выступления получала немалые деньги, на которые, правда, содержала всю труппу и танцевала не ради цифр на счетах. И все-таки, счет у нее был, в отличие от Айседоры Дункан и ее семьи.

Саму Айседору больше интересовала Сада Якко, но, вспоминая танцующую японку, Дункан понимала, что при всем восхищении ее танцем, больше похожим на трагическую пантомиму, не согласна двигаться так же. Нет, фигуры на греческих вазах танцевали явно иначе. Воспитанницам Терпсихоры не нужны балетные пачки, пуанты, огромные развивающиеся полотнища Фуллер, трагический излом Сада Якко, они были естественны в своих обычных нарядах – коротких хитонах или вообще обнаженными.

Но как танцевать, что должно стать основой ее собственного танца? До сих пор Айседора над этим не задумывалась, она просто двигалась, как подсказывали душа и тело, ее руки, ноги, туловище, шея… все подчинялось какому-то естественному порыву, выражая то радость, то грусть, то даже отчаянье. Однажды Дульси поинтересовалась у брата:

– Раймонд, как ты думаешь, у греков была система танца, какой-то набор движений? Или они просто двигались, как подсказывала музыка?

Это был серьезный вопрос. Срисовывая танцующие силуэты с греческих ваз, Раймонд задумывался об этом и сам, но ответа пока не нашел.

– Думаю, все же была. Многие позы на вазах схожи, значит, они использовались часто.

– Тогда какая? Что значит музыка для танца и движение для самой музыки? Движением, танцем можно выразить все. Смотри! – она начала двигаться, и Раймонд рассмеялся:

– Ручеек… ветка на ветру… фонтан! Кошечка… Ммм… мир вокруг? Любовь?

Он не мог понять, что такое пытаются показать красивые руки сестры, описывая огромный круг. На странных молодых людей уже оглядывались, кто-то из прогуливающихся в парке даже остановился, наблюдая. Еще немного, и начнут показывать пальцем. Впрочем, им все равно, а местный служитель уже привык к странным сестре и брату.

Айседора раздосадовано опустила руки.

– Это была радуга, Раймонд.

Она потянула брата прочь от любопытных глаз, но не потому, что не хотела быть объектом разглядывания, Айседору взволновало предположение Раймонда.

– А… почему ты сказал, что это любовь? Я танцевала похоже на любовь?

– Просто она всеобъемлющая.

Раймонд внимательно посмотрел на сестру, кажется, пришло время интереса Дульси к любви. У нее, несомненно, уже был кое-какой опыт в отношениях, там в Америке Айседора выглядела старше своих лет, а потому привлекала мужское внимание с весьма юного возраста. Но это не была любовь, всего лишь физиология, без которой не обойтись, если ты, конечно, не кастрированный монах.

Теперь иное, Айседоре уже двадцать три, но выглядит сестрица Раймонда куда моложе. Для нее время словно остановилось. Это хорошо, век танцовщицы недолог, выступать в сорок уже не будешь – засмеют и зашикают, танцевать как Дульси в тунике с почти обнаженными ногами, тем более. Айседоре осталось полтора десятка лет, в юности это кажется вечностью, но в действительности года проходят очень быстро.

Раймонд долго размышлял над тем, что пришло в голову в парке, Айседора тоже. Их мысли двигались в одном направлении.

Мать всегда внушала, что они особенные, несут на себе печать творчества, правда, творчеством занималась Дульси, остальные ее словно обрамляли – миссис Дункан аккомпанировала, Раймонд устраивал целые лекции о роли танца в духовном возвышении человека. Дамы в салонах внимательно слушали молодого человека в греческой тунике, аплодировали необычным танцам его сестры, соглашались и… забывали о странной семейке уже на следующий день. Если и оставался в памяти, то лишь танец Айседоры, пересматривать свое отношение к искусству вообще и переодеваться в туники и сандалии следом за Раймондом никто не собирался.

Вернее, в нечто похожее переоделись, но едва ли клан Дунканов мог приписать заслугу в этом себе. Просто пришла мода на античность, Айседора лишь сумела это уловить и «попала в струю». Поль Пуаре уже десяток лет одевал парижских модниц в туники и пеплосы, пропагандируя отказ от корсетов и неудобной для движения одежды (правда, немного погодя сам же создал «хромую юбку», ширина которой ниже колена позволяла передвигаться только немилосердно семеня). Но тогда Пуаре только восходил к вершине славы и был в моде не меньше танцовщицы-босоножки.

Дора Дункан приложила палец к губам, призывая не шуметь вернувшегося откуда-то Раймонда, и поманила того к себе.

– Что, мама?

– Посмотри.

В щелку приоткрытой двери была видна стоящая посреди студии Айседора – руки сложены на груди, взгляд устремлен в никуда.

– И что? Дульси размышляет.

– Третий час вот так стоит.

В студии было холодно, но не потому, что мать боялась побеспокоить замершую в размышлении Айседору, у Дунканов снова не было денег даже на уголь для печи. Они уже научились экономить и запасаться хотя бы едой, чтобы не голодать, когда нет заработка, но ведь еще нужно платить за студию и отапливать ее.

Но Айседора, казалось, не замечала ни холода, ни голода. В ней рождалось что-то новое, это что-то уже было внутри, но его никак не удавалось уловить, чтобы облечь в движение.

– Раймонд, с ней все в порядке, как ты думаешь?

– Смотря что считать порядком, мама. Если обычную жизнь обычных людей вокруг, то нет. А если жизнь гениев, то, несомненно, в порядке.

Дора Дункан только вздохнула. Она устала, смертельно устала бороться. Всегда внушавшая детям, что главное в жизни не еда, а музыка и танец, она сама стала сдавать. Больше двадцати лет Дора недоедала, мыкалась по неухоженным углам, не могла быть уверенной, что завтра будут еда и кров. Все это в надежде на будущий успех детей, прежде всего, Дульси. Но дочери двадцать четвертый год, половину жизни с юных лет она трудится и танцует, не считаясь ни с усталостью, ни с голодом, а результатов нет. Не считать же успехом танцы в салонах. Дора была готова поддерживать дочь в ее стараниях, помогать во всем, чем только сможет, аккомпанировать, перешивать немудренную одежонку, ежедневно проходить большие расстояния в поисках еды подешевле, даже снова голодать, но она хотела знать, что все это не зря. Если у Дульси что-то с головой, то им всем придется очень туго, ведь и мать, и Раймонд посвятили свои жизни Айседоре.

Дора верила, что и Элизабет с Августином вернутся, и семья воссоединится. Но главный стержень семьи Дункан – самая младшая из них Дульси – третий час стояла столбом посреди студии. Может, это от голода?

– Не вижу ничего страшного, даже если давно стоит. Она размышляет над своей системой танца.

Мать не обманешь, Раймонд сказал это, чтобы успокоить, он и сам разволновался.

– Раймонд, Дульси уже не в первый раз так стоит.

Брат решил действовать.

– Привет, сестренка! Чего замерла, ты же не памятник? Или кто-то решил лепить с тебя статую Жанны, и ты репетируешь?

Сквозь веселье в голосе все же прозвучало беспокойство, но Айседора его не заметила, она покачала головой:

– Я размышляю, Раймонд.

– Я понимаю, но почему не сидя, а стоя? Да еще и в холоде?

– Холоде? А у нас есть уголь?

– Немного есть, – Раймонд сделал знак матери, та все поняла и почти бросилась к небольшой печи, чтобы подбросить туда последний оставшийся уголь. Его хватит только чтобы немного нагрелась сама печка, но не студия, но Раймонд прав, у огня будет легче разговорить Дульси.

– Так о чем ты задумалась? Поделись, мы же много размышляли над смыслом танца, давай, еще попробуем вместе.

– В школах балета учат, что основа всему позвоночник. Он должен быть прямым и крепким, вокруг позвоночника строятся движения всех остальных частей тела, так?

– Не знаю, я не учился балету. А ты откуда знаешь?