Текст книги "Лоренцо Великолепный"

Спокойно объяснил, словно взрослый всем известную истину ребенку:

– Имола на полпути между Форли и Болоньей.

– Может запереть дорогу на Венецию?

– Соображаешь, это хорошо. А посередине между Имолой и Форли Фаэнца…

– Ты хочешь и Фаэнцу тоже?

– И Форли хочу, папе в долг давал, надеясь, что он этой крепостью расплатится, но…

Джулиано стал серьезен, даже со стола слез, пересел в кресло, покусал губу.

– И что теперь?

Не сказал привычное «что будешь делать?», словно отстраняясь от ситуации и оставляя старшего брата самого разбираться. Лоренцо заметил и оценил. Помощи от Джулиано мало, но пусть хоть интересуется делами.

– Торнабуони напишу, чтобы денег пока не давал и тянул, сколько сможет. А Галеаццо отправлю гонца, словно не знаю о Риарио, напомню, что давно просил продать Имолу и готов найти деньги под залог своих имений. Или что уговорил Синьорию дать средства.

– Про Синьорию не надо, они могут выдать, – осторожно посоветовал младший брат. Думаешь, Риарио хочет свое герцогство?

– И наши земли тоже, – мрачно уточнил Лоренцо. – Его пусти, так завтра перед Дуомо свой дворец строить начнет. Правильно, ему надо все успеть, пока папа Сикст на престоле Святого Петра. Понтифики не вечны.

– Ладно, не буду мешать.

На сегодня для Джулиано достаточно интереса к делам, надо же что-то и на завтра оставить. О празднике не спросил, неловко как-то.

После ухода Джулиано Лоренцо действительно написал письма в Рим Торнабуони и в Милан герцогу Сфорца. И еще одно его супруге Боне Савойской. Боне посылал новую книгу – отпечатанную и с отменными миниатюрами. Это Козимо Медичи держал целый штат переписчиков, его внук по достоинству оценил книгопечатание. А еще приложил к письму герцогу и герцогине Милана два изящных перстня – мужской и женский. Чтобы остановить покупку Имолы племянником папы, Лоренцо был готов залезть в свою любимую коллекцию драгоценностей. Имола того стоила.

Управляющий римским отделением банка Медичи Джованни Торнабуони был предельно вежлив и даже мил, он не отказал новоиспеченному графу Форли в кредите, но Джироламо Риарио услышал лишь обещание постараться найти требуемые деньги. Тонабуони дядя Лоренцо и Джироламо, брат их матери Лукреции, он знал о приятельских отношениях между племянником и миланским герцогом, понимал, что тот договорился с Риарио за спиной у Медичи, и тянул время, чтобы Лоренцо смог исправить положение.

Сначала Риарио терпеливо ждал, потом напомнил о своей просьбе-приказе, потом просьба окончательно перестала быть просьбой, но герцог Милана молчал, его жена ответила всего лишь вежливой благодарностью за подарки от своего имени и от имени мужа и прислала в ответ ценную рукопись, Лоренцо лишь скрипел зубами, не в силах что-то изменить, и Торнабуони денег папскому племяннику не дал. Честно говоря, их просто не было, дела с каждым днем шли все хуже, и брать огромный долг у конкурентов себе в убыток, только чтобы помочь Риарио сесть на границе Тосканы, было глупо.

Не умней оказалось не брать.

Джироламо Риарио не мог поверить собственным ушам: Медичи не дают ему денег?! Несчастный Торнабуони в сотый раз сокрушенно разводил руками:

– Милорд, Лоренцо уже знает о проблеме и торопится договориться с герцогом Галеаццо, чтобы тот отсрочил платеж… покупку… До того времени, как деньги найдутся.

– Для чьей покупки – моей или его? Для кого договаривается ваш племянник?

Джироламо Риарио трусоват, но далеко не глуп, он и покупку Имолы затеял после того, как Галеаццо проговорился о желании Хозяина Флоренции купить город для себя. Это был изящный ход – деньгами Медичи расплатиться за то, с чего Риарио начнет против них же поход! Эмилия-Романия прекрасна, а города по старой Эмилиевой дороге – Имола, Фаэнца, Форли, Чезена… до самого Римини – не худшее место для основания собственного герцогства. На Болонью или Римини Риарио не замахивался, но лишь пока. Как и на Флоренцию…

От открывавшихся перспектив у Джироламо даже голова шла кругом, что ни говори, женитьба на Катарине Сфорца была очень удачным делом, жена принесла не только дикую страсть в постели и хорошее приданое, но и возможность влиять на ее отца герцога Милана. И на его жену Бону Савойскую. Пока это удавалось.

Покупка Имолы решала несколько вопросов – приносила Риарио важный город, сильно опустошала и без того тощавший кошелек Медичи и создавала трещину между Флоренцией и Миланом.

То, как чуть смутился Торнабуони, подсказало Джироламо Риарио, что вопрос попал в цель. А это означало, что с покупкой Имолы следует поторопиться, чтобы Медичи не опередил.

А тут Франческо Пацци – бочком, с предложением дать сорок тысяч, и проценты хорошие. Пацци тоже флорентийские банкиры и главные соперники Медичи, может, это выход?

«Occasio receptus difficiles habet (удачный случай может не вернуться)», – решил Риарио и взял кредит у Пацци.

Началось…

Еще в январе из-за крайней невоздержанности во всем от венерической болезни умер самый любимый племянник папы Сикста Пьетро Риарио. Но оставались два других – кардинал Джулиано делла Ровере (будущий заклятый враг Борджиа и будущий папа Юлий II), более воин, чем священник, и Джулиано Риарио, вовсе не помышлявший о кардинальской шапке.

У Риарио теперь были Форли и Имола, а делла Ровере решил взять себе Умбрию. Делла Ровере не его полоумный кузен Пьеро, он не дарил своим любовницам золотые ночные горшки и не выбрасывал в окна золотую и серебряную посуду после роскошных пиров. Делла Ровере воевал и тем был очень опасен.

Центр Умбрии Перуджа всегда была под Флоренцией, к тому же позволить папским племянникам, неважно, глупым или умным, окружить свои земли Лоренцо не мог. Он сделал решительный шаг, отбросив маску миротворца, нанятая Флоренцией шеститысячная армия выдвинулась в сторону Перуджи. Сражаться не пришлось, все закончилось почетным миром, но отношения с папой были испорчены окончательно.

Осенью Лоренцо спешно заключил союз с Миланом и Венецией, в ответ папа сделал своими банкирами Пацци и поставил архиепископом Пизы человека Пацци Франческо Сальвиати. Сальвиати давние недруги Медичи, они так и не простили своего изгнания по воле Козимо Медичи (после его собственного возвращения из ссылки). А Пиза и вовсе беспокойная вассальная соседка, всегда готовая переметнуться к противникам Флоренции. У Лоренцо в Пизе дворец, в окрестностях несколько поместий, там хорошие охотничьи угодья, и возможность видеть архиепископа Сальвиати на службе в соборе по праздникам его не радовала.

Но и это оказалось не все.

Беда не приходит одна, когда посол Флоренции в Милане передал Великолепному внутри своего послания письмо Боны Савойской супруги Галеаццо Сфорца, Лоренцо понял, что там неприятности. Что случилось в Милане, ведь Бона никогда не писала тайно, не было необходимости. Во Флоренцию доходили слухи, что герцог миланский проявляет жестокость, неужели это правда?

Лоренцо едва дождался возможности уединиться в кабинете и вскрыть письмо герцогини Миланской.

Герцогиня действительно сообщала неприятные новости.

«Наш придворный астролог посмел заявить Галеаццо, что тот будет править меньше одиннадцати лет. Я уже слышала от него такое пророчество и слезно просила ничего не говорить герцогу. Даже если это правда, к чему человеку знать дату своей смерти? И подобные слова опасны для говорящего. Но глупец не послушал, сказал.

В ответ Галеаццо поинтересовался его собственной судьбой, а услышав, что та неведома, приказал замуровать астролога в стену, оставив ему одну куриную ножку и бокал вина, мол, зато теперь известна!

Если бы только это… Он приказал зарыть неугодного слугу в землю по горло и никому не подходить, другого затравил собаками, а того, которого заподозрил в связи со своей любовницей, похоронил живым!

Я боюсь за себя и маленького Джангалеаццо…»

В дверь постучала и осторожно приоткрыла ее донна Лукреция:

– Лоренцо, ты занят?

– Входи, мама.

Она вошла, плотно прикрыв дверь за собой, подошла к столу, осторожно поинтересовалась:

– Луиджи сказал, что Галеаццо Сфорца сходит с ума. Это правда?

Лоренцо нахмурился:

– Кому еще сказал Луиджи?

Плохо, если во Флоренции распространятся слухи о миланском герцоге, союз с которым заключен не так давно.

– Только мне. Он понимает, что это опасно. Так это правда?

Вместо ответа Лоренцо протянул матери письмо Боны Савойской. С каждым мгновением лицо матери становилось все более хмурым. У Флоренции ненадежные союзники – неверная Светлейшая республика Венеция, всегда готовая оказаться в стороне, и Милан, где правит полубезумный герцог… Но мать добавила еще:

– Италию охватывает безумие. На юге неаполитанский король Ферранте с его мумиями, на севере Галеаццо Сфорца, а в центре папа Сикст со своими племянниками.

– И не знаешь, кто хуже, – согласился Лоренцо.

Наблюдая, как искажает лицо сына гримаса боли при попытке подняться с кресла, донна Лукреция участливо поинтересовалась:

– Болят?

Тот кивнул. Только перед матерью Лоренцо не скрывал своих мучений, только она знала, каких усилий стоит улыбаться, пряча от всех сильную боль, как трудно дается каждое движение. И только Лукреция догадывалась, как боится ее Великолепный сын оказаться столь же беспомощным, каким был в конце жизни отец.

– Тебе стоит поехать на серные источники. Говорят, помогает.

Лоренцо грустно усмехнулся:

– Я буду пахнуть серой? Этот запах въедается в кожу и волосы навсегда.

– Ты все равно не чувствуешь запах, – неосторожно напомнила мать и поспешила исправить оплошность, – как и я. Потому я не знаю, как пахнет сера, дорогой.

– Говорят, дьявольски. Представляешь Великолепного, появившегося на празднике в облаке серной вони? Не боишься, что папа Сикст сочтет это поводом для отлучения, если не вообще сожжения?

– Перестань! – Лукреция даже перекрестилась. – Отправляйся на источники, пока еще хоть что-то может помочь.

И снова получилось неладно.

Лоренцо взял ее руки в свои, на мгновение замер, готовый просто уткнуться в ладони, прижаться, чтобы тонкие длинные пальцы нежно перебирали волосы, гладили по голове, успокаивая и всегдашнюю боль, и душу, как это могут только материнские руки, материнское сердце.

– Сколько мне осталось, мама? Не до смерти, а до той минуты, когда я не смогу двигаться?

Лукреция ответила честно:

– Не знаю. Тем более цени каждый день.

– Я ценю…

– И отправляйся к источникам в Морбе. Хочешь, я с тобой? Говорят, там и для меня водица найдется. Скажешь, что везешь меня…

Лоренцо рассмеялся такой немудреной хитрости. Чего уж, вся Флоренция знает, что Лоренцо Медичи унаследовал от деда и отца проклятую подагру, уродующую суставы, ограничивающую движение. Удивительно, но Джулиано, кажется, нет.

Лоренцо поднял левую руку, с трудом повернул, разглядывая кисть с длинными, как у матери и деда пальцами, которые болезнь уже начала выворачивать в суставах. Скоро все пальцы будут с шишками.

– Так ты поедешь?

– Моисей кормит меня разными снадобьями и велит носить на среднем пальце левой руки перстень с огромным сапфиром в золоте.

– Поэтому ты заказал такой?

– Да, но вышло неудачно. Оказывается, сапфир должен касаться кожи руки. От снадобий болит желудок, приходится пить другие для желудка, начинает болеть голова…

– Моисей умелый врач, его отцу посоветовал Фичино, – осторожно напомнила Лукреция.

– Да, я помню, что отец Марсилио привел к нам Моисея, но что они все смогли? Ничего. – С трудом устроившись на подушках в кресле, чтобы суставам было удобно, Лоренцо невесело рассмеялся: – Моисей советует мне не есть мяса, а есть побольше овощей, особенно весной. Говорит, что только тогда можно будет замедлить болезнь. Я же не лошадь, чтобы питаться сеном вместо свинины, я умру с голода. Мне двадцать пять лет, у меня маленькие дети, которых будет просто некому поручить. Не Джулиано же. Да, я поеду на серные источники, и пусть воняет!

Если раньше Лоренцо Медичи много времени проводил в разъездах по охотничьим угодьям вместе с такими же беспокойными друзьями, то с того дня он стал все чаще отлучаться на разные курорты, чтобы хоть немного облегчить страшную боль, уродующую суставы.

А его врач Моисей был прав, подагру действительно провоцирует большое потребление мяса. Подагра была столь же распространенной болезнью богачей, как и диарея. Пиршественные и повседневные столы состоятельных людей изобиловали мясными блюдами, овощи и темный хлеб с луком считались пищей бедняков.

К тому же Европе еще только через два десятилетия предстояло познакомиться с Новым Светом и еще позже попробовать картофель и помидоры, кукурузу и подсолнечник, кабачки и тыкву и многое другое.

Когда-то дед советовал ему, совсем еще мальчишке, не воевать, проливая чью-то кровь, а покупать.

– Сделай так, чтобы интересы врага совпали с твоими, и у тебя будет одним врагом меньше.

Юный Медичи пытался понять и не мог.

– А если эти интересы прямо противоположны?

– Тогда найди его друзей, интересы которых можно изменить в свою пользу.

Лоренцо погрустнел:

– Разве друзья продаются?

Козимо грустно улыбнулся:

– Ты прав, мой мальчик. Настоящие друзья не продаются. Я неудачно назвал тех, кто будет с тобой только потому, что это выгодно. Они просто сторонники, которые будут называть себя твоими друзьями. И научиться отличать одних от других трудно, но обязательно нужно.

– А если он тоже начнет покупать сторонников?

– Разори врага, лиши его возможности покупать других. Мой отец учил меня, что все в мире продается и покупается, и главное, не продать интересы семьи и не потерять себя самого, покупая кого-то.

Козимо Медичи просил внука просто запомнить, твердя, что поймет он позже. Теперь Лоренцо жалел, что не записывал советы деда, надеясь на свою цепкую память. Подвела, с годами многое внушаемое дедом забылось.

Лоренцо вздохнул: значит, придется додумывать самому, представляя, как поступил бы на его месте мудрый Отец Отечества.

Медичи взял лист бумаги, разделил пополам жирной чертой и написал с одной стороны «Медичи», с другой «Пацци».

Сколько Лоренцо себя помнил, Пацци соперничали с его семьей. Козимо попытался примирить семьи, выдав старшую сестру Лоренцо Бьянку, которой тогда не исполнилось и тринадцати, за одного из Пацци – Гильельмо. Донна Лукреция дала согласие, Гильельмо из беспокойных братьев Пацци самый мягкий и вменяемый. Куда хуже Франческо или тот же Джакомо. Даже покладистый Джованни менее симпатичен. А уж о дяде этих братьев Якопо Пацци и говорить нечего. Волчья стая вся под его властью.

У самого Якопо детей нет, вернее, есть незаконнорожденные дочери, потому этот старый лис покровительствует племянникам, особенно Франческо. Вот кто опасен…

Под словом «Пацци» появились имена Якопо и Франческо.

Франческо управляет римским филиалом банка Пацци, и Лоренцо не сомневался, что вся история с кредитом для Риарио вообще его задумка. Наверняка он подсказал Риарио мысль о покупке Имолы.

Лоренцо был не прав, Джироламо сообразил все сам, а Франческо Пацци лишь воспользовался удачным стечением обстоятельств. Обвинить Пацци не в чем, любой другой на их месте поступил бы так же. Но дело это не меняло. Лоренцо злился скорее оттого, что соперникам удалось обойти его, да еще и помочь другому сопернику – Риарио.

Под именем Франческо появились имена его братьев и кузенов, в том числе Гильельмо и Джованни.

– Ишь какие богатые, могут мгновенно ссудить Риарио сорок тысяч флоринов! – фыркнул Лоренцо и вдруг замер.

Обида – это реакция бессилия, если человек что-то может сделать в ответ или даже противопоставить, он действует, забыв об обиде.

Джованни Пацци не так давно женился на единственной дочери Борромео, флорентийского богача, хотя и не из банкиров. Беатриче принесла не просто большое приданое, она подарила мужу все состояние Борромео, поскольку ее отец вскоре умер. Ни у кого не вызвало возражений то, что Беатриче наследовала после отца, ну разве только его племянник Карло Борромео громогласно сокрушался об отсутствии у дяди завещания, по которому непременно получил бы часть средств.

Почему часть, а не все? Карло человек послушный Медичи, давно с ними в одной компании и в благодарность за малую толику станет рупором воли Великолепного. «Не перестарался бы, а то заставь дурака богу молиться…» – подумал Лоренцо.

Мысль отобрать у Беатриче Борромео, вернее, теперь у ее мужа Джованни Пацци, полученное наследство понравилась Лоренцо настолько, что он даже отодвинул первую – об обвинении Франческо в государственной измене. Это тоже надо провести в Синьории, но и с наследством поторопиться. Или все же сначала обвинение, чтобы убрать Франческо?

Тот не глуп и не станет приходить по вызову, как когда-то сделал дед Лоренцо Козимо Медичи, подвергнув свою жизнь опасности. Нет, Франческо обычно живет в Риме, там и останется, а папа Сикст ни за что не выдаст флорентийцам своего нового банкира, разве что… Озорная мысль о том, что как раз может выдать, чтобы избавиться от кредитора, вспыхнула и потухла. Нет, Риарио взял деньги у банка Пацци, а не у Франческо лично, а всю семью Пацци обвинить не в чем.

– Пока не в чем, – решил Лоренцо, не сомневаясь, что повод вскоре представится. А для начала нужно подкосить их финансовое положение. Да, лишение наследства Беатриче будет хорошим ударом. У Пацци так много денег, чтобы разбрасываться ими на нужды папских племянников в ущерб интересам Флоренции? Тогда пусть отдадут то, что им не принадлежит.

Вообще-то, закона о наследовании только по мужской линии в случае отсутствия завещания во Флоренции пока не было, его нужно срочно принять. Только сделать это так, чтобы Медичи не заподозрили в намеренном ущемлении прав соперников.

Что, если у Борромео было завещание? Узнать об этом можно только у нотариуса. Сер Пьеро да Винчи, конечно, свой человек, но лучше, чтобы ничего не знал и он…

У Медичи свои люди везде, даже в домах тех, кому он полностью доверяет. Скромный писарь-помощник нотариуса Пьеро да Винчи на вопрос ответил, не задумываясь:

– Нет, милорд, завещания не было.

– Ты уверен?

– Уверен, милорд. – И доверительно добавил: – Карло Борромео искал, милорд.

На стол перед разговорчивым писарем лег кошелек с монетами, но стоило ему протянуть руку, как рукав оказался пригвожденным к тому же столу коротким кинжалом.

– Это тебе за труды. И за молчание.

– Я… я понял, милорд. Спасибо, милорд…

Перепуганный писарь не сразу смог вытащить кинжал из дерева, ворча:

– Ну и силища у этого дьявола…

Дьяволом он назвал огромного, как гора, слугу Лоренцо Медичи по имени Марко. Слуга не отличался большим умом или проворством, но прекрасно выполнял не требующие особенной ловкости поручения. Нотариуса Пьеро да Винчи не было в городе, потому Лоренцо спокойно отправил Марко к писарю, а тот спокойно с гигантом разговаривал.

Однако они ошиблись, стоило бедолаге справиться с кинжалом, как совсем рядом раздался голос его хозяина:

– Чем интересовался Великолепный?

Писарь буквально подскочил на месте, в голове мелькнуло сожаление о монетах, которые придется отдать столь не вовремя вернувшемуся нотариусу.

– Завещанием Борромео, сер.

Писарь обреченно протянул кошель хозяину. Да Винчи словно не заметил, задумчиво покусывая губу:

– Борромео… Что ты ответил?

– Что завещания не было, сер. Это ведь так?

Нотариус ответом не удостоил. Глядя ему в спину, писарь поспешил спрятать кошель с монетами в карман.

– Ну вот… придется рукав зашивать… И чего это Великолепного завещание Борромео заинтересовало?

И тут же замолчал, закрыв рот обеими руками и в ужасе вытаращив глаза. Что он наделал?! Это огромное чудовище не будет слушать оправданий, что нотариус вернулся раньше времени и оказался свидетелем разговора…

Писарь метнулся вслед за хозяином:

– Сер, вы ведь не выдадите меня?

– Что? – изумился Пьеро да Винчи.

– Я не должен был говорить ни о чем…

– Так молчи, – посоветовал нотариус.

– Я буду нем как рыба, сер. Нем, как младенец, едва появившийся из чрева матери…

– Дурак! Младенец орет.

– А я буду молчать.

Господи, ну как еще убедить всех этих имеющих власть и деньги людей, что он никого никому не выдаст? Хоть ползай теперь перед каждым на коленях и умоляй.

Нотариус только отмахнулся от излишне суетливого и разговорчивого помощника. Надо заменить его другим. Пьеро да Винчи куда больше занимал вопрос завещания. Чего хочет Великолепный – чтобы завещание было или чтобы его не было? Если нужно, то можно и написать, но навязываться Медичи самому не стоит. Оставалось придумать, как намекнуть на возможность услуги.

К Великолепному Пьеро да Винчи привязала не служба нотариуса, не ведение дел, а собственный беспутный, по мнению отца, сын Леонардо. Сколько раз Пьеро брало настоящее отчаяние, ведь Господь наградил его сына не просто талантом, а гениальностью, и нотариус не понимал: Божий дар это или проклятие. Чем старше Леонардо становился, тем больше Пьеро да Винчи склонялся к мысли, что второе.

Верроккьо, в мастерской которого Леонардо обучался, твердил, что с таким талантом незаконный сын нотариуса станет самым великим художником не только Флоренции, но и всего мира. Как же, станет… Чтобы вообще стать художником, нужно не просто помогать мастеру, рисуя детали картин, а создавать что-то самому. А покажите хоть одну законченную работу Леонардо? Нет таких! Начинает и бросает. И что толку, если этими незавершенными творениями восхищаются?!

Когда Верроккьо попросту выставил Леонардо из своей мастерской, заявив, что ему больше нечему учиться, тот прилип к Боттичелли. Сандро художник успешный, к тому же он сам у Медичи, словно мокрый дубовый лист у чьей-то задницы. Пьеро да Винчи не был против такой дружбы, которая вводила его сына в круг Великолепного. Но если уж по-дружился с Боттичелли и проник во дворец на виа Ларга на правах своего, так держись! Вцепись зубами, чтобы Медичи порекомендовал тебя своим друзьям, чтобы были заказы, средства на жизнь и краски.

Но Леонардо и тут умудрился показать себя. Пьеро да Винчи тоже был вхож во дворец на виа Ларга, а потому знал, что его сын умудряется спорить с Боттичелли, критиковать замечательные картины Сандро.

Нотариусу плевать на художественные воззрения сына, хотя он ворчал из-за несметного количества переведенной бумаги и угля для рисования. Это так, Леонардо рисовал все то время, когда не спал или не ел, кажется, даже справляя нужду, он умудрялся одной рукой заносить форму струи на лист бумаги. Изучал реальность, видите ли! И модели у него не красивые девушки, которых и рисовать приятно, и разглядывать потом на фресках и досках тоже. Нет, Леонардо и здесь не как все – он рисует птиц, лошадей, изуродованные временем старческие лица, разных страшил, в которых превращаются красивые люди с возрастом. Его больше интересуют ярость, гнев, безумство. Ну не дурак ли?

Но этот дурак был сыном, кровью от крови и плотью от плоти, а потому дорог, несмотря на разногласия. И сер Пьеро да Винчи очень хотел, чтобы его беспутный отпрыск попал под крыло Хозяина Флоренции. Медичи всегда содержали и защищали талантливых людей, почему бы не пригреть и Леонардо да Винчи?

Ради своего гениального бастарда нотариус был готов рискнуть репутацией и сделать то, что нужно Лоренцо Медичи – написать завещание от имени умершего Борромео в пользу кого угодно, хоть самого Великолепного.

И все же, поразмыслив, он решил пока выждать. Может подвернуться случай поговорить об этом с Лоренцо Медичи.

А увольнять болтливого писаря ему не пришлось, утром следующего дня того нашли на земле со свернутой шеей. Выглядело так, будто дурак зачем-то полез на крышу и упал. Конюх даже заявил, что слышал на крыше шум этой ночью, а потом вскрик, но выйти посмотреть, в чем дело, поленился. Кухарка не замедлила внести свою лепту:

– Как же, поленился! Тискал в углу свою Марию небось.

Теперь возмутилась Мария:

– Да нужен он мне! Это тебя он тискает, а не меня.

Пока женщины, уперев руки в бока, выясняли, кто кому он нужен и кого тискал ночью, слуга Джованни, разглядывая бедолагу-писаря, усомнился, что, упав с такой небольшой высоты, можно свернуть шею, но потом что-то заметил в руке погибшего и поторопился унести труп со двора с глаз долой.

Напившись в тот же вечер в компании своих друзей (и где только деньги взял угощать пятерых?), он хвастал, что и ему кое-что перепало, правда, не объяснял, от кого перепало и за что. И хвастал недолго – вышел из таверны отлить и обратно не вернулся, исчез, словно его никогда и не было. Чудные дела творились в этом мире…

– Щенок! – Удивительно, но в голосе Якопо Пацци, только что узнавшего о принятии нового закона о наследстве, слышалась не только ярость, в нем были нотки восхищения.

С чего бы, ведь новый закон оставлял почти без средств одного из его племянников – Джованни? Жена этого Пацци Беатриче Борромео, принесшая мужу огромное приданое, попадала под действие закона, а значит, Пацци вынуждены отдать это приданое ее кузену Карло Борромео.

– Но, дядя, закон принят только что, – попытался напомнить Джакомо, брат пострадавшего Джованни.

– Читай внимательней, там есть поправка относительно обратной силы. Он все продумал, этот Медичи.

Приданое Беатриче велико и хотя его возврат не разорит Пацци, но больно ударит по кошельку. А заодно и обогатит того, кто теперь будет Медичи обязан – Карло Борромео.

– Плюс один сторонник Медичи и десять врагов. Я давно твержу, что нечего с ними возиться, пора убирать, – поморщился старший из племянников Франческо, за свой маленький рост прозванный Франческетто – «малыш Франческо». Зваться малышом взрослому мужчине неприятно, но переломить ситуацию у Пацци не получалось. Флорентийцы они такие – стоит прилипнуть какому-то прозвищу, хорошему или дурному, и не отвяжешься всю жизнь.

Все из-за этого Великолепного, считал Франческо и ненавидел Медичи с каждым днем все сильней. Именно Лоренцо, отличавшийся ростом и статью (тогда еще не сказывалась болезнь, а многие часы верховой езды выработали осанку), посмеялся над Франческетто и его любовью к оружию, повторив слова, которые когда-то сказал своему зятю насмешник Цицерон:

– О боги! Кто посмел привязать вас к мечу?

Перепалки из области простых насмешек давно перешли в другие области, отношения накалялись, хотя внешне казались хорошими. Все во Флоренции знали, что достаточно одной искры, чтобы занялся костер настоящей войны между двумя семьями.

Пока Пацци сдерживал дядя Якопо, а Медичи, конечно, Лоренцо. Якопо вовсе не из любви к Медичи, а убеждая племянников, что нужно выждать момент.

– Месть – блюдо, подаваемое холодным.

– Мы до конца жизни будем его охлаждать, дядя? – возмущался Франческо.

Вот и теперь он был готов произнести очередную тираду о вреде Медичи для Флоренции, что означало: о личной ненависти к Великолепному и его красавцу-брату Джулиано Медичи.

Не успел, Якопо Пацци усмехнулся, подавая племяннику второй лист, присланный их человеком из Синьории. Не только у Медичи везде свои люди, у Пацци тоже, но у вторых куда меньше, потому они лишь сообщают нужные сведения, не имея возможности повлиять на принятие законов.

– А вот это касается тебя, племянник.

– Меня?

Все оказалось серьезней, чем минуту назад предполагал Франческетто, его обвиняли в содействии Риарио для покупки Имолы, что было вовсе не в интересах Флоренции.

– Государственная измена?! Он решился на такое? – ахнул Пацци. – Не докажет.

Якопо насмешливо смотрел на племянника:

– А Великолепного во Флоренции нет, он неделю назад уехал в Карсену на курорт и в принятии законов не участвовал.

– Все равно не докажут. Я мог не знать, на что Риарио потратит кредит! Что ж теперь и кредит папе Сиксту не выдавать?

– Ты можешь горячиться сколько угодно, но только в Риме.

Франческо не понял дядю:

– Мне возмущаться в Риме перед понтификом?

– Нет, глупец! Вернее, возмущайся, но спокойней. А пока поскорей уноси ноги, чтобы не попасть в «гостиничку». Сделаем вид, что ты уехал еще вчера.

«Гостиничкой» во Флоренции называли камеру смертников, находившуюся прямо под «Коровой» – большим колоколом колокольни. Оттуда редко кто выходил на волю, когда-то это удалось Козимо де Медичи, но испытывать судьбу и впрямь не стоило. Франческетто бежал в Рим.

Когда на следующий день в палаццо Пацци пришел гонец с требованием к Франческо Пацци явиться на заседание Синьории, чтобы оправдаться по предъявленному обвинению, старый Якопо развел руками:

– Полагаю, мой племянник уже подъезжает к Риму. Направьте свое послание туда. – И доверительно добавил: – Его вызвал сам папа Сикст, не мог же Франческо не подчиниться.

Синьория осталась ни с чем, но на явку Франческо Пацци Лоренцо Медичи и не рассчитывал, достаточно того, что Пацци вне закона, пока не явится с объяснениями.

Франческо Пацци уехал в Рим, но свою цель из головы не выбросил.

Не все же заниматься делами, Медичи старался находить время и для себя.

Лоренцо пришла в голову озорная идея описать всех своих знакомых любителей выпить. Таковых половина Флоренции, но спроси любого – скажут, что ничуть не пьяницы. А он покажет всех со стороны!

 
…Они обняться попытались, но…
Им животы обняться помешали,
Что от обжорства выросли давно.
 

Великолепный описывал двух выпивох-толстяков, пожелавших заключить друг друга в объятия, когда, коротко постучав, в кабинет заглянул Сандро:

– Лоренцо…

При чужих Боттичелли звал его «милорд», а вот так наедине, когда другие не слышат, просто по имени.

Голос у Сандро встревоженный.

– Что случилось?

– Леонардо арестован.

Медичи нахмурился, бастарду нотариуса прощалось многое, все привыкли к его выходкам и старались не замечать нанесенной художником обиды, относя все на счет его таланта. Все художники странны, что с них возьмешь? Медичи терпят, значит, стоит потерпеть и остальным. Обычно стычки Леонардо заканчивались незначительными штрафами, чтобы арестовали, должно было случиться что-то серьезное.

– Что он натворил? Подрался с гонфалоньером, кричал на площади, что бога нет? Изнасиловал осла в присутствии его хозяина?

– Его обвиняют в содомии…

– В чем? Если бы арестовывали всех, кто этим занимается, места в тюрьме не хватило бы даже для половины, а Синьория и монастыри просто опустели. Во Флоренции уже полвека никого не винят в использовании задниц не по прямому назначению.

– Но Леонардо обвиняют, – упрямо настаивал Боттичелли.

Лоренцо на мгновение задумался, не боится ли Сандро, что и его приплетут?

– Кто обвиняет?

– Анонимно. Жалобу в ящик опустили.

– С кем он спал?

– С Антонио, с моделью.

– Кто из художников не спит со своими моделями?

– Я, – усмехнулся Боттичелли. – У меня женщины. Леонардо надо спасать.

Лоренцо снова задумался, Сандро не торопил. Немного погодя Медичи кивнул: