Текст книги "Короля играет свита"

Мы с любопытством следили за переменами и преобразованиями, проходившими в городе, тем более что нас они не особенно затрагивали. Правда, я слышала однажды, как папа вполголоса рассказывал маме о том, как арестовали двоих преподавателей из его училища, но ведь не его же самого… Неприятности начались солнечным июньским утром тридцать второго года. Братья гуляли, а мы с мамой взялись за грандиозную стирку постельного белья. В то время этот процесс был довольно трудоемким и занимал много времени. Во дворе дома растапливалась печка-прачка для кипячения белья, это такое приспособление типа огромного котла, в котором вода доводится до кипения при помощи дров, поджигаемых в специальном отсеке под днищем, сюда же выносилось огромное корыто для полоскания. Вода еще не успела закипеть, когда во двор влетела мамина подруга Ульяна. Платок на ее голове сбился, волосы растрепались, с горящими гневом глазами поведала она маме страшную весть: «Антихристы стаскивают с храма крест», якобы он не соответствует большевистским воззрениям и одним своим видом оскорбляет взор порядочного пролетария. Вокруг собралась огромная толпа, бабы голосят, мужики матерятся, но выступить на защиту святыни пока никто не отважился. Мама моя была женщиной решительной и глубоко верующей, она накинула на голову платок, приказала мне следить за огнем в печке и побежала вслед за Ульяной на улицу. Домой в этот день она не вернулась. Возвратившись с работы, расстроенный отец побежал на поиски, вернулся он поздно с осунувшимся и враз постаревшим лицом. Оказывается, мама, как одна из главных зачинщиц бунта у церкви, была арестована и посажена в тюрьму. Ее вину отягощало еще и то, что она набросилась на представителя власти, плюнула ему в лицо и поцарапала щеку. Отец две недели обивал пороги всевозможных кабинетов, пытаясь освободить маму. Особенно он напирал на то, что у арестованной трое детей и о них кто-то должен заботиться. Утомленные чиновники спокойно объясняли ему, что такая мать вряд ли может научить хорошему маленьких граждан нашей великой страны, и выпроваживали папу за дверь. Вскоре без выходного пособия и объяснения причин отца уволили из училища, друзья шепотом поговаривали, что это, безусловно, связано с арестом мамы. Наверное, они были правы. Жить стало очень трудно, в доме без трудолюбивых и заботливых рук хозяйки все пошло кувырком, мы с братьями, как могли, старались готовить, убираться, но у нас получалось не слишком хорошо, отца постоянно не было дома, он вечно находился в процессе поиска какого-нибудь заработка. Денег катастрофически не хватало. Работать руками папа не особо умел, так как всю предыдущую жизнь посвятил своей любимой математике. Спасали частные уроки, но в те годы к учебе и получению серьезного образования стремились не многие, а безработных учителей с сомнительной биографией образовалось хоть пруд пруди. Поэтому найти ученика было совсем не просто. Маму выпустили через полгода, видимо, в связи с тем, что она серьезно заболела. Чахотка унесла мамину жизнь через месяц после ее возвращения домой. Это вконец сломило отца, он очень опустился, стал неряшливо одеваться, частенько выпивал. В тридцать третьем начался голод. Мне в то время было девять лет, братьям одиннадцать и двенадцать. Осенью папа отправился по деревням менять вещи на картошку и хлеб. Тогда многие так делали. За настенные часы, к примеру, если повезет, можно было получить мешок картошки, за колечко – две буханки хлеба… Отец из этой поездки не вернулся. Что с ним случилось, я не знаю до сих пор. Скорее всего, его скосил свирепствовавший в то время тиф, вечный спутник разрухи и голода. Мы остались одни. Когда от тифа умер мой старший брат Василий, соседи начали хлопотать об устройстве нас с Сашей в детский дом. Там я прожила до самого начала войны. Брат в сорок первом успел уйти на фронт, где и пал в сорок третьем смертью храбрых, я попала в оккупацию. Приход немцев застал меня в деревне, где мы с ребятами работали каждое лето в подшефном колхозе. Узнав, что в городе фашисты, наслышанное об их зверствах население запаниковало, многие покинули дома и обосновались в лесу. Так я попала в партизаны. В сорок втором году началось централизованное объединение разрозненных и малоорганизованных повстанческих групп в мощный партизанский отряд, действия которого координировались из Москвы. С этой целью из штаба армии к нам был заброшен в качестве комиссара, несущего в массы идеологию советского образа жизни, Горохов Алексей Федорович… Не надо делать такие удивленные глаза. Это действительно был дед Максима и Жени.

– Но я думала, что вы их родственница…

– Они так и думают. Мальчики привыкли, что тетя Катя всегда рядом, заботится, помогает… Хотя какая теперь разница, я ведь действительно полюбила их, как родных внуков… Так, на чем я остановилась?

– На партизанском отряде…

– Да… В отряде я была медсестрой, но, когда требовалось, вместе с другими совершала диверсии, делала рискованные вылазки в город. Одно время даже устроилась по заданию командира работать в офицерскую столовую в Смоленске… Об этих временах можно часами рассказывать… – Глаза бабы Кати стали влажными от подступивших слез. – Когда-нибудь потом расскажу о своих подвигах, сейчас о другом… Там в лесу зародилось сильное и прекрасное чувство, перевернувшее всю мою последующую жизнь. Мы с Алешей полюбили друг друга. Ему было тридцать два года, он был красив и статен, форма шла ему необыкновенно. Беда лишь в том, что он был женат. Перед войной, в тридцать девятом, у него родился сын, которого назвали в честь отца Алешей. Мальчика да и жену он любил, но чувство ко мне оказалось сильнее. Четыре года в землянке мы с Алексеем жили как муж и жена, после победы его повысили в звании и перевели служить в Нижний Новгород, я поехала следом за ним. Поступить по-другому я не могла. Летом сорок пятого года я родила девочку, дочь Алексея, теперь нас связывали неразрывные узы.

– Почему он не развелся с женой и не оформил отношения с вами? – тихо спросила я бабу Катю.

– В то время разводы, особенно в командном составе, не приветствовались, это могло сильно повредить продвижению Алексея по службе… Он переживал по этому поводу, разрывался между двумя семьями, к тому же жена начала догадываться, что с их браком далеко не все в порядке, постоянно закатывала скандалы, истерики. Видя, что жизнь Алеши постепенно превращается в ад, я стала подумывать об отъезде. Узнав о моих планах, он категорически запретил мне даже думать об этом и пообещал в ближайшем будущем разобраться в своей и нашей общей жизни… Но к сожалению, не успел. Меня неожиданно арестовали. Приехали ночью и забрали вместе с дочерью. Лизе не исполнилось тогда и двух лет, Алексей был в командировке в Москве. Меня охватило отчаяние. Только через трое суток меня вызвали к следователю, на мои вопросы о местонахождении дочери он только усмехнулся, чем привел меня в состояние паники. Из слов допрашивавшего меня человека я поняла, что кто-то написал на меня донос: якобы во время нахождения в партизанском отряде я поддерживала связь с фашистским штабом, располагавшимся в Смоленске… Бред полный. Вернувшийся из Москвы Алексей защищал меня, как мог, в мою пользу свидетельствовали многочисленные товарищи по отряду… Несмотря ни на что, разбирательство заняло полгода. Пока посылались длительные запросы в Смоленск, вызывались свидетели, разбросанные жизнью по всей стране… О своей судьбе я не особо волновалась, ведь я же не была ни в чем виновна… В то время мы еще свято верили в справедливость и гуманность… Я сильно переживала за дочь, ведь ей было всего два года… Алеша все это время занимался поисками Лизы, но она как в воду канула… Я вышла из тюрьмы в канун Нового года, полностью оправданная, но с холодной и опустошенной душой. Ближайший год превратился для меня в ад. Я ложилась и вставала с мыслями о дочери, жизнь сузилась для меня до одной конкретной цели – во что бы то ни стало найти Лизу. Мы не могли понять, кто и для чего прячет от нас девочку. Только в сорок восьмом году Алеше удалось узнать правду. Оказывается, Лизонька умерла в приемнике-распределителе на восьмой день после моего ареста от внезапного отека легких. Вскрытие показало, что у девочки была скоротечная двухсторонняя пневмония. Тогда же Алексей выяснил, что донос на меня был написан его женой. Она таким вот жестоким способом решила устранить со своего пути соперницу. Алеша подал на развод. Узнав об этом, его начальник высказал свое крайнее недовольство, потом его прорабатывали на партсобраниях разного уровня… Короче, ты уже поняла, что он остался в семье. Убитая горем из-за смерти дочери, я не смогла простить любимому трусости и предательства. Я собрала вещи и уехала из Нижнего Новгорода. Замуж так и не вышла, моталась по стране, целину поднимала.

– Ваши отношения с Алексеем Федоровичем на этом закончились?

– В семьдесят пятом году я купила дом и окончательно осела в деревне, корову завела, кур. Алеша нашел меня после смерти своей жены, в то время он уже был неизлечимо болен. Он прожил в моем доме пять лет. В восемьдесят третьем я его похоронила. Его сын отнесся ко мне очень хорошо. Я так и не поняла, рассказывал ли ему отец о наших отношениях, все как-то неудобно было спросить, а потом этот несчастный случай… Максим с Женей и до гибели родителей частенько подолгу гостили у меня в доме, поэтому я с радостью взяла на себя заботу о них после трагедии… Такая вот история, дочка. Видишь, как порой коварна и несправедлива судьба. Любовь дала мне дочь, ревность лишила единственного счастья в жизни.

Я молчала, пораженная рассказом бабы Кати. Какая странная и запутанная судьба у семьи Гороховых и людей, связанных с ними!.. Размышления прервал приход Максима Алексеевича.

Глава 14
Яна

Максу, видно, тоже не спалось, так как он пожаловал довольно рано. У меня к нему накопилось множество вопросов. Но начала я с главного, не дав ему даже выпить чашку кофе.

– Максим Алексеевич, вы знаете, что Игоря, моего бывшего мужа, обвинили в убийстве Евгения? Даже уже в камеру посадили.

– Да, я был вчера в милиции, – устало отозвался он.

– Слава богу! Вы объяснили им, что Игорь не виноват в этом преступлении, что бытовой почвой здесь и не пахнет? Пусть не обольщаются, расследование предстоит еще долгое.

– Конечно нет. Зачем мне это?

– Вам что, не интересно, кто на самом деле убил вашего брата? – опешила я.

– Безумно интересно. Но милиция этого все равно не сможет узнать. Я найду более компетентных людей, не волнуйтесь, Яна. Убийца не останется безнаказанным. Поэтому пусть побыстрее закрывают дело и не путаются под ногами. Преступники расслабятся, их легче брать будет. И еще одно. Неизвестно еще, во что Женька вляпался и стоит ли об этом громко трепаться. Чем меньше будут говорить на эту тему, тем лучше. Так что убийство на бытовой почве меня устраивает.

– А как же Игорь? – прошептала я, пораженная таким цинизмом.

– А вот он как раз меня не волнует вовсе. Милиция ведет расследование. Не я его подставил, но и защищать не собираюсь.

– Зато я собираюсь! Еще как собираюсь! Я сейчас же пойду к следователю и расскажу обо всем, все как было.

– Не трудитесь, он знает все факты. Вам нечего добавить.

– И после этого он обвинил Игоря?

– Естественно. А что вы можете возразить? Почему он не мог этого сделать?

– Ну, вы же знаете, что это не он!

– Знаю, ну и что? Я не мать Тереза, чтобы бросаться на защиту обиженных и обездоленных. Да и потом, у них – факты, а у нас с вами – домыслы. В общем так, вас они не тронут, я позаботился об этом. А он пусть выкарабкивается сам.

– Это бесчеловечно.

– Что именно? Молчите? Вот то-то и оно!

– Да, молчу. Потому что вам бесполезно что-либо объяснять о человеческих чувствах…

– Деточка, те, кто с чувствами с нежными, никогда не заработают нормальных денег. Вы, видно, всегда вращались среди плебеев, милая. Поэтому так приземленно мыслите.

Мне захотелось дать ему пощечину. Сидеть с ним рядом стало просто невыносимо.

– Я хочу уехать отсюда. Пойду соберу вещи. Вы довезете меня хотя бы до дороги или мне выбираться самой?

– Вы никуда отсюда не денетесь, Яна, пока я сам этого не захочу.

– Так это правда? Саша и Витя – действительно мои тюремщики? А вы, значит, комендант? Прелестно! Вполне мужское занятие! Мне даже лестно: трое охранников и баба Катя в обслуге. Условия комфортные. Класс!

– Хватит, зачем кричать? Я не люблю этого.

– А мне плевать! Не любит он, видишь ли! Потерпите! А может, выгоните, если я в тягость?

– Не заставляй меня грубить. Учти, я могу ведь и по-плохому. Мой брат был очень благодарен тебе за спасение, ради него я валандаюсь с тобой. Или ты думаешь, у меня привычка такая – подбирать на улице всех подряд и тащить прямо к себе домой? Да еще и охрану выделять?

– Вы обманули меня, обещали защиту, а сами…

– Что сам? Деточка, да если бы не я, как ты думаешь, как бы ты провела сегодняшнюю ночь? Я подозреваю, с утюгом на пузе или с паяльником сама знаешь где. Быстренько бы все отдала и уже отдыхала за городом в уютной ямке, присыпанная прошлогодней листвой.

Я немного обалдела от такого. За что утюг-то, да еще и паяльник? Да я и так все отдам. Берите, люди добрые, ради бога, хоть и нету у меня ничего путного. Но что есть – все ваше.

Пока я размышляла об этом, зазвонил Максов сотовый. Он долго и внимательно слушал, затем хмыкнул и закрыл крышку.

– Хочешь убедиться? Успокоишься и перестанешь трепать мне нервы? Обещаешь не лезть в это дело со своими свидетельскими показаниями? Тогда я покажу тебе кое-что интересное.

Я обещание дала, хоть и не собиралась его выполнять. Я же не чурка бесчувственная, чтобы наплевать на мужа, пусть даже и бывшего. Но уж больно любопытно, что он может мне показать такого необычного.

– Тогда не мешай мне завтракать, иди собирайся. Выезжаем через десять минут.

Я быстренько натянула колготки, юбку, блузку, легонько подкрасилась. Сапоги и строгое пальто завершили образ серьезной деловой леди. Спустя двадцать минут мы в привычном уже порядке, с двумя джипами спереди и сзади, выехали за ворота. На одной из улиц первый джип ускорился и оторвался от нас. Я с удивлением увидела его на въезде в мой собственный двор. Шофер махнул рукой, и все три машины причалили к моему подъезду. Сашок ушел в разведку, и через пару минут мы вчетвером, я, Максим и двое охранников, стояли перед моей дверью. Она была опечатана. Без тени смущения сорвав печать, мы вошли внутрь. При виде того, во что превратилась моя уютная квартира, на меня напал столбняк.

– Не правда ли, антураж впечатляющий? Для полноты картины не хватает растерзанного такого, холодного трупика молодой симпатичной хозяйки. Вы как считаете, Яночка?

Я не знала, что ему ответить.

– Хотите помочь милиции? Пойдите посмотрите, что украли?

На ватных ногах я обошла комнаты. Телевизор, видик, музыкальный центр, микроволновка – все на месте. В мелочах же разобраться не представлялось возможным, такой везде царил бардак и разгром.

– Мамочки! Что это? Что тут искали?

– Деньги.

– Какие деньги?

– Пятьсот тысяч долларов, – спокойно ответил Горохов.

– Вы что, на солнце перегрелись? Вся моя квартира с потрохами не стоит и десятой части этой суммы. Мы не в Чикаго, между прочим, чтобы кидаться такими деньгами.

– Конечно. Я думаю, у вас хватило ума их припрятать, и, видимо, не здесь. Но это вряд ли помогло бы, окажись вы ночью в своей квартире. Я уже говорил. Вы мне не поверили тогда. А сейчас как, дошло?

– Им бы пришлось убить меня. Ведь я все равно не скажу, где эти тысячи. Я их в глаза не видела и, безусловно, не прятала.

Макс поднял перевернутый стул и сел.

– Эти деньги дали Евгению за несколько часов до смерти. Он продал документы за такую сумму в наличных купюрах. Женя был шалопаем и решил повеселиться на всю катушку: отдал вместо нужной флэшки другую с записью детской игры «Бабзи». Но деньги он получил.

– А почему вы думаете, что они у меня? Может, их украли те, в подворотне, или убийца?

– При том, последнем, телефонном разговоре он рассказал мне все это и сообщил, что деньги эти ему не нужны и продавать документы он не собирается. Справедливость ему дороже. Деньги он якобы взял, чтобы, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. А от своего он все равно не отступится, выведет всех на чистую воду. Ну а пятьсот тысяч долларов наличными, дорогая, он подарил вам за спасение. Так как это были практически его последние слова, то, я думаю, их слышали те, кто подстерегал его на лестнице. Теперь, милая, вы понимаете, как бесценна и непредсказуема стала ваша жизнь?

– Ничего себе! Может, вы не так поняли, а?

– Чего уж не понять. Он сказал: «К черту эти грязные деньги, я подарил их моей бесстрашной спасительнице, они так украсили ее, а мы все-таки должны довести это дело до конца. Пока, как приедешь, сразу свяжись со мной» – и все, больше я его голоса не слышал. – Максим опять начал впадать в отчаяние.

Я поспешила отвлечь его:

– Я хочу признаться вам, Максим, кое в чем, нелицеприятном для меня. Но я вынуждена, иначе мы не сможем понять друг друга. – И я рассказала ему обо всем, включая мое позорное беспамятство. Я напрягалась зря. По его скептическому выражению лица и недоверчивой ухмылке я поняла, что он мне абсолютно не верит.

– Вы не волнуйтесь. Я, безусловно, не заберу у вас всех денег. Тысяч двадцать я оставлю в вашем распоряжении. Ну зачем вам больше? Или даже пятьдесят. Хотите? Черт с вами. Такой вот я щедрый сегодня. Эти полмиллиона баксов не принесут вам покоя и счастья. Не сегодня, так завтра за ними придут хозяева. Если же вы отдадите их мне, я не буду этого скрывать. Я-то смогу защитить себя и свои капиталы. А от вас отстанут. Подходит такая сделка?

– А документы? Их ведь тоже могут с меня потребовать, раз они столько денег стоят. Женя их не отдал, потом их тоже не нашли…

– Откуда вы знаете, раз совершенно все «забыли»?

– Игорь слышал, как Евгений говорил об этом по телефону.

– Да, говорил. Но видимо, их все-таки нашли, иначе Женьку бы не убили. Хотя тут трудно что-либо сказать. Может, деньги заплатил вовсе не хозяин документов, а его конкурент, а убил вообще кто-то третий, кто, например, случайно узнал о деньгах, может, даже и вы сами. Теперь вы понимаете, что нашей доблестной милиции тут нечего делать. Умишком они слабоваты для таких ситуаций. А я разберусь, уж поверьте мне. Возможно, как раз эти деньги и пойдут на расследование, пусть даже все, но тот, кто убил Евгения, сам сдохнет, как собака, и желательно от моей собственной руки. – Максим был крайне возбужден и необыкновенно искренен в этот момент.

– Я очень сожалею, но вряд ли вы сможете воспользоваться этими деньгами. Даже если Женя действительно подарил их мне, то, видимо, воры забрали их. Ночью я спала, а в воскресенье и понедельник я точно их не видела и никуда не выносила. Значит, они были в квартире и теперь в руках тех, кто влез сюда сегодня ночью.

– Ну что же, не хотите по-хорошему, придется по-другому. Я понимаю, так вот сразу расстаться с полумиллионом долларов трудновато. Посидите, подумайте. Под арестом, естественно. Не «вспомните», будем решать, что делать дальше. Вы, главное, не забывайте: даже в моих глазах ваша жизнь не стоит пятисот тысяч долларов, а уж в глазах тех, кто вас ищет, сами понимаете, она не тянет и на вшивый российский рубль. Они точно делиться не будут.

– Но я действительно…

– Не спорьте. Никогда не говорите, не подумав. Хорошо? Ну что, поехали? Хватит любоваться. Это только цветочки, ягодки будут еще впереди. Любите ягодки, солнце мое?

Так я оказалась пленницей. Заточение мое было комфортно и даже приятно, но нервы не давали расслабиться ни на секунду. Мысли метались, как пчелки, пытались найти в голове хоть что-то об этих злополучных деньгах. Но мрак не хотел уступать, он плотным облаком окутывал события той ночи.

Максим постоянно приезжал ко мне, беседовал, вроде даже не злился особо. Но ведь и его терпение лопнет однажды. Сейчас ему не до меня. Он занят похоронами брата. Но пройдет первый приступ горя и боли, и он вспомнит о деньгах. Обязательно вспомнит. И займется вплотную этим вопросом, как и обещал. Что делать тогда? Если судьба и жизнь Игоря не волнуют абсолютно господина Горохова, будет ли он церемониться со мной, раз речь идет о таких деньжищах? Даже если я смогу убедить Макса, что ничего не знаю о них, и он отпустит меня, то как отвязаться от тех, других. Воображение нарисовало утюг, паяльник… Я поежилась. Я, не раздумывая, отдала бы все деньги. Безусловно, пятьдесят тысяч долларов осчастливили бы меня на всю жизнь. Но и без них я неплохо жила. Всяко лучше того, что светит мне в ближайшей перспективе. Только вот денежки-то уплыли в неизвестном направлении, а я осталась крайней. Спасибо тебе, Женечка, отблагодарил, нечего сказать.

Я жила изолированно от всех, новости узнавала из телепрограмм. Общалась с бабой Катей, Витей и Сашей. Гулять мне можно было только в саду и с охранником под ручку. На мой взгляд, излишняя предосторожность. Калитка на запоре, забор с колючей проволокой преградил путь на волю. Утром в пятницу после очередной бессонной ночи я, совсем отчаявшись, сидела на своей постели и вдруг…

У меня, как в сказке, зазвонил телефон. Да-да, тот самый Женин телефон, который так и остался у меня. О нем все начисто забыли в суматохе. Он преспокойно лежал в кармане моего плаща и наигрывал незатейливую мелодию. С замиранием сердца я нажала кнопку:

– Алло. Кто говорит?

– Яна, это ты, девочка моя?