Текст книги "Пионеры Русской Америки"

Хлебников переписывался с Завалишиным, читал альманах К. Рылеева и А. Бестужева-Марлинского «Полярная звезда», который ему пересылали в Америку, и только на этом основании был внесен в «Алфавит декабристов». Хлебников сочувствовал декабристам – и только, но выступление заговорщиков с оружием в руках вызвало у него «сожаление и удивление».

И Вениаминов был знаком с Завалишиным, он встречался с ним в Ситхе, исповедовал и причащал на Пасху в 1824 году. Но идей заговорщиков не разделял, о чем говорил прямо и без обиняков в письме Хлебникову: «О вы, великие, просвещенные умы! Какой стыд, какой срам навлекли вы на нашу Россию!.. Ах! вообразить горестно и стыдно – революция в России… Все сие служит новым доказательством, что человек и самый просвещенный есть человек – “ложь”, по слову Давида. И что истинное просвещение состоит в образовании сердца – при необходимых сведениях…» Эту мысль он часто повторял в своих письмах, сравнивал непосредственность и чистоту сердца «диких», среди которых прожил много лет, с «мнящими быти мудрыми», но лишенными веры просвещенными людьми: «мы с нашим просвещением далеко, далеко уклонились от пути к совершенству».

Вениаминов живо интересовался событиями, происходившими в мире, и порой ему удавалось узнать новости раньше, чем правителям конторы, поскольку корабли компании, направляясь в Новоархангельск, прежде заходили на Уналашку. «Вы изволили писать, что персияне начали с нами воевать, а я скажу вам, что у нас еще и с турками война. 30 тыс. армия двинулась к границам Турции под предводительством (помнится) Ветгенштелна (Витгенштейна. – Н. П.). А в Средиземное море отправились флоты российский, английский и французский соединенно действовать против их. Последний под началом нашего адмирала, а Англия, владычица морей, не захотела подчинить свой флот нам. Наш флот, кажется, под командою графа Гайдена (Гейдена. – Н. П.) и Михаила Петровича Лазарева, там же, на корабле, и, сказывают, уже было морское сражение, и М. П. Лазарев был в первом огне. У персиян отнято много, и гора Арарат уже в нашем владении…» Он не только слышал о двух войнах, которые вела Россия в 1828–1829 годах, но и рассказывал о них Хлебникову с гордостью за русский флаг, знал в подробностях о Наваринском сражении и его участниках – Лазареве и Нахимове, с которыми встречался в Америке.

Любознательный и неугомонный нрав отца Иоанна не позволял ему сидеть сиднем на Уналашке, он использовал любую возможность посмотреть другие земли и отправиться дальше, на север. Сначала он исследовал близлежащие острова – между Уналашкой и Унимаком, которые впоследствии назовут островами Креницына. Затем на кораблях компании побывал на островах Прибылова, на полуострове Алякса, как тогда называли Аляску, и полуострове Нушагак в Бристольском заливе, в Александровской крепости в устье реки Нушагак. Он вполне освоил морское дело, в его письмах то и дело мелькают морские словечки и выражения, вроде «шли крутой бейдевинд», хотя от морской болезни избавился не сразу и даже принимал на борту настойку из кореньев, которые ему присылал бывалый мореход Хлебников. Конечно, на островах служил литургии, знакомился с русскими служащими – «ибо там русские в самом деле русски» – но более всего желал увидеть, есть ли возможность «обратить диких». Вот как он рассказывает об основании в 1829 году Нушагакского прихода – самого северного в Америке.

Первый раз, когда Вениаминов служил в Александровском редуте в Нушагаке, это было в июне, на литургию приехали пять эскимосов (аглегмютов). Смотрели и слушали «с чрезвычайным вниманием и не без благоговения». По окончании службы отец Иоанн в простых и доступных выражениях, через переводчика, объяснил суть происходящего за литургией: «мы здесь приносим жертву истинному Богу, живому Творцу неба, земли и людей».

На следующую службу, в первых числах июля, приехали уже 14 человек. Он так же беседовал с ними, быстрого результата не ожидал, но надеялся, что успеет «по крайней мере бросить первые семена». Выслушав его внимательно, один молодой человек спросил: «Отчего это… я чего не хочу и не желаю думать и делать, то думаю и делаю?» Вопрос эскимоса несказанно порадовал отца Иоанна – если человек задает такие вопросы, значит, он размышляет, а «думать способны только умные». Он по опыту знал – говорить о вере нужно только с тем, у кого появились вопросы, есть предмет для разговора – значит, есть и надежда быть понятым и услышанным.

Отец Иоанн побеседовал с каждым из них и каждому задал вопрос: «Не желаете ли вступить в число верующих христиан?» Одиннадцать человек ответили согласием, двенадцатый сообщил, что хотел бы, – но он шаман. Это не беда, отвечал священник, если он перестанет шаманить, то может креститься. Тот согласился и уговорил тринадцатого, который тоже оказался шаманом. «А 14-й сказал: “Мне что-то не хочется быть христианином”, и я отпустил его с миром и уверением, что я никого не буду принуждать, а отдаю на полную волю. Итак, 13 человек диких по воле Всемогущего обратились усердно и добровольно, без всякого обещания и получения подарков и наград. (Кроме крестиков, по крещении им данных)».

На следующий день, при всеобщем стечении народа, он крестил в реке Нушагак 13 взрослых. Эскимоски-христианки приносили младенцев, и священник их тоже крестил в реке. «Жатвы здесь много и доброе дело», – заключил Вениаминов свой рассказ о начале Нушагакской общины. Дальнейшее просвещение эскимосов, считал он, сподручнее будет проводить священнику храма Воскресения Христова в Кадьяке – и добираться удобнее, и язык один.

Рассказывая о крещении эскимосов в письме Хлебникову, он подчеркивал: сие «прошу покорно не причесть мне в хвастовство» и признавался: им двигало лишь одно желание – «лично увериться» в возможности обращения, и он вполне убедился в этом. «И желание мое исполнилось в полной мере. Слава Богу! И благодарность вам, что вы мне доставили случай быть там».

Шли годы, и оставались тяготы житейские – забота о хлебе насущном для все возрастающего семейства, задержка компанией жалованья и продовольствия, необходимость ладить с приказчиками конторы, из которых редко кто не был любителем заложить за воротник, и все та же «вечная осень» островов. А еще – знакомые всем миссионерам и учителям сомнения в нужности своего служения.

По договору с компанией пребывание священников в Америке составляло пять лет, первый срок Вениаминова заканчивался в 1829 году. Летом 1828 года он подал прошение на выезд: «желаю увидеть свою родину, коей и дым сладок, как сказал наш почтеннейший и незабвенный историограф… Если служение мое здесь может быть полезно и заслуживает какую-нибудь награду, то я не прошу и не желаю никакой более, как только удовлетворения моих прошений. А ежели служение мое бесполезно, то прошу вывесть меня, как бесполезного». Однако стремления Вениаминова вернуться в Иркутск не одобрили правители компании, а еще более – ученые.

Первым о его переводе с Уналашки в столицу Русской Америки – Новоархангельск – начал ходатайствовать Литке, и причиной была заинтересованность Академии наук в исследованиях Вениаминова. «Как бы я желал, чтобы тебе удалось перевести его в Ситху, – признавался Литке в письме Ф. П. Врангелю. – Если это сбудется, то поналяг на него, чтобы он занялся языком колош с обыкновенною его основательностью. Это даст прекрасные результаты… Этот человек мне необыкновенно понравился. Жаль его, кажется, здесь не слишком любят; в моих глазах это еще ничего не доказывает. Я несказанно был бы рад, если бы ты его полюбил и мог бы удержать в том краю; его, кажется, вынудили уже оттуда проситься…»

Хлопоты ли Врангеля, ходатайство ли Литке или активное нежелание не чистых на руку приказчиков Уналашкинской конторы иметь рядом с собой молодого энергичного священника были тому причиной – только в ноябре 1834 года Вениаминов был переведен в Новоархангельск.

«Народ убийственный и злой»

В современной жизни о тайнах говорят мало, да и самих тайн уже не осталось, а те немногие, что еще существуют, ученые со временем непременно исследуют и объяснят – и сомнений в том нет. Свой первоначальный, истинный смысл слово «тайна» сохранило в иных реалиях, где оно осталось основой, корнем слова «таинства», их сутью. Там под видимым действием совершается невидимое, и совершается самым непостижимым образом, так что осмысливать – не осмыслишь и объяснять – не объяснишь, – на то оно и тайна.

Вот так же трудно объяснить успех миссионерства Вениаминова. Вроде бы способы, которыми он побеждал язычество и невежество, были давно известны, ничего нового он на этом поприще не изобрел, но каким неодинаковым по результатам бывало применение этих средств: одни миссионеры едва успевали спастись от преследования язычников, после отъезда других новая вера забывалась и возвращались прежние шаманские камлания, а у Вениаминова – «и поле обильно, и жатва добра».

С тех пор прошло полтора столетия. Алеутскими островами владеет другое государство, но до сих пор в далекой, оторванной от России и будто приткнувшейся к краю света Уналашке потомки крещеных алеутов именуют себя православными и молятся перед теми же иконами, перед какими молился отец Иоанн, в построенной им церкви Вознесения. Поистине – тайна.

За десять лет жизни на Алеутских островах Вениаминов создал крепкую православную общину, составившую один из приходов Русской Америки. Всего же их было четыре, по числу промысловых контор компании: Уналашкинский, Атхинский, Нушегакский и Ситхинский. Среди прихожан Ситхинской церкви Архангела Михаила кого только не было – русские, креолы, алеуты, эскимосы, а вот крещеных тлинкитов или, как называли их русские, колошей – единицы. Когда в 1818 году индейцы убили двух вооруженных русских промысловиков, ушедших в лес срубить дерево, едва вновь не вспыхнула война. Тогдашний правитель Америки капитан-лейтенант Л. А. Гагемейстер, известный своими решительными действиями в кругосветках, и здесь поступил круто: на рассвете три баркаса с вооруженными людьми и короткоствольной корронадой, заряженной картечью, подошли к лагерю колошей. На одном из баркасов был молодой Ф. П. Литке, в ту пору лейтенант флота, и видел происходящее воочию.

Сначала вид заряженной пушки привел индейцев в панику. Но вскоре навстречу морякам вышло боевое каноэ со знаменитым вождем Катлианом, о котором при жизни и спустя столетие после его смерти ходили легенды. «Дабы держать колош в границах, – вспоминал Литке, – Г[агемейстер] приказал другому катеру, на котором была корронада, заехать с носа к колошенскому бату и навести корронаду прямо вдоль оного; зажженные фитили были готовы; четверо из колош в свою очередь приложились ружьями в тех людей, кои держали фитили». Все замерли.

– Зачем ты приехал, куцкекуан[13]13
  Куцкекуан на языке колошей – «человек, живущий за краем неба».


[Закрыть]?! – выкрикнул вождь. – Если убивать – тогда сними с меня медаль, ты сам мне ее повесил! – Он распахнул плащ на груди. – Убей меня одного!

– Мне не нужна твоя жизнь, Катлиан! Мы приехали не воевать. Выдай убийц моих людей!

Катлиан молча выслушал перевод, затем наклонился к молодому человеку, державшему одного из канониров на прицеле. Тот что-то сказал вождю.

– Киксади их не убивали! – Катлиан приложил руку к сердцу. – Мой племянник сказал, их убили воины кагвантаны. Твои люди рубили деревья на их земле.

Клан кагвантанов жил в селении Чаатлк-Ну на берегу Погибшего пролива, и то была не обычная деревушка из нескольких хижин, а настоящая крепость с десятью пушками, которые индейцы выменяли на меха и ровдуги (выделанные оленьи шкуры) у американских торговцев оружием. Здраво рассудив, Гагемейстер на штурм укрепления не пошел. В ситуации возникла пауза: и война не началась – и мира не было.

Оставался второй путь – переговоры – его и выбрал пришедший на смену Гагемейстеру С. И. Яновский, зять покойного А. Баранова. Решив, что погибших не вернуть, а мщение – удел варваров, он заключил с колошами мир по индейским обычаям: обменялся заложниками. К колошам поехали мальчики-креолы, индейцы прислали двух племянников вождя кагвантанов. По замыслу Яновского, так он сумел избежать войны, восстановил – пусть хрупкий – но мир, и приобрел толмачей колошского языка, которых в Ситхе остро не хватало. «Мы имеем пребольшую нужду в колошенских толмачах, – докладывал Яновский правлению компании, – должны все переговоры вести через колошенок, живущих у русских, которые преданы своим, переводят не то, что должно, а при этом колошам пересказывают все, что у нас делается…»

Мир с тлинкитами установился, мальчики через год вернулись домой, но правление компании осталось не довольно действиями Яновского, расценив их как уступку индейцам и проявление слабости. Хлебников был убежден, что колоши лишь внешне воздерживаются от открытых действий, но сердца их «наполнены мщением»: «Злейшие из них каждогодно занимаются планами о нападении на крепость… Они твердят, что мы заняли места, где жили их предки, лишили их выгод от промысла зверей, пользуемся в лучших местах рыбной ловлей». С правом индейцев иметь свою землю не поспоришь. Вот американцы и не спорили – после покупки Аляски и захвата Калифорнии они хладнокровно загнали индейцев в резервации, чем обрекли на вымирание, и без колебаний заняли принадлежавшие коренным народам земли.

А руководство компании все искало компромисс в конфликте с колошами. Наконец, в 1821 году тлинкитам разрешили вернуться на место их исконного поселения под Новоархангельском – к подножию кекура. Это позволяло наладить с индейцами контакт, оставаясь под защитой своих пушек. К тому же новые правила компании запрещали требовать с туземцев ясак или какую-либо иную дань, это также должно было расположить колошей к русским. Так что к моменту приезда Вениаминова в Ситху колоши, по выражению главного правителя Муравьева, «были уже не те». Однако «нога русского священника почти не касалась их порога, – говорил Вениаминов, – не только с намерением благовествования мира, но даже из простого любопытства».

Не раз и не два собирался Вениаминов начать проповедь у колошей, крещеный толмач по имени Гедеон уже приходил на занятия в школу, однако как будто все что-то мешало, не пускало священника в лагерь индейцев. «…разные обстоятельства и случаи, впрочем, самые маловажные и даже иногда, скажу откровенно, какое-то нежелание и неохота удерживали меня и заставляли откладывать мое намерение день ото дня, так что мне стало уже стыдно самого себя», – признавался отец Иоанн. Он дал себе твердое обещание идти к ним по окончании Святок, как вдруг выяснилось: у колошей началась оспа, и заболели как раз в той юрте, которую священник наметил первой для посещения.

Если бы Вениаминов успел у них побывать, можно не сомневаться – причину болезни индейцы объяснили бы приходом «русского колдуна и шамана». Описывая возможные последствия такого хода событий, отец Иоанн даже не гибели своей опасался, хотя она была вполне вероятна, и не вновь вспыхнувшей вражды – его посещение перед эпидемией «на полстолетия заградило бы дорогу благовестникам Слова, на которых колоши всегда смотрели бы как на злых вестников гибели и смерти. Но слава Богу, все устрояющему во благое!».

Эпидемия распространялась среди колошей стремительно. За два месяца их скончалось около трехсот человек – только среди живших вокруг крепости. Шаманы ежедневно камлали, без устали окуривали юрты и селения, но ежедневно умирало по 8—12 колошей, в то время как живущие по соседству русские не болели вовсе. Колоши решили узнать причину – и услышали о прививках. Размышляли, обсуждали, наконец, самые смелые рискнули просить врача сделать им прививки. Увидев результат, вслед за ними начали приходить остальные – сначала молодые мужчины, потом – постарше, затем – женщины с детьми. Самыми несгибаемыми оказались старики, они от прививок наотрез отказались, упорно продолжали верить в заклинания и почти все умерли от оспы, вместе с шаманами. Так эпидемия серьезно поколебала языческую веру колошей.

Если до эпидемии кого-нибудь из колошей попытались бы привить насильно (хотя никто и не пытался это делать), то, как заметил Вениаминов, привитый «вырвал бы у себя то место», где была прививка. Теперь ситуация изменилась. Получалось, как в поговорке: не было бы счастья – да несчастье помогло. Эпидемия и помощь «белых пришельцев», их готовность прийти на выручку расположили колошей к русским более, нежели все меры, предпринимаемые в предыдущие годы; они проложили Вениаминову не дорогу – пока только узенькую тропочку – к сердцам индейцев. Теперь колоши воспринимали его уже не как пришедшего из стана врагов, но как человека, знающего более их и – главное – не желающего им зла. Индейцы со вниманием слушали его. «…ежели они еще не скоро будут христианами, – осторожно замечал Вениаминов, – то по крайней мере они стоят уже на той ступени, что слушают, или по крайней мере начали слушать Слово спасения».

Вениаминов не только проповедовал, он расспрашивал колошей об их вере, обычаях и традициях, о том, какие обряды они совершают при создании семьи, рождении ребенка, погребении умершего, как распределяют обязанности в семье, как воспитывают детей, он изучал язык и характер колошей. Это был труд, великий труд священника, без коего проповедь не могла быть успешной и не могли возникнуть доверие и уважение.

Вениаминов узнал, что сами колоши именовали себя тлинкитами, «с прибавлением антукуан, то есть люди повсеместные, или люди всех селений. Англичане их называют общим именем индейцы (Indians) или strait natives – “уроженцы проливов (Принца Валлийского и пр.)”». Откуда появилось слово «колоши» – неизвестно, может быть, предполагал Вениаминов, от «колюжи» или «калужки» – женского украшения в виде деревянной палочки, продеваемой ими в нижнюю губу.

«Колоши совсем другого происхождения, нежели алеуты и все прочие народы, населяющие тогда Российскую Америку, – записывал Вениаминов свои наблюдения. – Это показывает их наружный вид, который очень резко отличается от тех: большие, черные… глаза, лицо правильное, нескуловатое, рост вообще средний, важная осанка и поступь грудью вперед…» Предания колошей также доказывали, что «они пришли не с запада, как алеуты, но с востока, с берегов Америки, находящихся против Шарлотских островов».

И характером они отличались от алеутов – энергичны, деятельны, сметливы, большие любители вести торговлю, прекрасные ремесленники. Их лодки (баты), одеяла из козьего пуха, плащи из выделанных оленьих шкур, деревянные фигурки и шкатулки удивляли прочностью и красотой отделки, оригинальностью орнамента и цветовой палитрой, какая не встречалась у других народов Америки. «Правда, нужда и опыты суть великие учителя, могущие умудрить и самого несмысля», – со знанием дела отмечал поднаторевший в ремеслах Вениаминов. И все же для изготовления таких сложных вещей, как кинжалы, фигурки из черного сланцевого камня, одной необходимости мало, здесь требуются ум и сноровка.

День ото дня он все больше узнавал характер, способности и привычки индейцев. Сравнивая их с алеутами, отмечал, что таких «добрых и похвальных» качеств, как терпение, прощение, бескорыстие, – колоши не имели. Они умели без ропота сносить боль, голод и холод и даже любили демонстрировать свое равнодушие к этим испытаниям, но терпения в душевных страданиях, позволяющего перенести обиду, оскорбление, презрение, – у них не было вовсе.

Вениаминов замечал, что домашними делами мужчины-колоши никогда не занимались, и вовсе не от лености, – занятия эти, по их мнению, были приличны только женщинам и рабам. Особое положение мужчин отражали и особенности их языка. Желая назвать какую-либо часть тела человека, они добавляли к ней «ка», что означало – мужчина (человек). Так, живот или брюхо мужчины будет «каюгу», говоря о женщине или животном, «ка» заменяли на «ту», и беременная женщина в переводе на колошский – «тукатгата», где «тукат» – в брюхе, «гат» – ребенок, «а» – сидит или есть.

Присматриваясь к женщинам-колошенкам, он находил их удивительно деятельными, и не только в домашнем быту, но и в торговле, случалось, на заработанные ими средства они содержали и себя, и детей, и мужа. Колошенки в Ситхе «никогда не упустят случая вынести на рынок для продажи чего-нибудь из местных произведений»: плащи из выделанных шкур, сплетенные из трав подстилки, связанные из козьего пуха одеяла, если их нет – собранную малину или приготовленную юколу. Для того чтобы найти хоть какой-то заработок, они «не щадят ни трудов, ни силы, и ни ног своих. И также с охотою нанимаются работать в огородах». В отличие от алеуток женщины-колошенки были чистоплотны и аккуратны, свое жилище и себя содержали в опрятности, уделяли внимание воспитанию детей.

Он заметил, что колоши более алеутов способны к обучению и образованию, они быстро выучивали русский язык, особенно женщины, но «то, что собственно называется природным умом, у алеутов выше, нежели у колош». Вениаминов обратил внимание на тщеславие колошей – отправляясь в гости к русским, они надевали свои лучшие, непременно европейские наряды, при встрече старались держать себя важно, с достоинством, независимо. «Но кто не тщеславен? – справедливо вопрошал отец Иоанн. – Кто из обыкновенных людей не хочет показать свое преимущество и то, что в нем есть хорошего?» Поведение колошей он находил вполне естественным, демонстрацию независимости и свободы объяснял просто и с пониманием – «это возвышает их в собственных глазах». Читая эти строки, поневоле проникаешься уважением к самому Вениаминову как исследователю, его бережному и чуткому отношению к «диким».

Колоши без сомнения чувствовали и ценили уважительное отношение священника к себе, испытывали ответное чувство и умели его выказать. Они приглашали его в гости и принимали с неизменным радушием, каждому хотелось, чтобы он посетил его юрту и побеседовал с его семьей. Вениаминову запомнился такой эпизод. В один из вечеров он пришел в юрту знакомого колоша. Огонь в очаге, устроенном в середине юрты, едва тлел, хозяину, молодому индейцу, все никак не удавалось наладить достойный гостя свет – дрова были сырыми и не загорались. Тогда он вскочил со своего места, снял крышку с искусно выделанного деревянного ящика, которые очень ценились среди индейцев, и бросил ее на растопку.

– Зачем же портить такую красивую вещь?! – не удержавшись, воскликнул священник.

– Ничего, – невозмутимо ответил индеец. – Сделаю новую.

Вспоминал он и такой эпизод. Как-то он служил литию на кладбище, двое колошей шли по лесу и, не видя священника, затянули свои песни, но тоэн, который присутствовал при погребении, послал сказать, чтобы те прекратили петь. Узнав причину запрещения, они тотчас умолкли.

С самым пристальным вниманием Вениаминов выслушивал рассказы колошей о своей вере, и это вполне объяснимо – проповеднику мало действовать на сердце, нужно еще и к разуму обращаться. «Основания шаманской веры суть следующие, – записывал он итог бесед и наблюдений, – держащие сию веру признают Творца вселенной под тем или другим образом и названием, но удаляют Его от мироправления, между Творцом и людьми они поставляют несколько разрядов духов добрых и злых, но кажется вместе добрых и злых, смотря по обстоятельствам, и все мироправление передают им в полную их власть». Творца мира они называли Эль, и живет он, по их представлениям, далеко – внутри материка, о своем присутствии дает знать восточными ветрами. У него есть сын, который часто выступает заступником людей и избавляет их от гнева отца, он любит людей более, нежели его отец, дает им пищу, посылает удачу в ловле рыбы и на охоте. Основные догматы веры колошей и правила жизни заложены в многочисленных мифах и рассказах об Эле.

Шаманы выполняли функцию посредников между духами и людьми, имели огромное влияние на жизнь колошей и были главным препятствием к их крещению. Самыми знаменитыми шаманами были двое – один жил в Чилкате, другой – в Якутате, и второй был так силен, что, по мнению колошей, не допустил среди своего племени распространение оспы. Ходили слухи, что шаманы пробовали насылать злых духов на русских и даже будто бы подбрасывали в юколу и ягоды оспенные струпья. Но русские оспой не болели, и колоши объясняли это тем, что нынешние шаманы ослабели, утратили свои способности общаться с духами. Вениаминов по этому поводу заметил: «Тот, кто не хочет верить или отстать от своих мнений и в самых очевидных причинах, подтверждающих противное мнение – найдет свои причины: так и некоторые из колош говорят и думают, что нынешние шаманы потому не столь могущественны как прежние, что они невоздержанны и слабы».

Своих умерших шаманов колоши не сжигали, как других покойников, а оставляли в лесу, на высоком помосте, уверяя, что они сохраняются нетленными. Но Вениаминов и это утверждение опроверг: «в одном месте мне случалось видеть гроб шамана, и труп его совершенно сгнил».

Вениаминов замечал: у колошей для всякого явления в природе есть свое объяснение, свой миф – незамысловатый, но оригинальный и на другие непохожий. Проникшись уважением к священнику, они задавали ему вопросы не только о вере, но и об устройстве мироздания. Их интересовало: что означают пятна на луне? Откуда произошли солнце и другие небесные светила? Отчего бывает затмение и что оно означает? Их любознательность и пытливость показали – колоши склонны к размышлениям, значит, способны к пониманию основ христианской веры.

Вот как начиналось просвещение колошей. В 1837 году Вениаминов совершал литургию в Стахине, но не внутри крепости, а за ее стенами, чтобы колоши посмотрели и послушали. Пришло около 1500 человек, «окружив место священнодействия, смотрели на служение наше во все продолжение его с любопытством и большим вниманием и благопристойностью, достойною не дикаря. После того я отправлял еще раз литургию на том же месте и обряд погребения на кладбище, и колоши смотрели с тем же вниманием и даже уважением…».

Во время каждой встречи с колошами Вениаминов не упускал случая объяснить им какую-нибудь евангельскую истину и однажды услышал вопрос: «Что будет там, по смерти, тем людям, которые здесь делают добро?» Священника вопрос порадовал – это был хороший сигнал, значит, его беседы не прошли бесследно. Впоследствии тоэн Куатхе, задавший вопрос о посмертной жизни, совершил и вовсе неординарный поступок.

Когда он задумал перенести свое жилище на новое место, то по обычаю должен был убить нескольких рабов и уложить их останки в основание дома. Но Куатхе никого убивать не стал – одного, мальчика, он отдал на воспитание русским – чтобы «он был русский», а другого раба – для прислуги больному и бедному старику из колошей, с тем чтобы после смерти старика раб получил свободу. Конечно, замечает Вениаминов, «отпускать на волю колгов (рабов. – Н. П.) не есть необыкновенное дело между колошами, но отпускать их с таким намерением есть первый поступок между ними». В качестве поощрения христианского поведения тоэну от имени российского императора вручили подарок – очень ценившиеся среди тлинкитов европейский кафтан и шляпу.

Распространение христианства среди колошей проходило не быстро, Вениаминов действовал осторожно, постепенно, события не подгонял и за числом крещеных не гнался. Он никому напрямую не предлагал креститься, «ожидал их собственного вызова, и тех, кои сами изъявляли желание креститься, принимал с полною охотою, но всегда испрашивал согласия на то тоэнов и особенно матерей, желающих креститься (и всегда получал согласие), что им очень нравилось». И вот результат: к 1840 году Ситхинская церковь «близка к тому, чтобы умножиться в числе членов своих вдвое, втрое и даже до пяти крат». Если в 1804 году колоши «как лютые звери, искали ловить русских и терзать их, а в 1837 г. я один, ночью, ходил к ним в их жилища, и не только был безопасен, но и принимаем с радушием. Еще в 1819 г. колоши смотрели на русских, как на врагов своих, и мстили за кровь своих предков (убитых при взятии их крепости), а в 1836 г. они приходили к русским, как к друзьям своим, просили о помощи и добросовестно давали знать о неприязненных расположениях своих собратий».

В одном отец Иоанн ошибся – в прогнозе: он считал, что колоши, как наиболее развитые из всех северо-американцев, «наверное, со временем будут господствующим народом… начиная от Берингова пролива и до Калифорнийского залива, а может быть, и далее». Отец Иоанн не смог предвидеть их печальную участь. Аляскинским индейцам повезло больше, чем их сородичам, жившим на плодородных землях, но их численность все равно существенно сократилась – тлинкитов, например, к концу XIX столетия стало меньше втрое, а их язык, богатством которого так восхищался Вениаминов, был почти вытеснен английским.

После продажи селения и крепости Росс, Аляски и островов Вениаминов продолжал внимательно следить за событиями в Америке, наблюдая развернувшуюся на континенте экспансию США.

В Новоархангельске отец Иоанн, кроме прямых обязанностей, имел, как он написал в дневнике, «посторонние занятия»: преподавал два раза в неделю Закон Божий в училище, продолжал вести по поручению Ф. П. Врангеля ежедневные метеорологические наблюдения, завершил «Записки об островах Уналашкинского отдела», третий том которых посвящен колошам, составил алфавит их языка, написал «Замечания о колошском и кадьякском языках» со словарем в тысячу слов.

Слышанию слова Божия на родном языке он придавал огромное значение, оно есть для человека «пища, питающая его душу… вода, утоляющая его жаждущую душу… есть светильник, сияющий в темном месте, пока придет день, взойдя в сердце… Без слова Божия человек гладен, жаждущ, слеп и мертв духовно», – писал он в предисловии к изданию Евангелия на алеутском языке. Перевод был тяжелейшим трудом, требующим времени и максимального напряжения сил, и не всегда ему удавалось найти в местных языках соответствующие слова, которые вполне выражали бы суть текста. Потому он не считал свой перевод совершенным, окончательным и предостерегал читателей – не нужно делать из него догму, следует пытаться постигнуть не букву, но сам дух Слова.

Вот что он писал по этому поводу в своем сочинении «Указание пути в Царствие Небесное», переведенном им на алеутский и колошский языки: «Изучать священные книги надо в простоте сердца, без предубеждения и излишней пытливости, не силясь проникнуть в то, что скрыто от нас премудростью Божией, но вникать в то, что относится к нашему исправлению. Все, что нам необходимо знать для спасения, то в Писании изложено очень понятно и обстоятельно». Его простые и безыскусные объяснения сегодня по-прежнему понятны новоначальным христианам, как и в те далекие времена, когда были написаны для «диких» народов Америки. Они ясны и точны, как точны сделанные им собственноручно часы для колокольни церкви Святого Михаила Архангела. Спустя столетие та колокольня уже изрядно покривилась от ветхости, а часы все так же исправно показывали время.