Текст книги "Нельзя же все время смеяться"

Тут Алина посмотрела на учительницу, набрала побольше воздуха в грудь, как бы на что-то решаясь. Она подняла руку, как научили, и терпеливо ждала, пока её заметят.

– Чего ты хочешь? – с тревогой спросила Инка.

Но Алина молчала.

– Да, Алиночка, что случилось? – спросила учительница. Брат девочки в своё время отучился у неё, и она прекрасно знала эту семью.

Алина, стараясь без запинки выговорить отчество, подняла высоко портфель и тихо произнесла:

– Виолетта Эрвандовна, скажите, пожалуйста, вы меня завтра пустите в класс?

– Конечно, пущу, что за вопрос? Только не опаздывай, смотри, – и улыбнулась.

Девочки многозначительно переглянулись.

Домой они пошли по отдельности.

Долго не попадая в замочную скважину ключом, Алина думала о том, как же вечером попросить маму купить новый портфель, правильный. Этот она возненавидела всей душой… И в отчаянии попинала его ногами, чтобы скорее испортился.

Через время соседка с лестничной клетки никак не могла достучаться в квартиру. Алина давно спала на диванчике, свернувшись калачиком, и ничего не слышала. День у неё был трудным.

Рыжая Инка (часть третья)

– Мы сегодня с тобой домой не пойдём! – сказала Инка. – Иди одна.

– Не пойдёте? А почему? – изумилась Алина.

Вместо ответа Инка собрала девочек, Юльку и сестричек Майку с Иркой, в кружок и, выразительно поглядывая в её сторону, что-то заговорщицки им зашептала. Девочки заворожено вслушивались в каждое слово, оборачивались, смотрели тоже…

– Ну, не идёте, не надо, – обреченно заметила Алина и медленно пошла со школьного двора.

Ситуация задела больно. Традиция – возвращаться домой компанией, ведь они все оказались соседками, – непонятно отчего оказалась нарушенной. И раз подружки шепчутся, значит, причина в ней. Алина плелась в тяжелых думах, перебирала причины, но ничего вразумительного так и не подыскала. Загадка осталась неразгаданной, что удручало дополнительно. Невыразимая обида заколола каждую клеточку тела.

«За что так со мной, интересно? Что я такого сделала?..»

Землю густо устилали прелые листья, и Алина принялась ворошить их носками ботинок. Запахло мхом и грибами. Девочка улыбнулась чему-то приятному, отвлеклась от своих грустных дум. Да, запахи – самое сильное ощущение памяти. Она подобрала палочку и, вороша листья, во все глаза принялась что-то среди них выискивать. Увлеклась и потому, не сразу отреагировала на неприязненные смешки.

– Ну что я вам говорила? Сами теперь видите? Мы с ней еще в садик вместе ходили, я её давно-о-о знаю! Она немного того, – Инка выразительно покрутила у виска пальцем.

– Сама ты того, – ответно отреагировала Алина.

– Ага, ты сейчас будешь врать, что тебя не лечили от нервов, – Инка мстительно смотрела в самые глаза.

Алина аж задохнулась.

– От каких нервов?!

– Не ври мне тут, пожалуйста! Твоя мама говорила моей, что лечила тебя от нервов. Валерианкой даже на ночь мазала. И с тобой надо осторожно, а то всё что угодно может случиться. От тебя всё что угодно ожидать можно.

Дальше она вновь что-то зашептала удивленно вылупившимся одноклассницам. И натужно засмеялась. Те подумали и смех подхватили. Сначала недоверчиво, а затем презрительно и насмешливо.

Алина и вправду вспомнила, как мама обтёрла её валерианкой, а потом вся семья спать не могла, потому что кошка Васька ластилась к ней, мурлыкала, и всю ночь носилась по квартире, как угорелая. Мама сказала тогда, что эти процедуры они прекращают и переходят на хвойные ванны. Алина вновь вспомнила, с каким наслаждением она погружалась в тепленькую желтенькую и так славно пахнущую водичку… Удовольствие непередаваемое. Вдобавок приятное еще тем, что мыло с мочалкой при таких купаниях оставались сухими! Кто не обрадуется?

Алина отметила себе, что поинтересуется вечером – чего эти приятные процедуры прекратились.

«Спасибо, Инночка!»

…А то, что она нервная, никто и не скрывал вроде… И «осторожно» – так это надо не её остерегаться, а осторожными быть с ней самой, беречь, не раздражать понапрасну, чтобы не плакала много… Но Инка же исказила положение безбожно!

«Инка, как же ты можешь…»

Алина из-за стыда за неё потупила глаза.

– Видите, видите? Правду я сказала! Молчит, да еще глаза прячет! Ой, какое нежное у нас мороженое – бя-бя-бя – сейчас заплачет.

– Не буду я плакать.

Алина развернулась и пошла, напряженно, похолодевшей спиной ощущая, как те идут следом, кривляются да посмеиваются. А до дома еще так много шагов…

Небо начало сереть, сгущать цвет и его холодная напряженность низко повисла над головой.

Сердце колотилось, и вся она напряглась, как от худого предчувствия. Возмутиться бы, но ни сил, ни слов не было. Алина остановилась и стояла долго, будто приросла к месту и не может ступить с него ни шагу. Всю её объяло туманом, в голове гудело. И чем дольше стояла она, слушая выкрики и насмешки своих подружек, тем обморочнее становилось её состояние. Вслушавшись в себя, она поняла, что не ощущает ни страха, ни злости, – да, ничего этого не было, лишь оторопь от произошедшего с ней недоразумения.

Этими кривляньями одноклассницы уничтожали в ней, вытаптывали что-то хрупкое и беззащитное. Алина перестала ощущать реальность и поняла, что находится в каком-то неведомом ей прежде месте, где плохо, пусто, гадко, где только подлость правит всем и всеми.

Страдать душа уме-е-ет… Вот, даже в таком пустяке, раскаляется до последнего градуса и рвёт себя в клочья со страшной силой. В доверчивых и чистых-чистых глазах засела непосильная боль. Хотелось убежать, обнять кого-нибудь родного, спрятать лицо в его тепле или же забиться в угол и долго, горько там реветь. От жалости к себе или еще от чего, пока не совсем детскому осознанию понятного.

– За что вы так со мной? – искренне вопросил девчоночий голос.

– За то, что ты такая ду-у-урочка! Дурочка-снегурочка! Алинка-малинка, глупая дубинка!

– ………….

– ………….

– ………….

– И вот она, такая, будет нашей старостой! – выкрикнув это, Инка горестно покачала головой.

И тут она всё поняла.

Сегодня на большой перемене с единогласного одобрения класса Алина была выбрана старостой. Инка одной из первых тянула руку «за»! А как искренне потом поздравляла…

Что же это теперь такое?.. И эти… Что за подружки такие, раз их так легко можно переубедить?..

Искры негодования вспыхнули и погасли в глазах, оставив там тёмный нехороший блеск, а лицо, подавив горечь, приобрело выражение отчаянное, решительное.

Алина, пробормотав еле слышно: «Ну, вы сейчас у меня получите…», – нагнулась, быстро подобрала горсть камней и побежала навстречу своим мучительцам.

– Я ничего вам не сделала! Вы первые начали!

Град камней достался первой попавшейся на пути маленькой пухленькой Юльке. Пампушку было жалко, но что поделаешь… Юлька же повернулась спиной, наклонилась, закрыла голову рукавами пальто, подставив под обстрел обтянутую колготами не по-детски большую попку. Камни еще так весело от неё отскочили… Толстушка же присела на корточки и, потирая место под платьем, принялась обидно реветь. Маленькая, беззащитная, а на пальто осыпавшаяся с камней пыль…

Но Алина всего этого не видела, она лупилась портфелями с сестричками – Майкой и Иркой. Лупилась остервенело, до тех пор, пока сама впечатлительно не получила камнями по голове, а еще один содрал лоскут кожи на внешней стороне правой ладони.

Кровь отрезвила девчонок. Всем разом нестерпимо захотелось домой.

Инка, единственная, кто не пострадал, стояла на приличном расстоянии ото всех, и оттуда кричала что-то невозможно обидное. Алина только сделала вид, что собирается бежать за ней, как та нервно отбежала в сторону и уже там догадалась, как смешно и позорно это выглядело со стороны.

Домой поплелись через детский садик. Алина, истерзанная внешне и внутренне, переполненная слезами, шла на два шага впереди и время от времени оглядывалась на всё же спасовавшую перед ней армию. Сделалось веселей. Сердце забилось ровнее, и силы прибавились. Но вот шепотные угрозы: «Смотрите, смотрите, что она мне сделала! Я маме на неё пожалуюсь! И я тоже!» – пугали, бередили душу.

«Они первые на меня напали, я их не трогала, а теперь я же и виновата…» Всё в Алине, всё вопило от несправедливости, негодовало.

Она как бы случайно обратила внимание на свою саднящую руку, демонстративно дула на ранку и морщилась.

Инка в момент подскочила к ней, обхватила за плечи, шумно поцеловала в щеку.

– Ой, Алиночка, кто это тебя так? Больно, да? – она скорчила притворно сочувственную физиономию.

Кожей ощущая всю неискренность поступка, Алина не смогла оттолкнуть подружку. Она почти проглотила обиду, но в это время их нагнал веселый мальчишка – Иська. Он жил с Юлькой и сестричками в одном доме, в одном подъезде, но на разных этажах. И до недавнего времени был соседом Алины по парте, пока их не рассадили за драку линейками. Хотя, они и не дрались вовсе, а сражались на шпагах. Правда, во время урока. Их уняли, линейки забрали, но эмоциональное разрешение вопроса «Кто же теперь победитель?» поставило последнюю точку на их соседстве. И вот теперь Иська успел забросить дома портфель, переодеться и даже сбегать в магазин. В авоське позвякивали две бутылки кефира с синими крышечками из фольги. Иногда крышечки бывали малиновыми.

Девочки, завидев соседа, оживились и активно принялись жаловаться на Алинку, демонстрируя свою помятость, взъерошенность и развязанные банты. По мере поступления информации веселость сходила с лица Исика, делая его жестким и оскорбленным, глаза нехорошо покраснели. Как-то очень кстати Инка выпустила Алину из объятий и добавила своих красок. Исик распалился и тяжело дышал.

– Ты била моих соседок? Ты? Сейчас я тебя за них изобью!

Он пружинно подскочил к ней, высоко задирая ногу для удара. Звякнули бутылки. Алина вовремя отскочила в сторону. Сценка повторилась еще раз, и еще раз, и еще…

Нападение Исика окончательно добило её. Оскорбило до глубины души.

– Они врут всё, врут, а ты, как дурак!..

Алина не выдержала, разразилась слезами, развернулась бежать, но затем вернулась, с размаху стукнула Исика портфелем и только после этого убежала.

Неприятен звук бьющегося стекла.

Начались охи, вздохи, сочувствия…

– Исик, бедненький, тебя же дома убьют!

– Посмотрите, вторая не разбилась! Можно в луже помыть.

Исик растолкал их, подхватил авоську и пошел домой.

Но всего этого Алина не видела. Она, как ненормальная, неслась по улице.

– Хулиганка! Она даже мальчика бьёт!

Кто-то кричал ей вслед, кричал…

Наконец, увидев свой дом и свет в своём окне, Алина, задыхаясь в истерике, начала звать брата. Ведь это он там, дома! Он сейчас услышит, выйдет и спасёт. И весь этот кошмар сразу закончится.

Исик бежал за ней следом, просил остановиться, а она, заметив его боковым зрением, испугалась и закричала истошно на весь двор.

– Не подходи! Сейчас мой брат выйдет, он вас всех убьёт! И тебя в первую очередь!

Исик тоже что-то крикнул…

Но она уже вбежала в подъезд, захлопнула двери, которые никогда и не закрывались толком, крепко прижалась телом, чтобы никто не вошел следом. И долго, очень долго унимала слёзы и дыхание.

Домой она поднялась почти спокойная, только непривычно грустная.

– Что с тобой? – взволнованно спросил брат.

– Ничего, – кротко ответила она. – А ты не слышал, я тебя кричала.

– Нет, не слышал, балкон же закрыт. Ты плакала что ли?

– Нет.

– А чего так поздно?

– Меня старостой выбирали.

– Ух ты, поздравляю!

– Спасибо…

Дома было так хорошо, тепло и уютно. Не хотелось нести сюда грязь с улицы. И потому, она отправилась в ванную, пустила холодную струю и долго держала под ней руку. Держалась молодцом, хотя, может быть, и не удержала парочку соленых капель…

«Бог с ней, с этой Инкой, – решила Алина. – Давно известно, что никто так не врёт и не надумывает, как она».

Эх, Алина, наивная ты душа, она еще столько придумает, что не один век тебе отплевываться надо будет.

Подлость разъедает душу, как кислота, но ты уже привыкнешь к ней, притерпишься. Жизнь, девочка, несмотря на все невзгоды, упорно движется вперед. А пока, учись, пропустив всё «через себя», платить добром и своевременно благодарить за помощь, пока в твоей руке чья-то теплая добрая ладонь.

Рыжая Инка (часть четвертая)

Дождливый ноябрьский день. Моросит. Колкие дождинки быстро, безжалостно заливают лицо. А тут еще и ветер старается, сбивает с ног. Но какие всё это глупости в такой важный день, когда настали твои первые в жизни каникулы! Радостное ожидание объединяет и делает детей роднее. Они маршируют по своей улице стихийно сложившимся строем и выкриками сообщают каждому встречному о своем счастье. Плащики, разумеется, нараспашку!

Ребята постарше урезонивают их:

– Дураки какие! Каникулы не только у вас! А у всех!

Но настроение в такой день не портится.

– Сами дураки. Зато у нас они – первые! Первый раз в жизни!

Так хорошо, что хочется петь. И они орут во всю мощь слабых горлышек какие-то песни… Редкие взрослые, попадающиеся навстречу, отчего-то укоризненно качают головами. Но если подольше последить за их лицами, видно, что некоторые улыбаются, как заговорщики, скупо, стеснительно и проказливо.

Впереди целых шесть дней отдыха. Время, которым впервые за долгие месяцы распорядишься по своему усмотрению. В голове столько мыслей, столько сложившихся планов…

Алина шагает со всеми и предвкушает, как проснется завтра и сразу же засядет за свои любимые сказочные пластинки, к которым не прикасалась, как началась школа. Первой поставит самую большую, долгую по времени, из двух частей – «Старика Хоттабыча». Усядется на скамеечке перед большим радио на тонких ножках. И вот когда начинается для неё самое таинственное… В нижней части радио, ровно посередине – дверца. Алина потянет эту дверцу на себя и аккуратно выдвинет на откинувшуюся площадку проигрыватель. Каждый раз, как он появляется наружу, почему-то перехватывает дыхание… Чудо, некогда белой пластмассы, но от времени ставшее цвета слоновой кости, сейчас отправит её путешествовать с Волькой ибн Алёшей и волшебным дедушкой, который по огромной жизненной несправедливости почему-то не появился в её квартире. Хотя, должен был это сделать непременно! Итак, пластинка заведена, игла на неё опущена. Сейчас пошипит немного, и приятный голос какого-то дядечки начнёт рассказывать ей эту историю. А теперь, можно и даже пора прикрыть от удовольствия глаза и, подперев кулачками подбородок, отдаться впечатлениям…

Какое сильное счастье можно пережить, сидя на этой маленькой скамеечке, разве когда перескажешь!..

– Я к тебе утром приду! – Инка на прощанье стукнула Алину портфелем и забежала в свой двор.

Толчок вывел из оцепенения. Пока она мечтала, они, оказывается, почти дошли…

– Нет, не приходи! – крикнула ей вслед Алина.

Инка резко остановилась, развернулась.

– Это еще почему?! Еще как приду, и только попробуй не открой мне дверь!

И не орать же на всю улицу, не позорить Инку, что мама не разрешает её вообще пускать в дом, когда Алина будет одна. Досада царапнула посильнее кошки Васьки.

И она ей что-то туманно пообещала…

Смотри-ка, хочет испортить намысленное счастье!

«А не открою и всё. Скажу, что меня закрыли, а ключ не оставили».

Может, такая ложь извинительна?..

…Окончание каникул – это, всё-таки, потрясение. Кто же знал, что и этому чувству присуще повышать децибелы…

У них теперь новая учительница.

Что-о-о???

И от простых по сути слов холодеешь и бледнеешь на ровном месте. Страшно спросить о чем-то еще. Даже шепотом.

Сколько времени прошло, прежде чем кто-то решился задать вопрос?

– А где наша?..

– Наша замуж в Москве вышла!

Инка, как обычно, знала всё раньше и лучше всех, и теперь высокомерно дозировала информацию, ожидая новых расспросов. Но паузы не выдержала сама, и застрекотала:

– Она по путевке туда поехала, и познакомилась с каким-то военным. И всё, за пять дней замуж вышла. К нам она больше не приедет никогда! Так что, не ждите даже. Всё, она про нас и думать забыла. Теперь у неё муж есть и будут свои дети. Мы ей больше не нужны!

Дети начали громко кричать на Инку, обзывать дурой и врушкой.

– Не верите?! Не верите?! – отчаянно вопила она. – Сейчас сами всё увидите! Сами вы все дураки набитые!

Пять дней. Всего каких-то пять дней… А перевернули всё с ног на голову.

Так уж получается, что приятное изменение в жизни одного человека круто меняет жизни многих других, и не суть, что в лучшую сторону.

Валентина Григорьевна. Очень трудно описать эту женщину в нескольких словах.

Противные редкие кудряшки. Две-три на всю голову. Прозрачные глаза, которых не хочется видеть. И самое неприятное, тонкие некрасивые ноги в отвратительных серых ботинках с черными шнурками. Всё, всё, всё в ней плохо!

Что бы ни сделала, что бы ни сказала, чего бы ни предложила – молча, не озвучено воспринимается в штыки. Каждое движение фиксируется, а затем сравнивается. Как села, встала, повернулась. Всё раздражает. Не та, совсем не та… Обманули их с учительницей! На целых три года наказали…

Сказали, что у этой новой учительницы тоже муж военный.

Военные… Что это за люди такие, если увозят хороших, а привозят вот таких?..

Начались занятия, полетели дни. Но всё теперь было совсем иначе…

Учительница по фамилии Небылица. Казалось, сама фамилия призывала выявить сущность этого человека. Небылица, значит, неправда. То, что никогда не воспримешь всерьез.

«Для чего такая фамилия?» – задавалась вопросом Алина. Поразмыслив некоторое время, сложив воедино предыдущие впечатления, она в сердцах выдохнула: «Какая фамилия – такая и учительница! Небылица! Нет её, нет! Не должно быть!»

Ан, нет, учительница была, существовала, и каждый день приходила в класс. И её притворно вкрадчивый голос погружал в бессильную покорность, а злорадная улыбка, растянувшая тонкие губы в узкую полоску, ответно вызывала лишь отчаяние.

Её любимым и часто повторяющимся вопросом был: «Ну что, хитренькая я у вас?»

И послушный теперь класс хором подтверждал: «Да-а-а!..»

Причем, под хитростью подразумевался отказ выпустить кого-то из мальчишек в туалет.

Девочки посреди урока отпрашиваться стеснялись.

«Что тут хитрого? Непонятно… Это скорее, вредность!»

Они часто пересекались взглядами.

Наверно, учительница тоже что-то чувствовала, а скорее замечала в лице… Потому что, долго, очень долго не переводила Алину с тетрадки в косую линейку на тетради в широкую линию. В такие, в которых пишут даже десятиклассники! Первыми этой чести удостоились лучшие ученики, за ними хорошисты, затем троечники и даже двоечники. Получается, все, кроме неё…

Какое-то время Алина делала вид, что ничего не происходит. Прилежно, одна одинешенька, писала в этой стыдной детской тетрадке. И хоть стыдилась своего положения, но почти не роптала на жизнь… Если бы Инкины насмешки в один из дней не распалили в груди негодование такой силы, что она, отчаянно борясь со стеснением, подошла к учительнице и с долгими паузами спрашивала:

– …Валентина Григорьевна… а почему… Вы… не разрешаете…мне…писать как всем?

Последние слова Алина произнесла так тихо, что учительница участливо склонилась к ней и попросила повторить вопрос. Пришлось шептать ей в самое ухо.

Расслышав, наконец, смысл обращения, Валентина Григорьевна какое-то время пронзительно вглядывалась в свою ученицу, вроде бы размышляя, что теперь с ней делать. Затем откинулась на спинку стула и злорадно ухмыльнулась.

– Нет, вы только полюбуйтесь на неё. Какие вопросы она мне задает. Ну-ка, принеси свою тетрадь. Неси, неси…

Алина пошла к своему месту, где бесцельно теперь подымала и опускала крышку парты. Возвращаться к учительнице ей не хотелось.

– Чего ты там замерла? Иди сюда. Сейчас мы посмотрим. Сейчас мы все посмотрим…

Напряженная тишина повисла над классом. А озорные глаза детей сделались всё более живыми, волнительными, горячими и жадными до новых впечатлений.

Валентина Григорьевна пролистала тетрадку, остановилась на середине и затем, брезгливо зажав двумя пальцами уголок, вытянула перед собой, демонстрируя классу.

– Ребята, посмотрите все и скажите: вот разве можем мы разрешить Алине писать во взрослой тетради?

Тишину класса нарушил редкий шепотный шелест.

– Мне кажется, что пока не можем. Правда, ребята? – уточнила Валентина Григорьевна с нажимом.

И, прорвав электрическую тишину, с трех разных парт понеслось:

– …Да

– …да

– …не можем…

Ни в чьи глаза смотреть не хотелось. Так же, как не хотелось знать, кто именно так не верит в неё. Хотя, можно было и догадаться…

– Вот видишь, Алина, не только я, но и твои друзья так считают. Рано тебе еще. Ты согласна со мной?

Алина покорно кивнула.

– Ну и хорошо. Иди, садись.

И она пошла к себе, внимательно рассматривая паркет и носки своих ботиночек. Вот только, виделись ей всюду какие-то мерцающие тени…

«Не разрешают… Так я сама себе разрешу! Тоже мне нашлись…»

Дома она решительно вытянула долгожданную тетрадку из заветной, загодя прикупленной стопочки и принялась старательно выполнять домашнее задание именно в ней. Боже мой, как это было, оказывается, непросто… Усердие ни к чему не приводило. Буквы плясали, скатывались со строки, предательски отличались размерностью… Один вырванный лист сменял другой. Восемнадцати листовая тетрадка скоро превратилась в двенадцати листовую. Тоненькую. Как в клетку. …Авось, никто не заметит циферку на обложке…

Но нет, вскоре пришлось брать новую тетрадь. И вновь с чистого листа… Но в этот раз, перед тем, как приступить к невольно заученному упражнению, Алина как следует, до красноты, отлупила свою правую руку. Что ж, вновь вышло кривовато, но без прежних фортелей.

Боже мой, как пела теперь душа. И кто бы знал, как замечательно прошел остаток дня! А как радостно, как гордо замирало сердечко, когда вечером она, самую малость, потупив глаза, демонстрировала маме свою победу.

И слова: «Мне уже разрешили», – так легко сошли с языка.

Лишь под вечер проявилась первая тонкая тревога. Осознание собственной силы не уживалось с боязливой неуверенностью в себе. Сумерки сгущались.

В постели стало совсем страшно. «Что же будет завтра… Что будет завтр…» Но батюшка сон оказался посильнее треволнений.

Назавтра Алина, благодаря доброй подруге, с обидчивой зоркостью отстаивавшей справедливость, вновь оказалась в центре внимания. Её подняли с места, и она стояла, потупив глаза, сжимая белыми пальцами крышку парты.

– Скажи, Алина, кто тебе разрешил так поступать? – в который уж раз вопросила Валентина Григорьевна. Она начала терять терпение с этой паршивкой. – В последний раз я тебя спрашиваю!

– Никто. Я сама.

Учительница аж задохнулась от подобной наглости и не сразу нашлась, что сказать. Но быстро взяла себя в руки и, расплываясь своей фирменной улыбкой, очень по-доброму произнесла:

– Завтра без мамы в класс я тебя не пущу. Поняла?

– Да, – изо всех сил сохраняя спокойствие и так, чтобы не прорвался затаённый страх, ответила Алина.

– Поняла – хорошо. А теперь достань свою тетрадь и пиши в ней. Ты и сегодня всему классу срываешь занятия, – Валентина Григорьевна подошла вплотную и больно впилась пальцами в левое плечо.

Алине криком хотелось выразить всё, что она сейчас чувствует, но страшно было шевельнуться. Неизвестно как перебарывая буйное волнение, она развернула тетрадку в широкую полоску и, понимая, как глупа в своей решительности, начала делать первые записи. Ручка виляла, выписывала немыслимые закорючки, но отступать было некуда.

– Не ожидала я от тебя, Алина, совсем не ожидала. Вот ты какая, оказывается. Я уже простить тебя хотела, маму думала не вызывать… Но раз ты так себя ведешь, ставишь себя выше учителя, то, пожалуйста, иди за мой стол и учи этих детей. Ребята, вы хотите, чтобы вашей учительницей была не я, а Алина?

На этот раз молчала даже Инка. Все понимали, что это как раз тот случай, когда лучше затаиться, как мышки. И понаблюдать.

Алина, ощущая жёсткий холодок класса, корила себя за глупое упрямое геройство и не знала, как выпутаться. Она будто теперь не дышала, не слышала ничего, мысленно отстранившись от происходящего вокруг.

В этой душной обманчивой тиши Валентина Григорьевна вернулась на свое место, наказала выполнять следующее по учебнику упражнение, а сама принялась наводить порядок на столе. Она бесцельно меняла местами мелкие предметы, перекладывала тетрадные стопки. Затем резко поднялась, подошла к окну, где и простояла до конца урока. Домашнего задания не задала.

Да никто о нем и не напомнил.

Когда все, негромко попрощавшись, направились к выходу, голос тихий, почти шепотный произнёс:

– Алина, чтобы завтра без мамы не являлась.

Но от него жарко перебило дыхание.

– Хорошо.

На том они и расстались.

За дверью класса, сбросив с плеч оцепенение, дети вновь стали прежними. Шебутными, весёлыми и отзывчивыми на чужое горе. Сочувствовали, как умели, искренне недоумевали, а затем раз – и разбежались по своим благополучным жизням.

Рядом осталась верная Инка. И только она приготовилась отчитывать свою нерадивую подругу, как та заговорила первой.

– Да, я боюсь, боюсь сказать маме… Но почему я должна писать в этих тетрадках? Почему?! Это нечестно, Инночка! Ну хоть ты это скажи! – закончила Алина с укоризной.

– Да… – нерешительно отозвалась Инка. – Но разве можно без разрешения? Тебе же не разрешили!

Они насупились и долго гипнотизировали друг на друга. Высматривая каждый своё. Растерянно и настороженно. И будто вывернутые наизнанку, разом почувствовали, как швы их единства начали расходиться. И теперь любая пустяшная причина еще дальше и безвозвратнее отдалит их внутренние миры.

– Дурочка ты, Алиночка. Ох, какая дурочка… Представляю, как тебе дома достанется…

– Сама такая! – Алина резко вырвала руку и побежала домой.

Сомнения её не подтачивали. Ведь знала, чувствовала, что права!

Вечером она смело и честно рассказывала о случившемся. И ничто не обрывалось, и не холодело внутри. Выслушав эмоциональную речь, мама лишь посетовала, что из-за этой учительницы, делать которой больше нечего, она теперь опоздает на работу. Но что поделаешь, надо пойти и разобраться, кто там нервирует ей ребенка!

Алина улыбнулась и довольная отправилась спать.

Утром она проснулась с такой верой в справедливость, что в этой наивной уверенности даже выглядела трогательно. Алина подошла к зеркалу и очень себе понравилась. Ей показалось, что за ночь она подросла.

В разговоре с мамой Валентина Григорьевна была робка и даже услужлива. Несколько раз она прижимала к себе Алину так нежно, как если бы та была родной дочкой. Пригвожденная неискренней лаской, девочка терпела и ждала, когда эта пытка закончится.

Наконец, учительница отправила её за тетрадью.

Страх и настырность каким-то образом сделали походку ровной, а взор чрезвычайно уверенным в себе. Только что пар из ноздрей не шел…

А потом…

Валентина Григорьевна заявила, что с сегодняшнего дня разрешает Алине широкую линию, и дальше так нахваливала, что делалось страшно за такие способности…

Слушать приятно, но неправда же…

А дальше, больше…

На большой перемене с единогласного одобрения класса Алина была выбрана старостой.

Да, а что Алина?

Алина согласилась ею быть.